Поршнев "О начале человеческой истории"

сотен тысяч экземпляров пещерного медведя. Последний, со своей стороны, очень тщательно изучен, реконструирован, описан палеонтологами (в том числе, Абелем). «Медвежьи пещеры» нередко несут следы деятельности палеоантропов: обработанные камни ашёльско-мустьерского типа, признаки временного или даже длительного обитания.

Принято считать, что палеоантропы в соответствующих районах, в горах (а также и на равнинах, поскольку существовала и равнинная разновидность того же вида медведей) вели систематическую и опасную охоту на этого огромного зверя. Что касается опасности, то надуманность этого представления становится очевидной перед хорошо установленным фактом, что пещерные медведи отклонились от других представителей того же семейства медвежьих в сторону травоядности. В основном это были мирные существа, весьма изобильные в определенных биотопах, в большом количестве пасшиеся на альпийских лугах, травянистых горных склонах и в долинах. Конечно, при этом они были достаточно сильны и вооружены клыками и когтями для самообороны и поэтому хищники-убийцы на них, по-видимому, вовсе не нападали. Изучение костей пещерных медведей привело палеонтологов к заключению о быстро нараставших в среднем плейстоцене патологических изменениях, к представлению, что этот вид выродился сам собой, поскольку вредные и опасные мутации не выбраковывались. На этом оснований И.И. Шмальгаузен пришел к выводу, что пещерный медведь был обречен на прогрессирующее ухудшение генетического фонда и на патологическое вырождение самим фактом отсутствия в природе опасных для него врагов. Такое мнение можно считать хорошо аргументированным. А между тем, как сказано, авторы чуждые зоологии, уверяют нас в противном: у пещерного медведя якобы был грозный истребитель в лице охотников-неандертальцев.

Эта охота решительно ничем материальным не доказана, но зато щедро обставлена образами, порожденными воображением. Вот для примера пассаж такого рода: «Не легко представить себе приемы охоты на такого крупного и опасного хищника при несовершенстве охотничьего вооружения неандертальца. Силе и свирепости пещерного медведя человек мог противопоставить действия хорошо организованной сплоченной группы, внезапность нападения, хитрость, умение поразить зверя на расстоянии. Среди способов охоты можно предположить охоту облавой с задачей поднять зверя и загнать его в узкий горный проход, где его поражали из-за засады. Если раненый медведь уходил, предпринималась охота вдогон с добиванием зверя рогатинами и дротиками. Зверя подкарауливали у мест кормежки, на водопоях, у солонцов, около падали и у выходов из занятых им пещер. Во всех случаях засады охотники располагались в безопасных местах на вершинах скал, откуда было удобно обрушивать заранее запасенные камни, бревна, метать дротики. Нельзя также исключить возможность забоя животных с помощью каких-либо примитивных раздавливающих устройств, устанавливаемых в узких проходах, у входов в пещеры, около выложенных привад. Скалистые ущелья черноморских рек и закарстованные хребты с многочисленными пещерами и гротами как нельзя лучше способствовали успеху охоты такого рода»*.

* Любин В.П. Ранний палеолит Кавказа // Природа и развитие первобытного общества на территории Европейской части СССР. К VIII Конгрессу INQUA. Париж, 1969. M., 1969, с. 159 - 160.

Автору хочется, чтобы так было, но это противоречит биологической действительности. Не было «людей» — были высшие прямоходящие приматы. Огромные и очень расплодившиеся медведи не были трудной добычей — они вообще не были добычей. Кстати, авторы, описывающие палеолитическую охоту, упускают из виду уроки и законы современного охотоведения. В наше время охота на бурого медведя основательно изучена, установлено совершенно точно, сколько экземпляров в сезон можно убить в некотором районе, чтобы не превысить биологического предела, после чего поголовье уже не сможет воспроизводиться и популяция будет обречена на нисходящую кривую убыли вплоть до исчезновения. Но независимо от чьего-либо сознания, разве не так же объективно обстояло бы дело, если бы палеоантропы действительно наносили серьезный урон поголовью пещерных медведей? Но они не наносили никакого урона.

В «медвежьих» пещерах мустьерского времени преобладают кости очень молодых особей или очень старых. Молодь здесь держали в безопасности от хищных птиц. Вся их смертность сконцентрировалась тут — повредившие себя, больные, неполноценные особи умирали под сводом пещеры, чтобы не умереть в когтях или в горном гнезде орла. Старые и слабые приходили под тот же кров и по большей части тут заканчивали жизнь. Палеоантропам достаточно было внедриться в этот мир, где их никто не боялся, так как они ни на кого не нападали. Я видел входы в несколько пещер такого рода (в Австрии и на Кавказе) и ни одна из них не была расположена так, чтобы на выходивших или входивших медведей можно было откуда-то сверху скидывать камни. Зато внутри, в полумраке пещеры, палеоантроп мог вполне безбоязненно и непосредственно наблюдать за протекавшей там жизнью, мог знать индивидуально многих из этих скончавшихся там великанов. Он мог и снаружи вовремя подоспеть к моменту смерти или, может быть, предсмертной беспомощности каждого из них, чей час пробил. Рассеянные там и тут на протяжении и в разных слоях этих, подчас очень глубоких, пещер, кремневые осколки и изделия, следы кострищ, рассказывают с полной очевидностью непредубежденному взгляду, как все это происходило в биологической действительности.

Надо отметить, что последние два рассмотренных варианта, соседство палеоантропа с пещерной гиеной и с пещерным медведем, в значительной степени объясняют, почему он сам может быть, в немалой мере, отнесен к числу «пещерных» существ. Это — гораздо более серьезное основание, чем нередко приводимые мотивы его пещерного образа жизни: укрытие от ветра, дождя, холода, от хищных зверей. Откуда было взяться у них изнеженности, боязни непогоды? Это все типичные антропоморфизмы исследователей. У палеоантропов были двоякого рода мотивы для пещерного образа жизни: а) те же, что у медведей или гиен, — укрытие молоди и умирающих или больных от видимости сверху, т.е. от птиц (плюс сокрытие от этого «небесного шпионажа» также запаса своей мясной пищи) и б) то или иное подобие симбиоза с указанными пещерными хищниками. Пещеры надолго стали характерным рефугиумом для палеоантропов, подучивших заслуженное прозвание «троглодитов», т.е. пещерных жителей. Впрочем, мы сейчас увидим, что оно подходит лишь для части палеоантропов, но не может быть распространено на всех.

4. Лишь в самых приближенных контурах может быть очерчен другой образ пищедобывания этих плотоядных: следование непосредственно за стадами или,

вернее, со стадами травоядных — хоботных, парнокопытных, непарнокопытных. Здесь роль хищника-убийцы как посредника вероятно снижена. Все же можно различать два случая, а) Палеоантроп следует по пятам волков, идущих за стадом или нападающих на стадо, точнее на молодь или на старых и слабых; при этом волки нередко забивают много больше, чем могут съесть, б) Палеоантропы сами высматривают тех отстающих и умирающих, которых в определенном проценте неминуемо теряет всякое стадо. Впрочем, и тут вероятно соучастие волков и шакалов или хотя бы добивающих эти жертвы хищных птиц. Что специфично в обоих случаях для поведения палеоантропов, это — необходимость нести с собой, держать в руке режущий камень. Минимальный вес последнего, возможность максимально далеко занести его от места залегания кремня в виде заготовки или законченной пластины — вот, может быть, один из секретов «леваллуа», как и других мустьерских режущих и остроконечных изделий.

Миграции стад травоядных животных могли быть местными и небыстрыми, т.е. всего лишь сменой близлежащих пастбищ. Но палеозоологи предполагают также чрезвычайно далекие и стремительные перемещения стадных животных, в том числе предковых форм современной лошади. Табуны совершали подчас быстрые пробеги через непригодные в качестве пастбищ территории — пустыни, солончаки

ипр. Обязательно ли в таком случае и волки, и палеоантропы отставали и отрывались от них? Нет, на основании факта приручаемости лошади, несомненно, на десятки тысячелетий предшествовавшей появлению ее одомашненного вида, допустимо представить себе, что в своем стремительном беге табуну легче было оторваться от любых хищных преследователей, чем от палеоантропов. Последние могли бежать какое-то время вместе, держась, чтобы не отстать, за гривы и хвосты, потом могли приспособиться и вскакивать на спины, благо этот симбионт бегущего коня или, скажем, слона, не представлял ни малейшей опасности, не провоцировал инстинкта самосохранения, а может быть

иприносил стаду ту или иную биологическую пользу.

Мы тут затрагиваем такие гипотетические формы связи палеоантропов со среднеплейстоценовой фауной, которые не могут быть документированы обычными археологическими средствами. Но есть и такой вид источников, каким никогда не пользуется палеоантропология: отличия разных видов современных животных (зверей и птиц) в отношении антропического фактора: иные из них приручаются человеком сравнительно легко, поддаются дрессировке или даже склонны к синантропизму; другие мизантропичны — не поддаются ни приручению, ни дрессировке. Такое различие между видами не может быть случайным, как и не могли подобного рода инстинкты сложиться в короткое время. Они уводят зоолога в толщу четвертичного времени и позволяют наметить круг животных, с которыми палеоантроп находился в отношениях биологического контакта, не представляя для них ни малейшей опасности. Разве не заманчивый предмет — выяснить, почему индийские слоны отлично поддаются приручению и обучению, а африканские почти не поддаются? Но ко всему этому комплексу палеозоологических и вместе с тем палеоантропологических вопросов мы вернемся в последнем разделе этой главы.

5. Опираясь на такие же зоологические древности, проявляющиеся в современных инстинктах и реакциях на антропический фактор, можно предполагать добывание палеоантропами мясной пищи с помощью нескольких видов крупных хищных птиц. Еще в недавнее историческое время охота с

помощью прирученных беркутов, а также ястребов, соколов и других пернатых убийц была хорошо известна, а в историческом прошлом была высоко почитаема.

6.Еще один вариант представляет собою традицию, идущую от предыдущего этапа эволюции троглодитид: использование прибрежных отмелей и устьев рек для вылавливания трупов животных, сносимых водами. Автор этих строк в 1954 г. принимал участие в раскопках мустьерской стоянки близ Волгограда под руководством С.Н. Замятнина и М.З. Паничкиной. Стратиграфия и вся восстановленная картина этого классического памятника показывают, что он располагался на мысу при впадении большой реки в древнюю Волгу. Мыс этот спускался к самой воде и переходил в топь и мелководье. Некоторое число кремневых изделий найдено именно там, у подводной части мыса: мясо принесенных течением мертвых животных (бизонов, сайгаков и др.) резали и кромсали тут же в воде или, может быть, хранили это мясо в воде. К подобному варианту можно отнести разыскивание и использование в пищу трупов животных на топких берегах озер, на торфяных болотах и т.п.

7.Наконец, еще один вариант, в большой мере скрытый от непосредственного изучения: морская добыча. Сюда относится, с одной стороны, выброс волнами на морские и океанские побережья всяческой, в том числе крупной живности, с другой стороны, ныряние за ней. В последнем случае палеоантроп вступал в биологические взаимоотношения со сложным миром морских хищников, может быть, опираясь, в той иди иной мере, на подводные антагонизмы дельфинов с акулами и т.п., о чем опять-таки судить можно только по сохранившимся врожденным реакциям на антропический фактор у этих представителей подводного царства.

Читатель видит, что каждый из перечисленных вариантов заслуживал бы обширного обзора и обсуждения. Однако задача данного раздела состояла лишь в том, чтобы дать самую общую наметку для соответствующей проблематики среднеплейстоценовой зоологии — не фаунистики, а именно зоологии в самом полном современном смысле, т.е. включающей экологию, биоценологию, этологию. Без этого наука о палеолитическом времени принуждена будет оставаться на уровне загадок примерно следующего рода: палеолитический человек «должен был широко использовать всякого рода уловки, основанные на знании привычек зверя, так как его охотничье вооружение было слишком несовершенным для непосредственной борьбы, по крайней мере, с более крупными и сильными представителями животного мира*. Незавидна позиция науки, признающей, что она не знает и не намеревается знать тех «привычек», «повадок» животных, которые знал и использовал наш четвертичный предок, раз речь идет о фундаменте этой науки, об основаниях для веры в нижне- и среднепалеолитическую охоту.

* Ефименко П.П. Первобытное общество. Очерк по истории палеолитического времени. Издание 3-е, переработанное и дополненное. Киев, 1953.

V.Рассмотрение одного примера: тешик-ташский палеоантроп

иего биотическая среда

Недостаточно констатировать грандиозность задачи. Хочется проиллюстрировать сказанное хоть на одном-единственном частном случае. Для этой цели я выбираю известный среднепалеолитический, мустьерский памятник — грот Тешик-Таш. Я при этом не буду прибегать ни к каким археологическим параллелям, ни к каким сопоставлениям с другими палеолитическими памятниками, хотя на деле он принадлежит к первому из перечисленных выше вариантов. Выбор именно ТешикТаша определился двумя причинами.

Во-первых, этот памятник образцово опубликован открывшим его А.П. Окладниковым и другими исследователями. В нашем распоряжении имеется коллективный труд археологов, зоологов и антропологов, всесторонне и с большой полнотой освещающий и неандертальского обитателя грота, и материальные остатки его жизни, и состав окружающей его фауны. Последнее обстоятельство особенно важно. Известно, что исследователи палеолитических памятников слишком часто пренебрегали, а на Западе многие и сейчас пренебрегают, изучением костей животных, сплошь и рядом ограничиваясь выборочным определением ведущих видов животных, более в целях стратиграфических, чем в целях уяснения образа жизни и биотической среды человека. Кости животных из Тешик-Таиа, как и из ряда других палеолитических памятников СССР, подвергнуты самому тщательному и анатомическому, и статистическому изучению. Статьи В.И. Громовой* и П.В. Сусловой** о фауне млекопитающих и орнитофауне из грота Тешик-Таш дают надежную базу для нашей задачи.

*См.: Громова В.И. Плейстоценовая фауна млекопитающих из грота Тешик-Таш, Южный Узбекистан // Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949.

**Суслова П.В. Плейстоценовая орнитофауна из грота Тешик-Таш, Южный Узбекистан // Тешик-Таш. Палеолитический человек. М.,

1949.

Во-вторых, Тешик-Таш отличается одной замечательной особенностью: природная обстановка здесь, в горах Байсун-Тау, отрогах Гиссарского хребта, была во времена неандертальца почти такой же самой, как и сейчас. В.И. Громова и А.П. Окладников неоспоримо доказали, что фауна, флора, геоморфологические черты местности, — все это было тождественно или почти тождественно современным*. В то время как в других палеолитических памятниках мы принуждены реконструировать те или иные природные условия, которых сейчас нет, и, следовательно, рискуем сильно ошибиться, в данном случае мы можем опираться на изучение существующей природы, на наблюдения зоологов и географов. Чем объясняется эта счастливая особенность — вопрос еще окончательно не решенный. Указывается три возможных объяснения: 1) в Средней Азии не было в плейстоцене похолоданий, соответствующих ледниковым эпохам севера, и климат оставался более или менее постоянным на протяжении всего плейстоцена; 2) период похолодания в Средней Азии был, но время обитания неандертальцев в гроте Тешик-Таш предшествует ему (миндельрисс), так что климат того времени как бы восстановился в современную эпоху; 3) неандерталец жил в гроте Тешик-Таш при климате более холодном чем сейчас (рисс), но в отношении флоры и фауну это различие не видно потому, что одновременно с потеплением происходил другой процесс — поднятие Гиссарского хребта: если вследствие потепления границы леса абсолютно, т.е.

над уровнем моря, повысились, то и горы за это время поднялись примерно на столько, что грот Тешик-Таш сохранил свое прежнее положение на границе лесной и альпийской зон, т.е. находится среди такой же как прежде флоры и фауны. Но нам важен сам результат. Когда в других палеолитических стоянках мы сталкиваемся с костями вымерших животных, мы в известной мере принуждены оперировать с иксами: мы не знаем точно, каков был образ жизни данного животного, каковы были его «привычки» и «повадки», кто были его враги и т.д. А из фауны Тешик-Таша к вымершим животным относится одна пещерная гиена, да и та, по-видимому, почти тождественна живущим ныне пятнистым гиенам, остальные в неизмененном виде живут либо тут же, в том же месте, либо, как сибирский горный козел («киик» или «тэк»), встречающийся сейчас в данном районе реже, чем винторогий козел, маркур**, или как леопард живут в окрестных горных хребтах в тех же ландшафтных условиях. Относительно каждого из этих видов имеются обильные наблюдения, обширная зоологическая литература. Следовательно, биотическая среда тешик-ташского неандертальца может быть реконструирована со всей конкретностью.

* См.: Окладников А.П. Исследование мустьерской стоянки и погребения неандертальца в гроте Тешик-Таш, Южный Узбекистан // Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949, с. 69, 71; Громова

В.И. Плейстоценовая фауна... С. 97 - 98.

** Утверждение В.И. Громовой, будто сейчас горный козел совсем не встречается в данном месте, Байсун-тау, основано на недоразумении: зоологи Среднеазиатского государственного университета наблюдали здесь сибирского козерога (Сарга sibirica) совместно с винторогим козлом и архаром (Г.В. Парфенов).

Правда, нет никаких оснований утверждать, что костные остатки из грота ТешикТаш отразили все без исключения виды животных, обитавших в его окрестностях. Изучение современной фауны дает некоторые важные дополнения (например, сипы и грифы). Но все же описок видов, которые были определены В.И. Громовой

иП.В. Сусловой, производит впечатление большой полноты. Из млекопитающих здесь представлены: сибирский горный козел (761 кость/38 особей), олень (1/1), лошадь (2/1), медведь (2/2), гиена, предположительно пещерная (1/1), леопард (2/2), многообразные грызуны, как то заяц-толай (2/1), пищуха (11/7), сурок (16/1), слепушенка (19/6), серый хомячок (11/6), полевка (7/5), туркестанская крыса ( 1/1 ), лесная соня ( 1 /1 ), мелкие мышиные (70). Из птиц представлены: азиатская каменная куропатка «кеклик» (9/2) и другая форма куропатки (2/2), скалистый или каменный голубь (4/2), сизый голубь (6/2), еще один вид голубя (2/1 ), утка (3/1 ), пустельга (6/2), совка ( 1/1 ), ушастая сова ( 1/1 ), черный стриж (2/1 ), белобрюхий стриж ( 1/1 ), грач (1/1 ), ворон ( 1/1 ), клушица (2/1 ), еще одна форма из врановых (1/1), просянка (1/1), овсянка (3/2), трясогузка (1/1), конек (2/2), черный дрозд (8 /1)

идругие (9).

Это была не просто биотическая среда тешик-ташского неандертальца, но такая среда, с которой он находился в тесном взаимодействии: ведь речь идет о костях, найденных не где-либо в окрестностях его обитания, а непосредственно на месте его обитания, в сопровождении его каменного инвентаря и следов его огня. Каковы же были отношений тешик-ташца с этой средой? Естественно возникала, прежде всего, мысль, что все эти кости — остатки его охотничьей добычи. Эту мысль принимают как очевидную А.П. Окладников, В.И. Громова и П.В. Суслова.

Однако присмотримся, к каким конкретным представлениям должна будет привести нас эта посылка, что тешик-ташский палеоантроп охотился на все перечисленные 35 или более видов зверей и птиц. Охота на каждый вид должна была иметь свои большие технические особенности. Нельзя смотреть на далекое прошлое глазами современного человека, который из ружья может стрелять в любую дичь. У мустьерского палеоантропа не было также лука и стрел, с помощью которых можно охотиться на разнообразную дичь. Никаких других универсальных орудий убоя мы у него тоже не можем предполагать. Но сами обобщающие понятия .«охота» и «дичь» тесно связаны с существованием именно универсального орудия убоя, которое благодаря действию на расстоянии в известной мере нивелирует видовые различия дичи: с того момента, как удалось ее выследить и приблизиться к ней на нужную дистанцию, все зависит уже только от меткости выстрела. Видовые различия дичи определяют здесь только стадию выслеживания, скарауливания, скрадывания (или приманивания), где мы и имеем колоссальное многообразие приемов, вследствие чего даже и при наличии универсального орудия убоя требуется значительная специализация среди охотников. Чем короче дистанция, требующаяся для убоя, тем более возрастает значение стадии выслеживания, скарауливания, скрадывания (или приманивания) дичи, тем большая требуется специализация приемов, связанная с видовыми особенностями дичи. Это можно пояснить примером и из мира животных: наземные хищники-убийцы специализированы в среднем на убое более ограниченного круга видов, чем пернатые хищники, имеющие возможность преследовать добычу или падать на нее с огромной дистанции. Но тешикташского палеоантропа нельзя сопоставить с хищником, так как по скорости передвижения он, надо думать, уступал перечисленный видам и был неспособен их преследовать. Дистанция же, с которой он мог их убить, является совершенно минимальной, и вероятнее, что речь может идти лишь о контактном, а не дистантном убое. В самом деле, единственным средством дистантного убоя для него могло служить бросание камней или палок. Для попадания в птиц и грызунов, перечисленных выше, или для смертельного попадания в более крупных животных, требовалась бы чрезвычайная меткость броска. Однако Г.А. БончОсмоловский привел серьезные антропологические аргументы в пользу того, что неандерталец не был в состоянии координировать нужные для сильного и меткого метания движения или, во всяком случае, обладал этой способностью в значительно меньшей степени, чем современный человек*. Обычное возражение на аргументы Г.А. Бонч-Осмоловского состоит в том, что даже обезьяны не лишены способности бросания и попадания в цель (опыты Л.И. Каца). Однако обезьяны делают эти бросательные движения не от плеча, без размаха, без приложения силы, и, следовательно, эти наблюдения доказывают наличие у них совсем иного координационного механизма, чем тот, о котором говорил Г.А. БончОсмоловокий и который необходим для смертельного броска чем-либо в животное на расстоянии. Для нас сейчас вполне достаточно того, что исключается прямое перенесение на неандертальца кажущегося ныне естественным представления об «охоте» и «дичи», сложившегося в связи с дистантными способами убоя. А чем более исключается дистантность, тем более, как уже сказано, выступает на первый план специализация применительно к видовым особенностям животных. Но тем самым проблема приближается по существу больше к технике ловли животных, чем их убоя. Главное в ловле зверей и птиц это приманка, а также те или иные ловящие или пришибающие добычу приспособления. Птицеловы и охотники знают, что почти для каждого вида требуется своя особая приманка. Технические приспособления также требуют полной видовой индивидуализации.

* См.: Бонч-Осмоловский ГЛ. Кисть ископаемого человека из грота Киик-Коба // Палеолит Крыма. Вып. 2. М. - Л., 1941, с. 137 и др.

Следовательно, для 35 или более видов тешик-ташский неандерталец должен был бы иметь 35 или более отдельных способов охоты. А.П. Окладников предполагает, что даже на одного лишь горного козла существовало «немало» способов охоты, которые варьировались в зависимости от разнообразных топографических условий и от времени года*. Но удивительным образом ничто прямо не свидетельствует ни об одном из этих способов, оставляя неограниченное поле для догадок. Предполагаемый главный вид деятельности палеоантропа остается вне сферы знания, хотя он должен мыслиться, как видим, как очень сложный, разветвленный и специализированный. Поскольку ни о каком профессиональном разделении труда в неандертальской группе не может быть и речи, удивительна сама возможность совмещения в особи неандертальца стольких специальностей, каждая из которых, несомненно, требовала бы искусных навыков и более или менее длительного обучения. Не менее удивительно, как могло выработаться у него искусство охоты на такие виды птиц, которые не гнездились и устойчиво не обитали в данной местности, а являлись здесь перелетными птицами, каковы определенные по костям утка и грач**. Утка, единственная предшественница водоплавающих птиц в данном списке, требует абсолютно других приемов охоты, чем сухопутные птицы, и непонятно, как могло бы развиться в данном районе, лишенном водоемов, это искусство охоты на водоплавающих птиц. Тем не менее П.В. Суслова не подвергла сомнению тот факт, что утка, как и другие птицы, «являлась объектом охоты палеолитического человека из грота Тешик-Таш»***. Еще более удивительно, что если уж специализированное искусство охоты имелось у тешик-ташца, то оно было одновременно мало продуктивно: кроме горного козла и мелких мышиных, все остальные виды представлены в гроте немногочисленными костями, принадлежащим единичным особям. В сумме их немало, но каждый вид, требовавший такой трудной специализации, оказывается представленным немногочисленными экземплярами.

*См.: Окладников А.П. Там же, с. 73.

**Суслова П.В. Плейстоценовая орнитофауна... С. 107.

***Там же, с. 108.

Эта загадка, мне кажется, имеет простое решение. Но прежде, чем говорить о нем, остановимся на ведущем виде тешик-ташской фауны — на горном козле (иначе — сибирском козероге Capra sibirica), которому из 907 определенных костей принадлежит 761, т.е. более 4/5. Общее же число обломков костей, принадлежащих, по-видимому, в основном горному козлу, превышает 10 тысяч. Это и дало основание А.П. Окладникову сделать вывод, что «основным

источником существования для жителей грота служила охота на горных козлов — кииков»*.

* Окладников А.П. Там же, с. 73; Громова В.И. Там же, с. 92.

Как же именно охотился тешик-ташец на горных козлов? Научная литература о Capra sibirica (и о родственных ему других видах диких козлов) настолько обильна

и основательна, что не оставляет места для ссылок на какие-либо неизвестные нам повадки этого зверя или неведомые возможные способы охоты на него. Особенно ценны появившиеся уже после сборника о Тешик-Таше и потому не использованные А.П. Окладниковым и В.И. Громовой монографии В.И. Цалкина «Сибирский горный козел» (1950) и превосходная диссертация О.В. Егорова «Экология сибирского козерога» (1952), основанная на длительных полевых наблюдениях и исчерпывающей литературе*. Данные зоологической науки исключают возможность тех способов охоты тешик-ташца на горного козла, которые были предположены авторами сборника «Тешик-Таш».

* C. 297. III Далее в настоящей главе Поршнев ссылается, очевидно, на текст диссертации Егорова. Через три года была опубликована его

работа: Егоров О.В. Экология сибирского горного козла (Capra sibirica Meyer) / / Труды зоологического института АН СССР. Т. 17, Л., 1955. Текст статьи заметно отличается от текста диссертации. Был ли Поршнев знаком с этой публикацией, не ясно. В настоящем издании указаны также некоторые ссылки на эту опубликованную работу Егорова.

Так, ими было высказано предположение, что тешик-ташцы могли подкарауливать горных козлов у водопоя, устраивая засаду в таких местах, «где горный козел, после того как он пробыл целый день среди раскаленных солнцем скал и камней, утоляет свою жажду из ручья или из источника в пещере»*. Эта догадка, как оказалось, основана на недоразумении: одна из экологических особенностей сибирского горного козла состоит как раз в том, что он почти не пьет воды и поэтому не посещает сколько-нибудь регулярно водопоев. Слова Д.Н. Кашкарова**, будто в горах Тянь-Шаня горные козлы дважды в день спускаются на водопой и будто поэтому «одной из самых легких» охот на них является их подкарауливание на водопое, ныне полностью опровергнуты и, очевидно, представляли собою неоправданное обобщение каких-нибудь единичных случаев. Может быть, это всего лишь заимствование из сочинения Н. Туркина и К. Сатунина, которые, в свою очередь, излагают не собственные данные, а некого Яблонского, впрочем, заключая очень осторожно: «Вообще же при таком способе охоты (скарауливании) всегда следует предпочесть альпийские луга озерам на вершине, так как на первые горные козлы приходят всегда в более или менее определенное время; на последние же они ходят, когда вздумается, и надо запастись большим терпением, чтобы просидеть здесь целый день, сплошь и рядом безрезультатно, даже не увидев горных козлов»***. И.Д. Шнаревич, получивший от местных охотников сведения, что горные козлы, напротив, не пьют воды даже в летнее жаркое время, приводит данные об экспериментальной проверке этого в Алма-атинском зоопарке: горный козел, выдержанный без воды 10 суток, не проявлял признаков жажды****. Незаинтересованность горных козлов в водных источниках для удовлетворения потребности в воде отмечает и В.И. Цалкин*****. Наблюдения О.В. Егорова подтвердили крайне слабую связь горных козлов с водными источниками, к которым они обычно не приближаются по несколько суток. Никаких постоянных водопоев, где их можно было бы подкараулить, не существует.

*Окладников А.П. Там же, с. 73; Громова В.И. Там же, с. 92.

**См.: Кашкаров Д.Н. Животные Туркестана. Ташкент, 1931.

*** Туркин Н.В., Сатунин К.А. Звери России. T. IV. Вып. IX. Охота на антилоп, серн, козлов и баранов // Природа и охота. М., 1904. Кн. IX, с. 664.

**** Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла // Труды Алма-Атинского зоопарка. Вып. 1, Алма-Ата, 1948.

***** Цалкин В.И. Сибирский горный козел // Материалы к познанию фауны и флоры СССР. Московское общество испытателей природы. Новая серия. Отделение зоологическое. Вып. 21 (36), М., 1950, с. 79.

Дело в том, что Capra sibirica — вид, приспособленный к обитанию в самых высокогорных условиях (верхняя граница — вечные снега и ледники), на альпийских склонах. Летом он держится у снеговой линии*. Экстренную жажду горный козел приспособился удовлетворять с помощью снега, обычную же — влагой, получаемой в достаточно сочной альпийской растительности; суточный рацион взрослого горного козла в природных условиях — 10 (для самок) — 16 (для самцов) кг травы (результаты изучения О.В. Егоровым содержимого желудков), что дает, по меньшей мере, 5-8 литров воды. Поэтому даже в самых засушливых районах Восточного Памира горные козлы посещают водопой лишь спорадически раз в несколько дней**. Совершенно нерегулярны также и посещения козлами солонцов. Естественно, что охотниками, вопреки сообщению Кашкарова, «способа охоты на сибирского козерога, основанного на подкарауливании на водопое или солонце, не практикуется, так как эти места посещаются козлами нерегулярно»***.

* См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога. 1952 (диссертация); он же. Экология сибирского горного козла (Capra sibirica Meyer) // Труды зоологического института АН СССР. Т. 17, Л., 1955, с. 10 — 12; Каверзнев В.И. Полорогие фауны СССР и их добывание (сайгак, джейран, серна, горал, дикие бараны, козлы, зубры). М. — Л., 1933; Шнитников В.Н. Животный мир Джетысу // Джетысу (Семиречье). Естественно-историческое описание края. Ташкент, 1925; Левиев П. Охотничьи и промысловые звери и птицы Сары-Ассийского района // Труды Узбекистанского зоологического сада. Т. 1. Ташкент, 1939; Антипин В.М. К экологии горного козла — Capra sibirica // Вестник АН Казахской ССР. № 11(20), ноябрь 1946, Алма-Ата; Цалкин В.И. Сибирский горный козел...

**Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 107 - 113, 361; он же. Экология сибирского горного козла... С. 21 - 23.

***Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 361.

Таким образом, предположение, что тешик-ташец подкарауливал козлов у водопоев, лишено оснований. Скорее уж он мог подкараулить их на горных тропах, по которым они с известным постоянством совершают свои суточные вертикальные миграции*. Но и в этом случае, как и при гипотезе подкарауливания у водопоя, главным остается вопрос не о том, где убивал тешик-ташец горных