Часть II«Заблокированная переходность». Восьмилетний застой

5. Очередной срыв попытки модернизации России

В начале 1990-х гг. Россия сделала третью и вновь рискованную попытку модернизации. Предшествующие дооктябрьская и послеоктябрьская попытки были не бесплодны, но крайне далеки от искомых результатов. Основные причины этого:

– имперская модель модернизации, ее традиционное проведение «сверху», без обратного импульса, при гипертрофии, безраздельном господстве государственного начала, оказывающего угнетающее воздействие на общественную самодеятельность и устраняющего общественные механизмы саморазвития страны;

– абсолютный примат экономического императива модернизации над ее социальным и политическим императивами;

– спорадичность, неравномерность, выборочный (главным образом военнопромышленный, технологический) характер преобразований, не затрагивающий и, более того, отсекающий многие глубинные, в том числе социокультурные слои;

– раскол между модернизаторской элитой и остальным населением;

– массовая люмпенизация и маргинализация этого населения как следствие верхушечных реформ и одновременно их тормоз;

– наконец, стремление «догнать и перегнать» одним прыжком, «проскакивание» неодоленных отрезков исторического пути, оставляющее за собой исторические пустоты, разрывы в социальной ткани и культурной жизни общества, которые были истоком неизбежного реверсивного развития страны, постоянной смены реформ контрреформами.

Россия многие десятилетия стояла, как петровский конь, «на дыбах» перед цивилизационным барьером, но он ей не покорялся. В ее судьбе, говоря словами выдающегося советского философа Мераба Мамардашвили, какая-то фатальная «заблокированная переходность», «вечная беременность», неспособность разрешиться от бремени, приводящая к тому, что мы постоянно ударяемся об один и тот же угол, падаем в одну и ту же яму, делаем одни и те же ошибки.

Вот и на этот раз, по сути не меняя имперской модели модернизации, проводя ее преимущественно «сверху» и преимущественно вульгарно технократически, антисоциально, выводя общество за скобки реформ, мы вновь обрекли себя на срыв третьей попытки модернизации.

Неспособность новой российской власти к цивилизационному обновлению страны. Российский термидор

Если посмотреть на двуглавого орла, украшающего российский герб, с точки зрения политической психологии, то упрямо возникают не относящиеся к этой гордой, красивой птице, но вполне относящиеся к российской власти ассоциации о ее имманентной раздвоенности. Равно как и об извечной раздвоенности ее политики, к которой вполне может быть отнесена известная формула классика «шаг вперед – два шага назад».

Эта политика вот уже несколько веков олицетворяется неравновесной чередой реформ и контрреформ. Реформы представляли собой весьма короткие взлетные полосы отечественной истории. Контрреформы, охватывающие преимущественно все остальное историческое время и пространство, вновь затягивали Россию в болото застоя и стагнации, надолго удерживая в этом болоте.

Отсюда – не только срывы и локальный характер модернизации страны, не только веками длящаяся, нескончаемая фаза ее «догоняющего развития», но и в итоге крах как самодержавного, так и советского тоталитарного режимов.

Любая страна прогрессивна и благоустроена настолько, насколько она соответствует цивилизационным задачам эпохи. И потому историческая значимость любой власти, любой политической деятельности определяется тем, способны ли они обеспечить это соответствие. То есть способны ли выполнить свою модернизационную миссию, продвинуть вперед развитие страны или какой-либо сферы ее жизни. Мера развития страны – мера заслуг ее власти. И напротив, глубина провалов на этом пути – свидетельство степени неготовности власти к выполнению своей миссии.

Новая российская власть начала 1990-х гг. на первых порах попыталась выполнить свою модернизационную миссию. Точнее – на «вторых порах», с формирования осенью 1991 г. правительства Ельцина–Гайдара, поскольку «первый состав» российского правительства во главе с И.С. Силаевым лишь симулировал реформаторскую деятельность (чем и были обусловлены протестные отставки вице-премьера Григория Явлинского и министра финансов Бориса Федорова).

Для «второго состава» правительства (Ельцина–Гайдара) конец 1991 г. и 1992 г. были периодом сверхнапряжения. Упущенное предшественниками время оставляло реформаторам крайне узкий коридор возможностей для стратегического выбора. Необходимо было искать немедленные оперативные решения спасения страны от голода и разрухи. Правительство работало круглосуточно, неизбежно делая бездну ошибок. Но история не знала быстрых и безошибочных способов выхода из катастрофы казарменного «социализма». И все же ситуацию удалось если не переломить, то надломить. Принятая правительством летом 1992 г. «Программа углубления экономических реформ» представляла собой достаточно стройный план преобразований, правда, – с приматом экономического фундаментализма.

Между тем атмосфера в стране продолжала накаляться под прямым давлением контрреформаторских сил. Ельцин не выдержал напора этих сил и в конце 1992 г. пустил под откос костяк своего реформаторского правительства во главе с Егором Гайдаром. Это был роковой шаг. Опыт с «советским хозяйственником» Силаевым ничему не научил Ельцина. Теперь он остался, как обещал, лежать на рельсах в одиночку. А по этим рельсам погнал за добычей, набитый новой и старой номенклатурой, состав другого «опытного хозяйственника» и «номенклатурного тяжеловеса» В.С. Черномырдина.

В итоге, эта «третья смена» российской власти, доминирующая почти до конца 1990-х гг., оказалась неспособной к модернизаторской, созидательной миссии – ни исторически, ни нравственно. Ее хватило лишь на циничное разграбление своего народа и собственной страны.

Итак, Б.Н. Ельцин, личность, безусловно, выдающаяся, смог сделать только первый, предельно важный и трудный шаг – разрушить тоталитарный коммунистический режим и открыть дорогу свободе и демократии в России. И эта его заслуга неоспорима. Но даже эту задачу он, во-первых, не смог решить до конца. И, во-вторых, решал по-советски – избыточной ценой: ценой развала страны. На созидательные, модернизационные задачи у него не хватило дыхания. Не хватило умения и опыта. Посему открывшаяся было для России дорога на магистральный путь цивилизации вновь, в который раз оказалась перекрытой.

По существу в 1993–1994 гг. произошел «российский термидор». Это был не толькополитический, но и социально-психологический переворот.Первыйпривел к криминально-олигархическому режиму.Второй– к извержению вулкана нравственных нечистот, безудержной, все сметающей на своем пути жажды наживы у тех, кто взял на себя роль руководителей и опоры нового режима. Эти нечистоты новой власти «в законе» разлагали общество, страну. Ибо, как известно, «рыба гниет с головы».

В 1990-х гг. происходило по сути вырождение демократии в структурах власти. А жестче – вырождение многих демократических лидеров как следствие почти повального «заболевания властью». Наркотик власти деформирует личность. Для основной части «новой номенклатуры», которую вынес на поверхность не собственный наработанный потенциал, а случай или рычаг приятельских, либо «командных» связей и которая более всего боялась выпасть из кресел в прежнее социальное качество, власть (на всех ее уровнях) – не категория деятельности и общественного долга, а распределительный кран, используемый в целях обогащения. Не случайно многие бывшие реформаторские команды давно рассыпались или превратились во враждующие волчьи стаи, стремящиеся только к одному – оторвать свой кусок пирога.

Все это имело, как минимум, три роковых последствия:

– крушение освободительных целей и демократических идеалов августа 1991 г. и начало номенклатурно-бюрократической реставрации;

– срыв третьего цивилизационного рывка к модернизации страны, подмене модернизационных задач практикой «рыночного необольшевизма», который привел к почти молниеносному разграблению страны;

– возврат к традиционному реверсивно-шизофреническому политическому курсу – «шаг вперед – два шага назад», при котором так называемые реформы либо гробились, либо извращались до неузнаваемости самой властью. Новым было лишь то, что основная часть этих «реформ» проводилась не в интересах страны, а в корыстных целях самих «реформаторов».

Общеизвестно, что в современной политической теории и практике существуют два вида либерализма: экономический и социальный.

Исторически «экономический либерализм»восходит к экономическому детерминизму и рационалистической традиции эпохи Просвещения, сводивших все многообразие жизни социума к сугубо экономическим аспектам и пренебрегавших социокультурными факторами развития общества. В отечественном варианте «экономический либерализм» резко умощнялсямарксистской идеологией, где все экономическое считалось первичным, ивоинствующим технократизмом, который взошел не без помощи нашей школы и для которого человек – ничто, лишь «винтик», строительный материал, средство достижения целей. В итоге наш «экономический либерализм» представал как уродливое дитярационализма, марксизма и технократизма, как система мышления и деятельности, презирающая человека, крайне близорукая и политически, и социально, лишенная социокультурных основ и культурологических интуиций.

В лице призванных Б.Н. Ельциным в 1993 г. «реформаторов», «экономический либерализм» являл себя в России в предельно извращенной, агрессивно антинародной форме. Его цель – формирование «новой русской элиты». Его кредо – собственность и рынок. Люди, общество для него вторичны, десятеричны. Они лишь «удобрение» на том поле, на котором разворачивается «настоящая», экономическая история. По существу, это был типичный «рыночный фундаментализм». Но на острие любого фундаментализма, как известно, водружается экстремизм.

Между тем все это было уже уходящим, хвостовым вагоном, не только западной, но и российской теории и практики модернизации.

Дело в конечном итоге не в монетарных или каких-либо иных методах проведения экономических реформ, а в том, какую экономику эти реформы хотят строить. А строить нам предлагалось рыночную экономику, ориентированную на западное «вчера», в которой не оказалось места для нового, главного ее сектора – сферы «производства человека», накопления «человеческого капитала». Сферы, выступающей на современном этапе цивилизации как ведущий фактор развития и основная область жизнедеятельности общества. Отсюда – закладывание в реформах заведомого отставания России от высокоразвитых стран. И в этом смысле глубоко прав был Г.А. Явлинский, говоря, что «образование, наука, культура – не часть реформы, а собственно реформа»¹.

В декларируемой реформаторами концепции реформ вновь отсутствовало главное – человек, развитие «человеческого капитала».В ней не оказалось места для свободной, ответственной, гражданской личности – носителя рынка, права и демократии. Идеолог перестройки А.Н. Яковлев как-то заметил, что «не власть изобрела человека, а человек на свои же деньги нанял власть, подчас на свою же голову». Перефразируя эту мысль, можно сказать, что не рынок и государство изобрели человека, а человек создал их – и вовсе не для того, чтобы очередные социальные реформаторы отмахивались от него, как от назойливого насекомого. Из всех российских реформаторов, как справедливо отмечал А.Н. Яковлев, только один Столыпин понимал, что прежде, чем создать гражданское общество, нужно взрастить гражданина через собственность и труд. Гражданина, материально независимого и духовно свободного, понимающего свободу как личную ответственность¹.

Реформы не самоцель, а лишь средство для раскрепощения, для развития человека и общества. Личностное и социальное измерения– доминирующие в модернизации.Ее обобщающий критерий – расширение степеней свободы как каждого отдельного индивида, так и общества в целом. Иными словами,без поворота концепции реформ, экономики и политики лицом к человеку, к обществу невозможно подлинное движение вперед.

В отличие от «экономического либерализма», «социальный либерализм»близкий к «социальному демократизму», напротив, делает акцент на человеке и обществе. Его кредо – развитие человеческой индивидуальности, социальная справедливость, обеспечение необходимых общественных благ. В современном российском общественном сознании – и это очевидно любому умственно и нравственно здоровому человеку – явно преобладают названные социал-либеральные, социал-демократические ценности. Что определяется не только и не столько влиянием мирового опыта социальной политики, но в первую очередь – отечественной традицией, в которой глубоко укоренена именно социальная (а не национальная, религиозная или какая-либо другая) идея. И потомуединственной жизненной идеологией реформ в российском обществе(где роль идеологии столь велика, что она обладает не только значительной самостоятельностью и значительной независимостью по отношению к жизненным реалиям, но и существенной силой, способной на эти реалии воздействовать)может быть только социал-либеральная, социал-демократическая идеология.

Духовно-культурный потенциал этой идеологии имеет прочную опору в российском обществе, особенно в его развитых слоях. Именно в этих слоях, в духовной сфере впервые поднялась волна современной российской модернизации. И не только поднялась, но и подготовила для нее необходимые предпосылки. Мобилизовала в обществе волю к переменам, породила осознанную необходимость проведения давно назревших реформ, определила их стратегические ориентиры, дала им импульс, стала катализатором возрождения России и ее полномасштабного переустройства.

Однако доморощенный «экономический либерализм» сделал фактически все, чтобы устранить целые общественные пласты, в том числе и наиболее деятельные, наиболее плодоносящие из сферы реформаторских действий, чтобы превратить эту сферу в зону разбоя.

До сих пор подавляющее большинство наших «реформаторов» рассматривают модернизацию не так как это принято во всем мире – в общецивилизационном плане, а лишь в экономических категориях – как простую смену экономических типов хозяйствования, оставляя в стороне ее социальную, социокультурную направленность и содержание. Национальные интересы государства расцениваются как автоматическое следствие экономических процессов. Экономические законы приравниваются к универсальным, имеющим одинаковую силу для разных социокультурных типов общества. Более того, экономические императивы предстают как самодостаточные и по сути даже избыточные для возрождения и развития общества.

Но так ли все это? Не оказываются ли экономические императивы и проводимые в соответствии с ними реформы бездействующими, полыми изнутри без их гуманитарного и гуманистического наполнения? Не требуются ли иные – духовные, нравственные императивы для социального возрождения, особенно в России, с ее «социально-гуманитарным архетипом» культуры? Не утрачивают ли при всем этом экономические реформы свой социокультурный контекст, оборотной стороной чего и становится изъятие социокультурных сфер – образования, науки, культуры – из тела реформ?

Все эти вопросы, понятно, риторические. Ответ на них очевиден: да, оказываются, требуются, утрачивают... Общий проект реформ должен исходить не только из экономических, но и политических, социальных и социокультурных факторов. И осуществить его возможно, только если люди увидят в этом либо неотвратимую необходимость, либо «общественное благо».

Очевидно сегодня и другое – неизбежность решительной смены господствующей технократической концепции реформ, уяснения их духовно-гуманитарных начал, переосмысления их социокультурных оснований. Очевидна и неизбежность духовно-гуманитарного преобразования самой «реформаторской элиты». Без этого достойные пути в будущее нам заказаны.

Наконец, нельзя не подчеркнуть в деятельности реформаторов середины 1990-х гг. вопиющий дисбаланс экономической и социальной политики, унаследованный и нынешним правительством.

Сегодня уже неоспорима крайне избыточная социальная цена проводимых реформ, необходимость их большей социальной направленности, минимизации их социальных издержек, учета способности общества адаптироваться к переменам. Неоспорима и явная потребность в упреждающих, коррекционных мерах, облегчающих адаптацию населения к условиям переходного кризиса, без чего невозможно сохранение стабильной ситуации, а значит – и продолжение реформ. Ибо в обществе, где от трети до половины населения ощущает себя выбитыми из нормальной жизни, находящимися на черте или за чертой бедности, трудно рассчитывать на стабильность и мирное развитие реформ.

Особый драматизм проводимых реформ состоял в том, что они «пожирали» не только своих детей, но и своих отцов – интеллигенцию, которая стояла у реформаторской колыбели. (Подлинную интеллигенцию, а не сервильную ее часть, обслуживающую и облизывающую власть.) Интеллигенция, обреченная на жесткую пауперизацию, оказалась первой жертвой реформ и более всего испытывает их тягостные последствия. Именно за ее счет всегда решались главным образом проблемы бюджетного дефицита – за счет учительства, научно-технической интеллигенции, работников культуры. Будучи ранее, по существу, тем «средним классом» (хотя и не обладавшим собственностью), который якобы пытаются создать «реформаторы», интеллигенция фактически превратилась в «новых бедных», что создало заметный социальный вакуум вокруг реформ.

Проблема социальной базы реформ стояла и сегодня стоит особенно остро. Однако удержание этой базы возможно отнюдь не только экономическими средствами. Пока не было возможности реально повысить уровень жизни большинства населения, речь могла идти о «компенсации» материальных благ благами политическими и социальными – расширение степеней свободы личности и общества; стимулирование их духовной, социальной и экономической инициативы; развертывание возможностей для их самостоятельного творчества во всех сферах российской жизни и т.д. Но сколько-нибудь заметных шагов в этом направлении власть не предпринимала и не предпринимает. Такая позиция политически и социально безответственна. Любые реформы требуют серьезной социальной опоры. Отсутствие этой опоры, неснимаемые, накапливающиеся социальные напряжения – главный тормоз и главная опасность не только для реформ, но и для самой власти, чреватая ее крахом.

Но есть, однако, и другой, более глубокий срез данной проблемы, другая – этическая, нравственная сторона «коромысла реформ», связанная с балансом их целей и возможностей. И здесь основной индикатор реформ и самих реформаторов – их отношение к реформируемому обществу и к человеку. Отношение – как к строительным лесам, подсобному материалу, «навозу истории» или – как к живому, трепетному организму, единственный раз живущему на этой Богом данной земле, на этом и только на этом отрезке исторического пути. Ставка на «сильных», на естественный отбор в процессе реформ неприемлемы в нормальной демократической политике. Как нравственно неприемлема коллизия, создаваемая нынешними реформами, – свобода выжить или погибнуть.

Демократия – это ставка на большинство. Демократические реформы проводятся в интересах большинства и с опорой на него. Только тогда они воспринимаются обществом, и только тогда они имеют успех. В противном случае, что в значительной мере и произошло, реформы, как и демократия, дискредитируются. Их социальная и политическая база резко сужается. Реформы начинают вращаться в беличьем колесе. Демократия воспринимается как обман и хаос. Оба эти слова – демократияиреформа– вызывают резкую аллергию у обожженного реформой общества. Круг альтернатив исторического выбора сужается. На горизонте появляются откровенно реваншистские силы с вполне определенной, стоящей за ними перспективой.

То, что Россия долгое время «беременна» реваншем – отнюдь не «закон маятника», не историческая закономерность реформ. Это – прямой результат стратегического и нравственного просчетов «реформаторов» всех созывов.

Другой их результат – оторванная, отчужденная от страны власть, реализующая свои интересы, а не интересы народа и государства.

И, наконец, третий результат – ответное презрение подавляющей части населения страны к ее грабителям и разрушителям.

История не знает альтернатив. Но альтернативы знает политика, делающая Историю. Сегодня уже почти всем очевидно, что был выбран худший из возможных политических сценариев, худшие из возможных цели, принципы, средства, методы проведения реформ.Именно поэтому они оставили на теле России до сих пор неизлечимую, кровоточащую рану.И что главное – они, традиционно не считаясь с цивилизационными издержками,определили такой же глубоко порочный, изматывающий страну курс российской власти, который до сего времени не преодолен.

Не случайно Е.М. Примаков отнес к числу важнейших, актуальнейших сегодня задач исправление «ошибок и преступлений реформ 90-х годов»¹. И здесь нет смысла полемизировать по поводу известной дилеммы Талейрана, что хуже –преступление или ошибка. И то, и другое «хуже». Но еще хуже то (и здесь тысячекратно прав Е. Примаков), что они до настоящего времени не исправлены. Посему при беспрецедентно благоприятной в «нулевых годах» экономической конъюнктуре мы не смогли, не способны были решить бездну экономических и социальных проблем, и в первую очередь – проблемы бедности и вымирания нации.

Об этом уже написаны десятки книг и сотни статей. Но трагический для страны опыт реформаторов 1990-х гг., как и говорил В.О. Ключевский, никого и «ничему не учит». Но он-таки «накажет за незнание уроков».