5. Из плена времени

Великие произведения духовной культуры, будь то литература или наука, нельзя объяснить только эпохой их создания. Известный наш литературовед М.М.Бахтин писал. «Великие про­изведения литературы подготовляются веками, в эпоху же их создания снимаются только зрелые плоды дли1ельною и сложно­го процесса вызревания». Этим словам буквально вторит историк математики Ван дер Варден:

«Попять труды Ньютона, не зная античной науки, невозможно Ньютон ничего не творил из ничего. Без огромных трудов Птолемея, дополнившего и завершившего античную астрономию, была бы невозможна и «Новая астрономия» Кеплера, а вслед за ней и механика Ньютона. Без конических сечений Аполлопия, которые Ньютон знал в совершенстве, точно так же был бы немыслим и закон тяготения. И интегральное исчисление Ньюто­на можно понять только как развитие Архимедовых методов для определения площадей и объемов. История механики как точной науки начинается только с установления закона рычага, опреде­ления направленного вверх давления воды и нахождения центров тяжести у Архимеда».

Великий человек в пауке всегда стоит па плечах своих гигантов предшественников.

В своей преемственности наука, научные труды прорывают границы узкого сущее существования в рам­ках эпохи, их создавшей, и живут в границах, по выражению М.М.Бахтина, «большого времени».

В современной науке живут темы и идеи Аристотеля, например о необходимости изучать даже «ничтожного червяка», идеи Пифагора и Платона о том, что математические формы представляют собой сущность мира, живут средневековые идеи о красоте бесконечного, доказа­тельства гармонии Вселенной Иоганна Кеплера и т. п.

Все эти представления переосмысляются, меняются, но сохраняют свое интеллектуальное значение.

Вслед за Бахтиным, который говорил о развитии литературы, можно также утверждать, что посмертная жизнь великих произведении науки парадоксальна.

Чем глубже произведение, чем оно совершеннее, тем более оно обогащается со временем все новыми значениями, новыми смыслами. Эти произведениями как бы перерастают то, чем , они были в эпоху своего создания.

Бахтин говорил «Мы можем сказать, что ни сам Шекспир, ни его современники не знали того «великого Шекспира», какого мы теперь знаем». Равным образом можно сказать, что современники не знали «великого Ньютона». Максвелл умер, еще не зная, что он гений, а мы знаем «великого Максвелла» гораздо лучше, чем его современники. Даже Дарвин, не обойденный прижизненной славой, не мог подозревать, что схема «естественного отбора» станет категориальной схемой мышления вообще, что она потеряет непосредственную связь с биологией и будет фигурировать в трудах по кибернетике и теории познания.

«Автор – пленник своей эпохи, своей современности, – говорил Бахтин.— Последующие времена освобождают его из этого плена, и литературоведение призвано помочь этому освобождению».

Но не так ли и автор открытий в одной научной области вдруг начинает жить как человек, сделавший вклад в развитие дисциплины, о существовании которой он и не подозревал!

Историческое развитие научных знаний постоянно освобождает научные открытия и результаты из плена узких предметных интерпретаций.

— Во-первых, развитие знании представляет собой непрерывный динамичный процесс, где уже созданные системы знании постоянно перекраиваются, перестраиваются, выбрасывая од­ни разделы и вписывая другие, взятые, казалось бы, из далеких областей.

— Во-вторых, речь идет о том, что перед взором каждого труже­ника науки стоят как образцы действия других исследователей, и этот обмен опытом происходит постоянно, нарушая границы веков и пространств.

В последнем случае мы сталкиваемся с ситуацией, когда фольклорист В.Я.Пропп ссылается на биологические дисциплины (анатомию и морфологию) как на образец, его вдохновлявший.

Физик Нильс Бор, формулируя свой принцип дополнительности, опирается на «Принципы психологии» Уильяма Джемса.

Биолог Дарвин вычитывает исходную аналогию своей теории эволюции из работ демографа Мальтуса.

Всеобщим поветрием нашего времени является математизация, когда науки, весьма далекие от точных измерений (биология, геология, история), все же ориентируются на физику и ее методологический опыт, приведший к успеху («Книга Природы написана на языке математики»).

А Вернер Гейзенберг, объясняя психологическое состояние создателей квантовой физики, говорит о мужестве Христофора Колумба: «Когда спрашивают, в чем, собственно, заключалось великое достиже­ние Христофора Колумба, открывшего Америку, то приходится отве­чать, что дело не в идее использовать шарообразную форму Земли, чтобы западным путем приплыть в Индию: эта идея уже рассматривалась другими. Дело было не в тщательной подготовке экспедиции, не в мастерском оснащении кораблей, что могли осуществить опять-таки и другие. Но наиболее трудным в этом путешествии-открытии, несомнен­но, было решение оставить всю известную до сих пор землю и плыть так далеко на запад, чтобы возвращение назад с имеющимися припасами было уже невозможно.

Аналогично этому настоящую новую землю в той или иной науке можно достичь лишь тогда, когда в решающий момент имеется готовность оставить то основание, на котором покоится прежняя наука, и в известном смысле совершить прыжок в пустоту».

В своем историческом прогрессе наука, таким образом, постоянно опирается на прошлые достижения, сплошь и рядом меняя их содержа­ние почти до неузнаваемости и порождая иллюзию поступательного движения в одной - единственной, идущей от древности социокультурной традиции.

Историк науки может вполне убедительно продемонстрировать иллюзорность такого представления о траектории научного развития, но он не будет спорить с тем, что возможность ассимилировать познава­тельный опыт прошлого самым различным образом также удивительное свойство человеческой цивилизации, и в этом смысле готов содейство­вать высвобождению великих научных трудов из плена, породившего их времени.