Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении советской и постсоветской

ИСТОРИИ КАЗАХСТАНА

По вопросу о методах исторического познания в философии истории наработано немало представлений. Некоторые из них на тот или иной период казались настолько оригинальными и как будто бы всеобъемлющими, что наделялись даже статусом чуть ли не хрестоматийных аксиом.

В этой связи можно вспомнить, например, марксистско-ленин­скую методологическую максиму, что «история есть борьба клас­сов», которая требовала интерпретировать динамику исторической эволюции исключительно в контексте антагонизма классовых ин­тересов. А потому анализ материального производства как сферы базисных отношений признавался в марксистской концепции не­пременным условием, без которого история оказывается заблоки­рованной для правильного прочтения.

В предисловии к обобщающему труду «Марксистско-ленинская теория исторического процесса», написанному одним из лидеров советской философской школы, академиком Ф. Константиновым, это кредо декларировалось следующей, весьма категоричной и вместе с тем пафосной стилистикой: «Из всех великих и величай­ших научных свершений прошлого века самым значительным... яв­ляется возникновение марксизма и его социально-философской ос­новы — исторического материализма. С тех пор появилось немало общественно-политических, философских, социологических теорий, претендовавших на объяснение и истолковывание смысла обще­ственно-исторической жизни человечества. Все они не выдержали испытания временем, и только одна общественная теория прошла

226

Научное знание и мифотворчество...

Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

227

историческую проверку в огне событий бурного XX века — мар­ксистско-ленинская теория общественного развития, исторический материализм» [1].

По другую сторону идеологических баррикад выражали не­согласие со столь самоуверенно-заносчивой оценкой. Здесь идеи экономического детерминизма воспринимались, если не с воинст­венным нигилизмом, то, во всяком случае, с большим присутст­вием скепсиса в отношении их якобы универсального познаватель­ного потенциала. Как отмечал один из основателей знаменитой школы «Анналов», выдающийся историк XX в. Марк Блок, для исторического познания гораздо важнее «посмотреть, как... иде­альные структуры, выражающие ментальность людей и картину мира, пронизывают социальные, экономические условия жизни людей, воздействуют на них и трансформируют их» [2].

Марксистская концепция истории и ее теоретико-методологи­ческие контрпарадигмы, ассоциированные с либерализмом, — вот те мегатенденции, которые более всего определяли «внутривидо­вую» конфронтацию в мировой исторической науке на протяжении почти всего двадцатого столетия.

Но парадоксальным образом эти две наиболее генерализован­ные традиции развивались в научном пространстве, что называет­ся, рука об руку, поскольку питали вдохновение в обоюдоострой критике друг друга. В западной публицистике основными креа-тивщиками атаки на движимые истматовскими догматами мифо-сотворения выступали советологи. В советской же историографии их визави являлись историки, подвизавшиеся на ниве специально выделенного жанра под названием «критика буржуазных фаль­сификаций», которых нередко столь сильно захватывал полеми­ческий задор, что они в своих обвинениях в адрес «буржуазной науки» утрачивали чувства элементарной корректности и научной этики (вспомним такие, например, клише, как «интеллектуальные наймиты капитала», «глашатаи кривды истории» или уничижи­тельное обозначение западных концепций как «лживых буржуаз­ных теориек»).

Однако все это уже в прошлом. Сегодня на постсоветском пространстве историческая наука, по крайней мере, ее наиболее продвинутые эшелоны, выходит на понимание и освоение гло­бально-универсальных ценностей демократического либерализма,

а потому ужг не представляет собой некого «идеологизированного анклава» на всеобщей территории исторического познавания. Ныне в постсоветской историографии наблюдается небывалая конденса­ция «энергии реинтерпретации» исторического прошлого, которое подвергается тестированию на критерии передовой теоретической мысли и инновационной методологии, «препарируется» более эф­фективными познавательными инструментами, выводится из тес­ных рамок прежних дискурсов.

Эти позывы находят все большую реализацию и в казахстан­ской историографии. Но нельзя не заметить, что продвижение вперед сопровождается здесь и отдельными откатами назад, про­являющимися, в частности, скрытыми или явными попытками со­хранить функциональность некоторых ложных, мифологизирован­ных стереотипов, выпестованных в лоне советской историографии.

Другой «камень преткновения» выкатывает в створ стремни­ны качественно нового «историографического потока» уже постсо­ветская мифология. В принципе, его можно как бы не замечать, а просто предпринять обходный маневр. (Как это рекомендует делать Отделение истории Российской Академии наук, полагая, что развертывание полемики с мифотворцами, например, по по­воду скандально известных публикаций академика-математика А. Фоменко и Г. Носовского, самонадеянно считающих, что они «перевернули» все представления о мировой истории, будет лишь «пиарить» их книги). Но дело в том, что этот «камень» все бо­лее увеличивается в своих объемах и, не ровен час, превратится в глыбу пустой и никчемной породы, которую, однако, все равно придется разрушать, если не нынешним, то следующим поколени­ям историков.

Первые попытки вытеснения фундаментальных научно-позна­вательных ориентации популистскими стремлениями угодить не­взыскательным потребностям массового обывателя стали замет­ными уже в начале 1990-х годов. В этот период на стезю исто­рической публицистики вступило немало ранее ничем незаметных историков, уловивших конъюнктуру момента.

Будучи «историками» лишь по профессиональному диплому или чаще «по наитию», они смело взялись «замазывать» белые пятна истории. Обладая непомерными амбициями и почти бо­лезненным тщеславием, эти новоявленные «специалисты» упоенно

228

Научное знание и мифотворчество...