Поршнев "О начале человеческой истории"

Эти огромные массы воды несли в себе и немалую биомассу трупов животных, собираемых ими с огромных территорий. Но в то же время трупы, как бы они ни были многочисленны, рассеивались бы поодиночке в водных просторах и не послужили бы кормовой базой для троглодитид, если бы речные дельты, отмели и перекаты не оказались аккумуляторами, как бы специальными ловушками для этих сносимых водами трупов. Тут в единой точке концентрировался если не полностью, то хоть в известней мере запас мяса, сносимый с большого пространства и, может быть, в течение долгого времени.

Есть много оснований думать, что пребывание в воде надолго задерживало начало разложения. Ледниковое, а в ряде случаев горное происхождение этой воды делало ее не только относительно холодной, но и относительно асептичной. Трупы животных, очевидно, консервировались здесь в такой же безбактерийной среде, какую, скажем, сейчас представляют воздух и вода в высокогорных районах, вдали от человеческого жилья, где убитая и прикрытая от хищников дичь, может лежать неделями не разлагаясь.

Как показывает И.А. Ефремов, перенос реками трупов животных осуществляется тремя способами: в плавучем состоянии на поверхности воды, во взвешенном состоянии в водном потоке и, наконец, волочением по дну. Во всех случаях передвижение определяется гидродинамическими закономерностями переноса осадков. Чем свежее труп, чем меньше он разложился, тем меньше его удельный вес и тем, следовательно, меньше требуется сила потока для его перенесения. При этом он остается в плавающем, взвешенном состоянии. Перенос может осуществиться на весьма далекое расстояние, ибо дальность переноса определяется только скоростью разложения трупа. Погружение на дно потока происходит лишь на поздних стадиях разложения, но и, опустившись на дно, труп, в силу своего меньшего удельного веса по сравнению с донными минеральными частицами и большего объема, будет передвигаться в потоке быстрее этих частиц. Однако и не разложившиеся трупы принуждены осесть на дно в том случае, когда скорость потока уж слишком сильно упала, что, например, имеет место в дельтовой области (в том числе при впадении реки в озеро), в предгорном перегибе, у пологого выпуклого берега*.

* См : Ефремов И.Л. Там же.

Итак, археоантропы, селившиеся у подобных мест, имели здесь возможность использовать трупы крупных животных. Археологические исследования местонахождений показывают, что при этом они искали поблизости возвышенности, даже горы, откуда можно было очень далеко просматривать водную поверхность. Не надо ни в коем случае представлять себе этот образ питания как постоянное изобилие или как спокойное ожидание, как «пассивный» способ получения пищи, как собирательство. Это было очень сложно — высматривать, поспевать, подчас вылавливать трупы в быстрой или глубокой воде и подтягивать к берегу, одновременно защищаясь против наседавших птиц и поджидавших шакалов, песцов, а то и куда более опасных врагов.

При осмотре нижнепалеолитического местонахождения Яштух на берегу Черного моря я убедился, что часть каменных находок принадлежит древнему галечному пляжу, а другая часть, отличаемая С.Н. Замятиным по состоянию кремня, возвышающимся над берегом вершинам, откуда побережье далеко и хорошо просматривалось. Сходную картину представляют многие другие

местонахождения. Можно думать, что эти возвышенные места служили не только для обзора водного зеркала и берегов, чтобы во время успеть спуститься и может быть подплыть к добыче, но и для затаскивания туда последней в соперничестве с разными конкурентами. Очевидно, главным врагом и конкурентом для археоантропов являлись хищные птиды, которые, может быть, даже летели за плывущим трупом, особенно прибиваемым к берегу. Но как бы эти птицы ни были многочисленны и сильны, археоантропы были достаточно крупны, чтобы совладать с этим противников. Однако они очень нуждались в гротах и навесах, как и пещерах, чтобы укрыть от этих птиц часть мяса, а также может быть своих маленьких детей; действительно, они пользовались гротами, навесами и пещерами, если только могли их найти.

Но выследить и подтащить пищу, присылаемую рекой, было еще далеко недостаточно. Около туши слона или носорога человекоподобное существо, вооруженное только своими зубами и ногтями, обречено умереть с голоду, так как не найдет на ней места, где можно было бы прокусить или разодрать кожу и добраться до мяса. Да и оторвать кусок мяса это существо было бы не в состоянии. Только та ветвь плиоценовых высших приматов, которая не только адаптировалась к питанию сначала мозговым веществом, затем мясом, но и сжилась с таким компенсирующим новообразованием, как употребление оббитых камней, имела шанс закрепиться на такой кормовой базе и развиться в этих новых экологических условиях.

Развитие выразилось в выделении в этом последнем новообразовании и на его основе еще одного специального новообразования: такой особой формы оббитых камней, которая известна под названием рубящих орудий или ручных рубил и чопперов.

Вся совокупность нижнепалеолитических каменных изделий может быть разбита на две части: рубила и все остальное. Хотя в этом остальном археологи усматривают прообразы разных будущих форм орудий, все же дифференциация здесь еще крайне нечетка. Это примерно тот же комплекс, который предшествует появлению рубил (дошеллькие орудия), который сопровождает рубила в шелльское и ашёльское время («сопровождающий инвентарь»), а изредка встречается и помимо рубил («клектон», «аморфный инвентарь» и т.п.). Этим каменным инвентарем можно проделывать разнообразнейшие операции по разрезанию мяса и сухожилий, расчленению суставов, соскабливанию мяса с костей, отделению шкуры от мяса и т.д.

Какова же функция рубил? Отразился ли в факте появления рубил тот новый источник получения мясной пищи, который был описан выше? Может ли появление рубил служить подтверждением изложенной реконструкции образа питания археоантропов?

Большинство археологов признает нижнепалеолитическое рубило (как и чоппер) «универсальным орудием». Однако это не увязывается с его фиксированной формой, говорящей о строго определенном характере движения. Для обработки дерева ни этот характер движения, ни форма рубила не подходит. Правда, С.А. Семенов с сотрудниками показали, что возможно с помощью рубила изготовить примитивную деревянную дубинку, обрубая у небольшого вывороченного из земли дерева ветви и корни, но они не задумались, нельзя ли достичь того же просто сильными руками, а главное — дубинки-то эти вымышленные, они

недоказуемы, да, как видим, вовсе и ни к чему были этим падалыцикам. К тому же рубило явно не приспособлено для нанесения боковых или косых ударов, оно годится лишь для удара острием сверху вниз. Бессмысленно предположение о его назначении для выкапывания чего-либо из земли. Догадка, брошенная вскользь П.П. Ефименко и некритически повторенная несколькими авторами, будто рубилами разбивали гнилые пни для добывания личинок, основана на недоразумении; низкие пни, привычные нашему глазу, это дело рук человека, в природе же, например, в тайге, деревья либо переламываются на более или менее значительной высоте, либо падают выворачивая корни.

Тщательными и вдумчивыми наблюдениями М.З. Паничкиной и С.А. Семенова доказано одно: рубила, как и подобные им грубые рубящие изделия, использовались для очень сильных рубящих ударов сверху вниз, с одновременным режущим движением заостренным краем по направлению к себе*. К этому можно добавить, что удары наносились по предмету, находившемуся ниже груди человека или, самое большее на уровне его груди, так как только при этом условии возможно приложение полной силы. Что же это за предмет, который можно одновременно, т.е. почти одним и тем же движением, и рубить и резать, с которым к тому же было не управиться с помощью всего прочего комплекса режущих и скребущих орудий? Ответ представляется однозначным: это была туша крупного животного, кожа которого ни в одном месте не была повреждена и поэтому не поддавалась никакому подрезанию. Еще один вариант «твердой оболочки», которую создала природа!

* См.: Паничкина М.З. Шелльский комплекс древнепалеолитического местонахождения Сатани-дар // Палеолит и неолит СССР. М. - Л., 1953; Семенов С.А. Первобытная техника // Материалы исследования по археологии СССР. № 54, М. - Л., 1957.

Таким образом, ручные рубила были, по-видимому, орудиями очень точного и ограниченного назначение. Их единственной, строго специальной функцией являлась первичная обработка туш крупных животных, приносимых к отмели или берегу водой, Сюда входит, прежде всего, вспарывание, т.е. прорубание шкуры, но, по всей вероятности, так же и разрубание крупных сочленений, отделение членов и т.п. Вторичную обработку удобнее было производить комплексом остальных орудий (если не говорить о необходимости какого-либо рычага для раздвижения ребер или позвонков, о чем будет сказано ниже).

В до-шелльское время древнейшие троглодитиды обходились без ручных рубил. Очевидно, отсюда следует заключить, что тогда находилось еще довольно много останков травоядных с уже ободранной кожей, объеденных. Это соответствует времени, когда вымирание хищной махайродовой фауны еще только начиналось. Но позже для троглодитид стала уже вопросом жизни необходимость выработать новообразование для освоения совершенно цельных туш. Они обрели то, что природой в другом звене было утрачено: подобие клыков махайрода, предназначенное для прорубания, вспарывания шкур толстокожих.

Итак, археоантропы все еще, как и австралопитеки, не имели никаких ни морфологических, ни функциональных новообразований для умерщвления крупных животных, для превращения в хищников-убийц. Они были по-прежнему узко специализированным видом высших приматов, приспособленным к трупоядению. Гипотеза об их охоте на крупных животных не может быть

подтверждена никакими фактами. Исследователями, начиная от В. Зёргеля* и кончая С. Семеновым**, было приложено много усилий для описания «ловчих ям», «гоньбы» (загонной охоты) и других якобы возможных в нижнем палеолите средств. Но все это не подтверждено ничем, кроме этнографических примеров, относящихся совсем к другим эпохам развития человека, да и развития инстинктов у животных, служивших объектами охоты. В раскопках не найдено ничего, сколько-нибудь надежно поддерживающего такие догадки.

*SörgeI W. Die Jagd der Vorzeit. Jena, 1922.

**См.: Семенов C. A. Очерк развития материальной культура и

хозяйства палеолита // У истоков человечества (Основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

И вот, наконец, нечто обнаружилось! Правда, крохотный предлог, но зато для огромного обобщения: у питекантропов было деревянное оружие охоты — копья, дротики, рогатины, пики. Прежде это было только привлекавшей кое-кого умственной конструкцией. Раз оббитые камни явно не годятся для охоты, а охота мыслилась как нечто обязательное (иначе какие же это люди!), значит надо было вообразить деревянное оружие охоты, просто не сохраняющееся в геологических наслоениях так долго, как камни. И вот догадки как будто бы подтвердилась.

В 1948 г. у Лерингена (Нижнаяя Саксония, на р. Аллер), вместе с архаического типа каменным инвентарем была найдена между ребрами древнего слона палка из тисового дерева длиной в 244 см. с заостренным и закаленным на огне концом. На счастье, опубликовавший эту находку Адам сам исключил возможность толковать эту палку как метательное оружие — копье, ибо установил, что центр тяжести располагается ниже ее середины. Остающееся предположение об охоте на слона с помощью пики или рогатины слишком неправдоподобно: такое оружие годилось бы не для преследования убегающего животного, а лишь против надвигающегося на охотника, либо если последний подкрался под самое брюхо слона*.

* Jacob-Friesen К.H. Grosswildjager des Eiszeit alters. 1949, H. I I; Adam К.D. Der Waldelephant von Lehringen, eine Jagdbeute des diluvialen Menschen // Quartär. Jahrbuch für Erforschung des Eiszeitalters und der Steinzeit. Bd. 5. Erlangen — Nürnberg 1951; ZotzL.F. Altsteinzeitkunde Mitteleuropas. Stuttgart, 1951, S. 54 — 56; анализ этих данных, впрочем весьма дискуссионный, см.: Хрустов Г.Ф. О возникновении материального производства // Вопросы философии.

М., 1960, № 3.

Найдены и еще немногие обломки таких палок в нижнепалеолитичесиих нахождениях Клектон (Англия) и Торральба (Испания)*. Растут и ширятся догадки о «деревянном охотничьем оружии» нижнего палеолита, для изготовления которого якобы и каменные орудия служили всего лишь рабочим инструментом.

*См.: Хрустов Г.Ф. Там же.

Аведь ларчик просто открывается. Не всякую операцию при разделке огромной туши произведешь камнем и руками: как, например, раздвинуть ребра трупа

слона? Тут ни каменные рубила, ни отщепы не помогут, нужен крепкий рычаг наподобие лома. Заостренная, да еще закаленная на углях тисовая палка — изделие принципиально совершенно того же порядка, что и заостренные и тщательно обработанные камни. Словом, нет необходимости придумывать для этой палки функцию существенно отличную от функций каменных орудий. При разделке туши слона, в частности, для расчленения ребер, мог понадобиться длинный, как можно более прочный рычаг; палка с острым обожженным концом годилась и для того, чтобы проткнуть толщу кожи и другие покровы; можно было пронзить насквозь отчлененную часть туши для переноски ее вдвоем. Как бы ни были интересны и значительны эти находки, относящиеся, видимо, к ашёльскому времени, они не дают оснований для умозаключения об охоте. Все остальное, что говорится о нижнепалеолитической охоте, не связано вообще с какими бы то ни было археологическими фактами, кроме факта совместного залегания нижнепалеолитических орудий с костями нижнеплейстоценовых животных. Но эта связь, как было показано, в действительности объясняется иначе.

Впрочем, упомянем единственную находку кости животного нижнеплестоценового времени с вживленным еще при его жизни небольшим обломком кремня. Факт слишком единичный, чтобы служить достоверной основой для выводов. Это мог быть, скажем, исключительный случай, когда археоантроп принялся было за труп животного, но оно оказалось еще не испустившим дух и от острой боли вскочило, унеся в ране этот осколок. Никаких сходных материалов не существует.

Нельзя не затронуть вопрос о растительной пище археоантропов. В высшей степени вероятно, что они продолжали ею широко пользоваться, однако стараясь ради нее не уходить слишком далеко от своего биотопа — от отмелей и побережий. Можно, конечно, допустить и более далекие откочевки за растительной пищей в моменты оскуднения основного источника корма. Но фактических данных для разработки вопроса о растительной пище почти нет. В пользу употребления такой пищи говорит лишь анализ состояния жевательной поверхности зубов. Из археологических материалов можно сослаться только на найденные в Чжоукоудянь косточки каких-то ягод, напоминавших вишню, и на обнаруженный там же орех.

Итак, согласно изложенному представлению, разнообразные археоантропы представляли собою весьма специализированный, занимавший узкую экологическую нишу род. Его существование связано лишь с определенной эпохой четвертичного периода, с особенностями ее климата, ландшафта, фауны. Пожалуй, австралопитеки (и близкие формы) были еще более специализированы; может быть, они даже вовсе не потребляли и не умели использовать мясо — ели только мозговое вещество. Но и археоантропы были редким родом, ибо его кормовая база была все же очень специфической и ограниченной, родом, ареал которого был широк, а число особей незначительно. Особенность этого рода, сделавшая его важным звеном в антропогенезе, состояла в том, что он очень далеко отклонился от образа жизни, присущего другим приматам. По утверждению зоологов, бобры организованы особенно сложно и интересно по той причине, что они являются единственным видом среди грызунов, приспособившимся к обитанию в воде. Но эти троглодитиды неизмеримо больше отклонились от экологии отряда приматов. Будучи по происхождению преимущественно растительноядным, этот род питался мясом; будучи сухопутным, он добывал себе пищу в воде; обладая древними инстинктами не

более чем для разбивания камнем орехов и раковин, затем — костей, он разбивал и обкалывал крепкие камни, от которых к тому же сыпались при этом искры.

Следовательно, в своей новой экологической среде он в ограниченной мере мог опираться на эволюционно древние инстинкты своего отряда, на унаследованные издалека стереотипы поведения, а должен был вырабатывать много новых, молодых, небывалых в его родословном древе навыков и стереотипов. Значительное увеличение объема и веса головного мозга этого животного является показателем грандиозности этих компенсаторных и приспособительных процессов, обилия тех новых физиологических механизмов, которые он должен был обрести.

Можно выделить три аспекта биологии археоантропов, особо важных для дальнейшего. 1) Высокая степень экологической специализированности, 2) Вероятность тех сезонных или иного рода больших, но не устойчивых скоплений особей в одном месте, о которых мы говорили выше, выдвигавших железную необходимость формирования особых предохраняющих нейрофизиологических механизмов межиндивидуальных взаимоотношений — тормозящих и повальную заразительную имитативность, и стадное доминирование, словом — механизмов интердикции. 3) Несомненно, возникшая еще у австралопитеков и на рассматриваемом этапе эволюции троглодитид, хотя бурно развившаяся позже, весьма новая и не простая система сигнальных и прочих взаимоотношений индивидов данного рода с индивидами многих других видов зверей и птиц: пусть хищники не были обильны, они все же могли повседневно представлять опасность и на суше и с воздуха; оттаскивание части туш в ближние пещеры — лишь часть этих сложных межвидовых адаптивных отношений.

IV. Третий этап: образ питания палеоантропов

После крайней регрессии четвероногих наземных хищников, следующий фаунистический комплекс, хазарский, по терминологии советских палеонтологов, дает уже картину нового расцвета других видов хищников. В хазарскую фауну входят характерные для нее формы, получившие название пещерных: пещерный медведь, пещерная гиена и пещерный лев или тигро-лев, но, кроме того, также волк, лисица, корсак, бурый медведь. Было бы, конечно, неверно вообразить какой-то абсолютный и очень длительный вакуум в хищной части фауны между прежней фауной махайрода и фауной пещерных хищников хазарского комплекса. Против такого абсолютного вакуума свидетельствует то, что почти все перечисленные виды сформировались еще в нижнем плейстоцене или даже в плиоцене*. Но их ареалы в до-хазарское время, видимо, до крайности сузились, находки их костей редки. С другой стороны, есть основание думать, что относительный вакуум наземных хищных был в то время отчасти восполнен огромным размножением пернатых хищников. Основанием для такой мысли служит адаптация нескольких перечисленных видов к пещерному образу жизни. Они не были постоянными жителями пещер, но что могло бы объяснить скопления их скелетов именно в пещерах? Изучение пещерного медведя, в том числе посещение ряда «медвежьих» пещер в Австрии и на Кавказе, привело меня к убеждению, что в комплексе экологических плюсов главным, хотя может быть и не единственным, было укрытие от небесных наблюдателей: хищные птицы нападали как на молодь, так и на дряхлых, умирающих или больных медведей.

Они уходили в пещеры отлеживаться, отсиживаться, так как становились здесь невидимыми для разведки сверху, с неба. Особенно это относится к глубоким темным пещерам, но отчасти даже к навесам или гротам. Адаптация к пещерным убежищам оказалась в миндель-рисское время важным условием возможности нового размножения и распространения наземных хищников в их биологическом противоборстве с воздушными.

* См.: Пидопличко И.Г. О ледниковом периоде. Вып. 2. Биологические и географические особенности европейских представителей четвертичной фауны. Киев, 1951; он же. О ледниковом периоде. Вып. 3. История четвертичной фауны европейской части СССР. Киев, 1954.

Сказанное относится, конечно, к тем областям, где ландшафтные условия позволяли и парение хищных птиц в воздухе, и нахождение пещер на земле. Но, если данное заключение верно, мы можем сделать вывод о значительном обилии крупных хищных птиц в предрисское время, хотя кости их, как и вообще птиц, палеонтологам попадаются редко, — по причинам, видимо, тафономического характера. Однако не вызывает сомнений само существование уже в плиоцене таких видов как орлы, стервятники, грифы, ягнятники, соколы и др. Они, как и вообще все представители современной орнитофауны, налицо в плейстоцене*, в упоминавшемся плейстоценовом местонахождении Ранчо да Бреа (Калифорния) в очень большом количестве найдены остатки грифов и орлов, скоплявшихся массами на трупах и погибавших с ними в вязких продуктах окисленных нефтей**. Этими птицами, очевидно, и были насыщены биоценозы эпохи максимального упадка наземных хищников.

* Серебровский П.В. Очерк третичной истории наземной фауны

СССР//Животный мир СССР. T. I, M. - Л., 1936; Дементьев Г.П. Птицы // Руководство по зоологии. Т. 6. М. - Л., 1940.

** См.: Ефремов И.Л. Там же.

Что касается дальнейших судеб хазарской фауны, то некоторые палеонтологи выделяют ее обедненный следующий этап под названием мустьерского фаунистического комплекса. Он приходится на время начала рисского, или днепровского, оледенения*. В мустьерской фауне уже не достает носорога Мерка, эласмотерия, верблюда Кноблоха и других, зато появляются некоторые виды верхнепалеолитического комплекса: шерстистый носорог, мамонт, северный олень, песец. Крупные хищники остаются те же, что в хазарском комплексе. Хазарский и мустьерский комплексы характеризуют время их процветания. Но далее они, вернее ведущие формы, начинают исчезать: в так называемом верхнепалеолитическом фаунистическом комплексе или «мамонтовой фауне» (верхний плейстоцен; рисс и вюрм) уже нет пещерного медведя и пещерной гиены, а к концу верхнего плейстоцена вымирает и тигро-лев (пещерный лев). Такова последняя интересующая нас волна в истории плейстоценовых хищников.

* Марков К.К., Лазутков Г.И., Николаев В.А. Там же.

Вместе с фаунистическим комплексом хазарско-мустьерского типа судьба прямоходящих троглодитид снова критична: если предыдущий уровень

определялся обилием нетронутых хищниками трупов крупных травоядных, смываемых водами, то теперь происходит крутое умножение и размножение хищников, а тем самым троглодитиды опять утрачивают свою экологическую нишу.

Разумеется, речь не идет об абсолютном исчезновении прежних возможностей собирания мясной пищи у воды и в воде, как не исчезает прием разыскивания и разбивания тут и там длинных костей и черепов, характерный для первого этапа, но и то и другое теперь регрессирует как возможный источник питания. А в то же время численность троглодитид навряд ли уменьшилась, она, вероятно, имела тенденцию возрастать, что вызывало острую конкуренцию, интенсивный естественный отбор и возникновение новых форм, порожденных этим кризисом, приспособленных к новым экологическим условиям.

Мы знаем об этом скачкообразном прогрессе не только потому, что изменившаяся фауна хищников не привела к вымиранию или упадку троглодитид, но и по прямым костным остаткам последних и по следам их жизнедеятельности.

Здесь нет надобности останавливаться на морфологии ископаемых палеоантропов: значительное число костных находок дало возможность антропологам детально описать ее. Резюмируя, можно сказать, что при значительной полиморфности, в общем, перед нами, безусловно, высшая ступень развития семейства троглодитид. У всех видов рода Troglodytes налицо снижение питекоидных (сближающих с обезьянами) черт и признаков, т.е. дальнейший и ясно выраженный шаг дивергенции с понгидами. Это касается как строения черепа в его мозговой и лицевой частях, так и остального (посткраниального) скелета*. У всех этих «неандертальцев» в широком смысле — значительное увеличение как общего объема головного мозга, так и, в особенности, его задней, т.е. сенсорной, в частности, зрительной области. В то же время можно предполагать у них значительный прогресс и обогащение локомоции бега, скалолазанья и пр. Наконец, налицо прогресс в эволюции кисти — ее двигательных и тактильных возможностей**.

* См.: Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. Издание 3-е, переработанное и дополненное. М, 1978; Нестурх М.Ф. Происхождение человека. М., 1970; Бунак В.В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 49. М., 1959; Ископаемые гоминиды и происхождение человека. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 92. М., 1966; Урысон М.И. Начальные этапы становления человека // У истоков человечества (Основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

** См.: Данилова Е.И. Эволюция руки в связи с вопросами антропогенеза. Киев, 1965.

Точно также появление и развитие палеоантропов знаменует существенный прогресс в морфологии обработанных и использованных ими камней. В терминах археологии это — вторая половина или конец ашёля и мустье. Характеристику этих новых приемов обработки камня читатель найдет в любых пособиях по

каменному веку, а также специально в исследованиях по первобытной технологии*.

* Семенов С.А. Первобытная техника...

Возвращаясь еще раз к нижнепалеолитическим рубилам, мы должны подчеркнуть, что они не оставались неизменными на протяжении нижнего плейстоцена. Определенная эволюция их замечается уже в шелльское время. При переходе к ашёлю и в ашёльское время эволюция становится более ясной и ускоряется. Каково же направление этой эволюции? Оно состоит, в основном, в усовершенствовании режущего края рубила. В конечном счете, рубило из преимущественно рубящего орудия превращается в значительней мере в орудие разрезающее. Для нашей темы наибольший интерес представляет проблема происхождения и значения так называемой техники «леваллуа». Она возникает как раз в заключительной половине ашёля и сохраняется в течение всего занимающего нас времени. Суть ее в том, что от толстой кремневой заготовки откалывались пластинки. Последние обладали острым краем, были явно не рубящими и не колющими, а режущими инструментами.

Это значит, что по сравнению с нижним палеолитом функция обработанного камня смещается: если раньше на первом плане стояла задача вспарывать и расчленять наружно не поврежденный, целый труп, то теперь вперед выдвигается и уже доминирует задача резать само мясо. Ашёльские рубила еще как бы сочетают эти две задачи, но леваллуазские пластины, судя по всему, свидетельствуют о том, что теперь все чаще приходилось иметь дело с трупами уже в той или иной мере раскромсанными зубами хищников. В хазарских отложениях, по сообщению Н.К. Верещагина, в отличие от более ранних, ясно заметны следы зубов хищников на многих костях зубров, носорогов, лошадей и особенно эласмотериев. Растерзанный хищниками труп — это уже не цитадель, как стеной окруженная толстой и крепкой кожей или шкурой, которую надо протаранить, а осваивать в нем надлежало именно само мясо, которое надо отрезать от костей, раскромсать на клочья.

Рассматриваемый третий этап характеризуется с точки зрения экологической тем, что «стоянки» или «памятники», т.е. места палеолитических находок уже не прикованы обязательно к берегам и устьям четвертичных водоемов, а сплошь и рядом сдвинуты далеко от них, на водоразделы. Конечно, и там палеоантропы нуждались в воде для утоления жажды, вероятно, также для вылавливания крабов, лягушек и другой мелкой добычи, но здесь не может быть речи о значительных сносах «падали» этой водой. Мустьерские находки лишь отчасти приурочены по-прежнему к берегам. Они теперь раскиданы в общем в очень неоднородных ландшафтах, в том числе и в горах. Можно сказать, что теперь налицо несколько вариантов нахождения мясной пищи не только там, где ее преимущественно обнаруживали археоантропы, но также и всюду, где хищник застигал жертву или где систематически находились останки животных.

Это значит, что экология палеоантропов распадается на некоторое количество различных экологических ниш и способов добывания мясной пищи, несмотря на морфологическую общность рода и одинаковую популяционно-этологическую основу каменной техники. Биолога не испугает предположение о широкой вариабельности экологии одного и того же зоологического вида: бурый медведь, к

примеру, имеет в разных зонах и ландшафтах весьма различный круг источников питания, жизненных повадок связанных с ними, пищевых стремлений.

Ниже я предлагаю краткий перечень намечающихся, (но в очень разной степени исследованных и анализированных) вариантов подступов палеоантропов к мясной пище. Подчеркну, что эти варианты не предполагают абсолютную биологическую специализацию и, следовательно, в принципе не препятствуют неограниченному тасующемуся общению между особями. Но все же расхождение этих вариантов в какой-то мере приспосабливало всякую популяционную группу к какому-либо ландшафту или кругу животных видов с их биологическими взаимосвязями, словом, к локальному биоценозу, и тем самым в некоторой мере благоприятствовало разобщению популяций (в особенности последнее может относиться к самкам с детенышами).

1.Прямые отношения комменсализма между палеоантропами и тем или иным видом (может быть, точнее, сказать, теми или иными особями) хищников-убийц. Палеоантропы держатся охотничьей территории данного хищника, приспосабливаются не слишком отставать от момента, когда тот забивает жертву и успевает утолить голод, после чего уходит от остатков трапезы или спит. Задача палеоантропа состоит в том, чтобы обогнать или отогнать других наземных и воздушных комменсалистов и паразитов, может быть, отрезать и унести часть добычи. Систематическое пользование частью плодов чужой охоты — явление известное в зоологии: такие отношения, например, существуют между росомахой и рысью, между песцом и белым медведем. Несомненно, что описываемая ситуация, касающаяся палеоантропа, должна быть различной в зависимости от того, о какого рода хищниках-убийцах идет речь, в частности, о представителях семейства кошачьих (тигро-лев, леопард, ирбис, гепард, рысь) или семейства собачьих (волк и другие). Можно предполагать особенно длительную пищедобывательную связь палеоантропов как раз с волками; до выведения из волков домашней собаки (а кости последней обнаруживаются уже в конце верхнего палеолита) прошло колоссально долгое время близких и сложных экологических взаимосвязей палеоантропов с волками. Допустимо думать о полуприрученном состоянии некоторых из них, об использовании враждебности между отдельными стаями, а также разновидностями. Известную шутку археологов: «собака человека в люди вывела», надо бы расширить, распространив ее и на волков, на мустьерское время.

2.Особняком следует поставить вопрос о симбиотических взаимоотношениях палеоантропа с гиеной. В отличие от современных видов гиен, плейстоценовая пещерная гиена, по-видимому, не была преимущественно комменсалистом или нахлебником при крупных хищниках, но и сама систематически вела охоту. В этом смысле и ее следовало бы включить в предыдущий вариант. Однако мы не можем исключить здесь более тесного симбиоза с палеоантропом, большей степени взаимной выгоды от занятия общей пещеры, хотя, можно полагать, сменяя в ней друг друга в разное время суточной активности. Если же пещерная гиена все же находилась преимущественно в отношениях комменсализма к большим хищникам, то отношения палеоантропа к ней самой должны быть названы субкомменсализмом.

3.Чрезвычайно много внимания не только археологов, но также художников и романистов привлекало так называемое медвежье или альпийское мустье. Речь идет о костеносных пещерах, содержащих остатки несчетных поколений, подчас,