5. Реформа алфавита.

Наиболее наглядным образом социальное задание петровской языковой политики выразилось в реформе азбуки, т.е. в создании русского гражданского шрифта. Разделение алфавита на церковный и гражданский накладывало противопоставление светского и духовного на все печатные тексты, и эта оппозиция текстов создавала новую понятийную схему для противопоставления церковнославянского и русского языков. За оппозицией на графическом уровне должно было последовать противопоставление прочих языковых характеристик. В этом смысле реформа азбуки схематически содержжит в себе все основные моменты петровской языковой политики. Сама инициатива введения гражданского шрифта принадлежит Петру, и вся подготовка к этому предприятию проходит под непосредственным его наблюдением. Петром же была очерчена и сфера применения новой азбуки, т.е. та область, которая выделялась в качестве своего рода опричного владения новой культуры. Предполагалось, по-видимому, что светские книги пишутся на русском языке и печатаются гражданским шрифтом, а духовные книги пишутся на церковнославянском языке и печатаются церковным шрифтом.

В реформе азбуки значимым оказывается как изменение формы букв, так и изменение самого состава азбуки. Изменение состава азбуки могло связываться с отказом Петра от православного «славяно-греческого» благочестия. Грекофильской ориентации церковной культуры противостояла латинофильская ориентация Петра и его его приверженцев. Изменение формы букв в гражданском алфавите непосредственно отражает новую значимость латинского образца. «В графическую основу гражданского шрифта входит… несомненно латинский шрифт антиква»; словолитчик писал Петру в 1708 г. о присланных «из походу» образцах гражданского шрифта как о «русских с латинским почерком». Современники воспринимали связь с латинской традицией не только как формальное обстоятельство, но и как непосредственное воплощение "западничества" Петра и его ненависти к отечественно старине. Латинский подтекст в создававшейся Петром культуре связывал преобразованную Россию с императорским Римом.

Реформу алфавита можно рассматривать как составную часть создания особого гражданского культа, устроенного по античному образцу и ставящего императорскую власть выше всех прочих общественных институтов.

Латинский шрифт стал символом секулярного просвещения, тогда как традиционная культура осознаётся в качестве клерикальной и оттесняется на периферию вместе со старым шрифтом.

6. Европеизация жизни.

Центральной оппозицией русской культуры 18 века является оппозиция своё/чужое, которая реализуется как противопоставление «Россия/Запад». Секуляризация общественных идеалов, замена сакральных ценностей идеалом «регулярности» вызвала «пространственно-земное» закрепление идеала. Идеал был вынесен в «чужое», европейское пространство, которое стало рассматриваться не как реальная политико-географическая зона, а в качестве идеального эталона «правильной» жизни. Русская реальность стала оцениваться с идеальной (внешней) точки зрения. Такое отношение к реальному (географическому) понятию как к идеальному было перенесением в новые условия традиционного соотношения «Русь – Византия»²⁴. Признак правильности приписывался чужим текстам. Реформы Петра открыто ориентированы на Западный образец, с Запада приходят в Россию образование, формы жизни, литетратуры и искусства (театр, светская поэзия), и даже перестройка русского языка осуществляется по французской модели. Процесс раскола постоянно прогрессирует за счёт становящейся всё более явной связи официальной культуры с западными традициями образования и накопления знания. Не только в народной среде, но и в дворянской массе держалось ещё представление о Западе как погибельной, грешной земле. На таком идеологическом фоне особенно ярко выступали представления о Западе как царстве просвещения, источнике, откуда на Россию должен пролиться свет Разума. С «Великого посольства» Петра Первого началось паломничество на Запад. В дальнейшем поездка в Париж для русского дворянина 18 века приобретает характер своеобразного путешествия к святым местам²⁵.

В то же время субъективная «европеизация» быта не имела ничего общего с реальным сближением с западным укладом жизни и рождала такие антихристианские формы, которые были невозможны в быту христианского Запада. Это видно на примере крепостных гаремов. С «европейским» нередко отождествлялось «светское» и «языческое». Новая культура строилась не столько по моделям «западной», сколько по «перевёрнутому» структурному плану старой культуры. Но субъективно она воспринималась именно как «западная»²⁶.