В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ

вид о б ш и р н о й до С а м а г о Г о р о д а [...] Возле самаго дома на Г о р е [...] сперва пчельник, потом сад [...] Тут с балкона прекрасный о т к р ы т ы й вид к речьке и ближней деревне, а с другой С т о р о н ы обширныйдвор. [...] Возрождение и низхождение Солнца восхитительны, тучи, радуга, Гроза великолепны по гористому мес-

тоположению [...] Вот мое жилище [...]». Ср. мотивы вида из окна (с балкона), открытости и обширности пространства, последовательности в его заполнении, «округлости» его элементов (дуга, выпуклость, вогнутость, извилистость), а такжепространственные

классификаторы (ближе — дальше / сперва — потом /, справа — слева, северная сторона — южная сторона, выше — ниже / гора — долина/ и т.п.). Очень важны эстетические оценки созерцаемого пространства и его частей. «Местожительство» описывается как некий «уменьшенный» космос, в центре которого дом, жилище созерцающего этот космос Я. Все в этом космосе как бы первозданно, несет на себе печать единственности и положительности, что и объясняет особую отмеченность пространственных элементов, причастных «космическому», самому акту творения и воспринимаемых не как рядовые объекты, принадлежащие некиим классам их, но как нечто уникальное. Отсюда — трактовка обозначений пространственных элементов как своего рода имен собственных (Сторона /Эта сторона/, Гора, Скат, Город и т.п., даже Сюда).

22 Разным соотношением частей колокольни по вертикали, покрытых лесами и свободных от них, Батеньков объяснялсвои архитектурные в.кусы — для верхних частей строения он предпочитал «Греческую изящность», для нижних — «готическое рококо»(ЗЖ 259).

23 Ср. во многих мифопоэтических традициях соотнесение слуха (уха) с четырьмясторонами пространства, — Русск. колокол соединяет в себе «акустическое» (ср. значение слова) с пространственным (* kol- 'круг', ср. коло, колесо, о-коло и т.п.). Ср. подобное соотношение однокоренных слов гром: громада (см. выше).

24 Страх, уже порвавший некогда живую связь с колоколом и пространством, был обобщен как таковой и тяготел над сознанием Батенькова всю жизнь, ища для своего подкрепления новых поводов: «Страх этот, напоследок, мог лишить рассудка. Когда нечаянно на глазах моих выбежал из острога человек, закованный в кандалы, я решительно стал бояться железа; везде подозревал, что оно несносно, и один вид вблизи острожных башен ввергал меня в беспамятство» (ЗЖ 26(3). Ср. еще об испуге в детстве П 1916, 75. Пространственные фобии (ср. агорафобия, клаустрофобия и под.) имеют соответствия и в «страхах» времени — хронофобии. Они относятся к «двум черным вечностям» — до рождения (редкий случай, описанный В. Набоковым в «Других берегах») и после смерти (частый случай), «к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час» (Набоков).

25 Любопытно одно место из записи от 19 марта 1846 г. (Томск), сделанной Батеньковым. Оно может быть, видимо, понято как указание на « субъективность» пространства— «Человекходит... Сие мочьходить необходим о равно всему п р о с т р а н с т в у » (1916,37).

2" Показательны и переходные случаи — «Ты щастлив, что объемля небольшое п р о с т - р а н с т в о , мог заключить в оное предметы, тебе любезные. Со мною совсем другое: я сосредоточен в одной точьке, живу здесь только в самом себе и не смею показать красной свой нос, а еще менее осиротевшее сердце далее сих тесных пределов» (изписьма А.А. Елагину от 30 мая 1817 г. — П 1936, 75).

2' «Пространство стало п о н я т н ы м, и расстояние понятным. В этом пространстве солнце и луна могут двигаться сколькоугодно» (П 1916, 40).

2° «И я страстно полюбил пространствои, так сказать, впился в него своим любопытством» (ЗЖ 264).

29 и все-таки соображения наглядности вынуждают привести несколько примеров. Ср. к отношению пространстваи неподвижной тверди: «Я люблю воображатьтвердь. В .чемнибудь укреплено же наше... я. В отношении к внешнему пространству оно при всяком движении неподвижно, при всяком расстоянии близко. Взгляни на зеркало. Велика и разумна разница между бытием за твердию и бытием над твердию. Ну! Если нечто подобное существует и в строении мира... Как бы тогда просто было науке отнестижизнь к материи; изъяснить разнообразие субстанций; выразить различие движений;определить место силам и разуметь их существо; изъяснить могущество света, существо сияния; мыслить строго о бытии географических линий, о точности небесных аспектов и самых их влияний;объяснить явление тени от предметов; ибо в бесконечном простран-

471

стве, без тверди, они смешивались бы, не могли сохранить порядка и исчезали; в строй привести теорию, цветов, звуков, уханий; даже освободить от физики Богомыслие.Меня всегда сбивает с толку это ни мало неисследованное пространство, наполненное таким множеством миров, что в нем исчезает всякое понятие пользы создания, и совершенно противно чувству, исчезает всякая возможность разумного бытия. Математика

так много на себя нагромоздила, что едва и пищит под тяжестию собственного своего создания» (П 1916, 77-78); «Не зная в небе неподвижной точьки, мы бы носились в пространстве как капли воды в море, и не имея понятия о возвратах, не могли бы сде-

лать употребления из своего разума. Теперь также имеем и нравственную опору в небе, при которой все языческие мифы и все различные верования стали быть небессмысленны [...] все изъясняет, представляет исходный пункт и основание уму, и вводит его в обещанный покой» Щ 1916, 79). — К «бесконечному пространству». П1916, 78 ср.необъятное пространство. ЗЖ 263; величайшее пространство (П 1936,107), «пройденное доселе пространство» как «несомкнутая бездна» (Стих. 132)и т.п., с одной стороны, и,

с другой, исчезающее, нулевое (Пространства нет. Стих. 92), как бы несуществующее для сердечного чувства, воображения, сновидения, надежды пространство («В эти

минуты /счастья. — B.T.I уже не разделяет пространство: слышу тебя в себе», — пишет Батеньков А.П.Елагиной. — Гармония чувства делает нас соседями и не на этом ли основана надежда увидеться [...]? Казалось мне когда-то, что освобожденный от размеров ум превратится в светлую точьку, подобную понятию, сосредоточится в ведении Бытия Божия [...]». П1916,56; ср. там же 71: о «телеграфировании» симпатий через пространство и об образе отдаленной звезды, лучи которой соединяют разъединенных людей и тем самым как бы «сжимают» обширные пространства в точечное пространство зрезды; ср. также: «целой.мир иногда для нас заключается в одном существе». П 1936, 96);— к «неисследованному пространству» ср. также П 1916, 61, 71, 78.

— Определенный интерес представляют и высказывания о городе, городском пространстве, роли города вообще. «Тем и другим лучшее лекарство — сочувствие природе и извлечение из нее новых сил,сочувствие самым духом. Я не думаю, чтоб городудалял от этого сочувствия, напротив, в нем более жизни, светлее, и город для человека ...

устроение той же натуры. Вот почему я всегда радуюсь, когда ты [...] переселяешься в Москву. Всякой гармонии сопутствует дух и повивает ее» (П 1916, 67); — «Город представляет большую массу, которая, впадая в неустроенную природу жизненнымэлементом, удобряет ее и украшает. Так и в частном быту Эстетика и Геометрия обстройки жилищ торжествует над климатом» (П 1916, 73) и др. Любопытно сопоставление Москвы и Петербурга (П 1936, 135), тех двух мест, которые «и суть те самые, в которых мне возможно было искать прибежища» Щ 1916, 98), в чем Батенькову было отказано.

3" Несколько примеров: «Много было доброго в старой жизни. Но она совершила свой ц и к л ь и несносна сделалась, когда стала разлагаться. Это разложение будет продолжаться еще не одно поколение, и не скоро снимется старый покров, похоронится громадное мертвое, иссохшее тело; разве вступит земля в первый день творения и в сопряжении к о н ц а с н а ч а л о м обновитсятворческим актом» (ЗЖ 255); — «Необходимо должны последовать важные изменения в науке, в общежитии, в уставах и формах, в верованиях, понятиях и убеждениях, совершивших свой к р у г е последних веках, в последнее тысящелетие и во всем ц и к л е человеческой жизни, во всем числе проявленного семени. Сопряжение к о н ц а с н а ч а л о м » (П1916, 33); — «Какое великое пространство! [...] Когда проявилось все семя людей долженствовал совершиться первый, полный физиономический ц и к л ь. Творящее слово пересеклось.

Мысль встретилась с мыслию и характер с характером. Возникло великое Единство. Таким образом стала мысль в определенном круге . Если б не было сего ц и к л я , создание людей не имело бы никакой определенной цели. С совершением ц и к л я начинается... наше семя. От стремления к сему началу произошли великие общежительства ... царства» (П 1916, 36); — «Смерть и действует до совершениявеликого ц и к л я . Но духу исчезать и уничтожаться не свойственно;он идет в свое собрание и это собрание так называемых мертвых, в наше время далеко уже превосходит всювозможность земного поколения. Царствие Божие настанет, когда оба океана сольются, тогда и будет свет, к о н е ц сопряжется с н а ч а л о м » (П1916, 66); — «Может быть мера добра не для всякого поколенияодна и та же,[...], все же этим не исключается ц и к л ь и мера в распределении: и горы и долины суть отражение красот того же духа» (П 1916, 75); — «Не пора ли уже ему успокоиться и предоставить уму совершить рабочий свой

472

ц и к л ь, чтоб в отдаленном будущем«оба эти начала жизни слились в одну гармонию?» (П 1916, 88); — «Полной ц и к л ь совершился [...]Я имел еще в жизни редкое преимущество: увидеть вдруг целое настудившее поколение [...]. Мой ц и к л ь от этого обширнее [...]» (П 1916, 89). — Ср. еще: «Земля довершит свой ц и к л ,возвратится в начало, будет довершена и пересоздана [...] Если б сопрягся к о н е ц с н а ч а л ом...

проявилась бывечность» (Стих. 132); — Боюсь я: время обратимо, I Ничто не пролетает мимо, I Вернется ужас прошлых лет, I И вновь из мира исторженный, I Последних радостей,лишенный, I Очнется в крепости поэт. // Есть безнадежность роковая IВ круговращеньи бытия. I Умру, с тоскою сознавая, I Что вскоре вновь воскресну я. I Кольцо, кольцо/ Символ жестокой! [...] I Глаза издавна приобыкли I Провидеть неизбежность в цикле I Коловращательных премен (Стих. 149) и т.п. — Ноиногда страх «возврата» снимается, и ситуация трактуется тоньше: «[...] дети и не могут строго-идти по следам отцов. В них самих есть Богом созданный эксцентрицитет, который рано или поздно произведет новый овал» (П 1916, 68).

3! См. Илюшин А.А. Указ, соч., 61-62.

32 В связи с исключительно важной ролью образа шара в становлении самосознания Ко-

тика Летаева у Андрея Белого (миг пробуждения сознания как образ шара; ср. также к «круглоте»: «... понимал вообще я к р у г л о т ы , и их я боялся; ведь сам же я шарился») небезынтересно использование этой же геометрической фигуры у Батенькова, правда, совсем в иных контекстах. Ср.:«и без Бога мир наш — мир без природы, простой оточенной ш а р [...] Ученые еще не решили природа ли натянута на поверхность шара, иливесь этот символ — шар вполнепоглощаетсяприродой» (П 1916,61-62) идр.

33 Представление о времени может носить образ пространственной аллегории: «Одна величественная Ангара дерзает струиться и, как бы время из вечности, истекает; но и сама, облекаясь в мрак тумана, свидетельствует о своем происхождении из странужаса и смерти» (П 1936, 108),

34 Календарь для Батенькова — пример тривиальности, изъятое™ из сферы духа и души.

35 Батеньков чувствителен и к другим, более естественным комбинациям: «В нынешний год еврейская пасха почти совпадает с нашею. Так точно было и в Христововремя. Впечатление удвояется, как будто бы страдание и воскресение теперь и происходит. Тут перед глазами агнец и опресноки: тут и крест. Факт писания очевиден, а осьмнадцати вековая его торжественность явно свидетельствует, что и внутренняя истина несомненна» (П 1916,90).

3" Илииначе: Пространства нет,I И время медленно ступает... (Стих. 92-93). 37 в данном случае от абстрактного и близкого к бесконечномупространства.

3° «Наконец не скроем: нам страшно, что Гоголь впадет в мистицизм, прямой илипатриотический» (МД 318).

3" Что как бы имплицирует образы «шума времени» и «бега времени», реализованные в

XXвеке.

™Ср. выше о знании пространства.

41 Трудно отделаться от впечатления некоторых существенных черт сходства между интуициями Батенькова относительно времени и теорией времени Н.А. Козырева,,в которой интуиции также отдана щедрая дань (ср.первую версию —Козырев Н.А Причинная или несимметричная механика в линейном приближении. Пулково, 1958, а также ряд более поздних работ того же автора, как-то: *«О воздействии времени на вещество», «О возможности уменьшения массы и веса тел под воздействием активных свойств времени», «Время и жизнь», «Астрономические наблюдения посредством физических свойств времени», «О возможности экспериментального исследования свойств времени», собранных в книге: Козырев Н.А.Избранные труды. СПб., 1991, 335-400). Если говорить о конкретных чертах сходства, то, пожалуй, стоило бы выделить «физичность» времени (егоплотность, «тяжесть», текучесть) как своего рода особый статус его — активность (наряду с более обычным пассивным временем с его «длительностью») , его «энергетичность» (время, по Козыреву, производит-порождает энергию) и его воздействие на другие материальные системы, вызывающие определенные деформации (асимметрия, сплющивание). Причинная или несимметричная механика, по сути дела, подходит к формулировке своего рода «четвертого начала» термодинамики, действующего в противоположном направлении по сравнению со «вторым началом» и

473

препятствующего возрастанию энтропии. Жизнь и есть то поле, где«четвертое начало» обнаруживает себя с наибольшей полнотой и силой. «Эйфорическое время», переживаемое Батеньковым в лучшие минуты, видимо, и есть это эк-тропическое время жизни.

42 и они были тем «активнее» и даже агрессивнее, чем пассивнее и замкнутее был Батеньков, patiens этой ситуации.

43 Как в плане испытанных им страданий в заключении, так и в плане кажущейся неорганичности, даже нелепости стыков разных этапов его жизни.

44 Иногда он сам называет себя странным, ср. П1936, 81. Ср. связь между странный (как бы находящийся в стороне, на периферии, отклоняющийся от центра, общего, пред-

ставляющий собою исключение) и про-странный, про-странство, но и различие между ними: с т р а н н ы й находится в стороне, т.е. в неглавной части пространства, тогда как п р о с т р а н с т в о простерто во все с т о р о н ы , оновезде и всюду.

45 Ср. его письмо к Государю с известной резолюцией Николая I («дозволить писать, лгать и врать по воле его»), которая, учитывая умеренный тон письма Батенькова, свидетельствует, возможно, о том, что до письма Батеньковым были уже сделаны какие-то «неверные» шаги и что оноопоздало. Ср. Довнар-ЗапольскийМ.В. Указ. соч. (Мем., 137).

46 Ср., однако: «Сибирь мне не нравится, но я прикован к ней волею матери и не смею подумать о всегдашнем переселении за черту Урала. Если б я мог, подобно тебе, жить на свободе, то решительно отказался бы гоняться за всеми призраками [...] Я, видно, родился для того, чтоб терпеть, живу редко так, как хочу, и мало имею способов угождать себе» (П 1936, 75-76). И вместе с тем:«Какой душеполезной совет подаешь ты мне, любезный друг? — оставить Сибирь... Ах, ето всегдашняя мечта моя в минуты огорчения, единственная тогда отрада! Оставить Сибирь — ето самая мучительная мысль в те часы, когда сердце мое добро, чувства согласуются с природою и обманчивые призраки," как сон, исчезают. Нет, мой милой, мне не легко оставить Сибирь; ежели я когданибудь вынужден буду перешагнуть через Урал с тою мыслию, что никогда уже не увижу седые верхи етого исполина, поверь мне, я обольюсь слезами и навсегда расстанусь с добрым покоем — с самою надеждою. Вы люди большого света и привыкли щитать простые чувства с т р а н н ы м и . И как можно иначе? Привязанность к той стороне, где, кажется, сама природа бросает только крошки безмерного своего достояния,где живут — в казнь за преступление и имя которой, как свист бича, устрашает; привязан-

ность к стой стране — вам непонятна [...]. Родимая сторона образует наши привычки, склонности и образ мыслей; каждой предмет нам что-нибудь надпоминает. Неужели

непочесть мне священным то место, где в первой раз [...] Нет, ето место Иерусалим мой, всегда там на поклонении [...] "Ищи щастия, говорят мне, но щастие на чужой земле — не свое щастие". [...] Нооставим говорить о том [...] Я скажу только, что служить в Сибири я никому не желаю, но жить в ней согласен до последнего издыхания» (П 1936, 85-86). — Или же: «Отдаленная Сибирь, с суровым климатом,с тяжкими цепями... конечно, не может понравиться сама собою [...]» (П 1936, 96).

4' Мотив смерти иногда приобретает шутливую форму. В письмеА.А. Елагину от 19 июля 1817 г. находим: «Ежели время и опыт не исправят моих заблуждений, то нельзяпоручиться, что [...] не оправдаю я твое пророчество и на Шпицбергене или на Чукотском носу, не вырою себе могилы собственными руками» (П 1936,76). — Интересно, что первый из стихотворных опытов Батенькова представляет собой шутливую эпитафию живому А.А. Елагину с подчеркиванием «северо-ледяной» темы: В стране Борея вечно льдистой... I Где солнце полгода сияет: I Но косо падая на льдах I... Скользит — и тотчас замерзает, I... Там льдину сделаю и урну из нея... (Стих. 90).

4° Но вскоре всё меняется — «Сибирь должна возродиться,должна восприянуть снова. У нас уже новый властелин, вельможа доброй, сильной, и сильнойтолько для добра. Я говорю о ген.-губерн. Мих. Мих. Сперанском. [...] я приглашен сопутствовать ему при обозрении Сибири [...] Грех было быупустить такой случай [...]» (П 1936, 104).

4' Описание Байкала и Ангары обнаруживает в Батенькове истинного поэта природы: никто до него так не говорил о них.

5v «Общее дело» понималось им, вероятно, как-то иначе; возможно, это чувствовали и другие, но выяснять это иное понимание им не хотелось и (нельзя исключать!) было невыгодно. В этом отношении Батеньков был «проще» и наивнее их.

474

^Или, покрайней мере, до 18 марта 1826 г., когда написал свое знаменитое показание, поражающее и своей прямотой, откровенностью, решительностью, и своимблагородством и высотойдуши, но и несомненными мазохистическими признаками «самооговора».

^Ср. «Подполковник Батенков. Гордый высокомерныйскрытный,с ясным идельным умом обработанным положительными науками. [...] Гордость увлекла Батенкова в

преступное общество: он жаждал сделаться лицем историческим, мечтал при перевороте играть важную роль и даже управлять Государством; но видов своих никому не проявлял запрятав их в тайник своей головы [...] В предварительных толках о мятеже он продолжал воспламенять ревность крамольников,подавал им дельные советы и планы в их духе, но д е л о м н и с к о л ь к о не у ч а с т в о в а л ни в полках, ни на площади не являлся; напротив во время самого мятежа присягнул ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ» (А.Д.Боровков /правитель дел следственной комиссии/.Характеристика декабристов. ГПБ. Рукоп. отдел. Ф. 1000, оп. № 2, ед. хр. № 172, л. 8).

53 в Алексеевском равелине Батеньков сидел в камере размером 10 на 6 аршин;наклонные окна под потолком почти не давали света, поэтому камера освещалась лампою, горевшей круглые сутки; см. Лучшее А. Декабрист Г. С. Батеньков // Русский Архив 1886, II, 274-275 и др. — «Все, кто знал тебя, считали тебя умершим в Шлиссельбурге. Много перестрадал я за тебя. Эта неизвестность, тайна у дверей, мысль, что никто в мире не знает, где я, что я, — тяжеле всего в заключении 20 лет! О друг мой,понимаю твою гробовую жизнь!» (Письмо В.Ф. Раевского Г.С. Батенькову летом 1848 г., см. Оксман Ю.Г. Неизвестные письма В.Ф. Раевского (1827-1866) // Литературное наследство, т. 60, кн. 1. М., 1956, 155).

54 И далее — мысли о смерти, безымянной могиле и — неожиданно — о достоинстве человека, надежде на воскресение, о бессмертии. — Там глушь: полынь и мох густой — I И будет там моя могила! I [...] I Не урна скажет, где лежит I Души бессмертной бренна рама I [...] I Кто любит, не придет туда; I [...] и вдруг — Нет! не напрасно дан завет, I Дано святое наставленье, I Что Бог — любовь [...] I Но чем то сердце будет здесь, I которое любить умело I [...] I Что будет око прозорливо, I Которое земли покров I Так обымало горделиво I И беги, мерило миров? I Что будет череп головной, I Разнообразных дум обитель?., (как раннее предвестие мандельштамовских строк —

Для того ль должен череп развиваться I Во весь лоб от виска до виска...). И несколько позже: Как кончу я мой путь печальный, I Быть может, трепет погребальный I Раздастся в сердце и у вас — / Иль меж душами нет сношений I И чувство чувства не поймет? /[...] I Пусть так. Забытый и гонимый, IЯ сохраню в груди своей I Любви запас неистощимый I Для ж из ни новой, после сей! [...] I Готовьте новые мученья, I Вы не удушите тюрьмой /Надежды, сладкой воскресенья! / Бессмертие! В тебе одном I Одна несчастному отрада: I Покой в забвеньи гробовом, I Во уповании — награда (Стих. 94-96).

^Первые четыре-пять летон совсем не покидалкамеры.

^" Ср. Гершензон М.О. Указ. соч. (П 1916, 24-25). Но сначала Батеньков говорил о дру,- гой свободе или даже свободах: «Но возврати мне Свободу поведать людямВседневные Божий Благодеяния», — писал он Николаю I (см. Модзалевский Б.Л. Указ, соч., 117) или в объяснительном письме тому же адресату: «Вина моя в существе ее проста: она состоит в жажде политической свободы [...]»; ср. также: «Народ наш в массе всегда довольствовался желанием одной личной свободы и не искал политического влияния» (Мем. 137,146).

"«Ямного мыслил, очень много: весь оборотилсянасамого себя, знаю уже, чего незнаю, и верую Богу по неколебимому убеждению» (П 1916, 47).

"«В челе человеческом есть свет, равный свету [...-] Сейсвет возжигается Творцом в каждом человеке при рождении его. Бог при создании первого человека,или [...] ныне

живущих людей, вместил в них и семя для будущего Творения [...] Какое великоепространство! пространствомысли и для мыслитолько доступное» (П 1916, 36). — О «све- т л ы х пространствахверы и упования»писал Батеньков А.П. Елагинойв октябре 1846 года (П 1916, 45), повторяя,как и за тридцать лет до этого, тот же призыв-мольбу — «Не оставляй меня!».

[1987]

475

«Минуо-пространство Сигизмунда Кржижановского1

Памяти Михаила Львовича Левина

...Фрэнсис Бэкон определял эксперимент так: «Мы лишь увеличиваем или уменьшаем расстояние между телами — остальное делает природа».

(«Возвращение Мюнхгаузена»)

...Жизнь, заставленная отовсюду стенками, убивает в человеке чувство пространства, мира [...] в Москве пространство, так сказать, по карточкам; вместо неба — потолок, даль отрезана стеной и вообще всё изрублено стенами и перегородками [...] Чрезвычайно трудно не усомниться, что за этим крошевом из пространства есть где-то и н а с т о я щ е е , за горизонт перехлестывающее пространство, классическая протяженность, одним словом, м up .

(«Разговор двух разговоров»)

I. Необходимые предпосылки

Писатель, о творчестве которого здесь пойдет речь, был одновременно и субъектом и объектом этого иррационального «минус»~пространства: он творил его по некиим собственным«внутренним» матрицам, в которых «природное», психоментальное почти неотделимо от «культурного», но и оно, это «минус»-пространство, создавало его по своему образцу. В этом смысле есть все основания говорить об изоморфизме творца и творения, поскольку и в каждом из них порознь творящее и творимое начала тоже неразрывно связаны друг с другом — ситуация, характеризующая явления той особой взаимной вовлеченности и зависимости, остроты и напряженности, которые придают всей этой ситуации черты подлинного драматизма, парадоксальности и чреваты неожиданными решениями. Это сродство пространства и его субъекта-объекта тем не менее не образует симметричной конструкции. Такая потенция остается нереализованной, хотя бы потому, что м и ф об этом «минус»-простран- стве был создан а в т о р о м , но «минуо-пространство не создало мифа об авторе, если уж только не идти слишком далеко в глубь сферы парадоксов. Сразу же следует сделать оговорку — миф в данном случае никак не должен сводиться к вымыслу, к чистой «Dichtung», к «ненастоящему» и к «внеличному», к «коллективно-сознательному»; здесь умест-

1 Разрядка в текстах Кржижановского передается дополнительнокурсивом в отличие от разрядки автора статьи.

476

но понимать миф скорее как ту смыслостроительную конструкцию, которая вполне может быть осознана, понята и использована в контексте мифо-ритуального целого, где в архаичной триаде мысль-слово-дело как бы снимается противопоставление составляющих ее членов, и которая приобретает статус некоей общезначимой парадигмы — как сознания, так и поведения. В этом контексте, на известной глубине его, довольно безразлично, шел ли автор навстречу его роковому пространству или это «минуо>-пространство вовлекало-втягивало в себя сопротивляющегося ему автора, но зато существенно другое — п о д в и г с в и д е - т е л ь с т в а о встрече с этим страшным «ссыхающимся», «задыхающимся» (или «иссушающе-удушающим»?!), «опустошающе-опустошаю- щимся» пространством, о котором в те же годы свидетельствовал другой поэт — Нам ли, брошенным в пространстве, Обреченным умереть..., о другом городе — Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем, И каждый час нам смертная година или Я за жизнь боюсь — за Твою рабу — В Петербурге жить — словно спать в гробу и еще — о граненом воздухе, которым нельзя дышать, о Психее-жизни, спускающейся к теням, о летейской стуже и стигийском звоне, о черном бархате всемирной пустоты и ночном беспамятстве, о веке-звере, когда И своя-то жизнь мне не близка, и о насильственном лишении пространства (...морей, разбега и разлета), сохраняющегося только в последнем свидетельстве шевелящихся губ, Свидетельствование Кржижановским об этом трагическом «минус»-пространстве продолжалось два десятилетия, и что ни год, оно становилось жестче, страшнее и безвыходнее, пока сам свидетельствующий не был поглощен этим пространствомв его небытие. Так, не по собственной воле, состоялось главное жизненноедело писателя — ему суждено было стать одним из достовернейших свидетелей этого пространства и, вероятно, глубочайшим истолкователем его метафизических бездн.

Возлюбил ли писатель эти бездны, потому что и сам был их человеком? Едва ли. Как ни труднобыло ему, все-таки он до поры не давал одолевать себя сомнениями уж во всякомслучае (об этом тоже немало свидетельств) верил, что «за этим крошевом из пространства есть где-то и настоящее [... ] пространство», которое он связывал с классической успокаивающей разум и душу протяженностью, с тем, что одним словом он обозначил как мир, т.е. вселенское «плюс»-пространство («за горизонт перехлестывающее») и сополагаемое ему состояние примирения, мира, покоя, подлинной жизни. Это «настоящее» («плюс») пространство Кржижановский з н а л и л ю б и л и предпочел бы, сложисьжизненные обстоятельства иначе, свидетельствовать о нем — о его полноте и О его благодатных смыслахЛЭто пространство, о котором писатель все-та- ки успел сказать многое в немногом, как раз и совпадало для него с гармонизирующей «классической» протяженностью, которая, будучи укоренена в некоей онтологической и ноуменальной глубине, вместе с тем легко и естественно обнаруживает себя во всей своей смысловой полноте, имя которой — м и р как образ некоей гармоническойидеальности. Каждый символ этрй идеальности отсылает к «обозначаемому», к целрму или, иначе говоря, в соответствующе выбранной части узревается и

477

целое. Поэтому-то так ценны даже нечастые, обычно стыдливо прикрываемые проговаривания автора о его заветном («...это напоминает, — пишет он однажды, "проходя ранним утром по воскресным улицам мимо окон, заколоченных досками, покрытых жалюзями и решетками", — тот и д е а л ь н ы й город, который столько раз я старался себе представить» /«Швы», 1927-1928/; здесь и далее разрядка наша. — В.Т.).

Выше было сказано, что Кржижановский з н а л пространство. Это знание свидетельствуется обширным, глубоким и напряженно-интен- сивным пространственным опытом, как он отражен в его произведениях (а отчасти и в воспоминаниях о писателе). Этот опыт охватывал всю толщу пространственных слоев — от самой «низкой» и предельно конкретной эмпирии до высочайшей-глубочайшей метафизики. В случае Кржижановского предикат «знание» был не просто двунаправленным — чело- в'ек з н а е т - п о з н а ё т пространство, но и пространство з н а е т -

на той высокой ступени, когда человек вступает в диалог с Богом — при всем смирении человека равноправный, ибо и Бог самоумаляется, вступая в общение с человеком). Эта «обоюдная» ситуация как бы «намагничивает» знание, которое, подобно магнитной стрелке, поворачивается то к одному, то к другому полюсу, то к пространству от человека, то к человеку от пространства. И каждый поворот-обращение этой стрелки-зна- ния «открывает» то пространство для человека, то человека для пространства, а в совокупности — то, что объединяет их в единую «антропоспациальную» структуру и свидетельствует о соприродности составляющих ее начал. Напрашивается вывод: человек, открывая-порождаяпро- странство, познавая его, овладевает им, и в этой цепи действий он всегда субъект, но и пространство открывает-порождает человека, познает его и овладевает им, и в этом случае субъект именно оно, а человек или пространство (в первом случае) оказываются объектами. Эта взаимопринадлежность человека и пространства, их взаимозависимость и взаимоотдача составляют самое суть этой структуры, держащейся навзаимной дополнительности и взаимной потребности одного в другом. Соотнесенность и гармонизация двух этих начал, каждое из которых способно занимать (или выступать) как активную, так и пассивную позицию, обеспечивает живую связь человека и пространства и, если угодно, тот р а в н о в е с н ы й и взаимоконтролирующий характер ее, который гарантирует человеку актуальность п е р е ж и в а н и я пространства в ситуации hie et nunc, предохраняя человека от автоматизмов в отношении пространства, приводящих в конце концов к его омертвлению и забвению, а пространству гарантирует способность к принятию человека, впусканию его в себя и открытию ему себя во всей полноте и глубине своих смыслов, что, собственно, и удерживает пространство от тенденции к его овеществлению. В результате человек и пространство как о в л а д е в а ю т один другим, делают один другого с в о и м , так и п о д д а ю т с я один другому и р а с т в о р я ю т с я друг в друге, становясь не своим, а его, то открывая это другое , то свободно открыва-

478

ясь ему навстречу (нужно напомнить, что вся здесь описываемая ситуация, порознь неоднократно описанная Кржижановскими нередко даже прокомментированная им на метафизическом уровне, актуализирует ту связь рождения, открытия-обретения и, следовательно, присутствия-на- личия-бытия и познания-знания, которая эксплицитно представлена в и.-евр. *gen- 'рождать',.'знать' или в рефлексах и.-евр. *rod-, ср. русск.

родить, роды, род, рост /из *rod-t-l при лит. rusti/randa, rudo 'обретать', 'находить' и т.п., о чем не раз уже писалось).

Но Кржижановскийне только з н а л пространство, т.е. формиро- вал-творил его через открытие-обретение и рождение его (оно-то и объясняет прежде всего родство писателя с «его» пространством, их соприродность) и «разумно», логосно делал его «своим», переводя его в знаковую сферу, в тексты на «естественном» языке, состоящие из букв, слов, фраз, абзацев, знаков препинания, цифр и т.п., на что он весьма часто обращает свое внимание и к чему последовательно стремится привлечь внимание читателя. Кржижановский еще и « ч у в с т в о в а л » про-

странство, — способность более редкая, чем знание пространства, и предполагающая в его субъекте некий внутренний орган восприятия пространства. Эта способность, которую нужно понимать как глубинное «знание» своей соприродности пространству и органическую удовлетворенность этим родством-сродством, подтверждающимся при каждом соприкосновении с пространством, была свойственна Кржижановскомув высокой мере, особенно в его молодые годы, и он отчетливо сознавал ее как свой особый дар и боролся против всего, что угрожало этой способности «чувствовать пространство»: «Сами же вы говорили, — писал он в "Разговоре двух разговоров" (1931), — что жизнь, заставленная отовсюду стенками, убивает в человеке чувство п р о с т р а н с т в а , мира» и — затем — об условии прорыва к пространству: «Но теперь, когда все стены рухнули, мир, в обесстенности и обесстенении своем, стал видим всем созерцаниям. Любой мирскойсход решает теперь не мирское, а мировое, и каждому, если он хочет психически уцелеть, приходитсявскарабкиваться почти по отвесным понятиям» («обесстенение» обретает свой полный смысл при учете того, что «История старой Москвы — это история ее о с т е н е н и я», что Москва — в отличие от других городов и городков, давно уже поваливших свои стены, «всё ещепрячет свое тучное круглое тело в обводы стен и валов», что даже в XIX веке она еще «недоверчиво, с прищуром всматривается сквозь приоткрытые створы ворот — во всё, что из "Замосковья", провинции, и медленно-медленно поднимает свои крашеные шлагбаумы перед всеми "оттудньши", что изза стен». — «Штемпель: Москва». Письмотретье).

Кржижановский нетолько знал и ч у в с т в о в а л пространство,которое онпонимал как некий прекрасныймир, отражение, пусть неясное,

идеального пространства-мира, но и л ю бил егои егоосвоение не менее, чем отдачу себя ему, растворение в нем. О своих отношенияхс.простран-

ством подробнее всего он говорил в молодости. Это было «московское» пространство, и автор позволяет себе приоткрыть свое очень личное, иногда интимное отношение к нему. Много важного, поучительного, до-

479

рогого открыл в нем для себя Кржижановский, несомненно,не только высоко ценивший его,но и, похоже, усматривавший в нем нечто имеющее психотерапевтические функции. Общение с «московским» пространством было настоятельной потребностью, вызывало чувство удовлетворения, а иногда и радости от сознанияпричастности ему, хотя острый взгляд уже отчетливо замечал, как в самом центре этого пространства, в месте, где был«узкий» локус писателя, крыша над головой, уже склублялось погубившее его в конце концов зловещее «минус»-пространство.

О знании пространства и чувстве пространства, о любви и вкусе к нему, об «игре души с пространством» можно судить по фактам биографии писателя (потребность в «смыслоконструирующих» прогулках и соответствующая обширная практика), засвидетельствованным людьми, хорошо его знавшими, и отраженным многими его произведениями, по опытам «вторичной» топографической рефлексии (погружение в изучение планов Москвы2 или Лондона — и не только ради «дела», напримерв связи с «лондонскими» эпизодами своих рассказов, но и для «души», более того, само наличие некиих идеальных планов, основная черта которых — их самодостаточность, делающая их не только первичными, нои реальными, во всяком случае — более реальными, нежели те фантомнопотенциальные города, что могли бы этим планам соответствовать3), наконец и более всего по образам (и рефлексиям над ними) того пространства, которое восстанавливается «от противного» на основе деформированного и/или опустошенного, десемантизирующегося пространства, ставшего уделом писателя в последние 10-15 лет его жизни.

Но прежде чем обратиться к «минус»-пространству Кржижановского, составляющему содержание этих страниц, несколько свидетельств автора о «московском» пространстве — ноне только и не столько ради самой Москвы, хотя «привозной человек», минус-москвич4, Кржижановский посвятил ей одни из лучших в русской литературе страницы, сколько ради введения в «спациологию» писателя — в ее принципы, методы, открытия, в ту пространственную эмпирию города, котораяиногда определяет наиболее тонкие, но и наиболее неотразимые черты образа «разыгрываемого» города.

II. «Московское» пространство Кржижановского

Автор, два года как обосновавшийся в Москве, правда на птичьих правах, пишет письма в провинцию тому, к кому обращается как к «милому другу» («Штемпель: Москва /13 писем в провинцию/»). Он, автор, полюбил Москву, почувствовал ее «особый отпечаток» и пытается понять его — опытным путем исследовать суть феномена Москвы.Сейчас это для него главное: только об этом он и может писать в настоящее время и признается в этом своему корреспонденту с полной откровенностью: «Только-только выкарабкиваюсь. Два года отщелкнулись, как счетные костяшки: позади голый стержень. Это-то вы простите и поймете, милый друг, потому что вы...милый друг. — Но простите ли вы мне

480