X. Традиции и новации в развитии науки

Наука обычно представляется нам как сфера почти непрерывного творчества, как сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В науке нет смысла повторять то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, кото­рые уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или статьи.

В этом плане любой подлинный ученый стоит перед лицом неизведанного и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

Казалось бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о традициях, но и о каких-либо закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений.

А между тем именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер дея­тельности ученого.

Вот что писал поэтому поводу в начале прошлого века иднн из крупнейших математиков, Эварнст Галуа: «Часто кажется, что одни и те же идеи родятся у нескольких, подобно откровению. Если поискать причину этого, то легко найти ее в трудах тех, которые им предшествовали, где представлены эти идеи без ведома их авторов.

Чаще всего, продолжал Галуа, это порождает прискорбную кон­куренцию и унизительное соперничество. «Однако нетрудно ус­мотреть в этом факте доказательство того, что ученые не более, чем другие, созданы для изолированности, что они также принад­лежат к своей эпохе...»

А вот мнение одного т сиздателей современной физики. Вернера Гейзенберга; «Мы убеждены, что наши современные проблймы, наши методы, наши научные понятия по меньшей мере отчасти вытекают нз научной традиции, сопровождающей или направля­ющей науку ее многовековой истории».

А что значит «отчасти»?

Чуть ниже, когда речь заходит о роли традиций при выборе проблем, Гейзеиберг высказывал гораздо более категорично: «Бросая ретроспективный взгляд на историю, мы видим, что наша свобода в выборе проблем, похоже, очень невелика. Мы привязаны к движению нашей истории, наша жизнь есть частица этого движения, а наша свобода выбода ограничена, по-видимому, волей решать, хотим мы или не хотим участиовать в развитии, которое совершается в нашей современности независимо от того, вносим ли мы в него какой-то свой вклад или нет».

Но если дело обстоит таким образом, если ученый настолько ограничен в своем выборе, то как же быть с творчеством, которое чаще всего ассоциируется в нашем сознании с максимальной свободой? Как в рамках традиций объяснить появление нового? После работы Т.Куна «Структура научных революций» эта проблема стала одной из основных в философии науки.

1. Традиционность науки и виды научных традиций

Начнем с традиций, их видов и их места в науке. Основателем учения о научных традициях, безусловно, является Т.Кун. Конечно, на традиционность в работе ученого и раньше обращали внимание, о чем, в частности, свидетельствует хотя бы приведенное выше высказывание Э.Галуа, но Кун впервые сделал традиции центральным объектом рас­смотрения при анализе науки, придав им значение основного конститу­ирующего фактора в научном развитии.

НОРМАЛЬНАЯ НАУКА КАК НАУКА ТРАДИЦИОННАЯ

Нормальная наука, согласно Куну, – это «ис­следование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых достижений – достижений, которые в течение некоторого вре­мени признаются определенным научным сообществом как основа для развития его даль­нейшей практической деятельности».

Уже из самого определения следует, что речь идет о традиции.

Прошлые достижения, лежящие в основе такой традиции, Кун называет пирадигмой.

Чаще всего речь идет о некоторой достаточно общепринятой теоретической концепции типа

системы Коперника,

механики Ньютона,

кислородной теории Лавуазье

и т.п.

Конкретизируя свое представление о парадигме, Кун ввел понятие о дисциплинарной матрице, в состав кокторой он включает следующие четыре элемента:

— символические обобщетя типа второго закона Ньюша, зако­на Ома, закона Джоуля – Ленца и т.д.;

— концептуальные модели, примерами которых могу служить общие утверждения такою типа: «Теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело «или: «Все воспринимаемые нами явления существуют благоларя взаимо­действию в пустоте качественно однородных атомов”;

— ценностные установки, принятые в данном научном сообще­стве и проявляющие себя при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и состояшя науки в целом;

— образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно сталкиваетсяпся уже студент в процессе обучения.

В чем же сосюит деятельность ученого

в рамках нормальной науки?

Кун писал «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте или в сонеменной лаборатории создается впечаглеиние, будто бы природу пытаются витиснуть в парадигму, как в зранее сколоченную довольно тесную коробку Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмешиваются в эту коробку, часто сущности упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели саздания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий друими”.

Итак, в рамках нормальной науки учений настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть или создать что-либо приципиально новое, но даже не склонен это новое признавать или замечать.

Что же он делает в таюм случае?

Концепция Купа выглядела бы пустой фантазией, если бы ему не удалось убедительно показать, что нормальная наука способна успешно развиваться. Кун, однако показал, что традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым условием быстрого накопления знаний.

И действительно, сила традиции как раз в том и состоит, что мы постоянно производим одни и теже действия, один и тот же способ поведения все снова и снова при разных, вообще говоря, обстоятельствах.

Все сказанное относится, несомненно, не только к статьям или рефератам, но в такой же степени к лекционным курсам, учебникам, монографиям. Здесь мы тоже встречаем постоянное воспроизведение одних и тех же схем и принципов организации материала иногда на протяжении многих лет.

На интересный пример такого рода указывает американский специ­алист по термодинамике М.Трайбус: «С того времени, когда Ру­дольф Клаузнус написал свою книгу «Механическая теория теплоты»... почти все учебники по термодинамике для инженеров пишутся по одному образцу. Конечно, за прошедший век интересы изменились и состоят не в изучении паровых машин, однако и сейчас, читая книгу Клаузиуса, нельзя сказать, что она устарела».

Традиции, таким образом, управляют не только ходом научного исследования.

Не в меньшей степени они определяют форму фиксации полученных результатов, принципы организации и систематизации знания.

И образцы – это не только образцы постановки эксперимента или решения задач, но и образцы продуктов научной деятельности.

Учитывая это, мы легко обнаружим своеобразную связь традиций разною типа, которые иногда напоминают две стороны одной и той же медали.

Так, например, теория, выступающая в роли куновской парадиг­мы, может одновременно фигурировать и как образец для постро­ения других теорий. «Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, – пишет Р.Фейнман. – Теории, посвященные остальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические теории имеют столь сходную структуру?» Одну из возможных причин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «Встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки».

Но это и значит в данном случае строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние как своеобразные проекты.

Можно сказать, что и любое знание функционирует подобным двояким образом: с одной стороны, фиксируя некоторый способ чисто практичес­ких или познавательных действий, производственные операции или методы расчета, оно выступает как вербализованная тради­ция; с другой – уже имплицитно как неявное знание задает образец продукта, к получению которого надо стремиться. В простейшем случае речь идет о постановке вопросов. Так, например, знание формы и размеров окружающих нас предметов еще в глубокой древности породило вопрос о форме и размерах Земли. Знание расстояний между земными ориентирами позволило по­ставить вопрос о расстоянии до Луны и звезд.

Ну как не вспомнить здесь высказывание В.Гейзенберга о тради­ционности тех проблем, которые мы ставим и решаем!

В одной из работ известного французского лингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, который может претендовать на роль фундаментального принципа теории познания: «Наука основана на интуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые не похож».

И действительно, мы ведь почти никогда не удовлетворены уров­нем наших знаний, мы постоянно предполагаем, что за тем, что освоено, скрывается еще что-то.

Что же именно?

Можно сказать, что вся история философии, начиная с Платона и Демокрита, пытается ответить на этот вопрос:

что представляет собой мир «скрытых вещей»,

к познанию которого мы стремимся?

Для Демокрита за «видимым миром» скрываются атомы и пустота, для Платона – мир объективных идей. Иными словами, для того чтобы объяснить познание в его достоянном стремлении перейти границу уже освоенного, мы и сам познаваемый мир пытаемся представить как некоторую двухэтажную конструкцию, состоящую из непосредственно данных и скрытых вещей.

Но можно выбрать и другой путь. «Скрытый мир» Гийома – это мир нашего неявного осознания проблем, это тот же самый мир уже накопленных знаний, но в роли задающего традицию образца. Иными словами, этот «скрытый мир» мы несем в самих себе, это мир наших традиций, это мы сами.

МНОГООБРАЗИЕ ТРАДИЦИЙ

В философии науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации традиций, но изложенное выше уже позволяет и осоз­нать их многообразие и выделить некоторые виды.

Мы уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу своего существования, что они могут быть вербализованными и невербализованными, явными и неявными.

Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный мир, в мир, где живут наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удержи­ваются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и тем не менее существенно определяют лицо той или иной энохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

Противопоставление явных и неявных традиций дает возможность провести и более глубоко осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений – с другой. Развитие научною направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рам­ках этою направления.

Другое дело – научная “школа”.

Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определенное географическое положение: Казан­ская школа химиков. Московская математическая школа и т.п.

Неявные традиции отличаются друг от друга не только по содер­жанию, но и по механизму своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы действий, так н образцы продуктов.

Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали тех­нологию производства предмета, например глиняной посуды, другое – показали готовый кувшин н предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая н далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В позна­нии, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

Рассмотрим несколько примеров.

Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстрак­ция, классификация, аксиоматический метод.

—Но, строго говоря, слово «метод» здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последова­тельности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классифи­кации или процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыгра­ли «Начала» Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта.

—Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пы­тается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.

—Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстрак­ция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко проде­монстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формали­зованные теории, но никак не процедуры, не способы действия.

Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, по это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.

Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.

Еще одним основанием для классификации традиций могут слу­жить их место, их роль в системе науки.

В свете уже изложенного бросается в глаза, что одни традиции задают способы получения новых знаний, а другие – принципы их организации.

—К первым относятся вербализованные инструкции, задающие методику проведения исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

— Вторые – это образцы учебных курсов, о роли которых мы уже говорили, классификационные системы, лежащие в основе подразделения научных дисциплин, категориальные модели действительности, определяющие рубрикацию при организа­ции знаний, наконец, многочисленные попытки определения предмета тех или иных дисциплин.

На традиции систематизации и организации знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно. Формирование новых научных дисциплин не­редко связано как раз с появлением соответст­вующих программ организации знания. Основателем экологии, например, принято считать Э.Геккеля, который высказал мысль о необходимости науки, изучающей взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведе­ний о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рачках одного научного предмета.

Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соот­ветствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. «Потребность в знании есть лишь бабушка науки, – писал наш известный литературовед Б.И.Ярхо, – матерью же является «потребность в сообщении знаний»». «Действительно, – продолжал он чуть ниже, – никакого науч­ного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рационализированное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука – особая форма сооб­щения (изложения), а не познания». И еще один вывод напрашивается из изложенного выше: каждая традиция имеет свою область распро­странения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражать­ся более осторожно, междисциплинарные.

Выше мы уже видели, что одна и та же концепция в форме явного знания может выступать в роли куновской парадигмы, а в форме знания неявного задавать образцы для других научных дисциплин.

Э.Геккель сформулировал принцип организации знания, породив­ший экологию как биологическую дисциплину, но последняя после этого вызвала к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

В этом пункте концепция Т.Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафанд­ра нет и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды.

Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего – в специальноиа-учных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен этот его Я-образ?

Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первьш взгляд. Найти ответ – значит выделить особый класс предметообразугощих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.