из электронной библиотеки / 86745101958513.pdf
.pdfконституирующей метапарадигмы в своей основе и не удовлетворяющих общепринятым универсальным стандартам научности (или отклоняющихся от них), допускающих в своих теоретических построениях внерациональные или иррациональные представления о мироздании, возможность «чуда»,
которые выполняют своего рода компенсаторскую функцию дефицита укорененности человека в бытии. Такого вида маргинальное (в системе духовного производства) знание вырабатывается в определенных паранаучных коллективах-сообществах, живущих по своим собственным внутренним законам, в соответствии со сложившейся иерархической структурой, этическими нормами и эталонами познания. Предложенное рабочее определение сформулировано на основе рассмотренных подходов к пониманию данного феномена в современной нормативной и исследовательской литературе. Его основные параметры по контексту
употребления будут так или иначе конкретизироваться, варьироваться и уточняться, подвергаясь авторской рефлексии и анализу.
В рамках нашей работы собственно авторское определение паранаучной формы знания предполагает компенсацию некоторых выявленных в других источниках ограниченных или же не вполне корректных его трактовок. Подчеркнем, что речь в данном случае идет о
выделении паранаучной формы мыслительного производства знания из всего комплекса сложившегося к настоящему периоду антинаучного консорциума.
Сам термин «паранаука» предполагает вторичность его носителя по отношению к науке как социокультурной системе, центральной составляющей которой выступает научное сообщество (а исторически она может быть и первична). Образно говоря, паранаука как бы «светит» отраженным и несколько искажающим (или пока еще не сфокусированным)
светом. В самом понятии отражается и то обстоятельство, что содержание самой науки неоднородно, в силу чего некоторые ее элементы могут не
укладываться в идеалы, стандарты научной рациональности,
51
соответствующие доминирующей парадигме (при допущении, что со временем «непризнанные» элементы могут войти, вписаться в сферу
«нормальной», «хорошей» науки, а также стремление последней решить проблему демаркации с иными, отличными от науки, видами и формами знания). Последнее объясняется тем, что наряду с теоретическими гипотезами (в любом случае не являющимися достоверным знанием) и
строгими логическими конструкциями в науке имеет место опора на непроверенные и не всегда релевантные факты, а также – противоречивость логических построений, недостаточная разработанность вспомогательных теорий (или отсутствие последних). В данном контексте понятие «паранаука» фиксирует то, что идеалы научной рациональности не являются универсальными, обязательными также и для иных видов познания (для практического и практически-духовного освоения мира).
Например, некоторые традиции, являясь, как правило,
концентрированным выражением практического и обыденного опыта,
адекватно «приспособленного» к традиционным условиям жизни, выступают в форме «народных» наук (хотя предпочтительнее, как мы отмечали ранее, в
данном случае говорить о «народных знаниях»). Народные знания нередко могут органически «дополнять», подпитывать науку, содержа в себе позитивные знания, дающие живительный импульс к развитию науки и техники и стимулировать ее развитие.
Итак, с одной стороны, паранаука выступает своеобразной промежуточной подсистемой на границах науки, базирующейся на близких к научным методах исследовательской деятельности, ее структура в определенной мере дублирует структуру науки, и, следовательно, паранаука субъективно тяготеет к науке. С другой стороны, паранаучное знание достаточно «засорено» элементами обыденных, мифологических, ненаучных представлений о мироздании и, таким образом, строго отделено от собственно науки в социокультурном отношении. Значительно «ослаблены» и методологические критерии паранауки: если научное сообщество в
52
идейном отношении конституируется метапарадигмой, основанной на научных методах познания, то паранаучное не имеет метапарадигмы в своей основе. Нередко паранаучное сообщество свои устремления направляет не столько на конструктивное исследование проблемы, сколько предпринимает попытки доказать определенное ее решение, уже присутствующее в форме некоторой гипотезы, в науке не признаваемой. Иначе говоря, научная парадигма отражена и как бы «высвечена» в самой постановке проблемы, паранаучная – в заранее данном ее решении. Вполне допустимо, что паранаука, субъективно все же тяготея к науке, способна выступать естественным резервуаром идей, еще не вошедших в науку или же из науки по каким-то причинам вытесненных, и может заявить проблему, противоречащую общепринятой научной парадигме. Однако в ряде случаев паранаучная разработка такой проблемы является препятствием на пути ее дальнейшей научной разработки, тем самым способствуя формированию внутри науки некой «зазеркальной» структуры – внутринаучной паранауки, создавая дополнительную напряженность между наукой и паранаукой.
Мы подошли к тому, чтобы сформулировать рабочее философскометодологическое определение паранауки как культурного феномена связанного, прежде всего, с ее симптоматичностью как специфическим типом культуры. На наш взгляд, в целом паранауку можно определить в качестве существующей на границах науки превращенной и маргинальной формы знания, которая характеризуется размывчатостью рациональной составляющей; наличием вне- и иррациональных компонентов, выходящих за рамки рефлективного анализа; апеллирует (в условиях потери наукой единых методологических ориентиров) к факту условности и плюрализма научных норм; может использовать, претендуя на научный статус, традиционный (но не эпистемологический) авторитет науки для решения социально-гуманитарных проблем и реализации социокультурных технологий.
Что касается факта активизации и регенерации паранаучной формы
(по) знания в современных условиях, то в значительной мере он связывается с целым комплексом причин различного характера.
53
Один из них связывается с неспособностью официальной,
традиционной науки дать своевременные ответы на ряд глубочайших вопросов мироустройства и самого человека – наука столкнулась с границами внутри себя самой (российские ученые открыто говорят об этом,
признавая ограниченные на данный момент возможности науки). Однако даже там, где ответы вполне очевидны, их смысловой контекст нередко ускользает даже от специалистов, работающих в других областях, теряясь за высокоумными понятиями, оставаясь за пределами логики основного массива потребителей научного знания. Академическая наука, обладающая специфическим, специализированным категориальным аппаратом (что вполне нормально), труднодоступна массовому потребителю конечной научной продукции: объяснение целого ряда глобальных вопросов излагается на недоступном основной массе людей языке. Тогда как параученые,
напротив, предлагают «взамен» облегченные версии решения наиболее актуальных проблем, которые достаточно органично «вписываются» в
модель традиционной науки (возникает своего рода облегченная версия науки»). Тем самым создается иллюзия адекватного и, что не менее важно,
своевременного решения конкретной проблемы, заявленной на повестке дня.
– Так наука обретает «инобытие» в превращенной форме паранаучного знания, существующем на ее границах, при сохраняющейся невозможности провести четкую демаркационную линию между ними. Дадим небольшой обзор по вопросу подъема маргинальных форм познавательной деятельности.
В ряду социальных причин, заостряющих проблему соотношения науки и лженауки, рядом исследователей указывается современный цивилизационный кризис, резонирующий с утверждением новых ценностей,
соответствующих обществу техногенного типа, в котором наука не только обеспечивает технологические прорывы, но и утверждает, внедряет свою мировоззренческую картину мира как фундамент миропонимания. 58 Давая образы мира, открывая горизонты совершенно новых предметных миров и
58 Степин B.C. Наука и лженаука // Науковедение. № 1, 2000.
54
перспективных технологических возможностей, отмечает В.С. Степин, наука одновременно формирует и мышление социума, транслируя в культуре и внедряя в наше сознании особые структуры рациональности – активные процессы расширения поля мировоззренческих аппликаций современной науки, превращающие ее в важный фактор современного диалога культур,
содержат и объективные обстоятельства риска – появления маргинальных антинаучных концепций под видом нового развития науки.
Наконец, никуда не уйти от того факта, что с учетом состояния социальной и культурной жизни «российская почва» оказывается особенно
благоприятной средой для бурного произрастания маргинальных знаний и
парапрактик. Здесь надо иметь в виду, что разрушение многих ранее существовавших структур познавательной деятельности (в том числе
научной), прежних норм социальной регуляции, ослабление (а то и
устранение) механизмов контроля привело к инверсии прежних стереотипов,
что определенным образом стимулирует и порождает многочисленные рецидивы безответственного несанкционированного поведения с
«перевернутым», пониманием свободы как вседозволенности.
Второй комплекс причин (он развивает и дополняет вышеназванный)
лежит в плоскости определенной специфики и сдвигов в менталитете современного постиндустриального мира, в котором сформировался особый идеал деятельности и тип поведения человека.
Так, на смену идеалу деятельности, в основе которого – соблюдение абстрактных правил и норм, принятие решений на базе рационального анализа, признание авторитета, «узаконенного» не сакрально, а только за счет профессионализма пришел иной тип поведения, наиболее адекватный современному обществу, в котором рациональная мысль (и воплощающие ее виды деятельности) все более сжимаются (по причине сокращения населения, которое занимается этими видами деятельности). Иначе говоря,
сейчас на место измененного и размытого образа «железной клетки» (тип поведения, описанный М. Вебером) приходит образ «резиновой клетки» с
55
мягкими, аморфными формам регуляции. То есть глобальные общественные сдвиги постиндустриальной эпохи напрямую сказываются на состоянии науки59. Сюда же отнесем и самополагание, мировоззренческий климат самой науки, которые связаны с запаздыванием процессов интеграции все более дифференцирующегося научного знания, – налицо расчлененность науки на плохо стыкующиеся между собой области. В дополнение заметим:
исходя из того, что язык ученых-специалистов различных областей науки далеко не всегда понятен друг другу (или не понятен совсем), девиантная наука, возникая в одной области, может приниматься просто «на веру». Как следствие – открываются шлюзы для проникновения в науку конкурирующих с ней лженаучных идей и маргинальных когнитивных концепций. Тогда и возникают характерные для данной ситуации (хотя и не вполне корректные) выводы («наукообразная абракадабра» претендует на полное и окончательное описание всей физической реальности; ученые нередко попадаются на удочку «жуликов от лженаук» и пр. констатации). В
какой-то мере такие эмоционально окрашенные сентенции вполне себя оправдывают, поскольку «за ними» в подавляющем большинстве случаев стоит искренний пафос ученого в высоком понимании этого обязывающего ко многому понятия.
На одну из серьезных причин подъема и, что особенно важно, –
регенерации маргинальных форм знания (в частности псевдонауки)
указывает Б.И. Пригожин, связывая эту негативную ситуацию с процессами трансформации прикладного знания в совокупность технологических сведений, указывая, что прикладные цели исследования, как правило, не требуют выработки некоторых синтетических, обобщающих, рациональных методов. Механизмы генерации и обеспечения преемственности в их развитии, культурные функции, формы трансляции и прочие их характеристики, подчеркивает он, просто иные, и научным знанием они,
59 Степин В.С. Философия науки. Общие проблемы. М.: Гардарики, 2006. – С.379-380.
56
строго говоря, не являются60. Если же, следуя в русле рассуждений данного автора, мы присовокупим сюда отсутствие жесткого методологического контроля, допускающего совмещение несовместимых методов и подходов, а
также методологическую терпимость на фоне утраты целостности познавательного процесса, и другие отрицательные константы, то,
действительно, открывается возможность для трансформации прикладной науки в псевдонауку61. Происходит это тогда, когда прикладное исследование, априори замкнутое на решение некоторой конкретной задачи,
настолько изолирует это исследование от общего контекста науки, настолько его локализует, что какой-либо научный (и даже вообще, рациональный)
контроль над способами решения задачи становится невозможным.
На данном фоне проблематика природы и истоков действительных рисков для научного разума, когда, включаясь в решение прикладных задач,
практикующий ученый-исследователь приоритеты отдает не собственно познавательным, а практическим задачам, обретает сегодня актуальный философский смысл и значение. Речь в данном случае идет о границах,
связанных с прикладными контекстами деятельности, переступая которые научный разум «рискует утерять не только право на самостоятельный научный поиск, но и достоинство независимой духовной инстанции, взявшей на себя смелость судить о мире объективно»62.
Судя по всему, это как раз тот случай, когда эффективное прагматическое увязывание целей и средств не обязательно носит рациональный и объективный характер. В таком ракурсе вопрос об эффективности (приемлемости) знания стал обретать статус одного из центральных в философии науки. Здесь уместно прибегнуть к аргументации Т. Куна, подчеркивавшего, что «нормальное исследование, являющееся кумулятивным, обязано своим успехом умению ученых постоянно отбирать проблемы, которые могут быть разрешены благодаря концептуальной и
60Пружинин Б.И.RATIO SERVIENS? // Вопросы философии. – 2004. – №12. – С. 19.
61Там же.
62Там же. С. 19-20.
57
технической связи с уже существующими проблемами. Вот почему чрезмерная заинтересованность в прикладных проблемах безотносительно к их связи с существующим знанием и техникой может так легко задержать научное развитие» 63. Научно-познавательная деятельность может сохранить себя как самостоятельный культурный феномен только в форме фундаментальной науки, превращающей прикладную науку в инструмент своего развития с сохранением возможности социальной и культурной мотивации научно-познавательной деятельности как таковой.
В данном контексте подчеркнем: одной из наиболее характерных особенностей фундаментального исследования является ориентация на обобщающую новизну, преемственность, социально и культурно мотивированную творческую деятельность. В соответствии с требованиями научно-познавательной традиции фундаментальное исследование идет путем возрастания фундаментальности знания. Последнее, как известно,
достигается в ходе концептуального обобщения прагматически эффективных, но логически несоизмеримых локальных конструкций,
возникающих в ходе решения прикладных задач. Исходным пунктом динамики науки здесь выступает локальная ситуация практической эффективности рационально не соизмеримых подходов. Таким образом,
фундаментальное исследование втягивает прикладное исследование в процесс совершенствования (обобщения) знания и тем самым выступает «в
роли» фундамента науки.
Ряд исследователей прослеживают связь между «лженаукой» и фактом крайней рационализации современной культуры, отсутствием междисциплинарного синтеза в науке64. Представляется, что в такой точке зрения имеются свои весомые резоны. Вместе с тем, «синтез науки» в единое целое, на который возлагаются большие надежды данного автора по
63Кун Т. Структура научных революций. Перевод с английского И.З. Налетова. Издательство «ПРОГРЕСС».
– М, 1975. – С.128.
64Карпович В.Н /«Критерии научности» //Стенограмма круглого стола 3.02.2000. Инст. Фил.права СО РАН. Новосибирск.
58
повышению «дееспособности» рациональной науки, опять-таки ставится в прямую зависимость от выработки единых критериев научности для различных областей исследования – вопроса, находящегося по-прежнему в стадии разработки. К тому же, если даже допустить факт нахождения такого универсального стандарта, единой методологической нормы научного исследования, то не возникнут ли тут же новые сомнения, скажем, по поводу возможной подмены объективных критериев доказательства интерсубъективной оценкой обоснованности, которая, как известно, дается весьма узким кругом специалистов в конкретной области знания? И где гарантия, что такая «узкая специализация» в руках ученых-индивидуалов не повлечет за собой очередную угрозу замены объективной истины на интерсубъективную конвенцию, существующую внутри научной.
Получается, что и здесь мы не можем уверенно провести границу между научной обоснованностью теории и, как выразился один из авторов,
религиозной «сектой сподвижников»65.
Попытки разомкнуть столь «замкнутый круг» предпринимает не одно поколение философов – редко кто из исследователей не касался данной проблемы (мы также представили свою позицию). В дополнение можно лишь предложить рассматривать это фундаментальное затруднение как один из признаков актуальной методологической дилеммы.
Некоторые авторы «гигантские всплески интереса ко всему мистическому, иррациональному, лженаучному» связывают с качественными сдвигами в развитии науки, апеллируя к историческим аналогам увлечения мистикой в периоды глобальных научных революций 66. Скажем, В.П. Горан,
анализируя связь таких совпадений, их основу видит в кризисе общества, так как подобная «встряска» оказывает колоссальное воздействие на мировоззренческую составляющую общественного сознания, затрагивая самым существенным образом такую часть мировоззрения человека как
65 См.: Карпович В.Н. «Критерии научности» // Стенограмма круглого стола 3.02.2000. Инст. Фил.права СО
РАН. Новосибирск. 66 Там же.
59
научная картина мира. В результате – раскрепощенное мировоззренческое сознание общества вполне допускает пересмотр основ последней. Лично нам эти детерминации не кажутся вполне убедительными хотя бы по той очевидной причине, что ссылка на «кризис общества» и «раскрепощенное мировоззрение» сами по себе не являются достаточными, тем более – решающими факторами для активизации маргинальных форм знаний и практик (если под таковыми подразумевать стихийно сложившийся консорциум), объединяющих околонаучные подсистемы как на границах науки, так и внутри ее самой, и представляющих реальную угрозу для науки – в том значении, которое мы привыкли вкладывать в слово «наука».
Наука на сегодняшний день не просто «засорена» различного рода
«двойниками» – она постепенно поглощается дискурсами с донеузнаваемости «размытой» рациональной компонентой. Об этом говорят сами за себя те уточняющие определения, которые (чтобы оттенить,
подчеркнуть специфику научного знания) добавляются, прилагаются и сопровождают в последнее время термин «наука» (в их числе: «собственно» наука, «наука в собственном смысле слова», «хорошая» наука, «традиционная» наука, «академическая, «официальная» и другие синонимичные конкретизации). Как будто без такого рода дополнительных к термину «наука» уточнений мы уже не можем с точностью понять, о чем именно идет речь – о науке как таковой или же о ее замещениях, симулякрах?
Наша мысль сводится к тому, что все выше названные рассуждения по вопросу причин и регенерации девиантных познавательных практик не столь убедительны, как хотелось бы и как того требует нынешняя эпистемологическая ситуация, констатирующая кризис методологической критики паранаучного блока концепций и технологий. Создается впечатление внешнего скольжения по поверхности проблемы, без обнаружения ее «подводных», глубинных течений и смыслов, что, конечно же, недопустимо. По нашему мнению, если бы названные авторы с позиции критической рефлексии обратились к собственному методологическому
60