Марианна Вебер - Жизнь и творчество Макса Вебера

важно было показать, что теоретические мысленные образования в этих дисциплинах не являются —как считалось в классической политической экономии —естественнонаучными родовыми поня­ тиями, а имеют другие задачи и получаются посредством своеоб­ разной обработки действительности. Такие, используемые в каж­ дом историческом исследовании общие понятия Вебер называет «идеальными типами» —выражение, которое применял уже Георг Еллинек в его общем учении о государстве в том же смысле, как после него Вебер. А именно: определенные события и связи ис­ торической жизни соединяются во внутренне свободный от про­ тиворечий космос мысленных связей, «который так, как он мыс­ лится, нигде не существует и представляет собой утопию». Такие понятия, как экономический обмен, homo oeconomicus85, ремес­ ло, капитализм, церковь, секта, христианство, средневековое го­ родское хозяйство и т. п. являются конструкциями, в которых оп­ ределенные элементы действительности «мысленно усиливаются», чтобы тем самым сделать познаваемыми и наглядными конкрет­ ные явления и события, в которых действенны элементы совмест­ но мыслимого. «Идеальный тип не есть изображение действитель­ ного, но он стремится дать изображению наглядные средства выражения». «Он не гипотеза, но стремится указать направление образованию гипотезы; он не историческая действительность и не схема, в которую она должна быть введена, а пограничное понятие, по которому действительность должна быть измерена для уточне­ ния определенных значимых составных частей ее содержания, с которыми она сравнивается».

Следовательно, идеальные типы в отличие от родовых поня­ тий —средства познания, а не цели познания, и так как «вечно движущееся течение культуры» все время предлагает новые поста­ новки проблем вечно юным историческим дисциплинам, все вре­ мя могут создаваться новые идеальные типы, а существующие по­ стоянно подвергаться корректировкам. Историческое познание с необходимостью пребывает в вечном течении. Поэтому его окон­ чательная структуризация в замкнутую систему понятий, из кото­ рой должна быть выведена действительность, бессмысленна.

Новую трудную проблему исторической логики Вебер видит в том, что не только определенные стороны явлений, но и рассеян­ но действующие в одной эпохе идеи объединяются в идеально­ типические понятия. Например, такие понятия как христианство, либерализм, социализм, демократия, империализм, с которыми работает история, суть идеальные типы так же, как соединение ос­ новных элементов хозяйственной эпохи. Однако их применение затруднено тем, что в них часто мысленно вводится не только су­ щее, но и долженствующее, а именно то, что в них с точки зре-

274

ния изображающего их представляет собой длительную ценность. Но как только такой вненаучный элемент привносится в приме­ нение понятия, оно теряет свою познавательную ценность, так как в этом случае незаметно смешиваются теоретическое «отношение ценности» и практическое «суждение о ценности». Тогда идеаль­ ные типы перестают быть логическими вспомогательными сред­ ствами и превращаются в идеалы, по которым измеряется внена­ учное значение конкретных явлений. Тогда возникает логически нечистое смешение субъективного и объективного, веры и знания,

ипознавательная ценность исторического изображения тускнеет.

** *

Мы находимся в кругу проблем, который постоянно занимал Ве­ бера —отношение доказуемого и недоказуемого в науке, познания и оценки, практического оценочного суждения и теоретического отнесения к ценности. Иными словами: речь идет о проблеме сущности и границах доказуемой науки. Может ли она нас на­ учить не только тому, как нам мыслить, но и как нам действо­ вать? И способна ли она установить смысл существования объек­ тивно значимым, обязательным образом? Эта проблема входит во все методологические исследования Вебера; она подробно рас­ смотрена сначала в написанной в 1913 г. для Союза социальной политики статье, расширена и опубликована потом в «Логосе» в работе «Смысл свободы от ценности социологических и эконо­ мических наук»16*и наконец еще раз поднята до общей формы в прочитанном для учащихся докладе «Наука как профессия»17*. Отношение Вебера к этим вопросам приведено здесь потому, что оно имеет не только предметное, но в большой степени и био­ графическое значение; оно прямо ведет к центру его духовной личности. В этом одинаково проявляется как ищущий любой це­ ной истину мыслитель, так и добросовестный учитель, а также и осторожный политик, сознающий, что посредством выдающего­ ся красноречия и догматического дара можно подчинить людей своему влиянию. Мы познаем также здесь поднятое до надлич­ ностного размежевания между двумя одинаково сильными сто­ ронами его сущности —активной и созерцательной, между ин­ теллектом, направленным на свободное от предрассудков, универсальное, мыслящее господство над миром, и столь же силь­ ной способностью создавать убеждения и решительно их отстаи­ вать. Логические исследования показали, что науки о культуре ос­ нованы на недоказуемых предпосылках, но, несмотря на это, дают значимое познание. Но теперь возникает вопрос, как иссле­ дование, определенное в своей направленности ценностными от-

275

ношениями, относится к другому вненаучному элементу, к «практическому» ценностному суждению?18*

Ценностное суждение возникает, если я, исходя из «в высшей степени индивидуального чувствования или воления, или из со­ знания определенного долженствования, выражаю, утверждая или отрицая, определенную позицию». Или в другой формулировке: «практическое» ценностное суждение есть суждение о явлении, которое находится под влиянием наших действий, как о достой­ ном одобрения или порицания, желательном или нежелательном, добром или злом. Следовательно, если при теоретическом отно­ шении к ценности событий и явлений как «значимых и поэтому «достойных знания» исследователь, наблюдая и познавая, держит­ ся на расстоянии от предмета, так что он в состоянии изменять по отношению к нему свою точку зрения, то в практическом ценно­ стном суждении активная, водящая, ориентированная на собствен­ ный интерес или на идеальное сторона сущности прорывается, ломает созерцательное отношение к действительности, сужает кругозор, затуманивает при определенных обстоятельствах зерка­ ло сознания и уменьшает таким образом содержание истины в мышлении. Так, старые историки подходили к своим предметам с позиций мирового судьи, сопровождая изложение происходяще­ го личностными комментариями, и вскоре оказывалось, что их критерии были обусловлены временем и обладали лишь кратко­ временной значимостью.

Опасность того, что заинтересованное в привычном состоянии воление затуманивает взор исследователя, грозит особенно соци­ альным наукам. Ибо государство в качестве господствующей орга­ низации определенных групп людей ждет от них указания направ­ лений для его экономического и политического поведения и поддержки его мероприятий. А так как исследователи сами отно­ сятся к господствующему слою, даже большей частью являются владельцами доходных мест в государстве, их интерес, естествен­ но, связан с дающим им привилегии строем. Ясно, что им особен­ но близко неосознанное взаимопроникновение познания фактов и ценностных суждений, возникающих из определенной практи­ ческой заинтересованности. Вебер замечает, как часто в области его специальности ученый, сам того не замечая, выступает не толь­ ко как слуга истины, но как слуга существующего строя, следова­ тельно, «между строк» защищает политику, окрашенную интере­ сами собственного слоя, так что сказанное Карлом Марксом о «буржуазной науке» не лишено в этом отношении основания.

Но возможно ли вообще разделение этих двух духовных фун­ кций: теоретического отношения ценности и практического цен­ ностного суждения, познания и воления? Это все время многи-

276

ми оспаривается, и Вебер также знает, что он провозглашает идеал исследования, полному осуществлению которого препятствует единство личности, знает, что и в акте познания созерцающий че­ ловек с трудом отделяется от действующего. Однако исследова­ тель должен признавать этот идеал и насколько это возможно при­ ближаться к нему. Ибо подобно тому как мистик, который хочет «иметь» Бога, сначала заставляет остановиться каждое проявле­ ние воли, так мыслитель, чтобы провозглашать истину, должен сначала освободиться от своего практического интереса к процес­ су происходящего. Если ему это не удается, он обязан ясно по­ казать себе и другим, «где замолкает мыслящий исследователь и начинает говорить волящий человек, где аргументы обращаются к рассудку и где они обращаются к чувству. Следовательно, все дело в том, чтобы в области научной работы устранялось не при­ знанное смешение предметно и личностно обоснованных сужде­ ний, которое создает видимость, будто мыслитель провозглаша­ ет объективную истину, тогда как он внушает убеждения. Но он отнюдь не должен избегать высказывания собственных идеалов. Напротив, отсутствие определенных убеждений и научная объек­ тивность не обладают внутренней родственностью». Прежде все­ го это относится к ученому в области социальных наук; так как его знания в особой мере ценны для формирования жизни, и он по­ этому также ответствен за политический курс и перед ним стоит двойная задача: выявление истины ради нее самой и «ориентация своих действий на ясные, сознательно избранные убеждения».

Эти постулаты относятся в равной мере как к исследователю, так и к университетскому преподавателю, особенно преподавате­ лю социальных наук. Вебер делает еще более конкретные выводы. Уже будучи молодым студентом, Вебер считал —как было пока­ зано раньше —неприемлемым, что обладающий научным автори­ тетом и достоинством своей должности профессор внушает с ка­ федры своим слушателям убеждения и взгляды, которые они неспособны оспаривать и которым не могут ничего противопос­ тавить. Особенно неприемлемым считает Вебер использование должности профессора в студенческой аудитории для формирова­ ния политических взглядов. С внутренним протестом он следил на лекциях Трейчке за их демагогическим воздействием на души молодых людей. Но еще хуже представляется ему скрытое влия­ ние. Поэтому он утверждает: «Из тех ученых, которые считают невозможнымдля себя отказываться от практических оценок в сво­ их эмпирических исследованиях, скорее всего можно выносить самых страстных —таких, как Трейчке, по-своему и Моммзена. Ибо именно вследствие сильной подчеркнутости аффекта слуша­ тель может по крайней мере в свою очередь оценить субъективность

277

оценки преподавателя по ее возможному влиянию на его установ­ ки и, следовательно, сам совершить то, что помешал сделать пре­ подавателю его темперамент. Смешение научного исследования с личностными оценочными суждениями представляется Веберу сомнительным по другим причинам: оно приучает учащегося к сенсациям и уменьшает его интерес к предмету. Единственный педагогический идеал, к которому профессор может с полным правом стремиться в студенческой аудитории —это воспитание в своих слушателей интеллектуальной добросовестности и простой деловитости. Все, что не относится к теме исследования надо уст­ ранять, в первую очередь любовь и ненависть». Студент должен научиться в аудитории у своего учителя довольствоваться простым выполнением поставленной задачи. Поэтому учитель должен скрываться за предметом и подавлять потребность «представлять по собственному побуждению свой вкус и другие ощущения».

Что каждый стремится быть «личностью» и показать себя тако­ вой, Вебер воспринимает как болезнь времени, излишнее внима­ ние к себе, что прежде всего не следует поддерживать у молодых людей; «подрастающее поколение должно опять привыкнуть к мысли, что стать личностью нельзя под действием намерения и что есть только один путь (быть может) стать таковой —полная само­ отдача «делу», каким бы ни было оно, и связанное с ним «требо­ вание дня». Сам Вебер так и действовал. В своих научных выступ­ лениях он сдерживал свой темперамент, который в сфере воления каждое мгновение принуждал его к выбору и к требованию и от­ речению, к любви и ненависти. В своей должности он полностью заслоняет свою личность делом. То, что все-таки сквозило в тоне и жесте обладало привлекательностью таинственности; и, быть мо­ жет, именно могущественная сдержанность его убеждений и со­ крытие всей его личности действовали сильнее всего.

Своим мнением, что намеренное формирование молодых лю­ дей посредством политических, этических или других «практичес­ ких» идеалов культуры не является задачей университетов, Макс Вебер противостоял распространенному течению времени, воз­ никшему из особой внутренней «трудности», присущей растуще­ му поколению. С одной стороны, социализм своей политической пропагандой, прежде всего импозантным, революционизирую­ щим умы толкованием истории Карлом Марксом поколебал уют­ ное буржуазное существование. Он требовал создания нового об­ щественного порядка и разрушал существующий, освобождая духовно массы от господства христианской церкви. С противопо­ ложной стороны разрушал существующий строй Фридрих Ницше, ломая во имя антично аристократических жизненных идеалов за­ коны буржуазного общества, основанные на христианских пред-

278

ставлениях. Все традиционные оценки, идеалы, понятия, формы мышления, в кажущемся нерушимым владении, которыми люди чувствовали себя столь уверенно ориентированными, были по­ ставлены под вопрос в качестве необязательных предрассудков стадных людей, подтверждающих ими свою обыденность. И если Маркс стремится к революционизированию во имя демократичес­ ких идеалов, то Ницше, напротив, требует господства немногих

исоздания типа сильного аристократического человека, который

всилу своего самоутверждения обретет полное удовлетворение в посюсторонней жизни.

Сколь ни противоположны направления, на которые указыва­ ют ведущие идеи этих двух великих мыслителей, в одном они сов­ падают: в стремлении ликвидировать оценки, происходящие из многообразного и противоречивого смешения «христианской культуры». В чем же находить опору современному человеку, осо­ бенно молодежи?

Новое возвышение великого поэта Стефана Георге, кое в чем близкое мыслям Ницше, отрицает все господствующие власти машинного века: рационализм, капитализм, демократию, соци­

ализм. Оно обращается к немногим представителям аристокра­ тии духа и трактует о формах бытия, благородном отношении к жизни, не указывая при этом на нормы поведения и новые ощу­ тимые содержательные цели. Его действие на формирование че­ ловека осуществлялось в маленьких интеллектуальных и художе­ ственных кружках. Идеалы, охватывающие большие сферы, образующие общество, новую веру для широких кругов, предла­ гал лишь социализм. Тот, кто покинул старых богов, не обраща­ ясь к социализму или к аристократизму художественных кругов, чувствовал себя в «свободе пустого пространства». Все господ­ ствовавшие веками над жизнью отдельного человека общие идеи: христианская религия, выведенная из нее буржуазная этика, иде­ алистическая философия, этическое отношение к идее профес­ сии, наука, государство, нация, семья, все то, что еще до рубежа века связывало и держало отдельного человека, было поставле­ но в их этике под вопрос —состояние, с которым значительная часть борющейся за форму своего существа молодежи не могла справиться. Она чувствовала себя оставленной Богом и не нахо­ дила закона, которому хотела бы повиноваться. И если опору не давали наследственная мудрость отцов и несокрушимость ин­ стинктов, молодые души испытывали потрясение от огромной неуверенности во всех направляющих действия критериях. В этой ситуации возникло мнение, что университеты в качестве центров духовности и одновременно институтов обучения не должны довольствоваться сообщением знаний молодому поко-

279

лению и его духовным воспитанием, но что перед ними стоит и другая задача: общее формирование личности, передача убеж­ дений и взглядов, практически оценивающая позиция по отно­ шению ко всем важным жизненным проблемам, восстановление единого образа мира, мировоззренческое возвещение. И эту за­ дачу должны были взять на себя не только теология и филосо­ фия; и другие дисциплины в области наук о культуре представ­ ляют для этого достаточно возможностей; для формирования политической воли таковы прежде всего социальные науки и ис­ тория. На основе оценивающего сознания и мировоззрения — какого, правда, неясно —и разрозненное специальное знание вновь замкнется в единстве. Поэтому студент —таково было мнение —должен видеть в преподавателе не только учителя, но и вождя, который указывает его воле цели, а его личностному развитию —направление.

Вебер, который уже будучи молодым доцентом, не желая и не зная этого, почитался своими учениками как «вождь», резко выс­ тупает против этих тенденций при малейшем их проявлении. Ибо свойства, которые делают кого-либо выдающимся ученым и пре­ подавателем, не превращают еще его в вождя в области практичес­ кой ориентации в жизни, особенно в политике. Является ли он таковым или нет, пребывание на кафедре не дает ответа на этот вопрос. «Профессор, который чувствует себя призванным быть советником молодежи и пользуется ее доверием, может говорить открыто в личном общении. Если же он чувствует себя призван­ ным участвовать в борьбе мировоззрений и партийных мнений, то пусть он выступает вне университета на рынке жизни: в прессе, на собраниях, в союзах, где угодно. Но слишком удобно проявлять свое мужество в признаниях там, где присутствующие и, быть может, иначе думающие вынуждены молчать».

Столь же нежелательным, как преднамеренное политическое формирование, Вебер считает и внушение в аудиториях опреде­ ленных мировоззрений. Быть может, это допустимо в век общей веры. Однако сущность нашей эпохи состоит именно в том, что она лишена сплоченности, предоставляемой посредством единой ориентации. Насильственное внедрение субъективной мудрости только усилило бы общую внутреннюю неуверенность молодежи. «Из всех видов пророчества это личностно окрашенное профессор­ ское пророчество —единственное совершенно невыносимое».

Все это относится в первую очередь к специалисту в области эмпирических наук19*. Ценности и оценки для него не являются предметом провозглашения, но, конечно, предметом познания и учения. Он может вплотную подвести как познающего, так и дей­ ствующего к ценности факта и указать ему следствия его выбора;

280

но это предел: суждение о ценности ценностей или даже выбор между различными ценностями в качестве путеводной звезды об­ раза жизни; следовательно, решение, какие ценности дулжно осу­ ществить, предоставляется самому человеку. «Научная аргумента­ ция никого не заставляет принимать решение в ценностной сфере». Оно совершается с помощью других средств, не средств рассудка, и никто не должен быть лишен этого права. Так Вебер ограничивает задачу эмпирических наук в отличие от «догматичес­ ких». Но как он понимает задачу философии? Дает ли она право быть «провозглашенной» с кафедры? Вебер воздерживается от от­ вета на этот вопрос. «В этом я ничего не понимаю». В сущности он различает научную и вненаучную философии. Логика, теория познания и учение о ценности, позволяющее судить о смысле раз­ личных оценок, остаются по сю сторону границы. Метафизиче­ ская спекуляция как попытка толковать надэмпирический смысл существования и представить единую предметную картину мира — вне ее. И ценность фактически признанных ценностей, ее вневре­ менное объективное значение нам неизвестны, мы можем толь­ ко верить в них. Того, кто оспаривает ценность научной истины, искусства, национального чувства или религии, логическое сред­ ство убедить не может. И уж совершенно невозможны общеобя­ зательные указания практического действия уже потому, что иден­ тификация культурных ценностей с этическими императивами невозможна. Спекулятивная философия, правда, по методу есть наука, но у нее нет постигаемого наукой предмета. Она сообщает

недоказуемое знание.

Здесь мы оказываемся в пункте, который позволяет как через узкую щель познать этическое мировоззрение Вебера: он видит возможные идеалы расходящимися на два противоположных по­ люса невероятного напряжения. В одном случае культурные цен­ ности могут быть даны, даже если они вступают в неразрешимый конфликт со всякой этикой. И наоборот, возможна этика - как этика Толстого —без внутреннего противоречия, которая отвер­ гает все ценности культуры. Существуют сферы ценностей, цен­ ности которых может без сомнения реализовать лишь тот, кто эти­ чески берет «вину» на себя. Сюда относится прежде всего сфера политических действий. (Об этом еще пойдет речь в другом мес­ те)20*. Но не только она. Однако и в ее области перед норматив­ ной этикой возникают вопросы, которые она не может решить сама, где решение становится возможным только посредством ориентации на внеэтические ценности. Так, например, в этике не может быть решен вопрос, достаточна ли собственная ценность этического действия —«чистая воля» или убеждение для его оправ­ дания или должна быть также принята во внимание ответствен-

281

ность за предполагаемые последствия действия. И кто осмелится «научно» опровергнуть этику Нагорной проповеди, например, веление: не противодействуй злу, или подставь под удар обе щеки? И тем не менее ясно, что в мирском понимании в этом велении содержится недостойность. Приходится выбирать между религи­ озным достоинством этой этики и человеческим, которое требует совершенно иного: «Противодействуй злу - иначе ты также не­ сешь ответственность за его превосходящую власть». В зависимо­ сти от последней занятой позиции для человека одно есть дьявол, другое —Бог, и человек должен решить, что для него Бог и что Дьявол. «При выборе между ценностями речь всегда и повсюду идет не об альтернативах, а о непреодолимой смертельной борьбе, такой, как между «Богом» и «дьяволом». То, о чем здесь Вебер прежде всего думает, ясно из включенного в работы о социоло­ гии религии раздела «Промежуточное рассмотрение»2''. Здесь на основе подводящего итог исторического обзора показано, как сублимированные посредством рационального мышления рели­ гиозные толкования мира, которые до сих пор все суть «религии спасения», неизбежно должны прийти и действительно приходят в растущее напряженное противодействие со всеми самостоятель­ но развивающимися сферами мирских ценностей; поскольку вы­ текающие в одном случае из религиозной, в другом из мирской ориентации различные идеалы и жизненные учения продуманы до конца и сознательно избраны для руководства в жизни. То и дру­ гое случается нечасто. Ибо большинство людей неспособны вы­ нести даже понимание этого и им удается жить одновременно следуя самому противоположному по своему смыслу. Плоскость повседневности заключается именно в том, что живущий ней че­ ловек не сознает этого смешения смертельно враждебных друг другу ценностей и прежде всего не хочет сознавать, что он отка­ зывается от выбора между «Богом» и «дьяволом» и от последнего решения, какие из противоположных ценностей относятся к цар­ ству одного и какие —к царству другого. Пусть даже эта всегда готовая к компромиссам и релятивированиям позиция действую­ щего человека неизбежна —проникающее до самого дна собствен­ ных построений мышление должно проходить через покровы, по­ средством которых действующий человек защищается от трудно переносимых открытий.

Так Вебер немилосердно освещает то, что большинство совре­ менных христиан не желают замечать. Центральным этическим постулатом каждой религии спасения является братство как сила самоотверженной жертвенности сообщества, человеческой соли­ дарности вообще. Она противостоит в растущем напряжении всем видам целерационального действия, направленным на все

282

больше распространяющиеся блага культуры. И еще больше она противостоит иррациональным силам жизни: хозяйству, полити­ ческим структурам, искусству, эротике - ибо все они неизбежно ведут к поведению, враждебному братству, к тайному отсутствию любви, к человеческим отношениям, которые никак не могут быть этически регулированы к отрицанию послушания Богу. Но самое принципиальное и осознанное противостояние существует меж­ ду религиями спасения и мыслящим познанием, хотя религия сама все время вступает в новые связи с интеллектуализмом. Ибо про­ грессирующее эмпирическое познание противоречит решающему религиозному притязанию, согласно которому мир создан Богом

ипоэтому являет собой этически осмысленно упорядоченный космос. Оно окончательно совершило расколдование мира по­ средством его превращения в каузальный механизм. Так послед­ ние формы образа мира в понимании религии, с одной стороны,

иэмпирической науки —с другой, находятся на противоположных полюсах. Религия притязает не на последнее интеллектуальное знание о сущем или нормативно значимом, а на последнее отно­ шение к миру посредством постижения его смысла, что соверша­

ется не рассудком, а озарением. В отличие от этого наука во всех попытках философии (и теологии) показать... этот последний смысл и постигающую его позицию видит только стремление ин­ теллекта нарушить свои собственные законы. И наконец религия спасения оказывается в напряженном противодействии не толь­ ко отдельным сферам ценности мирской культуры, но и отрицает мир как целое. Она отрицает мир, в котором нравственное при­ тязание на справедливое равенство не реализуется и в котором люди не только осуждены на несправедливое страдание и бес­ смысленную смерть, но очевидно и созданы для того, чтобы гре­ шить. Лишение мира этической ценности беспредельно вырас­ тает вследствие представления, что все высшие культурные ценности обременены специфической виной, так как все они пред­ полагают формы существования несовместимые с братством. Тяжкая религиозная вина выступает как неразрывная составная часть всякой культуры, всякого действия в мире культуры, вся­ кой жизни вообще.

Эти размышления не претендуют на философию, как реши­ тельно утверждает Вебер; они стремятся выявить скрытые факты и открыть последовательно до конца продуманные смысловые связи: «Мысленно конструированные типы конфликтов жизнен­ ных структур свидетельствуют только о следующем: в этих местах такие конфликты внутренне возможны и «адекватны» — но не о том, что не существует точки зрения, с которой они могут счи­ таться «снятыми». А это может означать: с точки зрения эмпири-

283