II.7. Трансформация власти

Информационно-технологическая революция не только привела к воз­никновению новой экономики, но и кардинально преобразила тради­ционные властные отношения. В информационную эпоху определяю­щей формой организации всех сфер общества стала сетевая структура. Основополагающие социальные функции все в большей степени орга­низуются вокруг сетей, а доступ в эти сети становится главным источ­ником власти. В таком, по выражению Кастеллса, «сетевом обществе» и формирование нового знания, и экономическая производительность, и политическая и военная мощь, и масс-медиа — всё оказывается свя­зано с глобальными сетями передачи информации и материальных ценностей [Castells 1996:469].

Становление сетевого общества шло параллельно с ослаблением роли национального государства как суверенной единицы. Будучи вовлеченными в глобальные сети переменчивых финансовых потоков, правительства оказываются все менее способными контролировать экономическую политику своих государств; теперь они уже не в состо­янии обещать народу традиционное государство всеобщего благососто­яния. Они ведут заведомо проигранную войну с глобальной крими­нальной экономикой, а их авторитет постоянно ставится под сомнение. Мало того, государства разрушаются изнутри коррумпированностью демократического процесса, обусловленной все большей зависимостью политических деятелей (особенно в США) от корпораций и других лоббирующих групп, которые финансируют их избирательные кам­пании в обмен на политическую поддержку своих «особых интересов». Глобальный размах криминальной экономики и ее все более тесное переплетение с экономикой легальной, а также политическими институтами всех уровней —одна из наиболее тревожных черт нового сете­вого общества. <…> Глобальная сетевая организация мощных преступных группировок — это новый феномен, который, как подробно описывает Кастеллс [1998:166], оказывает глубокое воздействие на политику и экономи­ку по всему миру.

Кроме наркоторговли — основной сферы интересов глобальных криминальных сетей — существенная доля в их деятельности прихо­дится на торговлю оружием, а также контрабанду товаров и людей, игорный бизнес, киднеппинг, проституцию, фальшивомонетничество, подделку документов и еще множество занятий. <…>

Неотъемлемой частью криминальной культуры являются безжа­лостные акты насилия, нередко совершаемые наемниками. Не мень­шую роль, однако, здесь играют подкупленные криминальными груп­пировками полицейские, судьи и политики, которых порой цинично называют «службой безопасности» организованной преступности.

Ключевым видом деятельности криминальной экономики является отмывание денег — счет идет здесь на сотни миллионов долларов. Легализованные средства попадают в формальную экономику через посредство запутанных финансовых схем и торговых сетей, тем самым вводя в и без того неустойчивую систему неуловимый дестабилизирую­щий элемент, который еще более затрудняет управление национальны­ми экономиками. Вполне возможно, что именно преступная деятель­ность в различных уголках мира явилась причиной финансовых кризи­сов. С другой стороны, латиноамериканский наркотрафик представляет собой надежный и динамичный сектор региональных и национальных экономик. Наркоиндустрия Латинской Америки движима спросом, ориентирована на экспорт и абсолютно интернациональна. В отличие от большинства видов легальной торговли, она полностью подчинена контролю латиноамериканцев.

Как и формально-экономические бизнес-организации, сегодняш­ние криминальные группировки перестроились в сетевые структуры — это касается как их взаимодействия друг с другом, так и их внутренней организации. По всему миру между преступными формированиями были установлены стратегические союзы — от колумбийских наркокартелей до сицилийской и американской мафии и российских крими­нальных сетей. Для поддержания связи и отслеживания денежных опе­раций повсеместно используются новые коммуникационные техно­логии — в частности, мобильные телефоны и портативные компьюте­ры. Благодаря этому главари русской мафии могут сегодня руководить своим московским бизнесом из безопасных калифорнийских особня­ков, постоянно держа руку на пульсе текущих событий. <…>

По своей способности соединять культурное своеобразие с глобальным размахом сегодняшние криминаль­ные сети превзошли даже транснациональные корпорации.

Что же может заполнить пустоту, образовавшуюся в результате по­тери государством своего авторитета и силы под давлением глобальной экономики и мировой преступности? Кастеллс отмечает, что в по­следнее время политический авторитет перемещается на региональный и локальный уровень, и приходит к выводу, что такая децентрализация власти способна породить новую разновидность политической органи­зации — «сетевое государство». Узлы социальной сети могут иметь различный вес, из-за чего в порядке вещей станут политическая неод­нородность и асимметрия властных отношений. Вместе с тем все ком­поненты сетевого государства окажутся взаимозависимыми. Принимая политические решения, придется учитывать их возможное воздействие на всех, даже самых малозначительных членов сети, поскольку реше­ния эти неизбежно окажут влияние на всю сеть.

Пожалуй, наиболее красноречивым примером такого нового сетево­го государства может служить Европейский Союз. Регионы и города участвуют в нем через посредство своих национальных правительств, а также связаны друг с другом по горизонтали благодаря множеству видов межгосударственного сотрудничества. «Европейский Союз, — заключает Кастеллс, — не отменяет существующих национальных го­сударств; наоборот, это важнейшее средство их выживания, основанное на уступке части суверенитета в обмен на дополнительное влияние в мире».

Сходная ситуация наблюдается в сегодняшнем деловом мире. Все большее количество нынешних корпораций представляют собой децен­трализованные сети небольших подразделений. Они связаны с сетями субподрядчиков, поставщиков и консультантов; кроме того, подразде­ления, принадлежащие к различным сетям, также формируют времен­ные стратегические союзы и участвуют в совместных предприятиях. В таких сетевых структурах с постоянно меняющейся геометрией нет руководящего центра в буквальном смысле слова. Но если говорить о корпоративной мощи в целом, то за последние десятилетия она чрезвы­чайно возросла, поскольку нескончаемые слияния и поглощения кор­пораций приводят к постоянному увеличению их размеров.

В течение последних двадцати лет транснациональные корпорации весьма агрессивно выкачивают финансовые субсидии из правительств тех стран, в которых они действуют, и не менее настойчиво стараются избежать налогообложения. Они безжалостно разрушают малый бизнес путем снижения цен, они ничтоже сумняшеся скрывают и искажают информацию о потенциальном вреде своей продукции и, ссылаясь на соглашения о свободе торговли, весьма успешно принуждают прави­тельства отказываться от регулирующих ограничений [Corten 1995,1999].

Тем не менее неверно было бы думать, будто миром правит кучка мегакорпораций. Прежде всего, подлинная экономическая власть пе­решла к глобальным финансовым сетям. От того, что происходит в этой никому не подконтрольной паутине, зависит любая корпорация. Ком­паний сегодня насчитываются тысячи, и все они одновременно конку­рируют и сотрудничают друг с другом. Ни одна из них не может дикто­вать своих условий.

Такое рассеяние корпоративной мощи — прямое следствие свойств социальных сетей. В иерархической структуре осуществление власти — процесс линейный и контролируемый. В сети же он нелинеен, охвачен множеством обратных связей и результаты его зачастую непредсказуе­мы. Последствия любого действия в рамках сети распространяются по всей структуре; любое действие, преследующее некую цель, способно вызвать побочные эффекты, которые вступят с ней в конфликт.

В природе есть верховенство, но оно всегда осуществляется в более широком контексте сотрудничества — даже если говорить об отноше­ниях хищника и жертвы. Многочисленные виды, входящие в эко­систему, не образуют (вопреки распространенному заблуждению) ие­рархий, но оказываются включены в многоуровневые сети [Capra 1996].

Вместе с тем, между естественными экологическими сетями и кор­поративными сетями человеческого общества имеется ключевое разли­чие. В природе всякий вид, даже мельчайшие бактерии, вносит свой вклад в устойчивость целого. В противоположность этому, в человечес­ком мире богатства и власти многие категории населения отчуждены от глобальных сетей и полагаются экономически несущественными. Кор­поративная мощь оказывает совершенно отличное воздействие на со­циально отторгнутых людей, чем на членов сетевого общества.