Россия в глобальной политике, "Post-Imperium"

Зоны контроля СССР

иАлбания (в 1945—1960 гг.), но им удалось «ускользнуть». За пределами Восточной Европы в эту зону еще в 1930-х годах вошла Монголия, а Тува в 1944 г. была просто присоединена к СССР. Основными институтами советской империи были Варшавский договор, действовавший с 1955 по 1991 гг., и Совет экономической взаимопомощи

(СЭВ) — с 1949 по 1991 гг.

За пределами контролируемых зон лежали зоны советского влияния, где гегемония Москвы носила не столь прямой характер и не подкреплялась существенным военным присутствием. Даже Северная Корея, Вьетнам, Куба и Лаос, наиболее близкие к Москве и сильно зависевшие от нее, сохранили определенную самостоятельность. Советское влияние распространилось и на Ближний Восток, где региональными оплотами Москвы в разное время были Египет (в 1955— 1972 гг.), Сирия (в 1958—1991 гг.), Южный Йемен (в 1971—1988 гг.)

иОрганизация освобождения Палестины (в 1970—1980-х годах). В 1978 г. к этой группе присоединился Афганистан, но вскоре там разразилась война, в которой Советский Союз надолго увяз.

ВСеверной Африке Москва поддерживала тесные политические контакты с Алжиром и Ливией. В тропической Африке первыми ее

Зоны влияния СССР

плацдармами в начале 1960-х годов стали Гана, Гвинея и Мали. В бывшем Бельгийском Конго друзья СССР были свергнуты, но он сохранил связи с Республикой Конго (Браззавиль). Москва также связывала большие надежды с Эфиопией (после 1974 г.), Анголой, Мозамбиком, Гвинеей-Бисау и Кабо-Верде (после распада португальской колониальной империи в 1975 г.), где костяк правящих режимов составили политические партии советского образца.

В Латинской Америке помимо Кубы СССР не мог похвастаться особыми успехами. Никарагуа, ориентировавшаяся при сандинистском режиме (в 1979—1991 гг.) на Кубу и Советский Союз, была исключением, а не правилом. Когда же в 1983 г. у Вашингтона возникло ощущение, что на тот же путь может встать крохотная Гренада, на остров высадились американские войска.

Советская империя была идеологизированной с самого начала. Входившие в нее страны заимствовали у СССР однопартийную политическую систему. Их экономика была основана на государственном контроле и зачастую финансировалась Советским Союзом. Но самое главное — создание советской империи было призвано изменить соотношение сил в мире в пользу коммунизма и СССР. У нее был очень

сильный военный компонент, подкреплявшийся советскими поставками оружия, но за пределами Восточной Европы и Монголии, как правило, не принимавший форму прямого военного присутствия.

От советской «заморской» империи в Азии, Африке и Латинской Америке, просуществовавшей максимум сорок лет, а во многих случаях не больше половины этого срока, Москва отказалась без особых колебаний и сожалений. К этим малопонятным, дорогостоящим

ине таким уж нужным приобретениям с самого начала относились как к призам в идеологическом соревновании, стратегическим плацдармам или разменным пешкам. Конечно, советские люди не дистанцировались от их жителей столь же открыто, как их западноевропейские предшественники. Учившиеся в советских вузах арабы

иафриканцы часто возвращались домой с русскими или украинскими женами. Однако влияние Советского Союза на эти страны, если не считать модели государственного управления от Кубы до Китая, было не слишком глубоким. Сегодня, когда Владимир Путин приезжает во Вьетнам, а его помощник, вице-премьер Игорь Сечин, — на Кубу, они встречаются с пожилыми руководителями, испытывающими чувство ностальгии. Китайский лидер Цзян Цзэминь 32 тоже любил напевать русские песни, которые он выучил, работая на заводе в Москве в 1950-х годах. Но для молодого поколения китайцев, вьетнамцев

икубинцев Россия — нечто весьма далекое. Да и большинство россиян считали заморские амбиции Москвы чем-то аномальным.

«Ближняя» империя, т. е. зона контроля в Восточной Европе, была оставлена с тем условием, что первопричина ее образования — интересы Москвы в сфере безопасности — будут учитываться и после этого демонтажа. Отсюда и протесты Кремля против расширения НАТО или американского военного присутствия в Восточной Европе. Многие страны этого региона имеют давние связи с Россией, но их отношения отнюдь не всегда были безоблачными. На разных этапах российские войска для одних и тех же стран выступали в роли освободителей, оккупантов и инструмента раздела, а те, в свою очередь, вступали в союзы с как с Россией, так и против нее. В глазах многих восточноевропейцев российское государство, как правило, было угнетателем, но высокая русская культура — от Толстого до Тарковского — всегда их манила. Лишь один факт однозначен: на протяжении всей новой и новейшей истории Россия была велика, а ее соседи — малы. Но после 1989 г. эта ситуация изменилась. Zwischeneuropa — страны, лежащие между Германией и Россией, — вступила в Евросоюз. И если географически Россия к ним по-

прежнему близка, то в политическом, экономическом и культурном плане их теперь разделяет огромное расстояние.

Страны, составлявшие историческую «внутреннюю» империю, представляют собой другую группу. Все они имели тесные связи с Россией на экономическом и политическом уровне, а также в сфере отношений между людьми. Ни одна из них не присоединилась к ЕС или НАТО. С точки зрения Москвы они в совокупности составляли историческое достояние России. Святая святых этой группы — Украина и Белоруссия, образовывавшие вместе с Россией ядро исторического русского государства. В 1991 г. большинству россиян было трудно воспринимать их как иностранные государства — это казалось противоестественным. Разделение «Великой, Малой и Белой Руси» представлялось им аберрацией. Но они ошибались.

Двадцать лет с∏устя

Почти через два десятилетия, накануне мирового экономического кризиса 2008 г., многие западные наблюдатели называли Россию возрождающейся державой. Она купалась в нефтедолларах, покинула орбиту Запада 33, выплатила государственный долг, накопила большие золотовалютные резервы и публично ставила вопрос о превращении рубля в резервную валюту на территории Евразии. Москва смело шла наперекор США, применяла принцип «разделяй и властвуй» в отношениях с Евросоюзом, претендовала на лидерство в виртуальной «контркультурной» группе стран под названием БРИК 34 и провозгласила бывшие советские республики сферой своих привилегированных интересов. Когда же ее солдаты подверглись нападению, а ее протеже оказались в опасности, она вступила в войну с одной из этих республик — Грузией — и в результате отказалась от принципа нерушимости территориального статус-кво, который прежде поддерживала. Ненадолго возникло ощущение, что Россия и Соединенные Штаты возвращаются на тропу войны («холодной»): в конце лета — начале осени 2008 г. их отношения ухудшились сильнее, чем когда-либо

с1983—1984 гг. (т. е. еще до прихода к власти Горбачева).

Взападных СМИ всячески раздувалась фраза президента Путина из выступления перед Федеральным собранием в 2005 г. — о том, что распад СССР стал крупнейшей геополитической катастрофой ХХ в. Его слова трактовались как признак активной ностальгии Кремля по недавно утраченной империи и даже намерения восстановить СССР.

Это толкование было неверным. Крушение империи чаще всего становитсяполитическимземлетрясениемсмассойчеловеческихжертв. Достаточно вспомнить, каким кровопролитием сопровождался конец британского правления в Индии или Палестине. А Юго-Восточная Европа до сих пор ощущает «подземные толчки» после столь далекого уже падения империй Османов и Габсбургов в 1918 г.

Более того, Путину принадлежит и другая фраза: «У того, кто не жалеет о разрушении Советского Союза, нет сердца, а у того, кто хочет его воссоздания в прежнем виде, нет головы». Он также назвал СНГ механизмом цивилизованного развода 35. Большинство россиян согласно с этими разумными словами. Мало кто из них, однако, знает, что в обоих случаях речь идет не о мыслях самого президента. Путин цитировал — не указывая источника — видных украинских политиков: спикера Верховной рады Александра Мороза и первого президента страны Леонида Кравчука. Впрочем, и сам Путин в 1999 г. в статье «Россия на рубеже тысячелетий» назвал советскую систему тупиковой 36, а ее крушение — результатом недееспособности. Выступая на митинге в Москве восемь лет спустя, он вновь возложил ответственность за распад СССР на нежизнеспособность коммунистической системы 37.

Вопреки наиболее распространенной интерпретации путинская ремарка о «катастрофе» не была предвестником перехода к неоимперской, реваншистской политике. Аналогичным образом его нашумевшее выступление на Мюнхенской конференции по проблемам безопасности в феврале 2007 г.38, в котором он резко раскритиковал внешнюю политику США, не означало объявления Вашингтону новой «холодной войны». На деле Путин фактически пытался внушить Западу новые правила игры с Россией. Их суть можно подытожить так: «Принимайте нас такими, как есть, и не вмешивайтесь в наши внутренние дела; признайте нас равными себе; там, где наши интересы пересекаются, решение может быть только компромиссным»39. Двумя годами позже администрация Обамы молчаливо согласилась с этими условиями. В феврале 2009 г. в том же Мюнхене вице-президент США Джозеф Байден заявил о «перезагрузке» американской политики в отношении России. Это послужило началом периода конструктивного и плодотворного взаимодействия двух стран, символом которого стало вступление в силу нового Договора по СНВ в феврале 2011 г.

Но тогда, в 2007 г., между Россией и Америкой назревал реальный конфликт: Украина рвалась в НАТО, а замороженные конфликты на территории Грузии начали «разогреваться». Многим наблюдателям

казалось: бывшие советские республики, особенно Украина, вот-вот станут тем же, чем была Восточная Европа в 1945—1947 гг., — театром и призом новой «холодной войны». Кроме того, планы администрации Джорджа Буша-младшего по размещению в Польше и Чехии объектов противовоздушной обороны (ПРО) — якобы для защиты от иранских ракет — вызвали в Кремле ощущение военной угрозы. Коекто в России, явно получив санкцию «наверху», заговорил об «асимметричном ответе» Москвы в виде баз для российских стратегических бомбардировщиков в Венесуэле и на Кубе. Командование российского флота намекало на возможность создания баз на Средиземном море и в Аденском заливе. Немало высокопоставленных представителей России комментировали трудности, возникшие у США и НАТО в Афганистане, с почти нескрываемым злорадством.

После того как украинское руководство — президент Виктор Ющенко, спикер Верховной рады Арсений Яценюк и премьерминистр Юлия Тимошенко — в начале января 2008 г. обратилось к Североатлантическому альянсу с просьбой распространить на их страну «План действий по подготовке к членству в НАТО», события начали развиваться в ускоренном темпе. Эта неожиданная заявка (радужные надежды, связанные с «оранжевой революцией» 2004 г., давно рассеялись), к тому же поданная в последнюю минуту, всего за три с небольшим месяца до Бухарестского саммита НАТО, о которой к тому же первым сообщил не кто иной, как американский сенатор Ричард Лугар, не могла не вызвать в Москве ощущения, что речь идет об антироссийском сговоре. Путин лично поспешил на саммит, хотя прежде никогда не принимал участия в таких встречах, и попытался отговорить руководство НАТО от присоединения Украины. Ему приписывают такую фразу в разговоре с Бушем за ужином: «Украина — это даже не государство!». Вероятно, Путин имел в виду, что целостность украинского государства весьма непрочна и ее не стоит ни принимать как данность, ни подвергать испытанию. Однако слова президента прозвучали так, будто он отрицает саму украинскую государственность и предъявляет претензии на ее территорию в качестве буферной зоны между Россией и Западом.

Решение, принятое НАТО на Бухарестском саммите, было наихудшим для всех. В попытке найти компромисс между позициями Германии и Франции, с одной стороны, и США — с другой, Альянс отказался распространять «План действий по подготовке к членству в НАТО» на Украину и Грузию, создав у Кремля ощущение одержанной победы. Одновременно он пообещал, что обе страны рано или поздно обяза-

тельно станут членами НАТО, тем самым как бы поощряя украинскую и грузинскую стороны 40. Это никого не успокоило, а, напротив, вызвало возмущение и в Киеве, и в Тбилиси, и в Москве. Те несколько месяцев, что прошли между Бухарестом и нападением на столицу Южной Осетии Цхинвали, стали периодом неуклонного нарастания напряженности, напоминавшей о «холодной войне». И Москва, и Тбилиси расценивали бухарестское решение как непрочное перемирие, не способное продолжаться долго. И в развернувшейся войне нервов Грузия первой схватилась за оружие.

Пятидневная война в Грузии в августе 2008 г. стала результатом просчетов, явных ошибок и политических провалов 41. Действия президента Грузии Михаила Саакашвили нельзя охарактеризовать иначе как авантюристические, безответственные и жестокие. Он переоценил собственные силы и недооценил противника. План Саакашвили заключался в том, чтобы молниеносным ударом вернуть контроль над Южной Осетией и поставить обычно медлительную Россию перед свершившимся фактом. Администрация Джорджа Буша поддерживала и поощряла Саакашвили, хотя его режим трудно было назвать демократическим, и, хуже того, при этом оказалась не в состоянии контролировать его действия. Отношения с Грузией были отданы на откуп чиновникам из Госдепартамента. Кремль, в свою очередь, давно уже использовал замороженные конфликты на Кавказе, чтобы не допустить вступления Грузии в НАТО. Политика Москвы по отношению к Грузии по сути оказалась в руках военных, а затем спецслужб. Бесконечная игра, состоявшая из провокаций и контрпровокаций, призванная, по расчетам Москвы, убедить всех, что Грузия не подходит для членства в любом «клубе», и уж тем более в натовском, а по замыслу Тбилиси — поднять тревогу в связи с растущим нажимом России, вышла из-под контроля.

Для российских правительственных кругов внезапное нападение Саакашвили на Цхинвали стало подтверждением худших опасений в отношении Соединенных Штатов. И Путин, уже занимавший пост премьера, и недавно ставший президентом Дмитрий Медведев были застигнуты врасплох: они ожидали новых «провокаций», а столкнулись с полномасштабным наступлением грузинских войск. В последующие накаленные дни, когда европейцы гадали, по кому Москва нанесет новый удар, российское руководство рассматривало действия Саакашвили как «косвенную агрессию» Вашингтона, которую тот развязал руками Тбилиси. Оно и представить не могло, что столь масштабная акция не была спланирована или хотя бы санкционирована

Соединенными Штатами. В конце концов, разве госсекретарь Кондолиза Райс не посещала Тбилиси в середине июля 2008 г.?

Теперь Москва готова была поверить: США отлично понимали, что делают, когда вооружали Саакашвили и фактически сделали «Мишу» своим «приемным сыном». Действия грузинского президента, по ее мнению, свидетельствовали о том, что «неконтролируемые элементы» в американской администрации — позднее Путин упомянул конкретно вице-президента Дика Чейни — пытаются втянуть Россию в конфликты с соседями (на очереди, как считалось, война с Украиной из-за Крыма) и одновременно использовать эти конфликты для повышения шансов на победу сенатора Джона Маккейна в президентской гонке 2008 г. Логика Кремля заключалась в следующем: поскольку Россия усиливается и возрождается (этот термин в 2007 и первой половине 2008 г. был весьма популярен на Западе), США должны стремиться не дать ей «подняться с колен». Метод, избранный для этого, — вовлечь Москву в серию конфликтов на ее границах. Это не только будет истощать силы России, но и позволит восстановить единство Запада на антироссийской платформе.

Еще один источник тревоги был связан с перестановками в российском руководстве: Медведев считал, что оказался в положении лидера времен «холодной войны», которого другая сторона «проверяет на прочность» — как в свое время, по убеждению американцев, сама Москва поступала с Джоном Кеннеди и Джимми Картером. Вступив в должность в мае 2008 г., Медведев обещал, что главными задачами его президентства будут институциональное строительство, стимулирование инноваций, развитие инфраструктуры и повышение эффективности капиталовложений. Вместо этого он в буквальном смысле оказался в гуще сражения, и в этой сфере президент-юрист вынужден был опираться — в большей степени, чем он ожидал, — на советы и указания Путина, своего предшественника и наставника, лучше разбирающегося в военно-силовых вопросах. Шок был настолько силен, что Медведев публично назвал наступление грузинских войск «нашим 11 сентября»42.

В ситуации, когда российские миротворцы подверглись нападению и гибли под грузинскими снарядами, у Москвы не оставалось иного выбора, кроме силового ответа. Контрудар был мощным, но ограниченным по масштабу — Россия бросила в бой танковые колонны, артиллерию и в отдельных случаях задействовала бомбардировочную авиацию. Ее «послание», адресованное Вашингтону не в меньшей степени, чем Тбилиси, гласило: «запретные линии» реально существуют,

иони обозначают границу между миром и войной. Российские войска не просто вступили в бой с армией другой страны. Они сражались против «почти союзника» Соединенных Штатов, которые в течение предыдущих четырех лет вооружали, обучали и консультировали грузинские вооруженные силы.

Контрнаступление России стало первым со времен Афганской войны 1979—1989 гг. случаем, когда Москва применила силу против внешнего врага и вторглась в соседнюю страну. В этом было существенное отличие Августовской войны от двух кампаний в Чечне

иучастия России в конфликтах на постсоветском пространстве — от Таджикистана до Приднестровья. Вопреки звучавшим с Запада обвинениям российская военная операция против Грузии при всей своей решительности носила продуманный, взвешенный и дозированный характер. В результате российские войска нанесли серьезный ущерб вооруженным силам и военной инфраструктуре Грузии, продвинулись за пределы зон конфликта в Южной Осетии и Абхазии: чтобы унизить Тбилиси и дать ему «прочувствовать» свое поражение, они на несколько недель оккупировали грузинские города Гори, Поти

иСенаки. Но, хотя российская интервенция осуществлялась по модели натовской операции 1999 г. против Югославии Слободана Милошевича, Москва не бомбила мосты, дороги, телестанции и здания государственных ведомств. Говорит сам за себя и тот факт, что были приняты все меры, чтобы проходящие через территорию Грузии трубопроводы, по которым транспортируются каспийские энергоносители, не пострадали. Жертв среди гражданского населения Грузии почти не было 43.

Подобно тому, как поступил Запад с Милошевичем после начала Косовского конфликта в 1999 г., Кремль после нападения на Цхинвали объявил Саакашвили преступником, отказался иметь с ним дело и не скрывал своего желания, чтобы тот покинул президентский пост. Но, что бы ни говорил Путин президенту Франции Николя Саркози о том, какому наказанию стоило бы подвергнуть грузинского лидера, он не поддался соблазну захватить его самого и Тбилиси. Россияне, похоже, надеялись на то же, что и Запад десятью годами раньше: что грузинский народ, как и сербы, сделает нужные выводы и отстранит своего президента от власти. Саакашвили, надеялись в Москве, будет свергнут собственным народом, как Милошевич в 2000 г., через год с небольшим после войны в Косово. Российское руководство предпочло бы, чтобы после этого он, как и президент Югославии, предстал перед судом, но в реалистичность подобного сценария мало кто верил.

Наголову разгромив друга Америки, Кремль стремился подорвать репутацию Вашингтона как «гаранта безопасности» проамерикански настроенных правительств в странах СНГ. Эффект был впечатляющим. После кавказского кризиса большинство поляков опасалось, что в их страну, невзирая на членство в НАТО, вот-вот войдут российские танки. В прибалтийских государствах тоже царила тревога: их защитник, США, был далеко, а русские — вот они, по другую сторону границы 44.

Впрочем, еще важнее было другое: возникло впечатление, что США не готовы подвергнуться опасности, чтобы защитить друга, а Россия такую готовность наглядно продемонстрировала. Несмотря на любые аналогии с «холодной войной», Грузия в 2008 г. не стала аналогомГермании1948г.Российскоеруководствосчитало,чтодобилось психологического преимущества над Вашингтоном, и заявило, пусть

всамых общих выражениях, о наличии у Москвы «зоны привилегированных интересов» вдоль российских границ.

Лидеры России не могли поверить, что все эти события стали не результатом преднамеренного нападения «чужими руками», а следствием сбоя политики администрации США на грузинском направлении. Полагая, что они сражаются против вашингтонской марионетки, российские руководители были уверены и в том, что США скорее всего захотят расквитаться за поражение своего протеже. Поэтому, когда президент Буш, пытаясь продемонстрировать хоть какую-то активность, поручил доставку гуманитарной помощи в Грузию Шестому флоту США, в Москве это восприняли как зловещий признак. Российская сторона ожидала, что американцы снова начнут поставлять Грузии оружие и снаряжение для реванша и, возможно, не ограничатся даже этим. Постоянный представитель России при НАТО позднее рассказывал, что Москва опасалась прямой военной интервенции США на Южном Кавказе 45.

Вэтих обстоятельствах признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии, последовавшее через две недели после окончания боевых действий, в разгар гуманитарной миссии Военно-морских сил США в черноморских портах Грузии, можно расценить как акт сдерживания. Конечно, Москва весьма эмоционально восприняла признание независимости Косово Соединенными Штатами и рядом других стран в апреле 2008 г. Решение по Абхазии и Южной Осетии

всвете этого выглядело как естественный ответ и одновременно наказание американского союзника. Тем не менее и вслед за признанием Косово, и сразу после атаки на Цхинвали Россия воздерживалась от