§ 2.7. XXI век: «Самозавет» или «Самоапокалипсис»

- Каково понимание, таково и действие. Менять нужно не действие, а мировоззрение.

- Что нужно сделать, чтобы изменить его?

- Просто понять, что твой способ восприятия мира имеет недостатки.

* * *

Один общественный деятель очень старался изменить структуру общества.

- Прекрасно, - сказал Мастер. – но нам нужно не действие, которое ведёт к изменениям, а видение, которое ведёт к любви.

- Так ты считаешь, что изменение общества – просто потеря времени?

- Нет, нет. Изменения в обществе могут защитить любовь – но они не способны генерировать её.

* * *

Мастер сказал:

«Есть люди, полагающие, что проблемы можно решить усилием. Эти люди просто занимают себя и других делом.

Проблемы можно решить только осознанием. Там, где есть осознание, проблем не бывает».

* * *

- В чём секрет твоего спокойствия?

- В полном принятии неизбежного, - ответил Мастер.

Энтони де Мелло

Недавно, один мой старый знакомый – христианин, послушав о чём я пишу, спросил недоверчиво:

- Разве в наших силах не допустить «конец света»?

Я рассмеялся и сказал:

- Конечно, всё проявляющееся имеет начало и конец, но человеку дана возможность обрести Свет Вечного Духа, да и качество жизни в чем-то зависит от нас.

Автор

I. Эволюция научной картины мира – от мифа к мифу Из книги а. Косарева «Философия мифа: Мифология и её эвристическая значимость: Учебное пособие для вузов ». М., сПб 2000.

I.1. Возникновение античной (теоретической) науки. Наука и технология

Освобождение мировых стихий от сакральности было лишь первым, еще неуверенным шагом на пути от мифологии к науке. Подоб­ные шаги, надо полагать, предпринимались и ранее, но они гасились иду­щей из глубины веков традицией, опирающейся на безусловную веру древнего человека в опыт и знания предков. Для того чтобы такой шаг оказался решающим, его необходимо было подкрепить традицией же, ка­ким-либо сакральным авторитетом. И такая традиция, такой авторитет были найдены Пифагором в египетских храмах, где он, по преданию, в те­чение тридцати лет обучался тайнам жреческого знания. Традиция эта состояла в сакрализации чисел. И Пифагор проецирует египетскую тра­дицию на греческую, эксплуатирующую идею первоначал. В результате такого синтеза рождается совершенно новая идея: первоначало мира есть число! Число священно: оно управляет миром и, во взаимодействии с дру­гими числами, поддерживает порядок в нем. Все в мире зависит от числа и числом же определяется. Числовая гармония лежит в основе гармонии космической и, умело используемая человеком, обладает магической си­лой. Манипулируя числами, устанавливая все новые соотношения между ними, Пифагор начинает работать с ними как с совокупностями, раскры­вающими тайны мировой гармонии, и, в результате, делает целый ряд математических открытий, положивших начало современной науке. По мнению историков науки, из числа приписываемых Пифагору математи­ческих открытий совершенно точно ему принадлежат: теория пропорций, учения о четных и нечетных числах, теорема о соотношении сторон в пря­моугольном треугольнике, метод определения Пифагоровых троек и по­строения первых двух правильных многогранников — тетраэдра и куба . Считается установленным также, что на основе своих ма­тематических открытий Пифагор положил начало научным исследовани­ям в области акустики (музыкальная гармония) и астрономии (звучание небесных сфер).

Подобные манипуляции с числами и геометрическими фигурами, ко­нечно же, возникли не на пустом месте. Ко времени Пифагора число уже прочно вошло в обиход хозяйственной жизни греческого, а еще ранее - египетского, вавилонского и финикийского — общества. Развитие земледе­лия, скотоводства, ремесел, торговли требовало умения производить все­возможные вычислительные процедуры — измерять площади, исчислять количество произведенных продуктов, устанавливать их соотносимую сто­имость, совершать денежные расчеты. Все это невозможно было делать без числового выражения. Но число здесь не обладало еще самостоятельным существованием и было неотделимо от исчисляемых предметов. Не суще­ствовало, например, абстрактного числа 5. Счет велся на предметы: 5 паль­цев, 5 баранов, 5 мер зерна, 5 локтей холста. Заслуга Пифагора состояла в том, что он впервые осознал числа и геометрические фигуры как чистей­шие абстракции. Число 5 для него уже - не 5 лошадей или 5 монет, но про­сто 5, как самостоятельная сущность, бытие которой никак не связано с ее практическим применением.

Таким образом, Пифагор отрывает число от его технологического исполь­зования и переводит в абстрактное, сугубо умозрительное состояние. Удается ему это только потому, что он наполняет его мистическим смыслом: перво­начальные научные абстракции имели, по крайней мере, у пифагорейцев, ярко выраженный мистический характер. Манипулируя числами как знака­ми, они никогда не забывали об их символической природе, что подвигало их нередко к математическим открытиям, особенно в области теории чисел (священные числа и их соотношения). Вполне вероятно, что некоторые из подобных открытий были сделаны путем простого перевода в знаковую фор­му древнейшей символики. Во всяком случае, так считал сам Пифагор, для которого создаваемая им математика была не более чем средством (языком) выражения тех мистических знаний, которые были получены им в египетс­ких храмах (напомним, что Пифагор был Великим Посвященным, имеющим право нести тайные знания в народ). Отношение к числам и геометрическим фигурам как к мистическим символам и магическим знакам сохраняется на протяжении тысячелетий в магической практике, гадательных системах и квазинаучных дисциплинах.

Все, сказанное о происхождении науки, свидетельствует в пользу того, что наука, несмотря на кажущуюся свою несовместимость с мифологией, вырастает из нее и развивается в тесной связи с нею. И хотя научный и ми­фологический способы мышления в корне противоположны, они, тем не ме­нее, постоянно смыкаются в акте творчества, попеременно включаясь в ра­боту и обращаясь за «помощью» то к сознанию (наука, логика), то к подсоз­нанию (мифология, мистика).

Оценивая смысл и значение пифагорейских открытий, А. Е. Левин пи­шет: «Задумаемся теперь над последствиями происшедшего. Пифагорей­цы увидели перед собой поражающий своей правильностью и законченно­стью, уходящий в бесконечность ряд чисел, увидели многообразие идеаль­ных, свободных от какого-то земного воплощения геометрических фигур, нашли высший смысл существования в постижении устройства мира ма­тематических абстракций. Это была Истина, которую предстояло узреть. Но как можно было убедиться в том, что это - Истина? Ее нельзя было от­ныне взвесить или ощупать, в ее существовании следовало убеждаться иными путями, и опыт технологического мышления был здесь бессилен. Бессилен был и опыт мифологического объяснения. Истина мифа — это истина непререкаемых традиций, истина того, что известно изначально, ясно всем посвященным и не может быть поставлено под сомнение... Что-то иное должно было прийти на смену опыту и вере и утвердиться в каче­стве основного организующего начала складывающейся системы знания» [Левин 1977:97].

Таким новым способом организации зарождающейся системы знания явился разработанный Пифагором логико-дедуктивный метод, суть кото­рого состоит в максимально точном определении исходных гипотез и в из­влечении из них логических следствий. Правильность той или иной иде­ологической конструкции отныне уже не принимается на веру, но доказы­вается логически, в отличие от мифа, который не требовал никакого дока­зательства и был «правилен» уже в силу традиции. Этот метод позволяет также более не прибегать в качестве доказательства к демонстрации эмпирической наглядности идеологических построений. Правда, отказаться полностью от эмпирического способа доказательства поначалу было не так-то просто. И потому первые математические дедукции нередко под­крепляются эмпирической демонстрацией их правильности. Так, напри­мер, Фалес, старший современник Пифагора, дедуктивные доказательства своих теорем (о равенстве стягиваемых основанием углов равнобедренного треугольника и о равенстве разделенных диаметром частей круга) подкреп­ляет эмпирически наглядным методом наложения. Не удается полностью отказаться от этого метода и жившему тремя столетиями позже Евклиду, превратившему логико-дедуктивный способ мышления в аксиоматичес­кий. Величайшая заслуга Пифагора в том и состояла, что он впервые со­знательно и целенаправленно старается освободиться в своих теоретичес­ких построениях от хотя бы малейшего применения эмпирических мето­дов. Для того чтобы стать научным, знание должно было освободиться от своей эмпирической отягощенности и превратиться в чистое, абстрактное знание. (с. 180 -182).

Представляя собою универ­сальную модель мира, миф скреплял и освящал любую форму деятельно­сти. Поэтому-то каждое технологическое нововведение требовало идеоло­гической санкции со стороны мифа (а сегодня требует ее со стороны на­уки). «Технологическое мышление оказывается совместимым с мышлени­ем мифологическим, - пишет А. Е. Левин. - Это может поначалу пока­заться странным: ведь технология демонстрирует эффективность своих решений, миф же только объясняет сущность всего происходящего, апел­лируя при этом к высшим, внеопытным силам. Однако — и это принци­пиальный аспект - оба типа мышления равно универсальны: подобно тому как для технологии нет неправильно поставленных задач, для мифа не существует необъяснимых вопросов. Именно поэтому технология все­гда способна найти в мифе свое оправдание.., миф же способен ассими­лировать любые достижения технологии. Следовательно, технологичес­кий прогресс, даже отдаляясь от своей мифологической основы, не раз­рушает ее». [Левин 1977:93]

И технологическое, и мифологическое мышление оказываются рав­но универсальными потому, что каждое из них схватывает жизнь чело­веческую цельно, в единстве трех реальностей — эмпирической, мета­физической и трансцендентной: человек - то един. Только технологичес­кое мышление делает упор на эмпирическую реальность, а мифологи­ческое - на трансцендентную. Однако ни то, ни другое не отделяет их друг от друга: каждое включает в себя две другие. В технологическом мышлении представлены в ослабленном и искаженном эмпирией виде и трансцендентная (обрядовая и магическая деятельность), и метафизи­ческая (умозрения и здравый смысл) реальности. Аналогичным обра­зом, в мифологическом мышлении представлены в ослабленном и ис­каженном мистицизмом виде и метафизическая, и эмпирическая реаль­ности. В отличие от них, философия и наука вычленяют из этого един­ства метафизическую реальность (потому-то они поначалу и неразличи­мы, появляются как одно целое) и начинают работать с нею как с само­стоятельной сущностью. При этом философия стремится сохранить бы­лое единство и апеллирует в своих умозрениях как к эмпирической ре­альности, так и к трансцендентной. Наука же со временем вообще ис­ключает из поля своего внимания трансцендентную реальность и апел­лирует только к эмпирической, что и послужило в дальнейшем одной из главных причин ее отделения от философии. И хотя отделение это не разорвало окончательно пуповину, соединяющую науку с философией и мистикой (об этом свидетельствует и наличие в современной культуре так называемых «философских наук», и постоянные экскурсы ученых за идеями в сферу бессознательного), оно тем не менее положило начало формально-логическому раздроблению мира и, следовательно, антиномичности мышления.

Однако поначалу, как и всякое нововведение, наука искала для себя обоснование в мифологии. И нашла его, как мы видели, в мистических штудиях Пифагора, оторвавшего число от практического применения и превратившего его в абстракцию. «Попытаемся теперь сформулировать вывод, — продолжает А. Е. Левин. - Потребности практической жизни сами по себе порождают не научный, а технологический подход к матери­алу, и они же вполне удовлетворяются теми возможностями, которые он предоставляет в их распоряжение. И это вполне закономерно: специфи­ка научной деятельности, что необходимо еще раз подчеркнуть, лежит в плане выбора путей, ведущих к достижению определенных результатов, технологию же интересуют лишь сами результаты. Даже в наше время, когда наука и технология взаимно обусловливают друг друга, эта грань от­нюдь не стерлась, ибо мы имеем здесь два различных и в своих системо-порождающих основах независимых типа познавательной деятельности». [Левин 1977:90-91] Технологическое мышление альтернативно научному своей «аметодичностью» (об этом говорил еще П. А. Флоренский, харак­теризуя «бытовое жизнеописание»), а научное технологическому — своей «апрагматичностью».

Итак, для того чтобы стать научным, человеческое знание должно было оторваться от практики и превратиться в чистое, атехнологическое знание. Это произошло около 2,5 тыс. лет назад. Объектом познания от­ныне становятся не реальные предметы, а их идеальные заместители — идеальные объекты, оперируя которыми исследователь обнаруживает не­известные ранее соотношения и свойства реальных предметов и констру­ирует из них новые идеальные объекты. Целью познания и высшей для ученого ценностью становится не получение практически полезного ре­зультата, а постижение истины. Главным средством получения нового зна­ния (постижения истины) становится не практический опыт, а теорети­ческий анализ, основанный на системе логических доказательств. Соот­ветственно этому складываются новые, не связанные с практикой крите­рии достоверности (истинности) знания: непротиворечивость, краткость, простота, красота доказательства.

Людей, профессионально занимающихся наукой, в то время было еще очень мало. Вокруг них группировалась любознательная молодежь, обра­зуя так называемые школы, где в беседах с учителем она обучалась при­емам работы с идеальными объектами, правилам преобразования и выве­дения следствий, способам доказательства. Свою школу имел каждый "приличный" ученый. Наиболее известными для нас являются школа Пифагора, академия Платона, лицей Аристотеля. Отношение "ученик-учитель" оказывается в это время, впрочем, как и в прошлые времена (и в этом тоже проявляется преемственность мифологии и науки), един­ственно возможным способом передачи новым поколениям научных до­стижений, а школа — единственным способом существования науки. И в настоящее время умозрительная (теоретическая) наука может успешно су­ществовать и развиваться только в форме школы. Правда, при нынешних средствах связи контакт ученика с учителем может осуществляться и на расстоянии. В таком виде наука просуществовала до конца XVI столетия. Таковой в определенной своей части, именуемой фундаментальной наукой, она со­храняется и в наши дни, выполняя, как и прежде, исключительно позна­вательную, атехнологическую функцию. (с. 183 – 185).