14.Социально-нравственные и экономические причины Великой французской революции в освещении м.Н. Петрова.85

В соответствии со своей исторической методологией М.Н. Петров при освещении крупнейших исторических событий стремился доискаться прежде всего до причин. Чем крупнее и значимее описываемое им событие, тем большее место занимает в его исследованиях раскрытие той исторической обстановки их подготовивших.

Особенно критичен был М.Н. Петров, когда выяснял причины, подготовившие Великую французскую революцию. «Причины эти, - писал М.Н. Петров, - мы будем искать в различных сторонах и областях жизни новой Европы: в общественной сфере, в области нравственных понятий, в литературном движении времени и экономических отношениях, - и постараемся указать на главнейшие явления со всех сторон».⁸⁶ М.Н. Петров подразделяет причины, вызвавшие Великую революцию, на три группы: 1. Причины общественные;⁸⁷ 2. Причины нравственные: литература XVIII века;⁸⁸ 3. Экономические причины.⁸⁹ Весьма характерно для русского историка, что он начинает описание с раскрытия политических причин, хотя наиболее ярко бросались в глаза даже современникам революции не политические, а экономические причины, которые Петров ставит почему - то на последнее место. От нашего внимания не ушло и то, что «львиную долю» в общем изложении занимает описание так называемых «нравственных причин».

Раскрывая общественные причины, приведшие Францию к революции, М.Н. Петров писал о трех категориях общественных учреждений Франции того времени: провинциальные и областные сеймы, сеймы государственные или общесословные, Генеральные штаты и парламент, которые, по его мнению, не нашли своего места в общественной жизни страны и не подготовили его население к новой жизни. «Из этого обзора, отмечал М.Н.Петров, - легко усмотреть, как слабы были либеральные или представительные начала, выработанные дореволюционной Францией».⁹⁰

Развитию этих начал, по мнению Петрова, мешала «непримиримая, вековая рознь сословий»,⁹¹ происходившая во Франции. Анализируя эту борьбу, русский историк явно симпатизирует третьему сословию, приводя при этом цифровые аргументы в пользу своих симпатий: во Франции к 1789 году проживало 26 млн. человек, из них дворян было 80 тыс. фамилий, а персонал духовенства составлял и того меньше - лишь 70 тыс. душ. Отметим, что М.Н. Петров ошибочно отождествлял третье сословие с народом. Справедливости ради скажем, что русский ученый отмечал, что «народ…в это время обозначался слишком специальным для массы термином – tiers-etat».⁹² Но это дело не меняет. К тому же привилегированные сословия присвоили себе не только права, привилегии и почет, но и «половинку поземельной собственности страны» (С.147), другая же половина была в руках остальной массы народонаселения, составляющей без малого 26 млн. человек.

Если ко всему этому прибавить то высокомерие и призрение, с коим дворянство и духовенство относились к тем, которых они клеймили термином «буржуа», то будет понятен и обусловлен вывод, сделанный русским историком: о той испепеляющей ненависти среднего сословия к привилегированным классам предреволюционной Франции.

«Таким образом, - заканчивал этим раздел М.Н. Петров, - Франция в конце XVIII века представляет два враждебных лагеря… Взаимная рознь и вражда эта между общественными классами никогда не достигала такого сильного напряжения, как именно в конце XVIII века ».⁹³

Чтобы доискаться, до так называемых нравственных причин революции, М. Н. Петров считал крайне необходимым воскресить «умственную атмосферу того времени, отражающуюся в тогдашней литературе».⁹⁴ Эта литература, по словам русского историка, «наполнена была самыми смелыми и широкими идеалами, как равенства, так и свободы».⁹⁵

«Поэтому философия и вообще литература XVIII века имеет в истории человечества, особенно важное значение. Историк, изучающий это время, должен прежде всего на них сосредоточить свое внимание, ибо это нерв и душа тогдашней европейской жизни».⁹⁶ Все это верно. Но в отличии от В.В. Бауера, выступившего ранее М.Н. Петрова со своей концепцией причин революции и Н.И.Кареева, опубликовавшего соответствующий том «ИЗЕ» с изложением событий во Франции конца XVIII века, рассматриваемый нами историк писал не только о французских ученых Вольтере, Монтескье, Руссо, Мабли как апостолах революции; он теснейшим образом связывает французских идеологов с английскими предшественниками и современниками (Гоббс, Филмер, Локк, Болингброк). Петров писал и о голландских ученых Спинозе, Бэйле, немце Лейбнице.

Мне представляется, что М.Н. Петров, заботясь о связях, о влияниях ученых одной страны на ученых другой, лишил Вольтера, Монтескье, Руссо самостоятельности, представил их лишь как последователей своих собратьев-англичан. Так о Вольтере М.Н. Петров писал: «он был только последователем англичан Ньютона, Локка, Болингброка».⁹⁷ Особенно не напирая на самостоятельность и новизну в философских трудах Вольтера, а скорее отрицая все это: «Самостоятельного и нового тут он не сказал, впрочем, ничего, а только популяризировал воззрения английских ученых, заимствуя у них большую часть своих аргументов»⁹⁸ - писал Петров. М.Н. Петров особо отмечал литературную форму трудов Вольтера: «Но ясное и легкое изложение, грация и игривость языка и особенно всесокрушающий сарказм доставили сочинениям и взглядам Вольтера обширнейший круг действий во всех странах Европы и во всех классах общества».⁹⁹

Петров не мог не отметить проницательность Вольтера, который писал о неминуемости революционного взрыва: «Заметив же нерешительность в преобразованиях, исходящих от самого правительства и особенно упорство привилегированных сословий, не желавших поделиться ни одним из своих прав, и уже к концу своей жизни предсказывал революцию », писал Петров¹⁰⁰

Материалом о Вольтере в своих лекциях М.Н. Петров создавал у читателя не очень симпатичное отношение к фернейскому мудрецу: «Он не чужд был своих обычных слабостей: трусости, жадности и скряжничества».¹⁰¹ Петров не удержался от упоминания того, что в 1733 году, уже почти 40 лет от роду, Вольтеру удалось испытать счастье любви: «в это время он сошелся с умною женщиной, маркизой Дю – Шатле, в розовом замке он провел более 10 лет довольно тихой и счастливой жизни».¹⁰² Этим самым Петров намекал на нравственность Вольтера, но ведь с этой нравственностью, у человека, которым Петров восхищался, обстояло хуже: Руссо, как известно, сожительствовал с одной горничной гостиницы, которая рожала младенцев и их отправляла в детский приют. Но об этом Петров молчит. В отличии от Петрова Н.И. Кареев об этом факте не умалчивает.

Не менее заниженной оценки, чем Вольтер, под пером Петрова получил и еще один отец революции, я говорю о Ш. Монтескье. Петров писал о Монтескье (1689 -1755 гг.): «…английские государственные учреждения является у Монтескье верхом государственной мудрости, идеалом».¹⁰³

Выше этих трех апостолов революции Петров ставит Дидро. «Важнее всего, писал он, - философские сочинения Дидро, так как ими положено начало материалистическому учению о природе и жизни, стоящему и теперь на тех же основаниях, какие положил в XVIII веке Дидро».¹⁰⁴

И уж явно Петров переоценивал заслуги в «нравственной подготовке» революции Ж. Ж. Руссо. « Это был, - писал он о Руссо, - в высшей степени оригинальный мыслитель, выходивший из общего направления своего века, но смело прокладывающий пути для будущего».¹⁰⁵ Хотя строкой выше этой оценки стояло: «Руссо провозглашает…образование вредным и в замен того проповедует простор природы и величие буржуазной добродетели».¹⁰⁶

В конце этого параграфа Петров, следуя за Тохвилем, воспроизводит пять черт, присущих «литературе просвещения».

Первая черта – дух отрицания и ненависть к существующему порядку вещей.

Вторая черта – антиисторическое ее направление , т.е. она не признает, «что история сила, которую не в состоянии изменить воля нескольких лиц или даже воля целого поколения» (С. 180).

«Третья черта – материализм, проповедуемый не только дилетантами, но настоящими философами, подобными Дидро и Кондельяку» (181).

«Четвертая черта литературы XVIII века – глубокая ее нерелигиозность». Последствия этого были самые печальные. Во время революции были уничтожены не только законы гражданские, но и также и религиозные, и нравственные. Отсюда – дерзкий, безжалостный, разрушительный и страшный характер революции» (С. 181).

«Наконец, пятая черта – слишком авторитетная роль литераторов и их теорий в обществе» (С. 181).

Освещение экономических причин Петров М.Н. совершенно справедливо начинал с того, в чьих руках и сколько находилось обрабатываемой земли – кормилицы и поилицы всех живших тогда во Франции. «Из 51 млн.гектаров государственной территории тогдашней Франции, - писал он, - обрабатывалось в то время 35 млн. га: из них 2/3 принадлежало высшему дворянству и духовенству, а также богатым капиталистам из третьего сословия; остальная треть - мелким земельным собственникам… », которые были «так угнетены разными поборами, государственными и церковными, что влачили самое бедственное существование».¹⁰⁷

Хотя М.Н. Петров в отличии все от тех же Бауера и Кареева не дал впечатляющий картины действительно трагичного положения французского крестьянства на кануне бури конца XVIII века (а конкретный материал по этому сюжету даже в российской исторической науке имелся в избытке). Тем не менее вывод который делал Петров, звучал вполне обоснованно: «страна, одним словом, в это время представляла следующее зрелище: с одной стороны – ничтожное меньшинство, наслаждающиеся всеми преимуществами, богатствами и почестями; с другой стороны – 20 млн.голодных крестьян, проникнутых ненавистью к высшим классам ». ¹⁰⁸

А как же жило городское население? Там тоже было не лучше. М.Н.Петров писал об исчезновении в XVIII веке городского самоуправления, о продаже короной городских должностей, по сему они доставались банкирам, разбогатевшим чиновникам, словом городской буржуазии, которая, конечно, пеклась в своих интересах, о стеснениях развития промышленности цеховым устройством, о трудностях внутренней торговли, обусловленных местными причинами, особенно плохими дорогами и т.д.

Не совсем обоснованным представляется М.Н.Петрова о том, « что финансовые затруднения и были исходной точкой всей революцией».¹⁰⁹ Даже тот материал, который давал Петров, говорит о том, что финансы были последствиями глубинных хозяйственных процессов, бродивших в экономическом теле тогдашней Франции. Этот вывод истекает из тех цифр, которые дал Петров. В начале царствования Людовика XVI доходы казны исчислялись 500 млн. 380 млн.давали ей народ в виде десятины духовенства, оброчных статей и местных налогов, итого 880 млн. Распределение этого бремени по сословиям было крайне неравномерно. Все главные финансовые тяжести падали на простой народ. Двор, дворянство и духовенство пиршествовали – в результате ежегодный дефицит составлял 100 млн., а перед самой революцией он составил 200 млн.

Хотя сам Петров и не делал вывода о неизбежности наступления грозовой бури конца XVIII века ( скорее он говорит, что ее можно было остановить поддержкой Людовиком XVI Тюрго), тем не менее подробное описание им причин революции самого читателя вело к такому выводу.

М.Н. Петров, идя в след за Шлоссером, не обосновано отождествлял то, что сделала великая французская революция с тем что делал «просвещенный абсолютизм » прежде всего в лице Иосифа II, Фридриха II и др. Петров писал : «…прежде чем революция разразилась своими разрушительными переворотами в конце столетия, она уже исподволь …. старый порядок, исходя от престола могущественных государей, деятельность которых Шлоссер метко характеризует названием – монархической революции ».¹¹⁰

Не стал Петров оригинальным и в анализе наказов депутатов во время выборов в Генеральные Штаты Франции в 1789 г.

Свой анализ наказов в Генеральные Штаты Петров, по – видимому, основывал не столько на изучении семи томов сборника « Archives Parlementaires», изданных в 1867 г., сколь на исторических исследованиях В.И. Герье «Понятия о власти и народе в наказах 1789 г.». М., 1884 г. и Н.И. Кареева « Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в конце XVIII века», М., 1879 г., глава VII - «Выборы в Генеральные Штаты и cahiers».

Идя в изучение этого вопроса в большей степени за Герье и Кареевым, не случайно в своих лекциях в первую очередь рекомендует первого, а уже затем второго русского историка, хотя, по справедливости следовало бы сделать как раз наоборот, отдавая в таком случае приоритет хотя бы по времени Н.И. Карееву. М.Н. Петров констатировал, что cahiers «интересны для историка, потому что представляют длинный список настроений тогдашнего французского государства (и показывают, что желала старая Франция как раз накануне своего падения)». Каждое сословие выразило здесь свои цели, желания и надежды. Все согласны были только в одном – сохранении монархии, во всем же остальном расходились совершенно: дворянство, требуя даже либеральных реформ, периодического созыва Генеральных Штатов, не думало вовсе отказываться от сословных привилегий, высшее духовенство тоже, да кроме того требовало строгой цензуры и наказания безбожных философов. Но самыми замечательными были намерения третьего сословия, так как они представляют не только изложение видов и притязаний этого класса, но и служат как бы предсказанием всех тех событий, которые совершились в начале революции. Избиратели и tiers – etat поручали своим депутатам требовать привлечение привилегированных классов к государственным повинностям, уничтожение феодальных прав, отмены letters de cachet, удаление иностранного наемного войска, разрушение Бастилии и уполномочивали их в случае несогласия на эти требования со стороны привилегированных классов объявить с себя единственным законным собранием французской науки.

Можно заметить, что желания, выраженные в cahiers третьего сословия чрезвычайно разнообразны по своему характеру, и что наряду с требованиями крайне умеренными здесь встречаются программы в духе радикальном и чисто демократическом.