4. Языковые артикуляции культуры

Свои замечательные качества язык демонстрирует не только во взаимоотношениях с мышлением. Тем или иным способом он соотносится со всей нашей жизнью. Его способность формировать и оформлять проявляется на всем пространстве культуры. Homo sapiens (человек разумный) – это всегда и homo lingua (человек говорящий). Очень точно и одновременно глубоко выразился на сей счет М. Хайдеггер: “Язык – дом бытия”.

За подтверждением сказанного обратимся к конкретным примерам. Как, например, в языке манифестируются индивидуалистические и коллективистские устои жизни.

Индивидуалистическая культура, как известно, возвышает персональное начало жизни, притом не только концептуально, но и графически. Отнюдь не случайным нам представляется то обстоятельство, что в английском языке личное местоимение «я» (I) пишется с заглавной буквы. Для сравнения: в русском языке заглавность пожинает, да и то не во всех контекстах, «вы» – личное местоимение второго лица множественного числа. Личное множественное лицо – это безусловно коллективизм, отражение, хоть и не прямое, некоего Мы-образа.

Эгоцентризм индивидуалистической культуры ярко проявляется и в синтаксисе, т. е. в законах соединения слов и построения предложений. Так, в английском языке все предложения имеют четкую, чтобы не сказать жесткую, структуру: субъект, предикат, объект. На первом месте, естественно, субъект – здесь это не только грамматический, но и смысловой акцент. Как показывают специальные исследования, субъект отсутствует только в трети английских предложений, тогда как, например, в японском языке эта цифра составляет 75%.

В коллективистском типе культуры «Мы» часто фигурирует там, где вполне могло бы стоять и «Я». По-русски (более) правильно Мы с другом, а не Я с другом, Мы с Ивановым, а не Я с Ивановым. Англичанин же подобной скромности (а может, родовой привязанности к Мы) лишен: My friend and I (буквально: Мой друг и я); Smith and I (буквально: Смит и я). Но у него одно очень важное преимущество: видимо, уважая и подчеркивая достоинство Другого, он свое I ставит на второе место. Еще примеры на контрастирующее сопоставление: Мы знакомы? – Do I know you? (буквально: Я знаю тебя/вас?) Увидимся – See you (буквально: Увижу тебя/вас).

Интересны в данном плане также результаты сравнительных исследований “языкового сознания” русских и англичан. В ядре языкового сознания русских на первом месте стоит слово “человек”, на десятом – “друг” и только на 36 – “я”. У англичан картина совершенно иная: на первом месте стоит “me” (я), на втором – “man” (человек), ну а “friend” (друг) явно оттеснен, у него только 73 место.

Различия между коллективизмом и индивидуализмом убедительно заявляют о себе и во фразеологии, в частности в пословицах и поговорках – этих «компактных трактатах по ценностям культуры» (Л. Самовар и Р. Портер). Разумеется, в любой культуре есть разные пословицы и поговорки, отражающие нелинейность исторической судьбы народа, особенности государственного и общественного строя страны, внешние влияния, природную среду и т. д. И тем не менее можно говорить о разной степени репрезентативности тех или других из них. Для русской культуры, коллективистской в своей основе, наиболее характерна, видимо, следующая народная мудрость: Не имей сто рублей, а имей сто друзей; С миру по нитке – бедному рубашка; На миру и смерть красна; Стоя вместе у колодца и ведро с ведром столкнется. Прямую (индивидуалистическую) противоположность названным составляют многие английские пословицы и поговорки. Вот только некоторые из них: An Englishman’s house is his castle( Дом англичанина – его крепость); A hedge between keeps friendship green (Забор между соседями поддерживает дружбу); Good fences make good neighbours (Хорошие заборы способствуют добрососедким отношениям); Love your neighbour, yet pull not down your fence (Люби своего соседа, но не сноси свой забор); He travels the fastest who travels alone (Тот едет быстрее, кто едет один); Friends are like fiddle-strings and they must not be screwed too tightly (Друзья как струны скрипки, и их нельзя натягивать слишком крепко); Come seldom, come welcome (Чем реже ты приходишь, тем больше тебе рады)¹¹.

Вообще отношение к слову в различных культурах разное. Особенно трогательным оно было всегда в культуре русской. Иногда эта трогательность уплотнялась до утопическо-идеологической структуры. Так было, например, в Советском Союзе 60-х годов ХХ века. П. Вайль и А. Генис так описывают советскую «страну слов»: «Мифотворчество как идеологическое самообслуживание общества. Этим общечеловеческим талантом советский человек наделен в особой степени. Первой причиной тому – специфический характер русской культуры, всегда отождествляющей себя с искусством. Культура социальная и материальная выводились за скобки, внутри которых привольно и ущербно развивалась культура духовная. Отсутствие парламента и унитаза никогда не унижало человека, знакомого с Достоевским и Бердяевым. Среди искусства во все времена господствовала литература. Литературоцентристская русская культура дала миру не только мастеров слова – от Пушкина до Бродского, не только учителей жизни – от Толстого до Солженицина, не только шедевры словесности – от «Героя нашего времени» до «Москвы – Петушков», но и уникального потребителя всего этого грандиозного потока слов…. Этот [советский] человек выражает себя в слове искренне и убежденно верит в слово, любит слово, ненавидит слово, для него нет ничего дороже дружеского разговора и ничего святее печатного текста. Можно исповедовать разные веры, можно восхищаться Маяковским или Фетом, изучать Киреевского или Чаадаева, зачитываться Распутиным или Битовым, но антиподы сходятся на одном и том же – белом поле страницы, осененной божественным законом слова.

Когда мы рассуждаем о великом противостоянии Обломова и Штольца, которые будто бы олицетворяют Восток и Запад в российской судьбе, мы часто забываем, что все-таки главное не то, что один ничего не делает, а другой делает много, главное – что оба они об этом говорят. Говорят долго и иступленно – и только в этих жарких молитвах разным богам существуют для нас Обломов и Штольц. Это российские близнецы не антагонисты, а разные инструменты одного оркестра, в котором кларнет не хуже и не лучше альта и оба предназначены для услаждения слуха, а не для забивания гвоздей….

Напрямую из культа слова вытекают те следствия, которые делают советского человека исключительным событием ХХ века. Прежде всего это установка на коллективизм и превосходство духовного над материальным.

По сути дела, все явления 60-х связаны с событиями – успехом или неудачей – в сфере слова. Пока Программа КПСС трактовалась как литературное произведение, она служила инструментом социальных преобразований, но с уходом поэтической атмосферы подъема проступила ее нелепая буквальность»¹².

Много ли изменилось с достопамятных шестидесятых? Немало. Нет больше Советского Союза, мы теперь живем в другой – демократической России. Заметно выросло число людей, твердо сориентированных в своей жизни на действенно-гуманистические ценности: компетентность, профессионализм, интеллектуальную ответственность и т. д. Но вера в магическую силу слова все еще крепко сидит в нашем сознании. В то время как развитые страны Запада и Востока продолжают, в полном соответствии с прогнозом М. Вебера, «расколдовывать мир», мы по инерции пытаемся его заколдовать, заговорить, опутать словами. На что-то серьезное нас по-прежнему можно поднять только «большими» словами. А большие слова – это мечты, которыми мы себя постоянно раздражаем.

***

Завершая тему, хотелось бы сказать следующее. В общественную канву нашей жизни вплетено много разных нитей. Мышление и язык, пожалуй, самые яркие из них. И если относительно мышления наука нас, кажется, убедила, что жизнь значимо зависит от того, что мы о ней думаем, то относительно языка этого пока нет. Наверно, пройдет немало времени, прежде чем мы поймем, что наша жизнь зависит также и от того, что мы о ней, вернее – в ней говорим.