15.М.Н. Петров как историк исторической науки стран Запада

Докторское исследование М.Н. Петрова «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции» (Харьков, 1861) выполнена в сравнительно – историческом плане и состоит из предисловия (I-VII), и трех частей: [1] Германская историография (1-116); [2] Английская историография (119 - 184); [3] Французская историография (187 - 309). Приметим: освещению германской историографии Петров отвел 116 стр., английской – 65 стр., французской – 112 стр. Выходит, что германская история в историографической концепции Петрова занимает доминирующее место, чуток поменьше места занял анализ и оценки французского историописания и, я бы сказал, второстепенное место было отведено английской исторической мысли. Такая пространственная градация западно-европейской исторической мысли русским историком была оправданной и обоснованной, поскольку она отражала реальный вклад в историю ученных названных стран. Но это еще не все. В предисловии Петров определил свой подход к анализу истории исторической мысли, который характеризуется такими чертами: во-первых, российский историограф вовсе исключил из своего изучения исследования, не имевшие сколько-нибудь существенного влияния на последующее движение исторического знания. Во-вторых, Петров не принимал во внимание литературно-исторические произведения, поскольку «желал … представить … очерк новейшего развития исторической науки в ее серьезном значении» (V). В-третьих, харьковский ученный ограничился созданием «картины развития» национальных историографий Германии, Англии и Франции за протекшее шестидесятилетие XIX века, то есть их новейшей истории, упоминая, например, «об истории древнего мира, только в такой мере, в какой это необходимо для уразумения общего хода национальной исторической литературы» (V - VI).

Основной корпус источников, на которых основана диссертация Петрова, составили труды выдающихся западно-европейских историков, имена которых в конце пятидесятых начале шестидесятых годов XIX века были, что называется, на слуху (о них речь чуток позже). Наряду с ними Петров не преминул воспользоваться отзывами о них (ученых и их трудах), которые он обнаружил в иностранных журналах и специальных обзорах, а также лично получил во время многочисленных встреч с людьми «во время … путешествия по чужим краям» (VII). Но при этом крайне необходимо отметить: Петров не стал в прямом смысле слова учеником западно-европейских историков, хотя и творчески использовал то новое, что появлялось на Западе, творя при всем при этом СВОЕ СВОИМ УМОМ. Я это говорю для того, чтобы несколько умерить научную скромность М.Н. Петрова (он во всем был до чрезвычайности скромен), признавшегося, что при оценках историков и их произведений он редко руководствовался своими личными взглядами, полагая, что для научного сообщества российских историков гораздо интереснее те мнения и оценки, которые пользуются в науке наибольшим уважением. Написав приведенное нами, Петров почувствовал, что эти слова не выражают в полной мере его подходы к интерпретации западно-европейской исторической мысли и на следующей странице добавил, что его оценки основывались и на его «собственных соображениях», правда, в «редких случаях» (VI - VII). Концептуальный подход Петрова к историографии, нами здесь пунктирно реставрированный, не может не представлять интереса у современных историков исторической мысли. Однако двинемся по намеченному пути далее.

Реконструированный подход Петрова к изучению становления и развитию западно-европейской истории окончательно сформировался в процессе его штудий всего того, что дали выдающиеся ученые Германии, Англии и Франции примерно за первые шесть десятилетий XIX века.

Однако, насколько можно судить по отчету М.Н. Петрова за 2-х-годичную командировку «в чужих краях», рабочая концепция, составленная им и его учителем, профессором А.П. Рославским-Петровским, была несколько шире и в территориальном пространстве, и по тематическому объему – она включала изучение не только историю Германии, Англии и Франции, но и Бельгии и Италии (Отчет о занятиях адъюнкта Императорского Харьковского университета М.Н. Петрова … Харьков, 1861), а также «вспомогательных и родственных наук всеобщей истории» в упомянутых странах: археологии, географии, политической экономики, юридических наук и т.д. Громадная обширность рабочей концепции была ясна Петрову сразу же, как он переступил западную границу Российской империи. Это уразумение заставило его сосредоточиться на главном, что затем четко оформилось в его докторском исследовании. Расчленение объекта своих исследований на три части.

Расчленив объект своих штудий на три части, - повторимся: германскую, английскую и французскую историографию, - Петров при изложении каждой из них строго следовал самому надежному принципу организации материала – хронологическому. Так изложение германской исторической мысли он начинал с анализа трудов историков XVIII в. Людвига и Гундлинга. Далее перед нами чередой проходят Авг. Людв. Шлецер (1735-1809), Мих. Игн. Шмидт, Ф. Шлегель (1772-1829), Б.Г. Нибур (1776-1831), Г. Зибель (1817-1895), Л. Ранке (1795-1886), Ф. Шлоссер (1776-1861).

Названного принципа Петров придерживался в процессе изучения и изложения английской исторической литературы – Т. Маколей (1800-1859), Г. Болинброк (1678-1751), Э. Гиббон (1737-1794), Т. Бокль (1821-1862) и др. Обзор французской истории Петров совершил также, как германской и английской – Ф. Гизо (1787-1874), О. Тьерри (1795-1856), А. Токвиль (1805-1859), А. Тьер (1797-1877), Ф. Минье (1796-1884), Ж. Мишле (1798-1874), попутно говоря и о других ученых.

Несколько выше я написал, что Петров, будучи в 2-х-годичной командировке в «чужих краях», собирая, изучая, классифицируя поистине циклопический материал о новейшей истории стран Запада, встречаясь и беседуя со светилами исторической науки, творил свое своим умом. И это действительно было так: он не подпадал бездумно под давление авторитетов, старался в научном творчестве историков крупного калибра выявить то, что будет способствовать становлению и развитию российской новистики и обратить пристальное внимание сообщества историков на те увлечения, преувеличения и, …. белые пятна в их трудах. Так, анализируя творчество крупнейшего историка Франции А де Токвиля, Петров начертал: «Из глаз автора, погруженного в исследование мелких физиологических явлений революции [то есть Великой французской революции конца XVIII в. – В.З.], исчезает ее общий смысл, и книга его оставляет в читателе впечатление – как будто революция не сделала для Франции ничего другого, как только усилила ее центральную власть… и что [он], наконец, впал в односторонность» (Петров М.Н. Новейшая историография… С. 280). Перевернем восемь страниц труда Петрова – и мы начнем читать хотя и не большое по объему (288-292), но блестящее и по содержанию, и по форме эссе, посвященное Л.А. Тьеру (1797-1877). С большим сожалением приходиться констатировать, что оно полностью не удержалось в отечественной новистике, остались же лишь те положения, в которых содержатся негативные черты. «Заметно, - писал Петров, что он [Тьер] – на стороне силы успеха и, кажется, убежден, что тот, кто держит власть, достоин пользоваться ею» (С. 288). Интересно и то, что Петров пришел к выводам о том, что о государственной деятельности Тьера можно быть разного мнения (что верно, то верно), однако у российского историка нет сомнения в том, что она отлично подготовила его к роли первого историка Франции» (С. 289). В чем проявилось это мастерство Тьера? Прежде всего в том, что Тьер имел доступ в архивы, в которых лежал «первостатейный литературный материал» и куда был воспрещен вход любому частному лицу. «Первостатейные» источники, «государственная опытность», колоссальный литературный талант и патриотическая одушевленность позволили создать Тьеру два многотомника под названием «Французская революция» и «История консульства и империи». Они подняли сознание и гордость французов, после всех потрясений конца XVIII и в XIX веке. Можно было бы продолжить эти примеры, но их, по-моему, достаточно, чтобы сказать, что Петров осуществил анализ западно-европейской историографии, руководствуясь многосторонним подходом.

Вдумчивый читатель всмотрелся в маленькие картинки, начерченные грубыми штрихами. Они дают ему некоторые возможности для выяснения больших вопросов российской новистики. Один из них состоит в том, что истоки нашей новистики следует отнести к концу 50-х-началу 60-х гг. XIX в. Исток с могучей силой вбросил в российское историческое пространство высокий столб чистейшей родниковой воды под названием «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции» (1861 г.). Этот исток был обнаружен и освобожден от стеснявших его первоначальных оков земной поверхности М.Н. Петровым. Затем этому истоку раскопали русло В.В. Бауер (1826-1884), В.И. Герье (1834-1919), Н.И. Кареев (1850-1931) и др. В конце XIX-начале XX столетий он превратился в могучую реку, сравниться с которой было не под силу ни одной европейской историографии.

Многосторонним взглядом всмотрелся Петров в крупную до сего времени не разрешённую проблему – каков должен быть язык историографических исследований: художественно-образным, но основанным на достоверных источниках или слог их должен быть «ровный, важный, точный как слог государственных бумаг» как «холодный и беспристрастный» слог судей в своем трибунале (стр. 148). Петров, воспитанный историками, исповедовавшими первый подход к языку историографии, был твердым его защитником и исповедователем. Он ни в одном своем исследовании, в том числе и докторском, не изменил этого подхода, очень трудно исполняемого. Как-то Ключевский (тоже поборник художественной истории) молвил: «Трудное дело – легко писать; легкое дело – тяжело писать». Именно эта сторона научного наследия Петрова привела к тому, что его и при жизни и еще в большей мере после смерти не считали историком – исследователем, но квалифицировали историком – художником (см. В.П. Бузескул. М.Н. Петров [Некролог] // ЖМНП, 1887, №3, стр.45). В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (Т. 45, СПб.,1898, стр.462) все тот же Бузескул утверждал: «… Петров не был ни кропотливым ученым – тружеником, ни самостоятельным исследователем, а скорее историком – художником». Изучая докторское исследование Петрова, никак не можешь отделаться от мысли, - историк, вероятно, предвидел упреки в свой адрес и уже тогда старался убедить читателей в своей правоте, подкрепляя её ссылками на великих западно-европейских историков. Особый авторитет для него в этом отношении – выдающийся британский историк Томас Бабингтон Маколей (1800-1859), с 1858 г. иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук, автор многотомной «Истории Англии» («History of England from accession of james second». V.1-5. L. 1849-1861), написанной ярким образным языком¹¹¹. Петров несколько раз приводил пространные цитаты из сочинений Маколея. Вот одна из них: «В последнее время манера писать изменилась. Рассказ повествования стал более точным. Сомнительно, более ли точные представления получил от того читатель. Мы почти готовы думать, что лучшие историки именно те, где благоразумно введено немного поэтического вымысла. Кое-что утрачено в точности рассказа, но выиграно много в его общем впечатлении; ускользнули некоторые тонкие линии, но зато великие черты эпохи врезались в душу навеки»¹¹². А вот вторая, быть может, более важная, нежели первая: «Поучительность таким образом написанной истории было бы полна жизни и практичности. Столько же она возбуждала бы фантазию, сколько и ум. Вместо того, чтобы зарыться в душе, она бы напечаталась в ней огненными чертами. Зато и научились бы из неё многим истинам, которым никаким другим путём научиться нельзя»¹¹³. Именно благодаря этой особенности «в Англии история давно уже сделалась вождем и учителем народа» (Выд. мною. – В.З.), тогда как германская историческая наука, не обладая этим ценнейшим свойством, далеко еще (по убеждению Петрова) не достигла этой роли.

Петров не посчитал достаточными мысли Маколея о том, каково должно быть историописание. Он вдобавок в упряжку к Маколею впряг такого недюжинного историка, каким был Л.А. Тьер с его многотомными «Французская революция» и «История Консульства и Империи как продолжение французской революции». Здесь будет уместно особо отметить, что Петров дал такую оценку исследованиям Тьера, которую после него никто ее не смог превзойти. Петров пришел к тому положению, во-первых, что «никто лучше Тьера не понял, и не изобразил Наполеона» (стр. 291) – «Тьер – лучший его истолкователь» (стр. 292); во-вторых, «”История Консульства и Империи” есть вечный образец военной истории» (стр. 202). И заключительный петровский аккорд о Тьере (как и о Маколее) опять же посвящен мастерству историописания «Можно сказать без преувеличений, что в тьеровском творении настоящим и будущим историкам военных событий указан тип замечательного совершенства» (стр. 292).