4. Проблемы создания литературного языка.

Одна из главных проблем классицизма (как русского, так и европейского) – проблема литературной стилистики и литературного языка. В этих вопросах европейская традиция могла оказать лишь малую помощь: ни Расин, ни Буало не могли научить писателей русскому языку. Традиции были здесь сильнее декларативных антипатий. Речь шла о том, чтобы найти обходные пути для легитимации отрицаемой литературной традиции. Ода, например, будучи новым жанром, органически включилась в существовавшую традицию панегирической литературы: это обусловило её преемственность по отношению к силлабической поэзии и параллелизм оды с торжественной проповедью.

Новая литература, усвоившая рецепты Буало и Вожела, была по самому своему замыслу европейской. Из Европы заимствуется сюжет историко-культурного развития, и во взятые из него имена переименовывают старинных российских персонажей (см., например, номинацию сумароковских комедийных персонажей). Точно так же из Европы берётся план нового литературного языка, т. е. прежде всего те имена (рубрики), с помощью которых рассуждали в то время о чистоте языка. Однако было трудно соединить эти новые рубрики с имеющимся в наличии материалом. Французская ситуация радикально отличалась от русской: здесь, в России, не было ни нормализованной разговорной речи, ни принятой литературной традиции. Возникает противоречие между лингвостилистическими теориями и языковой практикой. Прямое следование европейским теориям заводило в тупик, так что создавшаяся ситуация разрешалась лишь одним способом – разобщением теоретических деклараций и языковой практики. По пути отделения деклараций от практики и следуют первые кодификаторы нового литературного языка. Теоретически провозглашалась установка на разговорное употребление, а отношение к предшествующей литературно-языковой традиции было резко негативным. Практически, напротив, имела место преемственность в отношении к предшествующей литературно-языковой традиции, тогда как установка на разговорное употребление не осуществлялась. Заимствованная у французов концепция литературного языка приобретала в русских условиях новые очертания.

Формирование новых принципов нормализации литературного языка приходится на 1730-е годы.

К этому времени актуальным становилось не только отталкивание от прежней церковнославянской традиции, но и организация языка, соответствующего европейским меркам: русский литературный язык должен был сделаться не только не церковнославянским, но европейским, занять своё место среди литературных языков Европы.

5. Критерий языковой «простоты».

В Московской Руси в первой половине 17 века развивается идея необходимости всеобщего религиозного просвещения. Для этого был необходим язык, понятный широкой аудитории. Представление о таком языке дают некоторые тексты Наседки и Аввакума.

Распространение идеи «простоты» языка в славянских странах отличалось от сходного процесса в Западной Европе в силу отличия исходных условий. Во Франции, Англии, Германии национальные языки как языки культуры существовали задолго до распространения идей языковой простоты. Латынь и национальные языки были чётко противопоставлены в языковом сознании. В Московской Руси, как и у других православных славян, в качестве языка культуры функционировал один церковнославянский. Поэтому реализация идеи языковой простоты не могла быть перераспределением функций между церковнославянским и каким-то иным языком. В этих условиях была возможна одна из двух схем развития:

Article I.распределение функций между отдельными регистрами книжного языка, один из которых выступал бы как простой;

• создание нового языка, «простого», противоположного церковнославянскому.

Критерий «простоты» вступал в противоречие с литературной традицией: ядро православной культуры составляли церковнославянские тексты: понятность нового шла вразрез с понятностью старого. Нужно было искать компромисс между традиционностью и «понятностью». Для таких целей подходил гибридный регистр. В одних случаях компромисс тяготел к полюсу традиционности. Отказ от стандартного книжного языка в основном был обусловлен необходимостью полемики, когда надо было выразить личную точку зрения.

Понятие просторечия у Аввакума содержит два требования. Просторечие – единственный, истинный, настоящий «русский природный язык» (1) и одновременно язык неприукрашенный, свободный от риторики (2). Противоположное понятие («красноречие») фигурирует как эквивалент иностранного языка (1) и языка витиеватого, ориентированного на риторику, основанного на церковнославянском.

Пётр распорядился употреблять «простой», «посредственный», «общий» язык вместо традиционного церковнославянского. «Простой» язык определяется не в своей самостоятельной норме, а лишь негативно по отношению к традиционному книжному языку: по сути «простой» язык был трансформацией книжного (книжным языком без некоторых признаков книжности) и восходил к традиции гибридного церковнославянского. «Простой» язык Петровской эпохи наследует ту вариативность генетически разнородных элементов, которая была свойственна языку гибридному.

Новый литературный язык, создававшийся в соответствии с петровской культурной политикой, должен быть противостоять традиционному как понятный непонятному; в то же время он выступал как «гражданское наречие», то есть как язык секулярной культуры, превращая тем самым традиционный книжный язык в средство выражения культуры клерикальной.

Феофан Прокопович планировал формирование литературного языка, который должен был сохранить связи и с церковнославянской письменной традицией, и с живым просторечьем. Он следовал идеалу сплава, преодолевавшему идеал пуризма (см. ниже) и нормы. Преодолев своё преклонение перед классическими языками (латынью и греческим), Прокопович пришёл к прагматическому, антиоценочному способу мышления, который был продиктован потребностями коммуникации. Функциональное мышление привело Прокоповича к новой оценке роли церковнославянского, которому в принятой иерархии отводилась подчинённая позиция по отношению к греческому и латыни. Отдаление новых вариантов литературного языка, базирующихся на просторечии, от старинного языка, признанного чистым и достойным, он считал крайне негативным процессом, которому следовало противодействовать. Поэтому Прокопович требовал сближения церковнославянского и простонародного разговорного языков. Таким образом он намеревался обеспечить коммуникацию, в которой могли бы участвовать и те, которые не имели большого опыта с церковнославянским. Новый аспект в размышления о языке внёс идеал доступности и понимания.

Однако новый язык вступал в противоречия с тем требованием понятности и доступности, которое выдвигалось в качестве основной причины его создания. Это противоречие с особой выразительностью проявилось в щироком употреблении неосвоенных или малоосвоенных заимствований в текстах петровского времени, написанных на новом «гражданском» наречии. Заимствования выполняли в первую очередь не прагматическую функцию (связанную с заимствованием новых вещей и понятий), а семиотическую: их употребление свидетельствовало об усвоении новой системы ценностей и отказе от традиционных представлений.

Создававшийся язык не мыслился как полифункциональный. Традиционный книжный язык (церковнославянский) прямо соотносится с традиционными духовными ценностями и определяется как «тёмный»; его вытеснение на периферию языковой деятельности связано с радикальным переделом культурного пространства.