19. Наркотики, психотропные вещества и лекарственная зависимость Диэтиламид лизергиновой кислоты (лсд-25)

Для многих молодых людей прием ЛСД (называемого на молодежном сленге кислотой) стал привычным элементом образа жизни. Эффекты ЛСД кажутся такими глубокими и одновременно мистическими, что препарат превратился в предмет своеобразного культа, некоего Weltanschauung (Мировоззрение (нем.)). Привычные потребители ЛСД называют его прием «большим путешествием во внутренний космос». Другие называют его «броском в реальность».

Полагаю, что прием ЛСД и в самом деле является рывком в реальность в том смысле, что он имитирует интенсивное реальное чувство. Но с этим реальным чувством невротик делает то же, что и с любой реальностью — превращает ее в нечто символическое.

Нет сомнений в том, что ЛСД обостряет чувства, это подтверждают и данные клинических наблюдений. В недавно проведенных опытах ЛСД ввели группе обезьян, после чего было произведено патолого-анатомическое исследование. Наибольшая концентрация ЛСД была выявлена в тех участках головного мозга, которые отвечает за чувства.

Проблема с ЛСД заключается в том, что это соединение искусственно открывает индивиду больший объем реальности, чем может перенести пораженная неврозом личность, что приводит к возникновению кошмарного сновидения наяву — психоза. У системы психологической зашиты есть совершенно четко очерченная задача — беречь целостность организма. ЛСД разрушает систему защиты с трагическим результатом — люди, принявшие ЛСД, заполняют отделения острых психозов психиатрических больниц. Как правило, после того, как ЛСД выводится из организма, системы психологической защиты восстанавливаются. Но в некоторых случаях, особенно, если защита была изначально ослаблена, она может и не восстановиться.

Сила психологической защиты и величина принятой дозы ЛСД определяют, как человек на него отреагирует. Может быть (и такое действительно происходит), что психологическая защита настолько сильна, что индивид вообще никак не реагирует на ЛСД. При искусственном устранении ослабленного защитного вала, за которым прячется первичная боль, может произойти подавляющая пациента психическая стимуляция.

Одна из причин, по которой ЛСД часто называют средством, расширяющим сознание (психоделическим средством, психоделиком), заключается в символическом полете. Обострение и стимуляция чувств приводит к символическому формированию массы идей и представлений, что ошибочно принимают за расширение сознания. Мы должны при этом понять, что такое расширение есть элемент психологической защиты. Охваченный маниакальным психозом человек с безумной скачкой идей являет собой великолепный образчик расширения сознания, которое равнозначно бегству от чувства. Маниакальные пациенты, которых мне приходилось наблюдать, пациенты, зачастую обладавшие превосходным интеллектом, исписывали пачки бумаги за время психоза. Один больной написал, можно сказать, целую книгу за три или четыре недели.

Невроз отличается от психоза степенью и сложностью символизации. При неврозе больной сохраняет достаточную связь с реальностью. При психозе эта связь может утрачиваться; человек полностью погружается в царство символов и теряет способность отличать символы (голоса на стене) от реальности. Если разрушение психики заходит достаточно далеко, то пациент может потерять всякое представление о том, кто он, где он и какой идет год.

Представляется, что опыт применения ЛСД подтверждает одну из ключевых гипотез первичной теории: невроз начинается для того, чтобы уберечь нас от реальности наших чувств, и если эти чувства полностью ощущаются и переживаются в детстве, то это может привести к безумию. Стимуляция всех старых первичных чувств — внезапно, сразу и неестественным путем, с помощью лекарства, может создать предпосылки для возникновения точно такого же безумия.

На ранней стадии изучения ЛСД это средство было названо психотомиметическим (то есть, лекарством, действие которого воспроизводит симптоматику психоза). Это средство использовали для изучения природы психозов. Поначалу эти опыты не вызывали особого беспокойства, ибо считали, что психоз вызывается самим ЛСД — когда лекарство отменяли и оно выводилось из организма, психоз проходил. Но в некоторых случаях психоз оставался. Когда количество таких случаев стало нарастать, энтузиазм относительно применения ЛСД несколько убавился. Кончилось тем, что применение ЛСД в исследовательских целях было законодательно запрещено; запрещено и всякое другое его применение.

Я считаю, что ЛСД не только имитирует психоз, но и производит самое настоящее, пусть даже и преходящее, безумие. Более того, я не думаю, что фармакологические свойства лекарства имеют что-то общее с вызываемой им причудливой реакцией, за исключением того, что оно стимулирует высвобождение большего по интенсивности чувства, чем может интегрировать в себя психика больного.

Несколько месяцев назад ко мне на прием пришла молодая женщина двадцати одного года, которую выписали из местного нейропсихиатрического госпиталя с диагнозом постлизергиновой шизофрении. Ее направили на лечение методом первичной психотерапии. Женщина приняла большую дозу кислоты, выкурив предварительно несколько сигарет с марихуаной. Во время кислотного путешествия она впала в паническое состояние. Когда лекарство целиком вывелось у нее из организма, она, тем не менее, ощущала, что у нее продолжаются какие-то «припадки». Иногда ей казалось, что какая-то неведомая сила приподнимает ее со стула и уносит прочь. Иногда она могла часами смотреть на электрическую лампочку, мучительно размышляя, существует ли эта лампочка в действительности.

Женщину направили в нейропсихиатрический госпиталь, провели курс лечения транквилизаторами и выписали домой. Приступы ощущения нереальности происходящего продолжались, и спустя несколько недель я приступил к ее лечению. Первым делом я погрузил ее в первичное состояние, в котором она без всяких указаний с моей стороны начала заново переживать свои кислотные галлюцинации. Она говорила: «Все вокруг пахнет дерьмом. Все стены вымазаны дерьмом. Боже мой, оно везде. Я не могу стряхнуть его с себя». (В этом месте своего монолога она попыталась отчистить с одежды воображаемую грязь, но я вынудил ее прочувствовать, что это такое.) «О! О! Я схожу с ума. Кто я? Кто я?» Я заставил ее продолжить переживание чувства: «Не двигайся! Чувствуй это!» «Ах, это я. Я — дерьмо. Я — дерьмо!» В этот момент она начала плакать, из нее полились осознанные воспоминания о том, как «дерьмово» она всегда себя чувствовала (хотя и не понимала этого). Она говорила о своей обнищавшей семье, состоявшей из спившегося отца и забитой, запуганной матери. Она рассуждала о том, каким «люмпеном» она всегда себя ощущала. Она никогда ни на что не надеялась, никогда не пыталась ничего сделать, так как всегда «чувствовала себя куском дерьма, недостойного ничьего внимания». Она покрывала свои чувства псевдоинтеллектуальным и культурным занавесом, который был безжалостно сорван кислотой. В тот момент, когда она должна была ощутить реальное чувство (Я — дерьмо) — она отключилась (от чувства) и начала галлюцинировать, видя воображаемое дерьмо на стенах. Она превратила восходящую реальность в нереальность, чтобы уцелеть и выжить.

В другом случае психоз был индуцирован не лекарством. Эта пациентка в возрасте семи лет была отправлена в интернат, потому что ее родители развелись. Отец переехал в другой город, и матери пришлось пойти на работу. Мать обещала дочери, что будет часто ее навещать, но не сдержала своего слова. Визиты матери становились раз от раза все реже, она появлялась в интернате пьяная с разными мужчинами, а потом и вообще перестала навещать дочь. Сначала мать писала письма, в которых объясняла, почему не может приехать, а потом перестала и писать. Ребенок ощутил реальность своего одиночества, девочка почувствовала, что брошена своей матерью. Девочка начала избегать общения и контактов с другими людьми — взрослыми и детьми, она изо всех сил старалась заглушить мучившее ее чувство, и изобрела воображаемую подругу, которая всегда была с ней. Время шло, подруга постепенно начала говорить с девочкой и рассказывать ей разные странные вещи. Подруга говорила, что все люди настроены против девочки и хотят изолировать ее от всех. Ребенок начал погружаться в психоз, чтобы уберечься от невыносимой реальности.

В обоих упомянутых случаях, как я думаю, именно реальность стала причиной возникновения нереальности, обе пациентки стали безумными, чтобы не стать душевно здоровыми и узнать и осознать правду. Им пришлось разорваться на куски, если можно так выразиться, чтобы защититься от понимания всей целостной правды.

Во время переживания первичной сцены, при столкновении лицом к лицу со страшной правдой, возникла альтернативная система защиты, позволяющая скрыться от реальности. Задачей этой защитной системы стала фрагментация правды и ее символизация, что позволило страдающему неврозом ребенку разыгрывать свои чувства, не осознавая их природы. Индивид начинает неосознанно лицедействовать. Но когда реальность становится подавляющей — либо в связи с каким-то потрясшим человека событием, либо в связи с приемом такого лекарства, какЛСД — идальнейшая игра становится невозможной, над сознанием личности нависает страшная тень психоза. На фоне приема ЛСД у больного нет большого простора для разыгрывания чувства обычным путем. Человек, находящийся под воздействием ЛСД не может погрузиться, например, в писательство: чувства слишком сильны и непосредственны. Они должны быть символизированы либо ментально (причудливые идеи или галлюцинации и наваждения), либо физически (от неспособности пошевелить рукой до полной потери координации движений). В случаях нарушения координации движений, когда у человека изменяется и становится невообразимо причудливой и уродливой, например, походка, мы говорим о «двигательном» проявлении психоза. В действительности это то же расщепление или диссоциация, которую мы наблюдаем и при ментальном психозе.

Это расщепление превосходно описала одна пациентка, страдавшая психозом: «Это было ужасное ощущение — почувствовать ставшее моим чужое тело. Я видела, как принадлежавшее мне в далеком детстве «я» маленькой девочки пытается понять, как ей двигать руками и ногами. Мое тело всегда двигалось независимо от меня, было такое впечатление, что оно не имеет ко мне ровным счетом никакого отношения. Возможно ли, что причина, по которой шизофреники так часто одержимы своим телом, заключается в таком ощущении его, как чего-то абсолютно чужеродного? Думаю, что со временем тело должно полностью отделиться от сознания, чтобы отдалиться и от первичной боли. Таинственное извращение смысла того, что происходит вокруг, как я полагаю, заключается в автоматическом процессе отделения тела от чувства».

Еще один пример двигательного проявления психоза можно проиллюстрировать случаем одного пациента, который за один год до начала первичной терапии принимал ЛСД десять раз. Каждый раз во время своих галлюцинаций он ощущал какое-то жужжание во рту. Когда я погрузил его в первичное состояние, жужжание возникло снова и больной принялся сосать большой палец. Жужжание, тем не менее, продолжалось до тех пор, пока больной не понял, что он хочет сосать вовсе не свой большой палец, а материнскую грудь. Как только он полностью ощутил и пережил это чувство, жужжание тотчас прекратилось.

В раннем детстве этого человека внезапно отлучили от груди, так как истек срок кормления грудью, который мать вычитала в какой-то книжке, посвященной воспитанию грудных детей. Хотя этот человек выкуривал в день две пачки сигарет и сладострастно сосал сигареты, он с трудом поверил в то, что до сих пор жаждет сосать молоко матери. Но он помнил, что в то далекое время у него во рту что-то было. Он так хорошо спрятал сам от себя свои чувства, что приблизился к его переживанию, только приняв такое сильнейшее психотропное средство как ЛСД; но даже и в этом случае чувство оказалось неполным. Но моя точка зрения ясна — символизация призвана защитить организм от восприятия чрезмерной боли.

Двадцать пациентов из числа проходивших первичную терапию, принимали ЛСД до начала лечения. В то время, когда методика проведения первичной терапии была еще не до конца разработана, несколько пациентов принимали ЛСД во время курса лечения, правда, без моего ведома. Позже эти пациенты рассказывали, что хотели с помощью ЛСД ускорить выздоровление. (Как я уже писал выше, в настоящее время мы не только запрещаем прием каких бы то ни было психотропных медикаментов во время лечения, но и выдаем больным письменные инструкции, чтобы убедиться в том, что не будет рецидива приема ЛСД, что иногда случалось прежде, когда правила были не такими строгими.) Тем не менее, опыт приема ЛСД теми семью пациентами, которые принимали лекарство во время курса лечения, оказался весьма ценным в том смысле, что многое дал для понимания природы психологической реакции на ЛСД. Эти пациенты, принявшие ЛСД во время первичной терапии, пациенты, страдавшие от старой боли, оказались, в буквальном смысле слова, разбомблены своими истинными чувствами и немедленно связали их с реальностью, то есть, с их происхождением. Эти чувства не были символизированы, они просто возникали и ощущались в последовательном порядке. В некоторых случаях ощущение боли в стиле образования свободных ассоциаций продолжалось два—три часа кряду.

Двое пациентов принимали ЛСД после третьего и четвертого месяца курса первичной терапии. В первом случае у больного появились галлюцинации, в которых он видел на обшивке стен людей, которые делали друг с другом какие-то странные вещи. Больной очень заинтересовался драмой, разыгрывавшейся на стенах, и вдруг его буквально осенило: «Я сам всю жизнь устраивал для себя шоу вне себя, чтобы не чувствовать, что происходит у меня внутри. Это интермедии в действительности отражали многие мои чувства, в особенности, гнев. Думаю, что я пытался убедить себя в том, что все эти драки и ссоры происходят где-то вне меня и не имеют ко мне никакого отношения». Потом он добавил: «Как только я понял, что это мои собственные чувства, то пошел дальше и ощутил их. После этого показ интермедий на стене прекратился». Однако до начала первичной терапии, этот пациент, вероятно остался бы при своих галлюцинациях, возможно, он смотрел бы их часами и неделями, до тех пор, пока лекарство не вывелось бы из его организма полностью. В любом случае символизм оказался кратковременным и преходящим и привел к ощущению истинного чувства, так как была ослаблена система защиты, поддерживавшая процессы расщепления и диссоциации сознания.

Второй пациент принял ЛСД на четвертом месяце курса первичной терапии. Его наваждение заключалось в том, что ему казалось, что окружавшие его люди слишком сильно на него давят, что в помещении нет никого, кто относился к нему по-доброму, и что все хотят, чтобы он — по той или причине — страдал. Он сказал, что у него отекли и заболели руки, а потом он ощутил чувство: «Будь со мной ласковым, папа». Отек и болезненность в руках прошли вместе с подозрением в том, что все окружающие составили заговор с целью проявлять к нему жестокость. Очень сомнительно, что он смог бы установить такую связь, если бы у него оставалось много боли, блокировавшей чувство.

Большая часть из этих семи пациентов, которые принимали ЛСД после нескольких месяцев прохождения первичной психотерапии, принимали препарат и раньше, и нет ничего удивительного в том, что они единодушно описывали свои прежние галлюцинации как чисто символические. У одного из больных в его галлюцинаторных видениях отнимались руки, другая больная часами каталась по полу от страшных судорог в животе. Третий больной видел червей, выползавших из его носа и стоп, а также замечал, что кто-то другой видит его скелет, когда он смотрелся на себя в зеркало. Позже, оглядываясь на свои ощущения, они искренне удивлялись тому, насколько автоматически их организм превращал в символы истинную первичную боль. В каждом случае символ обозначал какое-то специфическое неощущаемое чувство. Человек, видевший в галлюцинациях червей, создавал, тем самым, проекцию своих подлинных ощущений — он чувствовал себя грязным, скользким и безобразным, а в первичных состояниях он пережил эти чувства в контексте обстоятельств их породивших. Человек, которому мерещились парализованные руки, позже ощутил свою полную беспомощность, а также прочувствовал причины, вызывавшие это чувство. Женщина со схваткообразными болями в животе (это была чисто символическая боль) ощущала под действием ЛСД родовые муки. Но даже это чувство, испытанное ею под действием препарата, не положило конец судорогам. Подозреваю, что эти боли не могли прекратиться до тех пор, пока они не будут восприняты и прочувствованы именно как первичная боль.

Эти больные, которые были уже близки к окончанию терапии, не испытали сильного аффекта от приема ЛСД. Они сообщали только о незначительных изменениях в ощущениях и восприятиях. У них не было ни наваждений, ни галлюцинаций, не было ощущения утраты собственного «я», то есть, деперсонализации. Их путешествия не были ни мистическими, ни прекрасными — у пациентов возникали только реальные чувства. Это очень значимые данные, так как они доказывают правильность первичной гипотезы, касающейся связи душевных болезней и первичной боли. В отсутствие выраженной первичной боли под влиянием интенсивной стимуляции (стресса) не возникает ни душевных расстройств, ни психозов.

Мои наблюдения указывают на то, что ЛСД не является галлюциногеном для психически здоровых людей. Не является этот препарат и психотомиметиком: в этом плане он поражает только людей, страдающих от первичной боли.

Тем не менее, ЛСД не способен установить прочные реальные связи. При излечении невроза в счет могут идти только стойкие положительные изменения. Есть много причин тому, что прочные связи не могут устанавливаться под действием ЛСД: главная причина заключается в том, что такие связи могут устанавливаться только после переживания первичной боли. Находясь под действием ЛСД, человек может испытывать чувство, но уже через несколько минут он уже не уверен, испытывал ли он вообще какие-нибудь чувства. Препарат толкает их от переживания одного летучего чувства к переживанию другого, ни одно отдельное чувство не может в такой ситуации прочно удержаться в сознании. Полное сознание и состояние совершенного бодрствования абсолютно необходимо для полноценного переживания чувства; в противном случае возникает масса различных ощущений, которые люди ошибочно принимают за чувства. Один пациент так описал свои впечатления: «Первичные состояния надежнее, чем ЛСД. Когда ощущаешь чувство во время первичного состояния, оно длится час, и потом ты можешь прицепить его к событиям твоей жизни, начинаешь понимать, почему ты делал то-то и то-то, почему ты именно так поступил со своим другом и так далее. Когда я принимал ЛСД, то меня несло от одного ощущения к другому, так что я не мог как следует сосредоточиться ни на одном из них. Лекарство порождало враз столько импульсов, что чувства наскакивали друг на друга и тащили меня вдоль бесконечной своей цепи так быстро, что мне порой казалось, что я схожу с ума». Другими словами можно сказать, что лекарство затуманивает сознание; даже такой препарат, как ЛСД, который, как многие считают расширяет сознание и повышает его уровень, все же вызывает у больных заторможенность. По этому поводу другой больной, принимавший ЛСД, заметил: «Даже хотя я знал, что под ЛСД ощущаю какое-то чувство, я мог бы спустя минуту обратиться к другу и спросить: «Я действительно что-то сказал, или мне это только примерещилось?» Другими словами, этот пациент не был уверен, что было реальным, а что — нет, хотя то, что он говорил и чувствовал в моменты галлюцинаций, могло быть для него весьма реальным. Препарат ЛСД ослабляет полное воздействие реальности на больного.

Ни один из больных, принимавших ЛСД до начала первичной психотерапии, никогда не испытывал основных первичных чувств, находясь под воздействием препарата, например, под его воздействием никто из больных никогда не ощущал чувства страшного одиночества, какое он ощутил в первичном состоянии, одиночества, связанного с оставлением без присмотра в кроватке. Слишком много психических событий происходит под действием ЛСД, поэтому человек не успевает шаг за шагом, постепенно добраться до ранних болезненных воспоминаний, и даже под влиянием ЛСД реальная, причиняющая душевную травму, первичная боль, всегда предстает в символическом виде.

Короче говоря, ЛСД не в состоянии дать возможность запуска специфического декодирующего процесса, в ходе которого определенные чувства увязываются с конкретными воспоминаниями, а затем разрешаются. Человек, ощущавший жужжание во рту, десять раз испытывал это чувство во время своих галлюцинаторных путешествий, но так и не почувствовал их реального значения. Для формирования нужных связей потребовался переход в первичное состояние.

Я не хочу этим сказать, что ЛСД не производит множества внутренних озарений и знаний, недоступных и недостижимых в нормальном состоянии. Но эти озарения фрагментарны и имеют место только в рамках структуры невроза. Думают, что жуткая физическая боль, которую испытывают многие люди на фоне галлюцинаторных путешествий под действием ЛСД, и озарения, которые приходят к тем же людям во время повторных галлюцинаций, никогда не образуют какую бы то ни было причинно-следственную связь. Первичная боль — это то среднее звено, которое разобщает физическую боль и ментальные галлюцинации.

Мое утверждение о том, что ЛСД может не оказывать пси-хотомиметического воздействия на душевно здоровых людей, требует некоторого пояснения. Я полагаю, что если человеку дать достаточно большую дозу ЛСД, то у такого человека может возникнуть в головном мозге такое обилие импульсов, что на какое-то время может развиться полная дезориентация и преходящая картина настоящего психоза. Но разница заключается в том, что у здорового человека психоз проходит после окончания действия препарата, а у невротика он может оказаться стойким. Невозможно преувеличить опасность ЛСД для невротика. Всего одно путешествие с галлюцинациями, даже если оно не приведет к психозу, может настолько поколебать систему психологической защиты, что позже для пациента может оказаться губительной такая ситуация, которая в обычных условиях не представляла для него раньше никакой опасности.

В ряде случаев под воздействием ЛСД происходят галлюцинации, связанные с тяжелым наркотическим бредом, «шубой» — этот бред обусловлен галлюцинациями, вызывающими страх и/или депрессию. Человек может быть раздавлен страхом перед чудовищами, он может видеть и ощущать ползающих по нему пауков. Бред можно прекратить введением таких нейролептиков как хлорпромазин (В оригинале написано транквилизаторы, но аминазин — хлорпромазин — не является, строго говоря, транквилизатором. — Примеч. пер.). Большие дозы транквилизаторов в психиатрических больницах применяют также для купирования галлюцинаций и иллюзий. Я полагаю, что в этих ситуациях транквилизаторы притупляют и глубже прячут первичную боль, уменьшая, таким образом, потребность в символизации. Транквилизаторы уменьшают возбуждение больного и дают ему шанс оправиться и придти в себя. То есть, в действительности, транквилизаторы позволяют пациенту заново прикрыть свою боль и усугубить невроз. Из всех состояний, при прочих равных условиях, именно наркотический бред с галлюцинациями больше других способствует приближению к поверхности сознания первичной боли.

Возможно, что галлюцинаторное путешествие под воздействием первого в жизни приема ЛСД не приведет к «шубу», так как системы защиты в это время еще не повреждены и хорошо работают. Но после нескольких таких путешествий, защитные системы заметно расшатываются, и вот здесь у невротика могут начаться неприятности, ибо когда есть боль, то путешествие в мир галлюцинаций может оказаться болезненным и весьма мучительным. Нет ничего удивительного, что после «шуба», вызванного приемом кислоты, пациенты, как правило, прекращают ее дальнейший прием; но при этом именно такой больной оказывается очень близко к тому, чтобы стать реальной личностью. Пациент прекращает прием ЛСД перед тем, как это происходит, вероятно, из-за того, что чувствует, что реальность и нереальность — это своего рода упаковка, чем ближе подбирается реальность, тем дальше от нее надо держаться. Больные, заканчивающие курс первичной терапии, часто буквально сходят с ума, когда готовы содрать с себя последние слои психологической защиты от тотального ощущения полного одиночества и безнадежности, которые всю жизнь гнездились в глубинах их психики. Вероятно, не случайно, что результаты лечения у людей, испытавших тягостные галлюцинации после приема кислоты, оказываются весьма хорошими.

Меня очень беспокоят пациенты, у которых кислотные галлюцинации при повторных приемах ЛСД неизменно оказываются приятными. Это означает, что расщепление сознания зашло настолько далеко, что даже очень сильные психотропные средства не могут на него воздействовать. Человек, в котором первичная боль и чувства запрятаны очень глубоко, будет раз за разом принимать ЛСД или курить марихуану (или делать и то и другое одновременно), подсознательно питаемый скрытой надеждой почувствовать то, что сулят эти препараты. Однако каждый раз он совершает под влиянием психотропных средств типично невротические путешествия, обнаруживая себя то в райском саду, то в зеленом лесу, то в ацтекском дворце. Содержание символических галлюцинаций, в принципе, несущественно, за исключением того, что оно может косвенно указывать на лежащую в основе невроза первичную боль. Надо лишь хорошенько запомнить, что приятное галлюцинаторное путешествие для невротика по необходимости должно быть нереальным, поскольку стимуляция чувств невротика под действием психотропных препаратов есть стимуляция боли. Человек, совершающий приятное или мистическое галлюцинаторное путешествие под влиянием ЛСД делает, по сути то же самое, что и пышущий ложным счастьем, пузырящийся неистовым напряжением невротик, не принимающий никаких лекарственных средств: он рисует приятные воображаемые картины, чтобы спрятаться от того, что происходит в его теле и в закоулках сознания.

Героин

ЛСД — одно из немногих средств, стимулирующих способность к чувству. Гораздо больше средств, которые глушат и умерщвляют ее. Одним из самых эффективных убийц такого рода является героин. Героин начинают использовать, когда невроз перестает подавлять боль. Невроз — это внутренний наркотик больного, не пристрастившегося к настоящим наркотикам.

Героиновый наркоман — это человек с изрядно истрепанными системами психологической защиты, которые уже не в состоянии снимать сильное внутреннее напряжение. Больной вынужден прибегнуть к более мощному средству — к игле. По моему опыту героиновых наркоманов можно разделить на две категории. По большей части такие наркоманы сонливы и безжизненны, они совершенно уничтожены мучающим их напряжением. Им приходится заглушать крик каждого квадратного дюйма своего организма, чтобы усмирить рвущуюся наружу первичную боль. Представители другой категории — маниакальны. Это гиперактивные люди, которые постоянно куда-то бегут. Представители обоих типов просто находят разные способы подавить невыносимую чудовищную боль. И тем, и другим приходится использовать наркотик, когда защитные системы теряют способность отводить и выпускать накопившееся напряжение. Некоторые невротики начинают лучше себя чувствовать, куря марихуану, но марихуана — слишком мягкое средство, чтобы подавлять боль у зависимых от героина наркоманов. Бывает, что героиновый наркоман начинает с курения марихуаны, но постепенно переходит к более сильным средствам, когда марихуана перестает справляться болью. Другие пациенты, у которых защитные системы не изношены, могут находить марихуану вполне подходящим средством. Во всяком случае, не марихуана приводит к героиновой наркомании; к ней приводит первичная боль.

Но сама по себе боль не может вызвать наркотической зависимости. Определенную роль играет культурная среда, в которой живет данный человек. Если подавленная личность проживает в Гарлеме, неподалеку от джазовой сцены, где употребление наркотиков считается едва ли не нормой, то такой человек может легко стать и героиновым наркоманом. Но человек, выросший на ферме в штате Монтана, скорее всего, для снятия напряжения прибегнет к алкоголю и станет непременным участником всех кабацких драк. Внутренняя динамика состояния и в том и в другом случае одинакова; разным бывает выход, который находит напряжение.

Высокий уровень напряжения, характерный для наркомана, обычно заставляет его постоянно двигаться, перескакивать с одного предмета на другой; он не в состоянии надолго заняться чем-то одним, и поэтому редко достигает успеха. Череда неудач лишь усиливает тягу к наркотикам, усугубляя невротическое расстройство. Одна из причин того, что рутинная психотерапия часто оказывается неэффективной в лечении наркотической зависимости, заключается в том, что наркоман не в состоянии усидеть на месте столько времени, сколько требуется для осуществления медленных обстоятельных инсайтов.

Как мы знаем, наркоманы, в своем большинстве, не слишком сильно интересуются сексом. Нетрудно найти этому объяснение. Люди, которые испытывают боль -- неважно, физическую или душевную — редко сильно интересуются сексом. «Болеутоляющие» средства, как их называют у нас «убийцы боли», подавляют чувства, тем самым усугубляя асексуальность. Способность чувствовать боль означает способность вообще испытывать чувства. Убить боль — значит, убить и все остальные чувства — сексуальное чувство становится одной из первых жертв.

Зависимость между пристрастием к наркотикам и скрытой гомосексуальностью можно заметить при посещении любой наркологической больницы; особенно это касается женской наркомании. Многие женщины-наркоманки гомосексуальны или отмечают в анамнезе подавленные гомосексуальные наклонности. Одна из женщин описывала это так: «Мне никогда по-настоящему не хотелось мужчины, но я занималась с ними сексом, чтобы не прослыть «чудачкой». Теперь я знаю, что в действительности мне была нужна мать, и я хотела именно ее. Чем больше я занималась сексом с мужчинами, тем более беспокойной и возбужденной становилась. Для того, чтобы погасить это возбуждение, вынести его, мне потребовались наркотики. Когда в тюрьме я стала участницей лесбиянских сцен, тяга к наркотикам уменьшилась».

Ранняя компульсивная сексуальность этой женщины, направленная на мужчин, была способом отрицания истинного чувства (потребности в матери). Поскольку она отрицала, одновременно, все свои чувства, ей вскоре понадобились наркотики. Когда она начала заниматься замещающей активностью, потребность в наркотиках стала меньше. Когда ее поместили в тюрьму и лишили наркотиков, и ей стало нечем подавлять свои чувства, она стала откровенной лесбиянкой .проявив скрытую до этого времени гомосексуальность. После того, как она почувствовала и осознала потребность в материнской любви во время сеансов первичной терапии, у нее исчезла тяга как к наркотикам, так и с гомосексуальным связям с другими женщинами.

Те, кто нуждается в таких стимуляторах как амфетамин и те, кто нуждается в «гасителях» (наркотиках, барбитуратах), в принципе отличаются друг от друга лишь направленностью напряжения. Те, у кого напряжение погребено глубоко в пластах психики, нуждаются в средстве вскрыть оболочку и выпустить напряжение наружу, а те, у кого эти покровы сорваны, у кого напряжение опасно приблизилось к поверхности, должны чем-то заглушить и подавить его. Временами один и тот же человек может пользоваться психотропными средствами обоих типов чередующимися циклами; когда напряжение рвется наружу, он применяет подавляющие его средства; по мере того, как подавление становится чрезмерным, усиливается потребность в психостимуляторах. Так поддерживается этот бесконечный порочный круг.

Ниже я привожу отрывок из письма героинового наркомана, которое он отправил мне незадолго до начала первичной терапии:

Когда я читаю слово «болеутоляющее средство» — «убийца боли» — применительно к героину, то вспоминаю, как мне бесчисленное множество раз повторяли, что героин — это путь к смерти... медленное самоубийство. Но только недавно я почувствовал, что в этом словосочетании — убийца боли — главным и смысловым в приложении к героину является слово «убийца». Я видел многих наркоманов — утративших все — надежду, работу, интересы, семью — наркоманов, которые в дремоте клюют носом, не сознавая, что находятся на грани жизни и смерти; что же касается меня, то я всегда чувствовал, что для меня принимать зелье — это все равно, что заниматься врачебной практикой, не имея лицензии. Все чего я хотел — это отсечь от себя наполненное невероятной тревогой существование, кратчайшим путем достичь совершенного состояния безболезненного комфорта. Это был способ нюхнуть зелья, чтобы исполнить нужный номер, чтобы удержаться, сосредоточиться и сделать то, что я должен сделать.

Единственное, чего я хотел — это пройти по жизни, не страдая от всей той боли, которую люди переживали задолго до моего рождения. Я лгал всю жизнь, чтобы избежать наказания и страдания. Я жульничал все время, пока учился в школе, прогуливал уроки, никогда не постигая настоящей реальности. Единственное, чего я достиг в детстве — я стал волшебником, и с тех пор я всегда искал в своей жизни только волшебства. С самого раннего детства я стал непревзойденным мастером полуправды. Это было очень легко, так как в моей семье никто и никогда не интересовался, что творится вокруг них.

Когда я учился на первом курсе колледжа, то схватывал материал на лету. Я переходил с курса на курс без всяких усилий. Я часто нес всякую чушь, блефовал, лишь бы удержаться на плаву. Я вышел из школы и занялся бизнесом. У меня было много идей, но мало знаний. Я занял кучу денег, и нет нужды говорить, что вскоре мое дело лопнуло. Я устроился на работу, но очень быстро был уволен. Потом все начало стремительно рассыпаться, и я понял, что мне не удастся больше жить обманом. Я пытался изменять жене, но скоро у меня закончились деньги. Потом я наткнулся на наркотик... это была снова великолепная крыша. С наркотиком мне ничего не было страшно. Мир стал прекрасен. Мне не надо было признавать поражений... я начал строить планы — один грандиознее другого. Я начал грезить о джазе в Гарлеме. Я знал о героине и знал, что он смертельно опасен, поэтому я стал его просто нюхать. Ах! Этого тоже было слишком много. Он успокаивал меня, охлаждал; ни печалей, ни страха, ни отвращения к моему образу жизни; не стало ничего. Это была стопроцентная пожизненная гарантия комфорта, приятности, покоя — вот как это можно было назвать. Г. был просто создан для меня. Я мог обходиться понюшками и не колоть его в вену первые девять месяцев. Сексуальное влечение прошло. Я спустил все остававшиеся у нас деньги, и дела пошли по-настояшему плохо. Я стал худеть и усыхать, и на какое-то время остановился, и даже устроился на работу. Надо же, говорил я себе, ты смог на целых полтора года отказаться от героина. Я был просто не седьмом небе от счастья. Я курил травку, но это было скорее баловство ради свободного общения. Дела в жизни и на работе шли великолепно. Но я лишился работы, и не был готов заняться чем-либо еще. Я решил сделаться писателем, но из этого ничего не вышло. Шли недели, в моей жизни ничего не менялось, и вот тогда-то я снова по-настоящему испугался. Однажды, в воскресенье, ко мне в гости пришел один дружок, который оказался наркоманом. У него с собой было немного зелья. Я сделал себе укол — первый за почти два года, и почувствовал себя очень хорошо. На этот раз я начал с внутривенных инъекций, надеясь, что смогу держать себя под контролем. Я переехал в Калифорнию, надеясь изменить жизнь к лучшему. Но теперь я крепко сижу на старом калифорнийском смаке, на том же героине. За последние два года я чистился не меньше тридцати раз. Я не могу теперь обходиться без героина за исключением коротких периодов времени, когда сижу на долофина и перкодане. Я обнаружил, что боль, которая мучает меня в течение первых дней отказа от героина очень похожа на боль, которая мучит меня, даже когда я чист много недель. Наркотик окутывает меня, он заставляет меня чувствовать, что я никогда не смогу обходиться без него. До последнего месяца я даже не думал, что захочу бросить колоться... Я чувствую себя так погано, я страдаю от ужасной боли, просыпаясь по утрам, и только теперь я понимаю, почему некоторые люди решаются на самоубийство. Я не хочу умирать, я хочу жить. Я хочу остановиться; мне есть для чего жить. Наркотик усмиряет мою боль, но заменяет ее своей. Наркотик есть наркотик. Есть ведь и другой образ жизни. Помогите.

Через тридцать минут после того как он написал это письмо, мой будущий пациент вышел на улицу и укололся (Интересно отметить, что некоторые наркоманы для обозначения этого состояния пользуются глаголом «окаменеть». Это указывает на то, что человек не хочет больше ничего чувствовать. Сама способность к чувству кажется наркоману невыносимой). Представляется, что знание об опасности героина и отчаянное желание остановиться совершенно бессмысленны, если человек страдает.

Лишаясь инъекций героина, человек испытывает ощущение, подобное тому, какое он чувствует, находясь в первичном состоянии. Действительно, автор письма был убежден, что переживал наркотическую абстиненцию, находясь в первичном состоянии. Он обильно потел, желудок скручивали болезненные судороги, пациента бил озноб — и он испытывал сильную первичную боль. Я уверен, что вначале симптомы, которые возникают после отмены героина, являются чисто физиологическими. Однако сами героиновые наркоманы, побывавшие в первичном состоянии, считают, что, по большей части, синдром отмены героина представляет собой первичное состояние. То, что, как кажется, придает пристрастию такую интенсивность, является первичным пулом боли. Если мы будем рассматривать героин, как средство психологической защиты, то сможем понять, как человек входит в первичное состояние, когда устраняется система защиты.

Подобно героину, первичная терапия тоже убивает боль, так как заставляет наркомана ощутить и прочувствовать первичную боль. По моему опыту, наркоманы являются более благодарными пациентами и легче поддаются лечению, нежели невротики, у которых в психике возведена сложная и изощренная система защиты, которую весьма трудно демонтировать. Лечение наркоманов протекает быстрее и более четко.

Первичная терапия у наркоманов протекает несколько по-иному, чем у невротиков, не страдающих героиновой зависимостью. На мой взгляд, это очень важная разница. В первые один — два месяца лечения за наркоманом надо внимательно следить и оберегать его от возможных неожиданностей. Другие пациенты, когда система защиты дает трещину, могут страдать от своих старых болезней — астмы или головной боли. Но если у наркомана происходит рецидив старой симптоматики, то он может обернуться подлинной катастрофой. Какие бы обещания бросить зелье ни давал наркоман, пусть даже он просто обещает, что будет сообщать о каждом случае употребления наркотика, верить ему бессмысленно. Мне приходилось запирать одного серьезно настроенного на лечение наркомана в его комнате в течение первых дней первичной терапии, так как обычные санатории не принимают нажительство людей, страдающих наркотической зависимостью. Но даже при круглосуточном наблюдении он умудрился снять с петель дверь и едва не ускользнул. Нет никого более изобретательного, чем наркоман, нуждающийся в очередной дозе.

Если нам удается провести наркомана через начальный период лечения, то за остальное время терапии можно не волноваться. Но я бы все же рекомендовал продлить надзор за проходящим лечение наркоманом до десяти — пятнадцати недель.