Поршнев "О начале человеческой истории"

интерполируются деревянные копья, ямы-западни, загон животных на край обрыва (забывая при этом, что речь идет о временах, когда животные были непугаными, не имели выработанного страха перед человеком и, чем-либо сигнализирующем его присутствие; следовательно, не имели причин для панического самоубийства). Многие другие авторы ухватились за идею австралопитеков, как «хищной обезьяны» (А.П. Окладников). Им рисовался образ «обезьяны-убийцы», охотницы за другим видом обезьян, павианами, с помощью элементарного костяного и рогового оружия, причем не изготовляемого, а просто находимого на земле среди останков других животных. Дартом и другими авторами были подобраны тщательные, но легко рассыпающиеся, как сейчас увидим, подтверждения этой версии.

И все это — чтобы не допустить последовательных ступеней раскрытия этого секрета — перехода от всеядной обезьяны к плотоядному хищнику. Все это — ради избежания образа «падалыцика», «трупоеда», «некрофага». Человек должен был явиться, а не развиться. Это был «акт»*.

* Выражением «акт» охотно пользуется претендующий на безапелляционный авторитет и материализм Д.А. Крайнов. Например: «Был один скачок в акте возникновения человека и дальше началась история развития человеческого общества». О странном понимании им материализма можно судить по выражению: «Соотношение материалистических категорий "сознание" и "труд" в самом "акте" возникновения человека». (Крайнов Д.А. Некоторые вопросы становления человека и человеческого общества // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970.) Высказываясь туманно «о соотношении труда и сознания — этих движущих сил человеческого прогресса» (с. 77), автор и не подозревает, что со священным негодованием отстаивает от еретиков идею, что человек не произошел от обезьяны, а был создан из обезьяны, вопреки устаревшему мнению, будто он был создан из глины.

Гораздо более разрозненно и фрагментарно пробивался в научную литературу взгляд, который можно назвать противоположным в том смысле, что он допускает хотя бы в некоторых случаях, в известной мере, поедание обитателями палеолитических стоянок останков и трупных находок. Первым автором, отважившимся на такую дерзость, был русский археолог А. Кельсиев. Он утверждал, что обильные кости мамонтов на стоянках Костенки, Карачарово, Гонцы и др. говорят не об охоте на этих огромных животных, совершенно неправдоподобной, а о том, что человек питался падалью, выкапывая из мерзлоты длительно сохранявшиеся туши*. Идею Кельсиева воспринял и распространил на Западе И. Стеенструп, между прочим, объяснявший обилие костных остатков мамонта на стоянке Пжедмост какой-то стихийной гибелью этих животных, вслед за ним — Кжиз. Точку зрения Кельсиева разделял одно время В.А. Городцов, однако, высказывал сомнение, чтобы скопления костных останков мамонта в палеолитических стоянках Испании, Италии и других южных стран можно было объяснить там сохранением трупов в вечной мерзлоте. Но применительно к территории СССР этот взгляд о поедании трупов, сохранившихся в вечной мерзлоте или скопившихся от каких-либо эпидемий, принимали П.П. Ефименко, В.И. Громов, И.Г. Пидопличко**.

* Кельсиев А.И. Палеолитические кухонные остатки в с. Костенках // Древности. М., 1883.

** См.: Илларионов В Т. Введение в историографию древнейшей истории. Горький, 1960, с. 204 -205,238 - 239, 272 - 273.

Несколько особняком в этом ряду надо поставить догадку Ф.К. Волкова, признававшего значительную часть костных останков, находимых на стоянках палеолита, результатом деятельности рек ледниковою периода: трупные остатки животных течением рек сносились из их первоначальных местонахождений к таким местам, где в связи с этим возникали стоянки*. К этому взгляда, наиболее углубленному, мы вернемся ниже. Пока отметим, как недостаток перечисленных теорий, что все они обосновывались исключительно на материалах верхнего палеолита.

* См.: Волков Ф.К. Палеолит в Европейской России и стоянка в с. Мезине // Русское императорское археологическое общество. Записки отделения русской и славянской археологии. T. IX. СПб,

1913.

Особо следует процитировать ряд высказываний антрополога В.В. Бунака, обратившего внимание на важность фактора трупоядения применительно уже и к авс-тралопитековым и к археоантропам. Вот некоторые отрывки. «Одной из начальных форм употребления в пищу мяса крупных зверей нужно считать использование остатков добычи хищников, поедание туш павших животных. Такой прием добывания пищи до последних десятилетий сохранялся у бушменов: старшина стоянки посылал по утрам мальчиков посмотреть, не кружат ли поблизости хищные птицы, питающиеся падалью. В положительном случае все отправлялись к месту нахождения погибшею животного и добывали съедобные остатки туши...»*

* Бунак ссылается здесь на статью Дж. Д.Кларка в журнале «Современная антропология» (Clarc J D. Human Ecology During Pleistocene and Later Times in Africa South of the Sahara // Current

Anthropology. Chicago, vol. 1, No4, 1960). Можно было бы в качестве другого примера из относительно недавней экологии отсталых народов сослаться на практику эскимосов и алеутов, выбиравших на побережье выброшенные морем трупы китов и нередко переселявшихся целыми селениями на это место, пока вся огромная туша давала пропитание.

«Если для метания, нанесения удара не трудно было найти на земле подходящий предмет [? — Б.П.], то для разделки туши крупного животного, для отделения шкуры, перерезки сухожилий необходимы были прочные камни с заостренным краем. В начале плейстоцена некоторые группы прегоминид пришли к тому, чтобы при отсутствии поблизости подходящею камня наносить на кусок породы несколько скалывающих ударов и получать заостренный конец. Таковы зачаточные поделки из камня — олдовайские гальки...»

«Рабочий край рубил [аббевильских и ашёльских— Б.П.] обычно не имеет зазубрин, иначе говоря, рубила использовались не для обработки твердых

предметов (дерево), а для разделки туши павшего или убитого животного...

Изготовление простейших каменных поделок не требовало большого времени, рубила и сколы изготовлялись по мере надобности там, где разделывалась туша животного, и после использования оставлялись на месте...»

«Исследования Р. Дарта даже при осторожной оценке его выводов показывает, что уже австралопитековые использовали для добывания костного мозга убитых или павших животных длинные кости скелета, рога и зубы...»*.

* Бунак В.В. Речь и интеллект, стадии их развития в антропогенезе // Ископаемые гоминиды и происхождение человека. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 92. М., 1966, с. 536 - 537.

В приведенных цитатах мною отмечено многоточиями, что эти мысли о трупоядении пересыпаны словами об «охоте». Позиция В.В. Бунака характеризуется научной осторожностью. В вопросе, давно вызывавшем споры исследователей, почему многие палеоантропологические скелетные остатки из слоев нижнего и среднего палеолита найдены в раздробленном виде или со следами ударов на костях черепа и трубчатых костях конечностей, В.В. Бунак отвечает: «Наблюдения показали, что разрушения черепа сопровождались извлечением мозга, и, надо думать, поеданием его. Остается не выясненным, производилось ли разрушение черепа посмертно или удары наносились живым индивидуумам и притом с целью поедания их тела». Впрочем, автор склоняется к большей вероятности первого объяснения, то есть трупоядения (некрофагии)*

* См.: Бунак В.В. Там же, с. 545. См. так же вышедшую посмертно монографию: Бунак В В. Род Номо, его возникновение и последующая эволюция. М., 1980, с. 141 - 147.

Из других авторов, считающих, что так называемые орудия нижнего палеолита служили не для охоты, а лишь для освоения туш животных, следует назвать знаменитого Л. Лики. Так, по поводу находок 1960 г. он выступил с концепцией, что каменные орудия ашёльского типа служили в данном случае для освоения и разделки туши динотерия, а не для его умерщвления: динотерий, по-видимому, провалился в болото, труп его был найден и разделан питекантропами. Для подтверждения и обобщения своих догадок Лики однажды на глазах у населения одной африканской деревни быстро вспорол и разделал тушу убитой антилопы с помощью изготовленных им же орудий олдовайскою типа. Нижнепалеолитическая «культура» выступила в глазах Лики, как ассортимент средств для использования трупов животных и только*.

* Leakey. L.S.B. Facts instead of dogmas on man's origin // The origin of man. Chicago, 1965.

Этот краткий обзор предшествовавших попыток показывает, что ни разу не ставилась интересующая нас задача: вполне и безоговорочно исключить охоту. Поедание падали всякий раз допускалось лишь как компонент образа питания наших предков в плейстоцене. Таким образом достигалась цель преимущественно эстетического характера: было показано, что в изучение палеолитического времени антинаучно вносить такие критерии как «противно»,

«омерзительно», «отталкивающе», заимствованные из поздней человеческой культуры или даже просто из плохо осознаваемого житейского жаргона.

Но нам важна не эстетическая, вообще не оценивающая, а научно-биологическая сторона дела. Приведенные примеры лишь показывают, что затуманивающие ее препоны и предрассудки некоторые авторы уже пробовали расшатать. Этого требовали факты, хотя и не приведенные ими в систему.

II. Реконструкция начального этапа

Исходным биологическим понятием должен служить биоценоз (полнее — биогеоценоз), т.е. совокупность или сообщество устойчиво взаимосвязанных видов, населяющих то или иное место обитания (биотоп). Современная биология далеко ушла от того времени, когда тот или иной вид изучался изолированно от других окружающих его видов. Ныне вопрос о возникновении нового вида это не только вопрос о его филогенетическом происхождении из предшествовавшего вида, но и вопрос о его новой экологической нише, о его положении в биоценозе среди составляющих последний других организмов. Не так-то легко новому виду втиснуться в эту систему, если только он не просто вытесняет предковую форму, присвоив в силу лучшей приспособленности все ее источники питания. Биоценоз является более или менее устойчивым, длительно исторически сложившимся образованием. Конечно, эта устойчивость носит характер сложнейшей флюктуации: если какой-нибудь вид животных или растений слишком размножился, это рано или поздно приведет к нарушению пищевых цепей, к сдвигу в биоценозе, который через соответствующий промежуток времени скорректирует численность популяции данного вида. Основу или ядро биоценоза составляет группа тех видов растений, животных, микроорганизмов, которые проделали в данном месте эволюцию в тесной связи друг с другом и потому находятся в приспособлении (коадаптации) друг к другу.

Разные виды, связанные в биоценозе пищевыми отношениями, составляют или прямые так называемые цепи питания («пищевые цепи»), или находятся в косвенной взаимозависимости, в отношениях конкуренции, нахлебничества и т.п., а также в пространственных связях (распределение убежищ, колонии разных видов и т.п.). Численность животных и растений, хищников и добычи, паразитов и хозяев, конкурентов, сожителей и пр. взаимно регулируется, что и создает относительную устойчивость биоценозов, — как сказано, устойчивость подвижную, т.е. с постоянными колебаниями в ту или другую сторону. Все виды, составляющие биоценоз, связаны в единое целое, и судьба каждого вида зависит от этого целого. Биоценоз как целое осуществляет сложный круговорот между этой системой живых организмов и неорганической (абиотической) средой. Массы живого веса (биомассы) всех звеньев в цепях питания находятся между собой в закономерных пропорциях. Эта цельность, устойчивость внутренняя сбалансированность биоценозов дала даже повод уподоблять их «сверхорганизмам» или «метаорганизмам», организмам высшего порядка.

Как правило, биоценоз насыщен видами до экологического предела, т.е. внедрение нового вида может произойти лишь путем вытеснения им другого вида, сходного по пищевым стремлениям. Вот первое соображение, которое должно учитываться, когда мы хотим говорить о появлении где-то в конце третичного

периода древнейших троглодитид. Идея биоценоза сразу выступит как разумный корректив к долго распространявшимся представлениям, что человек или предчеловек внезапно появился в роли хищника и стал истреблять вокруг себя разнообразных животных, неся им и гибель, и ужас. Даже если бы ему было чем этого достигать, мы должны были бы спросить себя, что же стало при этом на многие сотни тысяч лет с биоценозами, в которые ворвался этот столь внушительный фактор. Словом, современное биологическое мышление требует начинать с противоположного конца, не с «акта» явления в мир небывалого двуного хищника, а с того мира, в котором он мог бы завестись, несомненно, сначала в виде «личинки».

Но все сказанное о биоценозах, с другой стороны, нимало не исключает подвижности и исторической изменчивости структуры видового состава и численного соотношения видов в биоценозе. Он перестраивается с изменениями среды обитания. Может происходить внедрение новых сочленов, вытесняющих прежних. Таким образом, понятие биоценоз отнюдь не стоит помехой на пути изучения возникновения новых видов. Оно лишь требует, чтобы возникновение нового вида всегда рассматривалось в связи с вопросом о путях внедрения этого нового вида в биоценоз. «Количество различного вида животных, могущих жить вместе в области однородного типа, — говорит Элтон, — быстро достигает точки насыщения»*. Это значит, новый вид может внедриться либо путем вытеснения другого вида, сходного по экологической нише**, либо найдя какую-то свободную или легко ему доступную, неиспользованную другими экологическую нишу в данном биоценозе.

*Элтон Ч. Экология животных. М. - Л., 1934, с. 24.

**См.: Кашкаров Д.Н. Основы экологии животных. М. - Л., 1944, с.

129, 235.

Особенно выпукло эта дилемма вырисовывается перед зоологом, говорящим о внедрении нового плотоядного вида или хищника в широком смысле. Если биоценозами называют самые различные биологические совокупности, начиная от мельчайших, скажем, от микросообщества на одном растении или населения одной лужи, одного луга и т.п., то в данном случае речь идет о крупных зональных, ландшафтных биологических комплексах. В этих последних хищники занимают, так сказать, верхнюю часть пирамиды. И именно она в биоценозе заполнена всегда наиболее тесно. Именно в нее труднее всего внедриться комуто новому. Здесь биоценоз сложен наиболее плотно.

Если очень упростить картину, отвлекшись от насекомых, паразитов, микроорганизмов, можно говорить о трех главных этажах в таком большом биоценозе: 1 ) растения, 2) растительноядные, или травоядные животные, 3) питающиеся этими последними плотоядные, или в широком смысле хищные животные. Биомасса каждого из трех этажей, т.е. общий вес всех составляющих его особей, на целый порядок меньше, чей биомасса нижележащего этажа. Эта закономерность последовательного убывания биомассы потребителя по сравнению с источником его пищи (так называемая «пирамида чисел») объясняется как тем, что не вся потребленная пища может превратиться в живой вес потребителя, так и тем, что последний никогда не пожирает весь нижний этаж полностью, иначе прекратилось бы и его собственное существование.

Следуя условной схеме Семпера, если биомассу растений принять равной 1000, то биомасса травоядных равна 100, а биомасса хищных — 10. Действительные пропорции, конечно, могут быть и иными, но эта схема ясно показывает, что в верхнем этаже, в мире плотоядных, всегда наиболее «тесно».

В самом деле, ограниченность биомассы представляет ограниченность числа особей (тем более что дело идет в большинстве случаев о видах весьма крупных животных), а также и ограниченность числа видов. Из меньшего же числа видов в свою очередь вытекает, что каждый вид плотоядных питается, как правило, не одним, а многими видами травоядных, также как вытекает и больший размах кормовых миграций. Это осложняет отношения плотоядных видов между собой. Отсюда понятно, что внедрение нового вида в ряды плотоядных неизмеримо труднее, чем в ряды травоядных или растений. Именно к хищникам относятся классические примеры конкуренции: не переносящих друг друга черного и серого медведей в горах Запада США; льва и тигра, ареалы которых почти не перекрываются; антагонизмов леопарда и ирбиса, пумы и ягуара, волка и койота*. Иными словами, отношения конкуренции наиболее напряженны именно в мире хищников. Средствами смягчить конкуренцию являются только разделение хищных видов на дневные и ночные, отношения комменсализма (нахлебничества) и раздел ареалов, или же, если дело идет о конкуренции внутри вида, раздел охотничьих территорий; последнее, однако, жестко ограничивает возможности размножения.

* См.: Там же, с. 129.

Особая «теснота» в верхнем этаже пирамиды, т.е. в мире плотоядных, проявляется вообще в законах динамики их населения. Численность и распределение хищников находятся в самой строгой зависимости от обилия и размещения их пищи — травоядных. При увеличении числа последних усиливается размножение и улучшается выживание молодняка хищников. В случае особого обилия и доступности добычи возрастает и истребительность хищников, ибо они убивают чрезмерное количество животных, у которых поедаются лишь наиболее привлекательные части, а иногда только слизывается кровь. Уменьшение запасов или доступности корма, напротив, вызывает переход хищников на викарный корм, в том числе и на растительный, сокращение интенсивности размножения, ухудшение выживания и возрастание гибели хищников. Со своей стороны, хищники-преследователи при относительной их многочисленности активно изменяют количество травоядного и насекомоядного населения биоценоза, влияют на продолжительность жизни, интенсивность размножения и размещение своей добычи. Пока количество хищников не чрезмерно, они в известной мере оказывают даже положительное влияние на размножение добычи, так как вылавливают больных и ослабленных животных, что препятствует эпидемиям. При дальнейшем возрастании числа хищников их влияние на численность преследуемых видов становится отрицательным*. А сокращение добычи в свою очередь влечет за собой вымирание части хищников от бескормицы.

* См.: Наумов Н.П. Экология животных. М., 1955, гл. VI.

Знаменитый итальянский математик Вольтерра сделал попытку сформулировать чисто математические законы подвижного равновесия между хищниками и добычей, при условии, если не меняются ни коэффициенты защиты и нападения,

ни коэффициенты рождаемости. Поскольку вероятность поимки хищником добычи возрастает при увеличении плотности населения добычи, причем возрастает быстрее, нежели растет ее численность, Вольтерра вывел закон постоянных автоматически повторяющихся циклов или флюктуаций: то число хищников возрастает, а число добычи уменьшается, то наоборот*. Сама деятельность хищников порождает эту периодическую цикличность при сохранении на большом отрезке времени постоянной средней численности.

* См.: Вольтерра В. Математическая теория борьбы за существование. М., 1976. Переиздано (репринт) в 2004 г.

Рассматриваемая со стороны собственно математической, задача Вольтерра в настоящее время составляет основание целой группы исследований в области дифференциальных уравнений. К этой задаче о хищниках и добыче приложены новейшие математические методы (Тарабини). Усложняется и сама задача. Так, сам Вольтерра в 1937 г. распространил свои законы на случай, когда взаимодействуют не два, а много видов. Никольсон разработал расчет шансов хищника в отыскании добычи в популяциях различной плотности, и т.д., и т.п. Не менее важно, что законы, выведенные Вольтерра, в некоторых случаях получили подтверждение при экспериментальной биологической проверке. Так, получилось полное совпадение формул и данных опыта с двумя видами инфузорий в искусственной среде; статистика рыбных уловов подтвердила некоторые прогнозы, выведенные из формул Вольтерра*.

* См.: Северцов С.Л. Хищник и его жертва. Опыт исследования некоторых моментов борьбы за существование позвоночных// Памяти академика А.Н. Северцова. Т. II, ч. I. М. - Л. 1940.

Однако все биологи согласны с тем, что законы Вольтерра представляют собой математическую абстракцию, даже отдаленно не отражающую всей сложности действительных биологических отношений хищников и добычи и действительной динамики численности их населения. Разнообразнейшие конкретные жизненные факторы могут исказить все эти отвлеченные кривые или заменить их совсем другими. Элтон видит значение этой теории лишь в обосновании общего тезиса, что «ни одно животное не может колебаться в численности без того, чтобы эти колебания не влияли на численность другого вида животных»*. Северцов, примыкая в принципе к Вольтерра, показывает, насколько биологическая сторона вопроса даже в упрощенных экспериментальных условиях, тем более в жизни, сложнее данной схемы**. Наумов возражает Вольтерра, что законы численных отношений преследующих и преследуемых видов проявляются не автоматически, а лишь при содействии других экологических факторов, например, толчок к снижению численности может дать эпидемия или неблагоприятная погода***.

*Элтон Ч. Там же, с. 59.

**См.: Северцов С.Л. Хищник и его жертва... С. 198 - 202.

***См.: Наумов Н.П. Там же, с. 196.

Можно высказать также предположение, что тенденция к циклическим колебаниям численности хищников может проявляться и в форме «больших циклов», а

именно таких, которые сопровождаются уже и сменой видового состава хищной фауны. В этих случаях цикл доходит до крайней возможной точки амплитуды — до вымирания целых групп видов хищников. Такой вариант отнюдь не исключен логически, хотя и противоречит некоторым исходным посылкам Вольтерра. Напротив, это даже наиболее правдоподобно и, по-видимому, подтверждается гигантскими флюктуациями плиоценово-плейстоценовой фауны. И дело тут не сводится к большим эпохам наступления и отступления ледников. Правда, если, по Наумову, сдвиги численных отношений хищных и нехищных животных провоцируются, среди прочего, неблагоприятной погодой, то, очевидно, более глубокие изменения климата могут послужить провоцирующим фактором для больших циклов, т.е. для более коренных и существенных фаунистических сдвигов в соотношении хищных и травоядных видов. Но сущность этих огромных волн, вероятно, лежит в той самой логике отношений численности в двух верхних этажах пирамиды, наиболее элементарные и некрупные схемы которых математически исследовали Вольтерра и его продолжатели.

Всякий будущий исследователь экологии семейства троглодитид и должен будет вписать его в динамику четырех больших циклов смены плиоценовоплейстоценовой фауны и в особенности ее верхнего — плотоядного этажа.

Но, прежде всего, нужно еще раз уяснить вообще явление самого плотоядного — убийцы. Ведь, если, по закону жизни, все особи всех видов обречены рано или поздно умереть, причем часть умирает не в раннем возрасте, а достигнув полного телесного развития, больших размеров, то какова биологическая целесообразность существования высокоспециализированных особых убийц? Зачем природа создает их, когда и без них все живое, тем или иным путем, приходит к смерти? Иначе говоря, совокупная масса второго этажа отнюдь не становится больше оттого, что в третьем этаже есть убийцы, а не просто пожиратели мертвого мяса. Достаточно поставить перед собой эту проблему с полной ясностью, чтобы обнаружить и ответ. Убийцы появляются, преимущественно тогда, когда претендентов на пожирание биомассы второго этажа слишком много и конкуренция ставит вопрос, кто обгонит других в приобщении к источнику питания. Вид-преследователь, вид-убийца обретает первоочередность в пожирании мяса по сравнению с видом, поджидающим момент естественной смерти в тех биологических условиях, где растительноядные виды в большинстве случаев заканчивают свой жизненный путь — у их «кладбищ». Преследователь и убийца не необходим в этой иерархии, он просто обгоняет поджидателей и выискивателей смерти. (Мы отвлекаемся здесь от полезной функции преследователей-убийц как «браковщиков», отсеивающих в первую очередь неполноценные особи, которые благодаря этому не успевают оставить потомства, отягощенного плохой наследственностью). Далее уже надо представить себе конкуренцию между самими видами убийц: одни эффективнее в этой функции, чем другие; появляются убийцы, имеющие возможность избирательно питаться лишь некоторыми желательными для них частями жертвы, некоторыми их внутренностями или только горячей кровью, оставляя все прочее другим наземным и пернатым плотоядным. Существует гипотеза, что махайрод — саблезубый тигр — был именно таким высокоэффективным убийцей, изумительно приспособленным именно к умерщвлению, а не к освоению туши и пережевыванию мяса, что он обходился извлечением и пожиранием только печени жертвы*. Итак, ни к коем случае не следует смешивать нашу «пирамиду чисел» с вопросом только о хищникахубийцах, с разветвленностью и множественностью их видов. Пирамида остается в

цельности, если их и вовсе нет, но их наличие, как и специализация их видов свидетельствует о межвидовой борьбе за первоочередное присвоение мяса, еще чаще — лучших частей мяса и питательных веществ животных (в основном травоядных, но отчасти также и других плотоядных видов).

* См.: Быстров А.П. Саблезубые тигры // Природа. М., 1950, №12.

Четыре интересующих нас больших этапа в судьбах плиоцено-плейстоценовой фауны крупных наземных хищников это: 1 ) сначала процветание и изобилие их с преобладающей формой полиморфного подсемейства Machairodontinae; 2) упадок хищников с полным вымиранием этой ведущей формы и почти полным исчезновением других; 3) возрождение хищной фауны, на этот раз с преобладанием так называемых пещерных хищников; 4) упадок и вымирание и этих хищников. Дальше уже следует современная голоценовая фауна, в которой хищники новых типов не достигли такого высокого расцвета, несомненно, из-за действия антропического фактора, т.е. конкуренции человека, который теперь уже выступает как активный убийца, а также охранитель и защитник стад.

Нас сейчас интересует первый из названных этапов, когда в составе биоценозов появляются первые виды прямоходящих высших приматов, т.е. представители семейства троглодитид в лице австралопитековых (включая Homo Habilis).

К концу третичного периода уже появилось большинство родов ныне живущих млекопитающих, хотя мы еще не находим среди них почти ни одного современною нам вида*. Миоцен и, особенно, плиоцен — время интенсивного развития и наибольшего обилия млекопитающих. На территории СССР

верхнеплиоценовая фауна может быть охарактеризована хапровским комплексом, фауна самого конца плиоцена— псекупским комплексом. Западноевропейской параллелью является так называемый виллафранкский комплекс, который в свою очередь служит репером для некоторых палеонтологических ярусов Азии и Африки**. Для этой верхнеплиоценовой фауны характерны многочисленные лесостепные и степные травоядные: различные виды гиппарионов, носороги (двурогий и этрусский), различные виды мастодонтов и появляющихся слонов (плосколобый и южный), стегодонты, лошади Стенона, тапиры, гиппопотамы, различные виды оленей, антилоп, древний верблюд, древний бык и т.д. Многочисленны также и виды грызунов. Особо отметим необычайный расцвет приматов, в том числе обезьян, представленных более чем тысячью видов, как низших, так и высших (антропоморфных). Над всей этой кормовой базой надстроился и развился богатый мир хищников. На первом месте, как уже сказано, должны быть названы многоразличные махайродовые. Но верхнеплиоценовая фауна содержит также представителей предковых форм многих четвертичных хищных млекопитающих: гиен, волков, лисиц, медведей, львов.

*См.: Громов В.И., Мирчинк Г.Ф. Четвертичный период и его фауна // Животный мир СССР. Т. I. М. - Л. 1936; Яковлев H.H. Учебник палеонтологии. М. - Л., 1937.

**Flint R.F. Glacial Geology and the Pleistocene Epoch. New York, 1947; Алиман A. Доисторическая Африка. M., 1960; к предыдущему и

последующему ср.: Решетов Ю.Г. Природа земли и происхождение человека. М., 1966.

Здесь нет надобности дифференцировать различные стадии верхнеплиоценовой фауны. Важно лишь подчеркнуть, что уже к концу плиоцена, может быть в связи с Гюнцким оледенением, а может быть просто в силу логики указанной макрофлюктуации, явственно замечается начало оскудения фауны хищников, тогда как фауна травоядных, в общем, несмотря на нисходящую линию некоторых отдельных видов, остается богатой и может быть в целом даже развивается по восходящей линии. Если в хапровском фаунистическом комплексе мы находим, из числа хищных, обильные останки махайродов, волков, лисиц, медведей, гиен, то уже в псекупском, как и в последующем таманском встречаем всего лишь немногочисленные останки какого-то вида волка, а также гиены*. В нижнечетвертичное время третичная фауна продолжала доживать свой век в южных широтах.

* Флеров К.К., Трофином Б.А., Яновская Н.М. История фауны

млекопитающих в четвертичном периоде. М., 1955; Громов В.И. Палеонтологическое и археологическое обоснование стратиграфии континентальных отложений четвертичного периода на территории

СССР (Млекопитающие, палеолит)// Труды Института геологических наук. Вып. 4, геологическая серия, №17. М., 1948; Лазуков Г.И. Основные этапы развития флоры, фауны и человека в четвертичном периоде. М., 1954; новейшие сводки и библиографию см.: Марков

К.К., Лачитков Г.И., Николаев В.А. Четвертичный период

(ледниковый период - антропогеновый период). Т. I - III, М., 1965 - 1967.

Можно ли предположить, что в достаточно перенасыщенный мир верхнеплиоценовых хищников внедрялся еще один или даже целая группа: ранние троглодитиды, будь то обладающие оббитым камнем или нет. Мы видели, что тенденция биологической эволюции была как раз обратная: не расширение мира плотоядных убийц, а медленное сужение. Оставалось бы допустить, что эти новые плотоядные существа оказались сразу более эффективными как убийцы, превзошли всех соперников и в конкурентной борьбе стали шаг за шагом вытеснять их с биологической сцены. Но это предположение снова засасывает нас в сферу чудес, так как мы совершенно не можем истолковать внезапное преображение всеядной преимущественно растительноядной обезьяны не просто в преимущественно плотоядное существо, но к тому же сразу в высокоспециализированного преследователя-убийцу.

Попробуем представить себе совсем другой путь.

Живая природа в ее долгой эволюции очень рано нашла и неустанно использовала и совершенствовала способ укрытия и обороны того или иного мягкого вещества: крепкую оболочку. Это и скорлупа ореха, и раковины моллюсков, и панцири черепах и костяное облачение головного мозга, как и так называемого костного мозга, хотя в последнем случае функция защиты мягкого вещества является лишь побочной. Но природа же в вековечной борьбе за источники питания породила у разных животных и специальные инстинкты для разрушения этих твердых оболочек с помощью еще более твердого материала и