Поршнев "О начале человеческой истории"

«Антропология». Ссылка Поршнева как раз и относится к одной из глав, взятых из «Антропологии». Ср. новейшее

русское издание: Первобытная культура. М.,

1989.

Скорее нас приведет к ответу следующее сопоставление: согласно наблюдениям Веллара, гуаяки, добывающие огонь ударами кварцита о кварцит, отличаются от других индейцев-собирателей полным неумением сохранять огонь во время переходов*. Андаманцы, единственный народ, по-видимому, не знавший в недавнее время никакого способа добывания огня, превосходили все народы в технике переноса огня. Степень развития переноса огня зависит в известной мере от наличия или отсутствия некоторых видов растений, а также от социальных условий. Не следует ли отсюда, что народы, имевшие наибольшую возможность обходиться без добывания огня, т.е. одним заимствованием огня друг у друга, утратили не только древнейшие способы, но даже и добывания огня трением, а народы, имевшие наименьшую возможность обходиться заимствованием огня, сохранили даже наидревнейший способ его добывания (двумя одинаковыми камнями)?

*Vellard J. lbid, p. 243.

Всамом деле, путешественники и этнографы очень много раз отмечали, что отсталые народы «неохотно» прибегают к добыванию огня, «предпочитая» заимствовать его. Но все же это наблюдение как-то недооценено.

Чем можно объяснить «нежелание» добывать огонь? Дело тут отнюдь не в технической трудности этой операции (мы убедились, что она доступна даже совершенно неопытным рукам), не в субъективном нежелании, а в общественных запретах и ограничениях. Здесь было бы невозможно охватить огромную проблему общественного значения огня при первобытном строе и разных форм его «почитания» у народов мира. Это — гигантская и сложная тема*. Отметим в ней лишь два-три узловых момента.

* См. например, указанные работы В. Вахтера, Э. Тейлора, В. Харузиной, а также: Максимов C.B. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903, с. 197 - 224 и др. Попытка Г. Башляра подойти к проблеме огня с точки зрения психоанализа привела к тезису, что огонь — символ всего неразрешенного, всяческого запрета, а умение и право обходиться с огнем выражают нарушение или преодоление запрета. Поэтому «комплекс Прометея» — побуждение знать вообще все запретное, что знают родители и учителя, даже больше, чем они. См.: Башляр Г. Психоанализ огня.

М., 1993, с. 26 - 27.

Судьбы огня связаны о древнейшими формами и древнейшими судьбами собственности. Недаром большинство мифов и легенд о происхождении огня рассказывает о его «похищении». Понятие похищения связано с отношениями собственности. Огонь рода был как бы олицетворением, субстанцией всей собственности родовой общины (в знак чего частица всех основных благ сжигалась на огне). Соответственно тушение огня выступало как нанесение ущерба родовой собственности. Огонь хранили от тушения или похищения и

хвалились похищением его у другой общины. «Свой» огонь (может быть, раньше запах дыма) обособлял одну общину от другой, и можно предполагать, что запрет выдавать огонь на сторону имеет особенно древний характер.

Вместе с тем огонь внутренне сплачивал общину, выражал ее единство, общность крова и крови. Красная краска — символ и крови и огня одновременно, они как бы эквивалентны: кровь в родовых обычаях искупается кровью или очищается огнем. Огонь — олицетворение предков рода и тем самым кровного родства*. При отпочковании родов и семей происходил перенос родового огня, как наглядное выражение сохраняющейся связи с предками. Ясно, что в этих условиях вырабатывались жесточайшие запреты тушения огня, многочисленные пережитки которых широко известны этнографам.

* См.: Wachter W. Ibid, S. 69 - 71; Штернберг Л.Я. Гиляки // Этнографическое обозрение. М., 1904, №4, с. 72 - 74; Харузин Н. Этнография. Вып. IV, СПб., 1905, с. 321; Харузина В. Там же, с. 86 - 92.

С ростом межобщинных связей вырабатывался обратный обычай: обязательное предоставление друг другу огня как знак мира и символ общности в пределах племени, союза племен, наконец, государства (Греция, Рим). При таких условиях зажечь огонь, а не попросить его у соседей, значило бы продемонстрировать отрицание общности огня, отрицание родства или союза, т.е. было бы актом враждебности к соседям. На этой почве должны были выработаться строгие запреты зажигать огонь, пережитки которых тоже известны этнографам.

Запреты тушить и зажигать огонь дали ту систему длительного хранения «неугасимого» огня, несомненно восходящую к эпохе матриархата (хранительница огня — всегда женщина), которая не только создала у путешественников иллюзию неумения «дикарей» добывать огонь, но и действительно приводила к забвению способов добывания огня, так как они сплошь и рядом не применялись на практике несколькими поколениями.

Так, по-видимому, решается вопрос о причинах утраты древнейшего и самого несложного способа добывания огня. Проблемой является скорее обратный вопрос: почему в отдельных исключительных случаях это традиционное воздержание от добывания огня все же нарушалось, огни ритуально тушились и добывался новый, «живой» или «дикий» огонь, почти всегда сложным, поздним по происхождению способом трения дерева о дерево (и всегда мужниной)*. Есть основания связать эту проблему с некоторыми чертами родового строя.

* О сексуальном значении, вкладываемом многими народами в этот прием добывания огня, см.: Frazer J.G. Ibid, p., 23 - 45, 85, 131 - 133,

220; о соответствующей символике в брахманизме, см.: Kuhn A. Ibid, S. 70 - 74. Г. Башляр тоже дает сексуальную расшифровку добывания огня трением; однако, скорее дело идет о символической имитации дефлорации. См.: Башляр Г. Там же, с. 69 - 92.

Глава 8. Споры о фундаментальных понятиях*

*С. 359. I В издании 1974 г. эта глава была вдвое сокращена и вошла в качестве первого раздел («Труд, производство, общество») в главу 7 («Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия»). Полный текст настоящей главы восстановлен по сохранившейся корректуре набора 1972 г. Редакционные правки, связанные с сокращением, специально не оговариваются.

I.Афоризм Франклина и марксизм

Вэтой главе не ставится задача рассмотреть историю дискуссии, развернувшейся

на страницах советских журналов начиная с 1953 г. по коренным методологическим проблемам антропогенеза. Она затухла примерно к 1962 г.* Но единогласие не было достигнуто. Потребовалась более капитальная аргументация. Сейчас, когда читатель ознакомился с моими новыми аргументами, пришло время в настоящей главе попробовать суммировать и суть этого горячего обсуждения фундаментальных теоретических понятий, таких, как орудия, труд, общественное производство. Но я постараюсь быть кратким, извлекая из вышеназванных статей лишь некоторые места, в том числе касающиеся максимально целостной интерпретации высказываний Маркса, Энгельса, Ленина.

*Статьи автора этих строк: Материализм и идеализм в вопросах становления человека // Вопросы философии. М., 1955, № 5; Еще к вопросу о становлении человека // Советская антропология. М., 1957, т. 1, № 2; К спорам о проблеме возникновения человеческого общества // Вопросы истории. М., 1958, № 2; Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры // Вестник истории мировой культуры. М., 1958, № 2 (8); Состояние пограничных проблем биологических и общественно-исторических наук// Вопросы философии. М., 1962, № 5.

Антрополог В.П. Якимов в таких словах подвел итоги работы в области антропогенеза состоявшегося в 1964 г. в Москве VII Международного конгресса по антропологии и этнологии: «По важнейшим проблемам антропогенеза ученые пришли к единому мнению, что является весьма существенным вкладом в науку и большим шагом на пути сближения позиций ученых разных стран»*. Как участник конгресса, я готов подтвердить: факт констатирован верно, т.е. сближение и единодушие на международном конгрессе между различными учеными по этим вопросам действительно имели место. Другое дело — как надо оценивать это явление. Чтобы ответить, надо взглянуть, в чем именно выразилось единомыслие? Прежде всего в принятии как якобы общего для мировой науки определения человека: человек — высший примат, отличающийся способностью

кизготовлению и использованию орудий.

*Цитировано по: Печуро Е.Э. Делегаты VII Международного конгресса антропологических и этнографических наук в редакции журнала // Вопросы истории. М., 1964, № 10, с. 176.

Это определение уже давно выступает как наиболее распространенное среди зарубежных ученых, причем без какого бы то ни было влияния марксизма. В качестве примера можно указать на обобщающую книгу видного палеоархеолога, открытого идеалиста Оукли «Человек делатель орудий»*. Таким образом, с удовлетворением пишет в другом случае В.П. Якимов, не развитие интеллекта, не крупный мозг, как это утверждалось ранее многими зарубежными учеными, определяет человеческое существо, а изготовление орудий; в этом — «известный прогресс в развитии представлений у части буржуазных антропологов»**. Но автор, далее, сам замечает***, что это есть всего-навсего возврат к определению человека, данному Б. Франклином****.

*Oakley K.P. Man the Toolmaker. London, 1951.

**Якимов В.П. Ближайшие предшественники человека // У истоков

человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964, с. 75 - 76.

***Там же, с. 76.

****С. 360. II См. примечание XVI к главе 2. [* С. 83. XVI]

Определение человека, как животного, делающего орудия, не является ни шагом вперед к марксизму, ни марксистским. Оно является, как увидим, полностью и целиком немарксистским. Эту идею часто приписывают Марксу и Энгельсу, но произвольно, и получается, словно «сближение методологических позиций» идет в сторону марксизма.

Вот прежде всего несколько строк из той главы первого тома «Капитала» Маркса, которая посвящена кооперации. При работе сообща, пишет Маркс, сам общественный контакт вызывает соревнование и своеобразное повышение жизненной энергии, увеличивающее индивидуальную дееспособность отдельных лиц. «Причина этого заключается в том, что человек по самой своей природе есть животное, если и не политическое, как думал Аристотель, то во всяком случае общественное». Упоминание Аристотеля сопровождается комментарием: «Аристотелевское определение утверждает, строго говоря, что человек по самой

своей природе есть гражданин городской республики [полиса. — Б .П.]. Для классической древности это столь же характерно, как для века янки определение Франклина, что человек есть созидатель орудий»*.

* Маркс К. Капитал. T. I // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-

е. Т. 23. М., 1960, с. 338 (примечание).

Вот так мы сразу и фиксируем «порт приписки» этого достаточно плоского определения человека. Рядом с ним даже определение Аристотеля, хоть и ограниченное горизонтом греческого полиса, выглядит мудрым. Но Маркс вносит и в него существенное и решающее изменение. Что же до выражения, что определение Франклина характерно для века янки, то эти несколько слов несут большой смысловой груз и немалую силу насмешки. У Франклина это еще мелкобуржуазное делячество, плоский практицизм изолированного индивида, а с дальнейшим расцветом века янки это приобретает характер хорошо разработанной философии инструментализма и операционализма.

Определение человека как существа, делающего орудия труда (которое авторам учебника антропологии, М.Г. Левину и Я.Я. Рогинскому, показалось директивной истиной марксизма*), не имеет ни малейшего отношения к историческому материализму. Эта сентенция в духе янки механистична. Может быть, она подходит для «технологического материализма», но противоположна историческому материализму. И вертикальное положение тела, и способность руки делать и употреблять инструмент, конечно, обязательны, чтобы быть человеком, но того и другого совершенно недостаточно, чтобы отличить людей от обезьянолюдей.

* С. 361. III См. примечание XII к главе 2. [С. 78. XII]

Откуда же пошло, будто Маркс присоединился к мнению Франклина? Энгельс объяснил общий источник такого рода недоразумений в своих предисловиях к третьему тому и к английскому изданию первого тома «Капитала». Раз и другой он объяснял, что метод цитирования Маркса не был понят: многие цитаты у него — это своего рода исторический комментарий, «но совершенно в стороне, — пишет Энгельс,— остается вопрос, имеет ли данный взгляд какое-либо абсолютное или относительное значение с точки зрения самого автора или же представляет для него лишь исторический интерес»*; «цитата приводится совершенно независимо от того, совпадает ли высказываемое положение с собственным мнением Маркса или, другими словами, имеет ли оно общее значение»**. Несомненно, так обстоит дело и со злополучной цитатой из Франклина. Наряду с другими, более существенными признаками человеческого труда также и «употребление и создание средств труда, хотя и свойственны в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и потому Франклин определяет человека как «a toolmaking animal», как животное, делающее орудия»***. Предупреждения Энгельса остались незамеченными и было решено: раз Маркс процитировал Франклина, значит, он присоединился к его определению и между веком греческого полиса и веком янки безоговорочно выбрал янки!

* Энгельс Ф. Предисловие к третьему изданию // Маркс К Капитал. T. I. Там же, с. 29.

** Он же. Предисловие к английскому изданию // Маркс К. Там же, с.

32.

*** Маркс К. Там же, с. 190 - 191.

Но ведь даже в этой самой фразе Маркс оговаривает (мы увидим, как это важно), что и некоторым видам животных в зародышевой форме свойственно не только употребление, а и создание средств труда. Одно это замечание решительно отличало бы его от категоричной дефиниции Франклина; оно мысленно сопутствовало мне в реконструкции биологического образа троглодитид. Маркс далее написал, что останки средств труда (свидетельствующие об общественных отношениях, при которых совершался труд) имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций такую же важность, как останки костей имеют для изучения организации исчезнувших животных видов. Но разве отсюда следует вывод, что сущность животных — наличие у них костей?

Нет, определение Франклина, безусловно, не совпадает с собственным мнением Маркса и имеет в его глазах не общее значение, а расценивается им лишь как неудачная попытка дать определение человека по одной его черте, к тому же отчасти общей с некоторыми видами животных.

Напомним, что* анализ человеческого труда был дан Марксом в соответствующем разделе «Капитала», который так и называется — «Процесс труда»**. Маркс различает в процессе труда три его «простых момента», т.е. три составляющих его компонента: 1 ) целенаправленная деятельность, или самый труд, 2) предмет труда, 3) средства труда. Каждый из этих трех элементов подвергнут глубокому рассмотрению; в частности, «средства труда» отнюдь не сводятся к орудиям труда, а подвергнуты анализу во всей полноте.

* IV С этого места начинается раздел 1 главы 7 в издании 1974 г. Текст, помещенный выше был сокращен.

** Там же, с. 188 - 197.

Получатся совершенно различные смыслы в зависимости от того, на котором из этих элементов сделать мысленный акцент. Если на том, который Маркс не случайно поставил на первое место как «самый труд» и определил, как мы помним, весьма важными психологическими отличительными чертами, перед нами выступит специально человеческий труд в его неповторимой особенности. Если же, отвлекаясь от первого элемента, акцент сделаем на третьем, мы получим понятие не только человеческого труда. Выбор акцента и тем самым содержания понятия «труд» зависит, во-первых, от стоящей перед нами логической задачи — рассмотреть человека в его отличии от всех других животных или в его относительной общности с некоторыми видами животных, вовторых, от степени господства над нашим мышлением привычек робинзонады, когда мы теоретизируем о людях. Если мы имеем перед глазами только взаимодействие между организмом человека и окружающей средой, только обмен веществ между ними — это робинзонада. В поле зрения находится индивид и те орудия, которые он изготовил и использует для воздействия на среду. К сожалению, этой робинзонаде подчинены рассуждения иных видных антропологов и археологов (см., например, в сборнике «У истоков человечества» статьи С.А. Семенова*, В.И. Кочетковой**); в той или иной мере едва ли не все археологи, занимающиеся палеолитом, остаются тоже в схеме «особь — среда», лишь отчасти разбавляя ее «коллективными облавами», о которых они почти ничего конкретного сказать не могут. Точнее эту схему следовало бы изобразить как трехчленную: «индивид — орудие — среда», причем акцент делается на орудии, ибо, собственно, только о нем или, вернее, лишь об одном варианте — каменном орудии — археологи имеют ясные и точные знания. Легко за ними воображать индивида, который сам по себе, как Робинзон, мастерит их и употребляет. Но, по Марксу, «человек по своей природе есть животное общественное». В определении труда, специфичного только для человека, незримо присутствует общение людей, общественное начало: оно выражено в присутствии «внешнего» фактора, действующего «как закон» по отношению к этому процессу обмена веществ между организмом и средой с помощью того или иного орудия. Этот подлинно социальный фактор — целенаправленность, целеполагание; даже если последнее выступает не в обнаженной форме социального заказа или приказа, а во вполне интериоризованной форме намерения, замысла, все равно цель, подчиняющая процесс труда, — это продукт

принадлежности человека к общественной среде и его предшествовавших коммуникаций с нею.

*См.: Семенов С.Л. Очерк развития материальной культура и хозяйства палеолита // У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

**См.: Кочеткова В.И. Эволюция мозга в связи с прогрессом материальной культуры // У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

Итак, данное Марксом расчленение и определение процесса труда таит в себе возможность двух разных понятий. Оба они в определенных контекстах правомерны. Энгельс в своих работах о древнейших моментах предыстории человека и о его дальнейшем развитии говорит о труде в обоих значениях этого термина в зависимости от рассматриваемого вопроса. С одной стороны, труд анализируется им как фактор превращения обезьяны в человека; следовательно, труд выступает здесь как свойство, присущее некоторой части «обезьян» (высших человекообразных приматов), иными словами, не людям, и на протяжении сотен тысяч лет подготавливавшее их преобразование в людей. В этом случае перед нами то понятие, которое возникает при логическом акценте на третий из «простых моментов» труда, перечисленных Марксом. Это понятие концентрировано вокруг применяемых средств труда. «Труд начинается с изготовления орудий», — говорит Энгельс*. Но когда Энгельс в другом месте говорит о труде как признаке, отличающем человека на протяжении всей его истории от животных, здесь за тем же термином стоит другое понятие. Можно сказать, что в этом контексте труд начинается с появления того, что, по Марксу, отличает самого плохого архитектора от самой лучшей пчелы (или любого другого животного из числа создающих орудия), — с появления «идеального», т.е. предвосхищаемого в голове и служащего планом трудовых действий, будущего результата.

* Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 20. М., 1961, с. 491.

Различать эти два понятия, выражаемые одним и тем же термином, задача не простая, требующая от историка диалектического подхода. Если рассуждать формально-логически, у Энгельса усматривается формально-логическая ошибка: то свойство человека, которое подлежит объяснению, берется в качестве объясняющей причины*. Необходимо согласиться, что слово «труд» берется в двух разных значениях, хотя и связанных между собой наличием некоторого общего признака. Есть две формы труда, два смысла слова «труд» — инстинктивный и сознательный труд. Диалектика отношений того и другого, перехода одного в другое — очень серьезная задача. Но прежде всего надо уметь их различать.

* С. 363. V Предшествующая часть абзаца в издании 1974 г. была сокращена.

II. Понятие «инстинктивный труд»

Советские археологи еще в 20 — 30-х годах правильно отвергли представление Мортилье, что все развитие человека и его орудий вплоть до железного века было «доисторией», подчинявшейся тем же законам эволюции, как и биологическое развитие. Но те из них, которые стали утверждать, что вообще такой стадии не было, по крайней мере с того времени, как археологами зарегистрированы древнейшие искусственно обитые камни, пошли по ошибочному пути. Абстрактное социологизирование и психологизирование восполнило абсолютное молчание памятников о существовании общественной жизни и идеологии у наших обезьяноподобных предков той древнейшей поры. Тем самым был открыт широчайший простор для домыслов о мышлении и речи этих существ, которых Энгельс называл «промежуточными существами» между обезьяной и человеком. Вставшие на такой путь археологи и антропологи объективно, независимо от своего желания, повернулись спиной к естественнонаучному знанию. А ведь западными школами в большой мере руководят «ученые в рясах» — аббаты, бдительно сохраняющие контрольный пакет акций в теории происхождения человека.

В.И. Ленин писал: «В действительности "зоологический индивидуализм" обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо, и первобытная коммуна»*. А в «Философских тетрадях» В.И.Ленина сказано: «Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет...»**.

* Ленин В.И. Письмо А.М. Горькому// Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 48, М., 1964, с. 232. Ленин писал это в частном письме к Горькому и мог рассчитывать на понимание с полуслова, так как в то время много писалось о подавлении индивидуализма взаимопомощью в стадах животных (Эспинас, Кропоткин, Каутский и др.).

** Ленин В.И. Конспект книги Гегеля «Наука логики» // Философские тетради // Ленин В.И. Там же. Т. 29. М., 1977, с. 85.

Мысль о первобытном дикаре как инстинктивном человеке Ленин позаимствовал у Маркса, к тому же не из какого-нибудь черновика, а из произведения, опубликованного при жизни Маркса — из упоминавшегося выше раздела «Процесс труда»* в I томе «Капитала», где Маркс дает изложение всей теории труда. Маркс здесь противопоставляет труд в его развитой форме, изучаемой в «Капитале», труду в его древнейших, первоначальных формах: «Мы не будем рассматривать здесь первых животнообразных инстинктивных форм труда. Состояние общества, когда рабочий выступает на товарном рынке как продавец своей собственной рабочей силы, и то его уходящее в глубь первобытных времен состояние, когда человеческий труд еще не освободился от своей примитивной, инстинктивной формы, разделено огромным интервалом. Мы предполагаем [в

"Капитале". — Б. П.] труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека»**. Дальше следует знаменитое противопоставление пчелы и архитектора.

* С. 364.VI Почти весь предшествующий текст раздела II настоящей главы в издании 1974 г. был сокращен.

**Маркс К. Там же, с. 189.

Вэтом классическом анализе труда речь идет по сути о том же, что и у Ленина. Понятие «инстинктивный» относится именно к «первобытному» времени, понятие «животнообразный» аналогично ленинскому слову «стадо». Труд в своей «примитивной, инстинктивной форме», по точному смыслу слов Маркса, не составляет «исключительного достояния человека», не дает еще принципиального отличия предков человека от животного, поэтому он и назван «животнообразным». Этот инстинктивный, первобытный, животнообразный труд в принципе еще столь же отличен от сознательного, целенаправленного труда архитектора, как и труд пчелы.

Глубоко материалистические положения Энгельса «труд создал самого человека», «труд начинается с изготовления орудий» приобретают совершенно иной смысл, ибо к ним неявно добавляют: а труд всегда отличается от инстинктивной деятельности пчелы и любого животного тем, что он предваряется в антропогенезе разумом, абстрактным мышлением. Древнейшие орудия труда в таком случае оказываются «свидетельствами», «проявлениями» того, что их создатель был существом мыслящим.

По мнению идеалиста, сначала возникает творческий разум, мышление как отличие человека от животного; затем мысль воплощается в труде, в орудиях труда как своих материальных выражениях. А раз так, идеалист согласен, чтобы все остальное в истории человечества объяснялось развитием орудий труда. Подобным образом рассуждал, например, Л. Нуаре*.

* Hyape Л. Орудие труда и его значение в истории развития человечества. Харьков, 1925.

Отсюда ясно, что признание древнейших форм труда «животнообразными», «инстинктивными» диктуется логикой материализма: только в этом случае тезис о том, что «труд создал самого человека», имеет материалистический характер, да и вообще, как выше сказано, логичен.

Ленин не потому говорил об «инстинктивном человеке» и «первобытном стаде», что он излагал на основе тех или иных археологических данных какую-то догадку, гипотезу, которую, скажем, новейшее изучение оседлости или праворукости существа шелльской эпохи может опровергнуть (как думают некоторые ученые), а потому, что иначе с точки зрения материалистического мировоззрения и не может быть — иначе от него пришлось бы отказаться. Так рассуждал и Энгельс, теоретически предвосхищая открытие еще почти неизвестного тогда раннего

палеолита: «И хотя оно [это состояние. — Б. П.] длилось, вероятно, много тысячелетий, доказать его существование на основании прямых свидетельств мы не можем; но, признав происхождение человека из царства животных, необходимо допустить такое переходное состояние»*. Отдельные признаки, которыми Энгельс предположительно характеризовал это состояние, не подтвердились, но неопровержимым остается основной дух всего раздела о «низшей ступени дикости» — подчеркивание сходства предков современных людей на этой ступени с животными.

* Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 21. М., 1961, с. 29.

Итак, спор идет не о частностях. Либо человек начал с того, что «изобрел» свои орудия труда, «наблюдая» природу, «открыв» некоторые ее свойства, создав сначала в своем мышлении, идеально то, что потом, хотя бы и крайне неуклюже, стала воплощать материально его рука. Либо его труд носил сначала животнообразный, инстинктивный характер, оставаясь долгое время не более как предпосылкой, возможностью труда в человеческом смысле, пока накопление изменений в этой деятельности и преобразование самого субъекта труда не привело к новому качеству — второй сигнальной системе, обществу, человеческому разуму.

Цитированный выше раздел о процессе труда Маркс начинает с определения труда в чисто естественном, материальном плане: веществу природы человек сам противостоит как сила природы, труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, «обмен веществ» между ними. Для того чтобы присвоить вещество природы в пригодной для себя форме, человек приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы, т.е. тоже вещество природы. Таков и логический и исторический исходный пункт. Только в ходе этого материального воздействия на внешнюю природу предок человека постепенно меняет и свою собственную природу: в последней сначала еще только «дремлет» потенциальная возможность превращения его в существо какого-то нового качества, отличное от остальной природы; но рано или поздно игра естественных сил, говорит Маркс, подчиняется власти специально человеческой, т.е. общественным закономерностям, и труд становится сознательным трудом. В таком контексте Маркс и отмечает, что не будет в данной работе рассматривать «первых животнообразных инстинктивных форм труда», а берет его уже в такой форме, «в которой он составляет исключительное достояние человека». Для этой формы характерно подчинение воли работника той или иной сознательной цели как закону. Эта целенаправленная воля необходима тем более, чем менее труд увлекает сам по себе, т.е. чем менее он схож с животнообразным трудом — игрой естественных сил.

Так, согласно историческому материализму, в процессе труда изменилась сама природа человека; создав же человека, создав общество, труд тем самым изменил и свою природу. Совсем иначе рассуждают некоторые археологи: раз был хотя бы зачаточный труд, общество уже «должно было» быть. Но Энгельс писал как раз обратное: что не на стадии «промежуточных существ», «грядущих людей» (такой перевод немецкого die werden den Menschen правильнее, чем принятое «формирующиеся люди»), развивавшихся под воздействием труда «сотни тысяч лет», а только «с появлением готового человека возник вдобавок [курсив мой. — Б.П.] еще новый элемент — общество»*.

* Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека... С. 490.

Как видим, эти археологи вопреки Энгельсу распространили на огромный период в сотни тысяч лет те черты, то качественное своеобразие, которые принадлежат только истории человеческого общества*. Однако, как видим, марксизм учит, что до возникновения общества прошли сотни тысяч лет, в течение которых