1.2. Долг; и. Кант. “основоположение к метафизике нравов”

Специфика морали связана с абсолютностью (безусловностью, катего­ричностью) ее требований, хотя, разумеется, она и не исчерпывается этим. Любое тре­бование (даже, например, такое случайное, как пифагорейская норма “не есть бобо­вых” или практикуемый иудеями и мусульманами запрет на употребление в пищу сви­нины), став абсолютным, приобретает нравственный характер. Мораль в своей абсо­лютности автономна: рассмотренная в онтологическом аспекте, она содержит в себе свои основания, рассмотренная в прикладном аспекте, она содержит в себе свою необ­ходимость. В данном случае мы говорим о собственной логике морального сознания, воплощенной в моральных оценках и предписаниях, – моральные оценки строятся та­ким образом, как если бы они ни от чего не зависели, а, напротив, все остальное зависе­ло от них.

Моральные предписания имеют такой вид, как если бы они были всесиль­ными и обнаруживали свою действенность, несмотря ни на что. Абсолютность морали, рассмотренная в прикладном аспекте, как основа мотивации получает обобщение в по­нятии долга.

Долг есть моральная необходимость действия. Его можно назвать специфически моральным мотивом. Это – моральная необходимость действия, рассмотренная в каче­стве его достаточного мотива. Действовать морально – значит действовать по долгу. Совершить нечто по долгу – значит совершить это потому, что так предписывает мо­раль.

Первичной ситуацией, из которой исторически вырастает этическое сознание дол­га и которая до настоящего времени остается его зримым эмпирическим коррелятом, является связь заимодавца и должника. Эта исключительно важная для хозяйственной жизни и практики обмена деятельностями в целом связь возможна в качестве устойчи­вого общественного отношения только в том случае, если безусловно гарантируется возвращение долга в оговоренное время и в оговоренных размерах. Законодательные опыты и публичные дискуссии по данному вопросу составляли и составляют важную доминанту общественных нравов. Острота данной проблемы в значительной мере обу­словила в свое время переход от этики закона, справедливости к этике любви, мило­сердия, о чем, в частности, свидетельствует известная притча Иисуса Христа о царе, простившем десять тысяч талантов, и рабе, не пожелавшем простить сто динариев (Мф. 20, 23–35). Соотнесенность долга как моральной обязанности и долга как того, что взя­то взаймы, замечательным образом зафиксирована в языке – и в том и в другом случае мы пользуемся одним и тем же словом и выражением (“я должен... помочь другу”; “я должен... соседу сто рублей”).

Возвращение того, что взято взаймы (в долг), чаще всего денег, – особый случай. Он является исходным, типовым. Наряду с этим в повседневном опыте и общеупотребительной лексике долгом именуются разнообразные обязанности, вытекающие из совмест­ной жизни людей, включая профессиональную деятельность, и предписываемые пра­вом, обы­чаем, традицией, служебными уставами и т.п. (воинский долг, долг врача, долг отца, долг соотечественника и т.п.). Моральный долг отличается от прочих обязанно­стей тем, что он претендует на безусловность. Но благодаря этому он и связан с ними. Через понятие долга той или иной конкретной обязанности придается безусловный характер, и она под­нимается на высоту нравственной обязанности. Идея долга является одной из несущих конструкций морали как взаимности отношений людей.

Долг есть определенная схема деятельности, поведенческий канон. В этом качест­ве он предполагает постулат свободы воли или свободной причинности. Его даже можно определить как такое состояние свободной воли, когда последняя, с одной сто­роны, безраздельно подчиняет себя нравственному закону, выступает как добрая воля, а с другой стороны, решительно противостоит всем внешним воздействиям, склонно­стям и интересам. Для понимания долга существенное значение имеют оба аспекта – и отношение к нравственному закону, и отношение к склонностям, интересам.

Долгом в моральном смысле слова нельзя считать любое подчинение воли прин­ципу, даже если оно имеет безусловный вид, как, например, в случаях воинской или вассальной зависимости. Существенными здесь являются вопросы о том, кто учрежда­ет принцип воли (от кого он исходит) и поддается ли этот принцип разумному обосно­ванию. Долг становится этическим тогда, когда действующая воля является законодательствующей, сама учреждает свой принцип и делает это только по той причине, что данный прин­цип есть принцип нравственности. Моральный долг – волевое состояние свободного и разумного существа. Он ограничивает деятельность пространством, в рамках которого эта деятельность только и приобретает характер нравственно ответственной деятельности. В этом смысле моральный долг прямо связан с идеей личности. Он принципиально отличается от внешне схожей схемы деятельности, которая состоит в следовании правилу (стандарту, закону) и чаще всего является следованием чужой воле.

В долге нравственный мотив противостоит всем прочим мотивам, которые порож­даются страстями, интересами индивида, обстоятельствами его жизни. Он представляет собой внутреннюю непоколебимость личности перед лицом всевозможных жизнен­ных испытаний, которая по традиции именуется стоической – по имени философской школы, впервые описавшей и обосновавшей такое понимание долга. Однако долг нельзя отождествлять вообще с внутренней стойкостью, выдержкой, силой воли. По­следние могут быть даже подчинены безнравственным целям (хладнокровие злодея). Как отличить одно от другого?

Всякая деятельность, поскольку она является целесообразной, предполагает в че­ловеке способность к самоограничению. Путь к цели протекает через действия, сопря­женные с трудностями, страданиями, жертвами. Иногда этот путь бывает очень долгим, а страдания – очень большими. Ограничения, которые индивид налагает сам на себя ради достижения какой-либо цели, существенно отличаются от самоограничений долга. Ограничения во имя какой-либо цели воспринимаются именно как ограничения (неприятности, жертвы, страдания), индивид идет на них по той причине, что надеется окупить выгодами, которые он получит по достижении цели. Самоограничения, обу­словленные долгом, не воспринимаются как жертвы, которые подлежат компенсации. Долг сопровождается особым эмоциональным состоянием души и выступает как спе­цифическое чувство уважения, характеризующее отношение к нравственности и нрав­ственным поступкам. В силу этого действия по долгу предстают как самоценные. Че­ловек идет на них не ради будущих благ, а потому что они сами по себе есть нечто вдохновляющее, по-своему приятное. В случае морального долга самоограничения воспринимаются не столько как потери жертвы, сколько как приобретения – они явля­ются потерями в физическом, материальном смысле, но приобретениями в моральном, духовном смысле.

Долг как воплощенная претензия на абсолютность, безусловную категоричность собственных требований – столь очевидная особенность морали, что она не может не получить отражение в этике даже в тех случаях, когда последняя строится на опытной основе (как, например, этика Аристотеля) или даже оспаривает саму эту претензию (как, например, скептическая этика). В этике Аристотеля, как мы видели, существен­ную роль играет идея высшего блага – предел, безусловное ценностное основание че­ловеческой деятельности. Это значит, что о морали (добродетельности, совершенстве) человека можно говорить только в свете безусловности, абсолютности его стремления к счастью. Далее рассмотрение отдельных моральных добродетелей Аристотель дово­дит до такой точки, когда они замыкаются на самих себя и о мужестве или справедли­вости нельзя сказать ничего более того, что они представляют собой способ действия мужественного или справедливого человека. Скептическая этика выступает против догматических моральных учений и приходит к выводу о необходимости воздержания от каких-либо определенных моральных утверждений; однако само это воздержание, несмотря на многочисленные оговорки осторожных скептиков, выступает как безус­ловная установка их этической программы.

О долге (deon) говорил Демокрит. Категориальный статус это понятие обрело в этике стоиков, которые обозначали его термином “to kathakon”, понимая под ним над­лежащее, подобающее. Оно (главным образом благодаря Цицерону, в частности, его трактату “Об обязанностях”) вошло также в христианскую этику, где по преимуществу обозначалось термином “officium”. В немецком Просвещении долг (obli­gatio) рассмат­ривается в качестве основной моральной категории. Эту линию продолжили Кант и Фихте. Проблема абсолютности морали в ее прикладном аспекте, которую не могла обойти ни одна этическая система, становится предметом всестороннего и акцентиро­ванного анализа в моральной философии Канта. Кант поднял понятие долга до пре­дельной теоретической и нормативной высоты, связав с ним специфику морали. Его этику можно назвать этикой долга.

У Канта много этических сочинений. Самыми важными из них являются следую­щие три: “Основоположение к метафизике нравов” (1785), “Критика практического ра­зума” (1787), “Метафизика нравов” (1797). “Основоположение к метафизике нравов”¹ – первое сочинение Канта, специально посвященное моральным проблемам. В нем Кант сформулировал и обосновал основное открытие своей этики: “Все понимали, что человек своим долгом связан с законом, но не догадывались, что он подчинен только сво­ему собственному и тем не менее всеобщему законодательству и что он обязан посту­пать, лишь сообразуясь со своей собственной волей, устанавливающей, однако, всеобщие законы”².

“Основоположение к метафизике нравов” состоит из введения (предисловия) и трех разделов. Во введении формулируется идея метафизики нравов, проводится раз­граничение между чистой моральной философией и эмпирической этикой, определяет­ся задача произведения, состоящая в том, чтобы найти и обосновать высший принцип морали. В первом разделе – “Переход от обыденного нравственного познания из разума к философскому” – анализируется повседневное (обычное, несистематическое) представление о морали, своего рода интуиция, которая интерпретируется как идея доброй воли и долга. Показано, что ценность морального поступка состоит в чистом сознании ценности и связана с представлением о законе. Формулируется идея об общей законо­сообразности поступков вообще, реализующаяся в требовании “поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во всеобщий закон” (238). Обосновано, почему обыденный человеческий разум необходимо требует выхода в сферу практической философии. Во втором разделе – “Переход от популярной нравст­венной философии к метафизике нравственности” – систематически анализируется ис­точник и подлинное назначение принципа моральности. Здесь проводится разграниче­ние категорического и гипотетического императивов, даются три основные формулы категорического императива, являющегося нравственным законом применительно к несовершенной человеческой воле. Нравственность в своем идеальном воплощении раскрывается как царство целей и интерпретируется как автономия воли. Третий раз­дел – “Переход от метафизики нравственности к критике чистого практического разу­ма” – имеет своим содержанием положительное понятие свободы, призванное обосно­вать принцип автономии воли. Мир свободы отождествляется с миром вещей в себе. Человеку, поскольку он одновременно принадлежит обоим мирам – и ноуменальному миру вещей в себе, и феноменальному миру явлений, – моральный закон дан как члену умопостигаемого мира. Но как чистый разум становится практическим, как тем самым возможна безусловная необходимость морального императива – это, по Канту, остается для человека непостижимым.