из электронной библиотеки / 168227728456258.pdf

расположенными на них правительственными зданиями и храмами являются властно-административными и сакральными центрами пространства поселения, топологически и символически организующими всю его территорию. Эти площади, однако, не исключены из повседневной жизни. Повседневное и неповседневное на их территории сосуществует, будучи функционально или во времени разделено.

13. Пространство повседневности неотделимо от заполняющих его вещей. Вещь (предмет) –отдельная, автономная, оформленная часть второй природы, культуры. Будучи материальной, вещь содержит множество культурных смыслов. Основной признак повседневной вещи и главный критерий ее ценности – утилитарность. Бытовая вещь полифункциональна и полисемантична. Среди ее возможных функций – мемориальная, сакральная, престижная, социально-статусная, эстетическая. Набор функций, их соотношение, доминирование одной из функций определяются общей, эпохальной, конкретной исторической и даже сиюминутной ситуацией. Местоположение вещи в повседневном пространстве может быть критерием классификации бытовых вещей (вещи в пространстве тела человека, вещи в пространстве жилища, вещи в пространстве поселения).

14. Контекстом повседневного пространства является мир, мироздание. Постоянная идейная, ментальная соотнесенность, взаимосвязь мирового и повседневного пространств характерна для повседневности общества традиционного типа, доиндустриального общества с господствующей в нем мифологической картиной мира и религиозным мировоззрением. Начиная с Нового времени безусловное подчинение утилитарных, прагматических забот и ценностей повседневной жизни ценностям мифологическим, религиозным, социально-статусным ослабевает. Они постепенно переводятся в подчиненное по отношению к утилитарным

15. Новый исторический тип повседневности, начавший формироваться в индустриальную эпоху, становится господствующим во второй половине ХХ в. Он характеризуется притязаниями на высокую культурную значимость; тем, что многие слагаемые современного быта базируются на новых и новейших технико-техноло-гических разработках, неразрывно связанных с наукой; утверждением научной картины мира в качестве доминирующей в ментальных структурах повседневности.

16. Временные и пространственные характеристики повседневности зависят от масштаба субъекта повседневной деятельности. На уровне индивида пространство повседневности составляет дом, место работы, магазины и т. п., маршруты ежедневных перемещений. На уровне городского сообщества пространством повседневности является вся территория города, использующаяся для удовлетворения повседневных потребностей горожан. Временной предел повседневности и жизни отдельного человека – смерть. Для самого человека и его семьи это экстраординарное событие. Для городского сообщества смерть рядового горожанина – ежедневное событие. Но факт ежедневной повторяемости в данном случае не превращает его в событие ординарное, повседневное. Смерть является значимой и знаковой не только для индивида и малой группы, но и для общества в целом, что подчеркивается публичным осуществлением соответствующих ритуалов.

17. Повседневность социально стратифицирована и профессионально дифференцирована. Каждая из социальных и профессиональных групп имеет свою повседневность. То, что является повседневной едой для одних, может быть праздничной для других. То, что случается редко или вообще невозможно для одних, является повседневным, рутинным профессиональным занятием других. Заключение

Повседневность — микрокосм человеческой жизни. И, как всякий космос, она бесконечна, неисчерпаема. Познание ее также бесконечно. То, что сделано в настоящем исследовании, — очерк становления проблематики повседневности в современном гуманитарном знании, анализ основных структурных элементов пространства повседневности в их исторической эволюции — лишь первый шаг на пути создания полной картины исторического развития повседневности в европейской культуре от античности до XXI в. Картины, в которой основные этапы такого развития должны быть прописаны более детально и основательно, картины, в которой пространство повседневности будет сопряжено со временем, в которой пространственно-временной континуум повседневной жизни будет наполнен вещами и событиями,

—в соответствии с той системной теоретической моделью

повседневности, которая предложена в настоящей работе.

В заключение выскажу несколько общих соображений, подводящих итог проведенного исследования и касающихся тенденций исторического развития повседневности, а такжеособенностей и характера повседневной жизни ХХ в.

Повседневная жизнь как культурно-значимый феномен является открытием науки ХХ в. Пик научного интереса к повседневности приходится на последнюю треть ХХ в. Вторая половина прошлого столетия и, особенно, — последняя его треть — время, когда складывается и обретает зрелые формы новый исторический тип повседневности. Бурное развитие междисциплинарного повседневноведения можно рассматривать и как ответ на культурно-исторический вызов обыденности, "восстание возвышающейся обыденности" в ХХ в. (В. П. Козырьков), и как интегральную часть новой повседневности, ее теоретическое обоснование. Озабоченность повседневностью — признак глобальной смены ее исторических типов, прихода новой повседневности, которая становится доминирующей, нуждается в идеологическом обосновании и поддержке, требует теоретического осмысления. Новая повседневность, приковав к себе внимание значительной части современного гуманитарного знания, тем самым заявила о своих притязаниях на культурную значимость, на ту нишу, которая традиционно принадлежала высокой культуре (Г. С. Кнабе). И у этих притязаний есть основания.

Современный быт в его материальных проявлениях, как частный, так и, тем более, общественный, становится и в значительной степени уже стал науко- и промышленно-технологически емким. Все слагаемые быта базируются на новых и новейших технико-технологических разработках, неразрывно связанных с наукой. Работа, учеба, воспитание детей, хранение и приготовление пищи, профилактика и лечение болезней, ежедневные перемещения в пространстве и проч. зиждутся и функционируют в высокотехнологичной, научнофундированной среде. Все большую роль в повседневной жизни играют электронные СМИ и средства связи, компьютеры. Утверждение нуклеарной модели семьи и принципа "одно жилище (дом, квартира) — одна семья", высокая механизация и автоматизация частного быта и развитие индустрии услуг позволили значительно сократить затраты времени и труда на ведение домашнего хозяйства, увеличить долю свободного времени, значительная часть которого тратится на образование, любительское творчество, "потребление" искусства (в том числе смежных с искусством: художест- венно-промышленных, художественно-спортивных и т. п. форм).

Основанием для выделения второй половины, а особенно — последней трети ХХ в., как эпохи господства нового исторического типа повседневности является также и то, что именно в это время в евроамериканской культуре (в том числе и в СССР, а после его распада в 1991 г., — в СНГ) осуществляется переход к массовому (в перспективе — всеобщему) высшему и непрерывному, продолжающемуся после высшего,

образованию. Оно становится уделом не только правящей и духовной элиты, но и большей части рядовых граждан, что окончательно утвер-

ждает научную картину мира в качестве доминирующей в ментальных структурах повседневности. Думаю, есть основания утверждать, что современная повседневность представляет собой первый исторический тип повседневности, мировоззренческой основой которой является не традиционная мифологическая и религиозная, а научная картина мира. Если принять, что мифологически-религиозная мировоззренческая модель была господствующей ментальной метасистемой, семиотическим метатекстом повседневной жизни большей части населения Европы до начала, а в СССР до середины ХХ в., то культурно-историческая значимость ее отхода на второй план и выдвижения на первый научной модели мира становится особенно очевидной.

Конечно, "научная фундаментализация" повседневной жизни и ориентация на науку ментальных структур повседневности вовсе не означает совпадения, содержательного и структурного подобия обыденного и научного мышления, что было показано в свое время представителями феноменологической социологии. Главное, однако, что зафиксировали феноменологи, этоотделение повседневной ментальности от других ментальных миров: от мира фантазии, сна,

душевной болезни, детской игры, искусства, религии (о взаимоотношениях с наукой уже была речь). Духовно-интеллектуальная жизнь повседневности второй половины ХХ в. обрела относительную автономность и замкнутость, какой никогда прежде не имела. Постоянное божественное (а чаще дьявольское и всякой нечистой силы) вмешательство в повседневную жизнь, обращение к сновидениям за руководящими указаниями, общение с душами умерших и другие парапсихологические и магические практики были выведены за пределы виртуального пространства повседневности, по крайней мере, в ее стандартной, господствующей современной модели. Повседневная жизнь стала трезвой, прозаичной и прагматичной. Она начала претендовать на статус доминирующей, высшей реальности, поверяющей собой все остальные миры (мечты, сна, религии и т. п.). Претензии эти, однако, оказались чрезмерными.

При всем том, что повседневность перестала осознаваться как противоположность, обратная сторона подлинного бытия, ее перемещение на вершину иерархической пирамиды жизнепроявлений современного общества не состоялось. Во всяком случае, пока не состоялось. Конечно, увеличение удельного веса научного знания в культуре, развитие светского образования, утверждение буржуазных ценностей жизни (личности, свободы, приоритета частной жизни и

проч.) делают повседневность все более самодостаточной и самоценной, но до уровня подлинного бытия, дающего масштаб и критерии оценки всяким иным явлениям жизни даже в ХХ в., ей далеко. Культурный локус повседневности по-прежнему определяется наличием высшей по отношению к ней реальности.

Если в традиционной культуре высшая, подлинная реальность принадлежит сакральному времени-пространству мифа, а повседневность обретает форму и смысл, статус бытия, хотя и профанного, лишь будучи соотнесенной с мифом посредством обряда и ритуала, то, начиная с эпохи Возрождения, по мере секуляризации культуры, функции структурирования и ценностного ориентирования повседневности переходят к искусству и науке. Мифологизация повседневности уступает место ее артизации и сциентизации.

программированием. При этом изначальная и многовековая связь искусства с мифом и религией, с одной стороны, и присущая обыденному сознанию мифологичность, — с другой, делает замену традиционного мифа и религии искусством органичной и незаметной, само собою разумеющейся.

Замена программирующих повседневность идеологических систем происходит одновременно со сменой типов повседневности. Переориентируясь на искусство и науку, повседневная жизнь развивает по отношению к ним встречную активность. В традиционной культуре обряд и ритуал, приобщая повседневность к мифу, тем самым рождают ее, дают ей жизнь и смысл. В европейской культуре, начиная с Нового времени, искусство и наука уже не играют по отношению к повседневности роль системы, вызывающей ее из небытия. Начавшийся процесс десакрализации культуры отменяет необходимость постоянного сакрального санкционирования повседневности. Хотя рудименты такого санкционирования живы до сих пор в магических практиках, приметах, этикете, ритуализованных формах поведения. Вариантом "высшего программирования" повседневности остается также использование искусства как "кодирующего устройства культурного поведения" (Ю. М. Лотман), когда поведение человека в быту уподобляется поведению литературного или сценического персонажа, как это имело место в культуре Романтизма. Типичным же становится обращение повседневности к искусству с целью осознания и закрепления своей самодостаточности, возвышения собственного статуса. Повседневность обращается к искусству как к зеркалу, в котором она может увидеть свое отражение, как к образной системе, с помощью которой она может быть

1.

Аасамаа И. Как себя вести / И. Аасамаа.— Таллин: Валгус, 1971.— 222 с.

2.

Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социологию / Х. Абельс.— СПб.: Алетейя, 1999.— 272 с.— [Авт. ориг.: H. Abels].

3.

Абрамова И. Е. Социолингвистические и психологические характеристики произношения английских детей / И. Е. Абрамова // Семантика и прагматика языка в диалоге культур.— Самара, 1998.— С.

3–9.

4.

Айрапетян В. Русские толкования / В. Айрапетян.— М.: Языки рус. культуры, 2000.— 208 с.

5.

Анисимова Е. Н. Человеческое тело в художественной культуре ХХ столетия: Автореф. дис. … канд. культурологии / Е. Н. Анисимова; РГПУ им. А. И. Герцена.— СПб., 2001.— 22 с.

6.

Античный город.— М.: Изд-во АН СССР, 1963.— 192 с.

7.

Античный и средневековый город.— Свердловск: УрГУ, 1981.— 160 с.

8.

Античный полис.— Л.: Изд-во ЛГУ, 1979.— 140 с.

9.

Анцыферова Л. И. Психология повседневности: жизненный мир личности и "техники" ее бытия / Л. И. Анцыферова // Психол. журн.— М., 1993.— Т. 14.— № 2.— С. 3–16.

10.

Аркин Д. Е. Образы архитектуры и образы скульптуры / Д. Е. Аркин.— М.: Искусство, 1990.— 399 с.

11.

Аронов В. Р. Художник и предметное творчество: Проблемы взаимодействия материальной и художественной культуры ХХ века / В. Р. Аронов.— М.: Искусство, 1987.— 232 с.

12.

Артановский С. Н. Понятие культуры / С. Н. Артановский.— СПб.: СПбГУКИ, 2000.— 36 с.

13.

Арустанян Ю. П. Жест в культуре и искусстве: междисциплинарный анализ: Автореф. дис. … канд. искусствоведения / Ю. П. Арустанян;

СПбГУ.— СПб., 1999.— 16 с.

14.

Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке / Ф. Арьес.— Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999.— 415 с.— [Авт. ориг.: Ph.

Aries].

15.

"А се грехи злые, смертные...": Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X — первая половина XII в.): Тексты. Исследования / Изд. подг. Н. Л. Пушкаревой.— М.: Ладомир, 1999.—

860 с.

16.

Асоян Ю. Открытие идеи культуры: (Опыт русской культурологии середины XIX — начала ХХ веков) / Ю. Асоян, А. Малафеев.— М.:

ОГИ, 2000.— 344 с.

17.

Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян / А. К. Байбурин.— Л.: Наука, 1983.— 191 с.

18.

Байбурин А. К. У истоков этикета / А. К. Байбурин, А. Л. Топорков.—

Л.: Наука, 1990.— 166 с.

19.

Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре: Структурносемантический анализ восточно-славянских обрядов / А. К. Байбурин.—

СПб.: Наука, 1993.— 237 с.

20.

Барбаро Д. Комментарии к десяти книгам об архитектуре Витрувия / Д. Барбаро; Вступит. ст. и примеч. В. П. Зубова.— М.: Изд-во Всесоюз. акад. архитектуры, 1938.— 478 с.

21.

Барт Р. Мифологии / Р. Барт.— М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996.—

средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин.— 2-е изд.— М.: Худож.

лит., 1990.— 543 с.

24.

Бегунова А. Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I / А. Бегунова.— М.: Мол. гвардия, 2000.— 383 с.

25.

Белов В. И. Лад: Очерки о народной эстетике / В. И. Белов.— 2-е изд.— М.: Мол. гвардия, 1989.— 420 с.

26.

Белов В. И. Повседневная жизнь русского Севера: Очерки о быте и народном искусстве крестьян Вологодской, Архангельской и Кировской областей / В. И. Белов.— М.: Мол. гвардия, 2000.— 391 с.

27.

Белов Г. фон. Городской строй и городская жизнь средневековой Германии / Г. фон Белов.— М.: Изд-во Сабашниковых, 1912.— 224 с.— [Авт. и назв. ориг.: Below G. von. Das дltere deutsche Stдdtewesen und Bьrgertum].

28.

Беловинский Л. В. История русской материальной культуры / Л. В. Беловинский.— М.: Изд-во МГУК, 1995–1996.— Ч. 1–2.

29.

Беловинский Л. В. Культура и повседневность: К вопросу о предмете истории культуры / Л. В. Беловинский // Культурология: Новые подходы / МГУК, науч.-исслед. центр.— М., 1997.— Вып. 2.— С. 130–137.

30.

Бергер П. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман.— М.: Моск. филос. фонд и др., 1995.— 322 с.— [Авт. ориг.: P. Berger, Th. Luckmann].

31.

Бердинских В. А. Крестьянская цивилизация в России / В. А. Бердинских.— М.: Аграф, 2001.— 432 с.

32.

Бернштам Т. А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян: Учение и опыт церкви в народном христианстве / Т. А. Берн-штам.— СПб.: Петерб. Востоковедение, 2000.— 400 с.

33.

Бессмертный Ю. Л. "Анналы": переломный этап? / Ю. Л. Бессмертный // Одиссей. Человек в истории. 1991.— М., 1991.— С. 7–24.

34.

Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века: Очерки демографической истории Франции / Ю. Л. Бессмертный.— М.: Наука,

1991.— 236 с.

35.

Бессмертный Ю. Л. Брак, семья и любовь / Ю. Л. Бессмертный //

Средневековая Европа глазами современников и историков: Кн. для чтения в 5 частях.— М., 1995.— Ч. 3.— С. 315–325.

36.

Бехтел С. Энциклопедия мужской сексуальности / С. Бехтел, Л. Р. Стэйнс. — М.: КРОН-ПРЕСС, 2000.— 430 с.— [Пер. изд.: Bechtel S. Sex: A man's Guide / S. Bechtel, L. R. Stains.— Rotdall Press Inc., 1996].

37.

Бѐрджеcс Э. У. Рост города: Введение в исследовательский проект / Э. У. Бѐрджеcс // Социальная и гуманит. отечеств. и зарубеж. лит-ра.

Ю. Г. Бобров.— СПб.: АКСИОМА, 1995.— 256 с.

40.

Бобровникова Т. А. Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена / Т. А. Бобровникова.— М.: Мол. гвардия,

2001.— 493 с.

41.

Бовуар С. де. Второй пол: [Ист.-филос. исслед.] / С. де Бовуар.— М.: Изд. группа "Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.— 832 с.— [Авт. ориг.:

S. de Beauvoir]. 42.

Богданов И. А. Три века петербургской бани / И. А. Богданов.— СПб.: Искусство–СПб, 2000.— 254 с.

43.

Богданов К. А. Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности / К. А. Богданов.— СПб.: Искусство–СПБ, 2001.— 438 с.

44.

Богданова О. А. Процесс секуляризации и кризис личности в западной культуре ХХ века / О. А. Богданова; Рост. гос. экон. ун-т.— Ростов н/Д.,

2001.— 160 с.

45.

Бодрийяр Ж. Система вещей / Ж. Бодрийяр.— М.: Рудомино, 1999.—

222 с.— [Авт. ориг.: J. Baudrillard]. 46.

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Ж. Бодрийяр; Пер. и вступит. ст. С. Н. Зенкина.— М.: Добросвет, 2000.— 389 с.— [Перв. изд. на фр. яз. вышло в 1976 г.]