Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

239

ношения эксплуатации. Но они выступали не в явном виде, а обретали форму неких «взаимных обязательств». Рядовые общин­ники обращались к сельской верхушке (патронам) за различной помощью (одалживали зерно, инвентарь и т. д.), превращаясь тем самым в ее клиентов. Эти крайне необходимые для них ус­луги оплачивались не только трудом и натурой, но и моральной признательностью.

Патрон выступал в сознании клиента «отцом родным», кото­рому он обязан «до гроба». Такие патронатно-клиентные отно­шения оборачивались не только экономической, но и личной зависимостью, крепко связывая человека со своим «благодете­лем». Поэтому то, что в категориях большевизма трактовалось как эксплуатация, в общинном крестьянском сознании обретало совершенно иное восприятие. Оппозиция «эксплуататор — эксплут атируемый» размывалась иллюзиями коллективной, родственной, клановой взаимопомощи, общинными установлениями.

Таким образом, разнообразный комплекс традиционных ин­ститутов превращал общину в ту крепость, где крестьянин чув­ствовал себя безопасно и стабильно. А потому за пределами общины, этой замкнутой оболочки, крестьянин не видел иного социального пространства. Все, что выходило за рамки данного, говоря словами К. Маркса, «микрокосма», в принципе, мало интересовало крестьянина, ибо это был не его мир (неслучайно русская община называлась «миром»), а следовательно, не его жизнь.

Сказанное частью объясняет пассивное отношение деревни и аула к событиям, происходившим в революционном городе (име­ло место и извечно враждебное или, по крайней мере, недовер­чивое отношение крестьян к городу как чуждой для них среде). В отличие от пролетариата, которому нечего было терять, «кроме своих цепей», крестьянин в случае протеста мог потерять все, а потому он не торопился делать революцию в своей деревне. (Не забудем и про двойственность крестьянина: в своем хозяйстве он одновременно выступал и как работник, и как хозяин своего пред­приятия.)

Кризис, в котором пребывала страна накануне революции, за­тронул все слои населения, однако на селе он имел специфику. В случае экономического кризиса, тем более в такой стране, где

сельский производитель мало зависел от рынка, крестьянин мог войти в своеобразную «полосу безопасности». Ею служило до­машнее производство, т. е. натуральное хозяйство, которое обес­печивало крестьянину автономную самодостаточность. Как писал один из исследователей, «...труд крестьянина необходим для су­ществования общества, однако существование общества в целом не является в той или иной мере необходимым для существования крестьянина» [10]. Другими словами, обладая «монополией на продовольствие», крестьянин вполне мог оставаться нейтральным в условиях и экономического, и политического кризиса, даже об­щенационального характера.

Одной из системообразующих мифологем советской истори­ографии являлся безапелляционный тезис о том, что «социальной базой революции, ее гегемоном выступал рабочий класс», кото­рый был «движим своей высочайшей политической активностью и классовым самосознанием», что «Октябрь есть продукт револю­ционного творчества масс» (используя столь изысканную стилис­тику, ее прокламаторы вряд ли задумывались о корректности при­менения понятия «творчество», означающего «взлет человеческого духа», по отношению к революции, которая всегда есть насилие и террор). Максима по поводу «чисто пролетарского характера Октябрьской революции» сегодня уже не выдерживает критики.

Накануне революции Россия представляла собой, говоря сло­вами Аенина, страну средне-слабого развития капитализма, в ко­торой капиталистические формы, «в сущности, охватывали неболь­шие верхушки промышленности и совсем мало еще затронули зем­леделие» [11]. Большая часть населения (82 /о) проживала на аг­рарной периферии, лишь в незначительной степени охваченной ры­ночными отношениями. Процесс капитализации сельского хозяйства блокировался сохранявшимися феодально-помещичьими порядками и крестьянской общиной, институты которой основывались на кол-лективистско-уравнительных представлениях.

Крайне суженное распространение отношений частной соб­ственности, а отсюда и рынка, предопределило то, что соци­альная структура общества складывалась под влиянием именно докапиталистического типа расслоения. Его главной результиру­ющей было воспроизводство огромнейшего паупер-люмпенского и маргинального слоя (маргиналами выступали крестьянин, ставший

240

Научное знание и мифотворчество...

рабочим или солдатом, мелкий буржуа, облачившийся в тогу рево­люционера-профессионала и т. д.)- Средний класс — класс собст­венников — в силу отмеченных выше причин был представлен незначительными группами населения. А ведь именно этот класс являлся социальной базой демократии, ее главным востребовате-лем, лишь только демократия гарантирует ему «священное» пра­во на частную собственность, только демократические институты (многопартийная система, парламент и т. д.) позволяют реализо­вать другие гражданские права, в том числе право на собственное и легитимное волеизъявление своих экономических и политических интересов.

Так называемый верхний класс, или господствующая элита, впринципе способен существовать при любых политических режимах (за исключением, естественно, коммунистического, который пред­полагает его экспроприацию). Что касается паупер-люмпенских масс, или нижнего класса, то их могут устраивать любые формы политического устройства, но особенно их привлекают те движения, идеология которых обыгрывает демагогический популизм.

Сказанное отчасти позволяет понять, почему политическая система, сформировавшаяся в российско-имперском пространстве, не имела сколько-нибудь серьезных либерально-демократических традиций. Зато, как это характерно для всех доиндустриальных, т. е. докапиталистических, социумов, в массовом сознании полу­чали восприятие идеи коллективистской солидарности и равенства, авторитаризма и деспотии. Эти исторические реалии, безусловно, осознавались руководством и теоретиками большевистской партии, которые четко представляли социальную среду, в которой разво­рачивалась драма революции, и доминировавшие в ней стереотипы массового сознания. Следовательно, именно паупер-люмпенизиро-ванная и маргинализированная доминанта, мощно присутствовав­шая в социальной структуре во многом еще докапиталистического общества, и предопределила, главным образом, масштабность ре­волюционной стихии и беспрецедентную массовость ее социальной базы, но вовсе не малочисленный рабочий класс.

Паупер-люмпенское маргинальное сознание, характеризующее­ся разрушением ценностных ориентации и моральных норм, отчуж­денностью и разочарованием, озлобленностью и враждебностью, всегда нацелено на наиболее простое и радикальное решение про-