Терапия свободы и реальной ответственности

С этой ориентированной на текущий момент, направленной на сиюминутное состояние терапией, я не согласен по самой ее сути. Это лечение полностью игнорирует анамнез и историю жизни больного; мало того, последователи этой школы считают неважным, что за плечами каждого невротика стоит его неповторимая история, приведшая к возникновению болезни. Терапия реальности завоевала широкую популярность именно сейчас по двум причинам. Во-первых, она все упрощает, и поэтому является привлекательной для тех, кто не хочет утруждать себя исследованием глубин человеческой психики. Второе, и более важное обстоятельство обусловлено тем, что такая терапия хорошо вписывается в тенденции современной медицинской моды — в тот самый культурный дух времени, каковой и продуцирует неврозы, а именно, пропагандируя принцип действия и ответственности. Этот подход можно выразить фразой: «Давайте соберемся вместе и что-нибудь сделаем» — и неважно, насколько больной расположен это делать. Особо подчеркивается «ответственность» за содеянное. Эта ответственность всегда направлена на кого-то или на что-то, а не на себя. Терапия реальности, на мой взгляд, как раз избегает реальности — реальности больного. Она ставит пациента перед лицом мира, который не является частью мира больного и не может ею быть. Этого не может произойти до тех пор, пока человек реально не почувствует, что именно заставляет его поступать тем или иным образом.

Ниже я привожу рассказ одной пациентки, который отчетливо демонстрирует разницу между первичной терапией и терапией реальности:

«Три с половиной года назад я почувствовала, что нахожусь на грани нервного срыва, и решила пройти курс реальной психотерапии. Я читала книгу о ней и поняла, что невроз развивается, когда не удовлетворяются основные человеческие потребности. Автор утверждал, что эта потребность заключается в том, чтобы любить и быть любимым, в том, чтобы ощутить свою ценность для самих себя и других. В книге говорилось о том, что для того, чтобы этого добиться, мы должны придерживаться определенных стандартов поведения. Мы достигаем этого, если ведем себя реалистично, ответственно и честно. Эта концепция соответствовала моим взглядам и показалась мне весьма подходящей и удобной. Я подумала, что эта терапия мне поможет, так как всю свою жизнь я руководствовалась тем, что было «реалистичным, ответственным и честным». В двадцать два года я преподавала в школе английский язык, и, как говорят, была вполне социально адаптированной. Но что же случилось со мной — почему я стала буквально распадаться на куски? Мне показалось, что терапия реальности поможет вскрыть мои ошибки.

На психотерапевтических сеансах я говорила о своих невыносимых отношениях с другом и родителями, о разочаровании в жизни. Врач оказался очень внимательным, он сидел за массивным столом, разделявшим нас, в огромном кожаном кресле и беспрерывно курил сигареты. Решение моих проблем оказалось очень простым. Мне надо было найти человека, который оценил бы меня по достоинству и проявил бы обо мне заботу. В этом совете молчаливо подразумевалось, что сигнал о моей ценности я должна была получить не от себя самой, а извне.

Когда очередной сеанс подходил к концу, врач неизменно спрашивал: «Итак, какие шаги вы собираетесь предпринять, чтобы улучшить положение?» Я покорно давала казавшиеся мне правильными и честными ответы: «Я постараюсь не видеться с другом; я стану более покладистой по отношению к родителям; я стану уделять больше времени и сил работе». Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что лишь укрепляла ту социально приемлемую стену, которой я всю жизнь отгораживалась от мира, и которая, в конце концов, и сделала меня такой несчастной. Я прекрасно знала, каких ответов от меня ждут и играла в игру «больной-врач», играла честно, сохраняя на лице непроницаемое и бесстрастное выражение. Я всегда была прилежной ученицей, и терапия стала еще одним делом, которое надо было сделать на пять.

Несмотря на то, что я действительно получала хорошие оценки (одобрение психотерапевта), я все же поняла, что решить измениться намного легче, чем измениться в действительности. Я не смогла выполнить недельную задачу из списка «Новогодних решений» и прекратила посещать сеансы терапии. Два месяца спустя я вышла замуж за моего друга, а еще через шесть месяцев, разочаровавшись друг в друге, мы разошлись. Я снова оказалась в кабинете психотерапевта, так как думала, что катастрофа произошла оттого, что я не следовала его советам. На этот раз мы решили, что навсегда оставлю мужа, разведусь с ним, поменяю работу, начну жизнь сначала и найду человека, который действительно будет любить и ценить меня. Я действительно нашла новую работу, и на какое-то время отвлеклась от проблем. Однако через три недели я вернулась к мужу и стала уговаривать его пойти к психотерапевту вместе со мной (это было мое «условие» нашего воссоединения). Мы провели у врача час, в течение которого кричали друг на друга. Эта разрядка напряжения убедила врача в том, что каждому из нас следует пройти курс индивидуального лечения. Мы последовали этому совету, и вскоре в нашем доме воцарилось спокойствие — это было затишье — не то перед бурей, не то после нее.

Что же касается отчуждения от родителей, то я убедила и мать пойти со мной на прием. Это был единственный наш совместный сеанс: целый час она распространялась о том, какая я неблагодарная дочь, какой «хорошей маленькой девочкой я была» и какой отверженной и покинутой она себя чувствует. Психотерапевт посоветовал забыть прошлое и начать строить отношения заново. Хотя мои родители так и не удосужились меня понять, продолжали временами ругать меня и остались в принципе чужими, мы установили «социально приемлемый фасад» образцовых родительско-дочерних отношений. Я сказала психотерапевту, что регулярно навещаю родителей. Миссия была выполнена.

В тот момент, согласно канонам реальной терапии, мои основные потребности были целиком и полностью удовлетворены. Я убеждала себя, что меня любят и родители и муж, хотя в действительности не ощущала ничего, кроме мучительной пустоты. Меня не покидало чувство огромного несчастья. Я думала, точнее, «знала», что я представляю собой определенную ценность, так как у меня есть работа, а мой муж, который был безработным, когда мы начали курс терапии, теперь нашел хорошее место. Мы оба поступали «реалистично, ответственно и честно». Но настоящего счастья и подлинного удовлетворения не было. Мы просто закрыли котлы, в которых бушевала злоба, плотными крышками. Мы закончили сеансы терапии тем, что научились справляться с неприятностями и нормально жить и существовать.

Год спустя я вместе с мужем обратилась за помощью к специалисту по первичной терапии. Этот год запомнился мне бесконечными ссорами, горечью и отчаянием. Несколько раз я пыталась покончить с собой. Терапия реальной ответственности научила меня, как изменить поведение, но я никоим образом не освободилась от источника моих несчастий. Ясно, что лечение просто отодвинуло неизбежное столкновение моего «я» с глубоко угнездившейся болезнью. Сегодня я ощущаю мою старую боль и нахожусь на пути к выздоровлению, а не к временному облегчению.

Теперь мне окончательно ясна разница между двумя этими типами лечения. Проходя реальную терапию, я в течение часа сидения у психотерапевта предавалась интеллектуальным и словесным играм, короче, занималась всякой ерундой; теперь же мое время не ограничено ничем, я могу полностью прочувствовать мою старую боль. Чем сильнее я ее чувствую, тем меньше ее остается. Теперь я понимаю, что мне нужен не совет постороннего, мне нужно ощущение боли, только оно одно способно мне помочь. Данный другим человеком совет заставляет меня приспосабливаться к стандартам поведения, которые накладываются на меня, независимо от того, кто я и что чувствую. Это стандарт невротического общества, и, к сожалению, целью терапии реальности является подгонка внешнего поведения под социальный стандарт; короче, делай то, что «реалистично, ответственно и правильно». Таким образом, по иронии судьбы, терапия реальной ответственности поддерживала мою нереальность, так как я сама поддерживала процесс сохранения нереальности. Напротив, в первичной терапии я сбрасываю с себя слои нереальности, снимаю гладкую маску благополучия, убирая парадный лживый фасад. Я ничего не делаю для того, чтобы «справляться» или «нормально функционировать», я просто срываю с себя нереальную оболочку и становлюсь чувствующим человеческим существом.

Реальная терапия утверждает, что основные потребности какого-то человека могут быть удовлетворены одним другим человеком или группой людей. При таком подходе я бы на всю жизнь осталась невротиком, так как искала бы того, кого даже теоретически никогда не смогла бы найти, потому что мне была нужна родительская любовь. Первичная терапия сразу берет быка за рога. Только мои родители могли удовлетворить мою детскую потребность. Я больше не жду, что муж восполнит пробел любви, оставленный моим отцом. Когда я выздоровею, то смогу свободно оставить мужа в покое, я смогу любить его как такового, а не как моего суррогатного папу.

На фоне терапии реальности мой невроз только усугубился, потому что суррогатным отцом стал психотерапевт: он был добр, ласков, внимателен. Он слушал меня так, как меня никогда не слушал мой родной отец. Это привело меня к зависимости от психотерапевта, я стала опираться на него, а не на саму себя. В таком виде терапия могла продолжаться бесконечно долго без всякой надежды на какой бы то ни было прогресс. Я убеждена, что посылка реальной терапии — то, что пациент, который сможет поверить, что он представляет ценность для психотерапевта, сможет потом перенести убеждение в своей ценности и в другую обстановку, в другое окружение, — неверна и лжива. В первичной терапии я была отчуждена от врача. Я чувствовала только себя, только свое одиночество, и поняла, что истина состоит в том, что обо мне не позаботится никто, кроме меня самой.

Первичная терапия позволила мне лицом к лицу встретиться с причиной моей болезни; первичная терапия не учит меня направить невротическое поведение по иному руслу. Терапия реальности должна была заставить меня откреститься от прошлого, притвориться, что оно несущественно для настоящего и не оставило никаких последствий. Но первичная терапия показывает, что невозможно «забыть» прошлое с помощью простого умственного усилия. Прошлое надо пробудить, вспомнить, и, что самое важное и главное, его надо заново прочувствовать, чтобы освободиться от него и начать жить настоящим. Впервые в жизни у меня появилась надежда, что пустота моей жизни будет, наконец, заполнена, и я смогу сбросить с себя тяжелое одеяло первичной боли».