Глава 3. События и люди Казахской степи...

вовательной традиции дореволюционного периода; экзоэтнонимов и топонимов, а также конкретных знаний о некоторых общеиз­вестных исторических фактах и др.) с реальными историческими источниками и вкрапления подлинных исторических текстов (на­пример, одного Из ранее опубликованных текстуальных вариантов либо синтезированной на их основе общей литературной версии песни «Елим-ай») в современные авторские тексты близкого по тематике исторического содержания.

Поспособу камуфлирования фальсификации эти произведения можно считать легендированными подлогами, т. е. содержащими краткие сведения об истории их бытования до момента публичной легализации обоих текстов в печати. Так, в шежире Казыбек-бека говорится о том, что из всех написанных им четырех-пятй книг со­хранилось лишь это рукописное сочинение, которое существовало при жизни автора в двух вариантах, но только один из них дошел до нашего времени в многократно переписанном (представителя­ми нескольких поколений потомков Казыбек-бека) виде, так как каждый очередной список хранился в земле и за время своего пребывания в непригодных условиях приходил в ветхое состояние. Сходная по содержанию легенда о существовании многих списков дастана «Елим-ай», переходящих от одного поколения потомков Кожаберген-жырау к другому на протяжении двух веков, приво­дится и в публикациях современных биографов этого поэта, пос­вященных его литературному творчеству. Но несмотря на то, что такая источниковедческая информация о его произведении носит довольно подробный характер, упомянутые разновременные спи­ски дастана до сих пор так и не были представлены их «перво­открывателями» специалистам-историкам для текстологической экспертизы и на публичное обозрение.

В этой связи по -способу легализации оба исторических сочине­ния являются текстовыми подлогами, т. к. публично воспроизво­дится только содержание письменных материалов в виде опубли­кованных текстов, но не внешние атрибуты (характер графичес­кого письма, чернила, почерки и т. п.) их рукописных вариантов, свидетельствующие о подлинности, либо, напротив, подложности этих источников.

Специальное изучение опубликованных текстов «Шежире Шапырашты Казыбек-бека» и «Отрывка из дастана Елим-ай

170

Научное знание и мифотворчество...

Глава 3. События и люди Казахской степи...

171

Кожаберген-жырау», а также научной литературы, посвященной подлогам как культурно-историческому явлению своего времени, позволяет выделить характерные признаки двух этих произведе­ний, заметно отличающие их от подлинных письменных памят­ников казахов XVIII — первой половины XIX в. (эпистолярное наследие степной правящей элиты, письменные шежире и др.) и записей устных казахских фольклорных источников дореволю­ционного периода. К ним относятся:

1. Наличие прямой взаимосвязи между «первооткрывателями» и издателями этих произведений, которые выступают здесь либо в одном и том же лице (в первом случае), либо состоят в род­ ственных отношениях между собой (во втором случае) и являются прямыми потомками объявленных ими авторов исторических со­ чинений.

2. Наличие тесной каузальной взаимосвязи между идейным содержанием этих произведений и некоторыми современными групповыми интересами и расхожими в казахстанском обществе конца 80—90-х гг. XX в. априорными иррациональными пред­ ставлениями об истории международных отношений в Центральной Азии в первой половине XVIII в., обусловленными развитием в стране крупномасштабной тенденции критической переоценки поч­ ти всех положений дореволюционной и советской историографии Казахстана. В первом тексте такая взаимосвязь проявляется в генеральной идее исторического величия своего генеалогического клана, проецируемой на повышенные групповые амбиции некото­ рых его современных представителей, преуспевших в бизнесе. Во втором произведении словами «автора» дастана ретранслированы широко растиражированные в казахстанских СМИ в постпере­ строечные годы различные мифические домыслы по поводу будто бы проводимой Россией и Китаем в первой половине XVIII в. целенаправленной политики натравливания джунгар на казахские жузы и «предательской» роли по отношению к казахскому народу всех ханов и султанов Степи, которые поддерживали в то время активные политические контакты с царским правительством и /или первыми вступили в российское подданство.

3. Присутствие в легендах обоих сочинений типичной для подлогов XVII—XX вв. историографических версий об «утрате» оригиналов рукописей, связанных с некими чрезвычайными об-

стоятельствами и неблагоприятными условиями хранения списков рукописей. .

4. Отсутствие во всех ныне известных репрезентативных пись­ менных источниках XVIII — начала XX в. и записях казахских фольклорных материалов того периода, подлинность которых не вызывает у профессиональных историков ни малейших сомнений, даже косвенных упоминаний о факте создания и бытования среди казахов рукописи «Шежире Шапрашты Казыбек-бека» и имени Кожаберген-жырау в качестве автора народной исторической пес­ ни «Елим-ай», а также каких-либо следов самих недавно опубли­ кованных текстов этих источников.

5. Невозможность установления факта исторического бытова­ ния хотя бы нескольких разновременных списков произведений задолго до момента публичной легализации их полных текстов в вышеуказанных изданиях, отсутствие рукописных вариантов этих сочинений, относящихся к середине XVIII — первой четверти XX в., и рукописей первых десятилетий советского периода.

6. Многослойный характер информации опубликованных тек­ стов, наличие в ней различных нестыковок и противоречий меж­ ду историческими фактами и некоторых других бесспорных внут­ ренних признаков, отрицающих подлинность этих источников. В качестве таких выразительных признаков источникового подлога можно привести несколько наиболее показательных фактов. Здесь речь пойдет только об «Отрывке дастана Елим-ай», поскольку о недостоверности «Шежире Шапрашты Казыбек-бека» уже до­ статочно много писали в своих публикациях историк Б. Б. Ирму- ханов, С. Шукурулы, Б. Байгалиев, К. Жумадилов, М. Кожаев и другие авторы, признавшие это сочинение как сознательную «фальсификацию и мистификацию», претендующую на то, чтобы возвысить один относительно «малочисленный ... род до уровня чуть ли не нациообразующей силы» [41].

Прежде всего обращает на себя внимание терминологическое смешение в «Отрывке из дастана Елим-ай» традиционных назва­ний народов Центральной Азии, которые постоянно употребля­лись в XVIII в. тюркоязычными кочевниками региона для обоз­начения своих ближайших иноязычных и инокультурных соседей, с современными экзоэтнонимами и эндоэтнонимами тех же на­родов, получившими распространение в словарном обиходе каза-

172

Научное знание и мифотворчество...

хов только в течение XX века. К первой группе экзоэтнонимов относятся этнические термины калмак (к,алмац), джунгар (жонгар), кыргыз ук,ыргыз), узбек (езбек) и др., имевшие широкое хождение в переписке казахской знати с правящими элитами соседних иност­ранных государств в XVIII — середине XIX вв. [42] и письменно зафиксированном до 20-х гг. XX в. в народном фольклоре. В про­тивоположность им эндоэтноним «ойрат», употреблявшийся тогда лишь самими западными монголами для обозначения своей груп­повой этнокультурной идентичности внутри всего монголоязычно-го мира внутриконтинентальной Квразии, был до начала XX в. практически не известен тюркоязычным и славянским народам континента, которые повсеместно называли ойратов исключитель­но калмакпми или калмыками, реже — джунгарами (зюнгорцами), но только не их собственным этноисторическим именем [43]. Не был распространен у казахов до второй половины XIX в. и термин таджик (тэж1к), обозначавший оседлое ираноязычное население городов и крупных селений Южного Казахстана и среднеазиатских ханств. Вместо него наиболее образованные представители казах­ской знати, владевшие литературным чагатайским тюрки, постоянно использовали в XVIII в. и значительно позже в своих письменных произведениях, как, впрочем, и рядовые кочевники в устной пове­ствовательной традиции, этноним сарт, распространявшийся наряду с таджиками и на оседлых тюркоязычных жителей присырдарь-инских селений и городов, который имел помимо определенного культурно-идентификационного значения и некоторый пренебрежи­тельный оттенок [44].

Что касается древнего исторического этнонима уйгур {ойгыр), неоднократно встречающегося в тексте дастана «Елим-ай» при пе­речислении врагов казахского народа в первой половине XVIII в., то он тогда не только не был в употреблении у казахов, кыргызов и всех прочих народов Центральной Азии по отношению к сов­ременному им оседлому тюркоязычному населению Восточного Туркестана, завоеванному в 1678 г. джунгарами, а восемьдесят лет спустя — Цинским Китаем; но более того, вплоть до нача­ла XX в. не использовался даже самими предками современ­ных уйгуров для обозначения собственной этнической группы. Приблизительно с XV в. автохтонное население так называемой Малой Бухарин, т. е. будущего Синцзяна, идентифицировало себя

173