12 Июля

Сегодня прошло двадцать недель первичной терапии. У меня нет настроения и желания писать выводы относительно себя, или даже написать нечто вроде свидетельства, но есть несколько важных вещей, которые я все же хочу о себе сказать. Двадцать недель назад я был человеком, «дошедшим до ручки». На предыдущих страницах этого дневника я уже писал о своих жалобах и заскоках, которыми проявлялось мое сумасшествие. Теперь я хочу написать, каким я вижу себя со стороны и каким я себя сейчас чувствую.

Я стал практически свободным от компульсивного, насильственного поведения. Я бросил курить, ограничил себя в еде, перестал перекусывать между основными приемами пищи. Я никогда не грыз ногти и никогда не пил в избытке алкогольные напитки. Это никогда не было для меня проблемой. Однако я все же вычеркнул вино из своего меню, и хотя я свободен в выпивке, я все равно не пью. Раньше я воображал, что это по-светски — пить вино за обедом, но теперь я так не думаю.

Я стал редко проявлять враждебность. Раньше я испытывал враждебность по отношению ко всем, с кем встречался или сталкивался. Это были кто угодно — дорожные полицейские, учителя, врачи, служащие автомобильных стоянок, рабочие бензоколонок, официантки — список можно продолжить до бесконечности. В девятнадцать лет кулачные драки были для меня в порядке вещей, и так продолжалось, хотя драки стали реже, еще год—два. Я тешил себя тем, что бросал на людей подозрительные, грязные взгляды, пользовался жутким жаргоном, ругательствами, которые готов был обрушить на голову любого человека по малейшему поводу, а иногда и без повода. Сегодня — и это началось через одну—две недели после начала терапии — я стал практически кротким и мягким. Мне даже не стыдно употребить это слово, описывая самого себя. Теперь я — простой добрый человек. По роду работы мне часто приходится сталкиваться со взрослыми людьми, которые до сих пор дерутся и с другими, кто охотно пользуется бранными и оскорбительными словами. При этом я теперь остаюсь неуязвимым для них. Такое положение кажется мне просто великолепным. Я перестал вмешиваться и вникать в споры и ссоры.

Только иногда у меня портится настроение. Это случается всякий раз, когда я пытаюсь отрицать мои чувства. Правда, настроение у меня теперь портится так редко, что я даже не могу вспомнить, когда это было в последний раз. Но — раньше я пребывал в плохом настроении всегда. Я просыпался в мрачном состоянии духа, в сильнейшем раздражении, и ходил сердитым и замкнутым в течение всего дня. И это случалось со мной почти каждый день. Очень-очень редко выпадали такие дни, когда я бывал излишне бодрым и жизнерадостным. Теперь же бодрое, стабильное и жизнерадостное настроение у меня бывает каждый день. Я не делаю себя бодрым и веселым искусственно, мне не приходится прикладывать для этого никаких усилий — все происходит само собой, живо и естественно. По утрам я обычно просыпаюсь без будильника и искренне улыбаюсь жене. Я искренне желаю доброго утра знакомым, а некоторым от души улыбаюсь. Для других такое поведение является привычным и обыденным, но мы с женой находим его новым и замечательным.

Я стал на удивление легко и профессионально (я не пишу эффективно — такое определение больше подходит для машин) справляться с работой, производительность моего труда резко повысилась. Другими словами, поскольку в моей голове поубавилось сумасшествия, да и внутреннее беспокойство не заставляет меня сходить с ума, то я теперь могу выполнить работу, на которую у меня прежде уходило все восемь часов за пять с половиной или за шесть с половиной часов. Если мне надо, я могу встать позже, или, наоборот, раньше вернуться домой с работы. Я не потерял важную работу, и, вообще, я являюсь единственным человеком во всей стране, который может делать то, что делаю я. Очень любопытно, что почти никто не понимает, чем я, собственно, занимаюсь, однако, я совершенно утратил свое былое невротическое усердие, прежде заставлявшее меня бегать по разным местам и объяснять людям (по большей части родителям), что я делаю, чтобы заслужить их одобрение. Теперь же я думаю по-другому. Понимают они это или нет — это их личное дело. Моя профессия распространяется также и на то, чтобы делать мелкий ремонт, в чем я тоже стал проявлять большее мастерство, кроме того, я могу дать лаконичный совет, если меня об этом просят. Я стал большим мастером улаживания разных дел.

Моя жизнь хорошо упорядочена и стабильна (в противоположность хорошо организованной жизни). Это может прозвучать антитезой жизнелюбию, но, в действительности, все как раз наоборот, «добрая упорядоченность» позволяет быть уверенным в том, что жизнь — это радость, и что в жизни всегда можно найти время, чтобы насладиться радостью. Раньше я делал все свои дела беспорядочно, с ошибками; во всех своих делах я двигался ощупью, наугад. Я никогда не обращал внимания на всякие мелочи, вроде уплаты счетов, выписки квитанций на стоянках и т.д. Теперь я трачу меньше энергии и времени, и просто делаю те дела, которые надо делать, вот и весь секрет. На самом деле, это всего лишь форма самосохранения. Поскольку я стал представлять в собственных глазах некоторую ценность, поскольку я живу, и мне это нравится, то я стал заботиться о себе, а это означает, что множество вещей, которые надо делать, должны быть сделаны, но с минимальными затратами сил и пота.

Я стал более интеллектуальным, что стало довольно часто проявляться. Это может звучать, как пустое бахвальство, но, однако, если раньше я «думал», что умен, то сейчас, также как в течение последних двух месяцев или около того, я сам стал моим интеллектом. Так, я перестал забивать свою голову информацией о каких-то определенных вещах, если, конечно, мне не нужна эта информация — но, обычно, она мне не нужна. Я говорю об интеллекге в том смысле, что это способность понять, кто ты, и где ты находишься, то есть, какое место занимаешь ты в жизни. Если я это чувствую, значит, я действительно обладаю природным умом и смышленостью. Читать я стал меньше. За последние двадцать недель я прочитал всего три книги — три весьма приятных романа. До этого я слыл заядлым книгочеем. Обычно я проглатывал три — четыре книги в неделю. Я обладаю то ли врожденной, то ли воспитанной способностью читать хорошо и быстро, полностью понимая, что именно я читаю. Но теперь с таким жадным чтением покончено.

В социальном, общественном плане я неактивен. Теперь я люблю оставаться наедине с самим собой. Раньше мне обязательно надо было что-то делать, склонность побыть одному я считал привилегией сопляков и ничтожеств. Теперь все радикальным образом переменилось. Когда я остаюсь один, я становлюсь самим собой, наедине с собой я такой, какой я есть, каким всегда был и каким всегда буду. Ощущать свободу побыть одному — это подлинная роскошь. Чем дальше продвигается терапия, тем более чистым становится мое уединение. При этом я подразумеваю, что раньше «быть одному», для меня означало — почитать в одиночестве книгу, полежать на диване или погулять одному. Теперь же я просто люблю побыть один; другими словами, я люблю быть один и ничего при этом не делать. То есть, я могу лежать на диване, но при этом не слушаю музыку. Один — значит, один. Это само по себе исключительная роскошь.

Я пользуюсь хорошим физическим здоровьем, потому что теперь стал относительно свободен от напряжения. Физические недомогания и болезни всю жизнь преследовали меня. Раньше я каждый год ждал — и получал — четыре—пять сильных простуд и бронхитов в год. Теперь же, с января месяца я один раз болел легкой простудой. В течение многих лет я страдал головной болью четыре — пять дней в неделю. Теперь, после начала терапии, головная боль беспокоит меня не чаще одного раза в три недели, и если она приходит, то я просто ложусь и стараюсь ее прочувствовать, после чего она исчезает без следа. Гастрит с повышенной кислотностью был постоянным — я подчеркиваю — постоянным источником боли в животе. Теперь я почти полностью избавился от нее, за исключением небольшой изжоги после апельсинового или томатного сока. Теперь я почти не ем хлеб, хотя раньше в день съедал не меньше половины батона.

Я стал намного более внимательным, у меня появилось чувство ясности. Вероятно, это отросток шестого чувства. Теперь я очень хорошо и обостренно понимаю и быстро схватываю все, что происходит вокруг меня. Я чувствую опасность, хорошо слышу, что говорят стоящие рядом люди. Поскольку я стал хорошо ощущать и чувствовать то, что происходит во мне, я могу теперь, словно ясновидящий, предсказывать, что сделают или скажут другие. «Ага, я знаю, что он сейчас скажет, поэтому я скажу то-то и то-то». Это чувство-знание — отчетливое видение того, что происходит вокруг.

Теперь я стал деликатным и почти нежным человеком (в отличие от меня прежнего, который изо всех сил старался выглядеть крутым парнем). Мне стали нравиться тонкие и нежные веши. Раньше я никогда их не любил, ничто не казалось мне нежным, тонким и деликатным. Теперь я люблю ухаживать за цветами, наблюдать, как они растут. Я люблю слушать на улице детский смех. Мне нравится иметь дома собаку. Я ни во что не ставил жизнь существ, которым не выпало счастья быть людьми. Я впервые в жизни взял на руки котенка, когда мне было двадцать пять лет. Я утратил множество нереальных черт моего «я», которые делали меня жестоким и грубым, но вместо этого у меня появились многие реальные черты.

Жизнь — это не борьба. Раньше я не знал этого. Для меня жизнь и ее проживание были непрестанной борьбой, сражением, войной. Каждый раз, когда я пытался бороться (не желая выглядеть инфантильным младенцем или стараясь быть нереальным), у меня начинались трудности и проблемы. Теперь же все, что мне надо делать — это просто быть, а жизнь может быть прекрасна всегда — несмотря на все ее взлеты и падения.

Вот, собственно говоря, и все, что я хотел доверить бумаге.. Возможно, некоторые фрагменты требуют дальнейшей доработки. Я знаю только одно — мне здесь все понятно. Я выплеснул на бумагу все свое подсознание. Прежде чем писать, я раздевался догола и в таком виде появлялся на страницах. Если от меня воняло — от меня воняло; если я плохо выглядел — я плохо выглядел. Эта обнаженность, однако, была моим первым шагом, и если я выгляжу на этих страницах немного нереальным, то значит я и в самом деле таков. Но сколько бы нереальности я ни сохранил, я чувствую в своей жизни одну неизбежность, неизбежность того, что в конце концов, мне удастся достичь полного избавления от нереальности. У меня нет никаких оснований отказываться от утверждения, что первичная терапия сохранила мне жизнь. Я не собираюсь доказывать верность этого утверждения тем, кто в него не поверит. Сама постановка вопроса о доказательстве представляется мне чуждой и неуместной. Для меня достаточно и того, что я знаю, что моя жизнь изменилась к лучшему, так как стала более реальной, и становится более реальной с каждым днем — пусть медленно, но верно. И я точно знаю, что она стала более реальной, и если я больше ощущаю дурное, гнилое, безобразное и безысходное, то в той же мере я стал лучше чувствовать доброту, чистоту, любовь к себе, красоте и любви. Диалектика нигде не находит лучшего подтверждения, нежели в первичной терапии.