дачу, которую я должен решить. То есть я как бы осуществляю «привязку» этого моего множества к наличной действитель­ ности, и эта действительность в ней, через эту привязку, рас­ кладывается.

Методологически мы получаем в конечном счете весьма эффективную модель — три уровня, через которые проходят своего рода содержательные векторы, являющиеся, по сути, отдельными, специфичными по содержанию блоками.

Рекурсивность интеллектуальной функции

Впрочем, всегда нужно помнить, что создаваемые нами реконструкции фактической реальности тяготеют к превра­ щениям в представление о реальности.

Та, условно говоря, схема, которая возникает в момент активного исследовательского поиска (интенсивной и целе­ направленной работы интеллектуальной функции) иногда даже как «озарение» (мощное ага-переживание), и позволя­ ет ухватить и организовать все содержание исследуемого яв­ ления (интеллектуального объекта) в рамках некой модели, в действительности, имеет срок годности. После того как эта новоявленная «схема» (модель) отработает как способ взаи­ модействия с фактической реальностью, она же, по существу, становится и его частью, растворяется в нем.

Когда Чарльз Дарвин формулирует идеи «эволюции» и «естественного отбора», это позволяет ему, имея «на руках » эту реконструкцию фактической реальности, увидеть через эту реконструкцию, эту своеобразную призму весь биологиче­ ский мир. Но когда эта призма становится неотъемлемой ча­ стью наших представлений о реальности, когда сам этот спо­ соб видения превращается в еще одну «научную теорию», она сама начинает диктовать нам некую новую логику отношений с фактической действительностью. Она как мощный интел­ лектуальный объект, создающий своего рода гравитационное поле в интеллектуальном пространстве, как бы перекраивает реальность под себя.

Разумеется, все это достаточно условно, но безусловным фактом является то, что теперь — измененная так — конфи­ гурация нашего интеллектуального пространства уже сама по

https://t.me/medicina_free

себе является фактором некоего системного внутреннего иска­ жения. Мы превращаемся в заложников этого знания, которое прежде, образно говоря, открывало нам глаза на происходя­ щее (на самом деле), а теперь уже не обладает прежней силой «прозрения», не вызывает прежнего эффекта осознания (ви­ дения). То есть в каком-то смысле, став частью мира нашей интеллектуальной функции, эта реконструкция как бы теряет

исвою прежнюю силу — девальвируется, профанируется, пре­ вращается в «очевидность», выпадающую таким образом из фактической работы интеллектуальной функции как таковой.

Она — эта «схема» («модель», «теория») в некотором роде закостеневает, превращается в памятник самой себе, что, по существу, лишает нашу интеллектуальную функцию контак­ та с фактической реальностью. И мы уже даже не можем от­ ветить на вопрос — о чем мы говорим на самом деле, когда говорим, например, о «дарвиновской революции»? Сама эта реконструкция фактической реальности, прокручивая, по су­ ществу, через себя содержание, образно говоря, перегорает, подобно звездному объекту, расходует свой энергетический ресурс, превращаясь, таким образом, то ли в остывающего «белого карлика», то ли в активно коллапсирующую внутрь самой себя «черную дыру».

Вот почему так важно понимать, во-первых, необходи­ мость перманентно осознавать несоответствие представлений

ореальности самой фактической реальности, а во-вторых, аб­ сурдность попыток найти «окончательное знание», прийти к «последнему ответу», «познать что-то навсегда». Наш интел­ лектуальный аппарат по самой природе — исследовательский инструмент, а не устройство для производства и хранения веч­ ных и окончательных истин. Подвергать свои представления

ореальности постоянному сомнению, регулярному пересмотру

ирадикализации — это в высшей степени важная задача. То, что вдруг стало казаться нам «таким понятным», «таким оче­ видным», в действительности просто утеряло контакт с факти­ ческой реальностью. И поэтому мы, понимая это методологиче­ ски, должны прибегать к этой постоянной и целенаправленной рекурсивной способности нашей интеллектуальной функции — способности возвращаться к пройденному и пересматривать его заново, в каком-то смысле — буквально переделывать.

https://t.me/medicina_free

Новая «схема», новое «прозрение», возникающие при та­ ком подходе — через сомнение, вопрошание (о том, что проис­ ходит на самом деле) и радикализацию, — вовсе не обязательно отменяют предыдущее знание, признают его полностью оши­ бочным, развенчивают как ложное. Но совершенно точно — этот новый взгляд, обусловленный нарождением новой рекон­ струкции фактической реальности, заставляет нас и самб это устоявшееся знание увидеть теперь иначе. В случае с «дарви­ новской эволюцией», например, такой «схемой-прозрением», перестроившей наши устоявшиеся к определенному моменту представления об эволюции, стала идея «эгоистичного гена», не просто «выдвинутая», а в каком-то смысле буквально об­ наруженная Ричардом Докинзом. Сама эта идея уже была,

внекотором смысле, имплицитно скрыта в дарвиновском уче­ нии (в конце концов, как-то же нужно было объяснить меха­ нику «отбора» на генетическом уровне), но представление, которое рождает в нас «теория Дарвина», и представление, данное нам «теорией Докинза» — это представление о двух,

вкаком-то смысле, разных реальностях.

Но если «дарвиновская теория» под воздействием «докинзовской», по существу, превращается в «белого карлика», то, например, «психоаналитическая теория» претерпевает куда более значительную трансформацию, приводящую, скорее, уже к состоянию «черной дыры». Да, изначальное «прозрение» Зигмунда Фрейда было и в необходимой степени радикальным, и — очевидно — оказалось эффективной реконструкцией фак­ тической реальности «истерических расстройств».

Фрейд выдвигает инварианты «бессознательного» и «вы­ теснения», показывает, что некие наши переживания, не бу­ дучи осознанными в должной степени, способны порождать такие психические эффекты, как «истерические конверсии», «невротические страхи» и т. д. К этим специфическим инва­ риантам «второго уровня» были добавлены соответствующие содержательные универсалии — «сексуальные влечения», со­ циальная, по происхождению, но интроецированная субъек­ том «цензура», «принцип реальности», «перенос», «сопро­ тивление» и т. д. и т. п.

Но дальше он совершает методологическую по суще­ ству ошибку, утверждая, в каком-то смысле, эти инвариан­

https://t.me/medicina_free

ты и универсалии «второго уровня» в качестве инвариантов

иуниверсалий « первого уровня». Вторым уровнем в его теории становятся «сновидения», «оговорки», «ассоциации» и т. д. — именно их 3. Фрейд предлагает считать содержательной ре­ альностью психической травмы, что является достаточно гру­ бым теоретическим допущением и никак не согласовывает­ ся с фактической реальностью. Третьим уровнем становится сложная сеть теоретических представлений о влечении сына к матери, страхе кастрации, господствующих в нас силах «вле­ чения к жизни» и «влечения к смерти», что, в совокупности

ив конечном итоге, раздавливает изначальный, так сказать, «инсайт» реальности, сворачивая всю эту систему реконструк­ ции фактической реальности в «черную дыру» некогда попу­ лярных представлений.

https://t.me/medicina_free

ЗА

КАЮ

ЧЕ

НИЕ

https://t.me/medicina_free

Не только нелепо, но и невозможно создать подлинно на­ учную дисциплину, которая была бы лишена внятной прак­ тической направленности. Данный прагматизм, впрочем, это не столько вопрос целесообразности, сколько самого существа науки — не обращаясь непосредственно к практике, мы не мо­ жем адекватно реконструировать фактическую реальность, а лишь создадим «еще какие-то», в череде других, представ­ ления о реальности, что, как мы понимаем, лишено всякого смысла. Таким образом, практика необходима научной дисци­ плине вовсе не для обоснования ее затрат на соответствующие исследования, а потому что только практика и может поверять состоятельность наших моделей фактической реальности.

Таким образом, нам не следует думать о методологии про­ сто как о «методологии познания» или даже о «методологии мышления» как такового (в общепсихологическом смысле). Мы должны понимать под методологией фактические спо­ собы создания инструментов, обеспечивающих нам наиболее эффективное взаимодействие с фактической реальностью. По сути, речь идет о способах создания таких интеллектуальных объектов, которые позволяют нам с максимальной эффектив­ ностью реконструировать фактическую реальность. Причем именно сама успешность соответствующего методологическо­ го инструментария, используемого при решении конкретных задач, и является единственным критерием целесообразности той или иной модели реальности.

Действительность — это всегда и только интеллектуаль­ ные объекты, а все, с чем мы в принципе имеем дело, — это интеллектуальные объекты. Из этого следует единственный вывод: методология работы с интеллектуальнымиобъектами — и есть наша цель.

* * *

Когда я садился за этот текст пару недель назад, каза­ лось, мне предстоит свернуть гору. Но вот текст написан, я оборачиваюсь назад и вижу, что мне удалось сдвинуть с места лишь маленький камушек. Понятно, что впереди по-прежне­ му сплошные горные хребты... Но я утешаю себя — теперь, по крайней мере, понятно, из чего они состоят.

https://t.me/medicina_free

что

ТАКОЕ

МЫШ

АЕНИЕ

НАБ

РОС

КИ

https://t.me/medicina_free

от

АВ

ТО

РА

[что следует называть собственно «мышлением

https://t.me/medicina_free

летворительное определение понятию «мышление». Следуя этим путем, мы в лучшем случае сформулируем лишь некое непрактичное представление «о мышлении». Но от подобно­ го определения, даже если мы им, в конце концов, удовлетво­ римся, будет мало проку.

Нам необходим инструмент, точнее даже — инструкция к инструменту, который мы уже, очевидно, как-то имеем, но не вполне понимаем, как же им правильно (с максимальной эффективностью) пользоваться.

Без этой инструкции само мышление (мышление как инструмент) не является еще мышлением в строгом смысле этого слова. Так что эта инструкция — не просто «правила пользования» мышлением, она, по существу, должна букваль­ но создать мышление в качестве инструмента, придать мыш­ лению статус собственно мышления.

Более того, по всей видимости, в результате этого иссле­ дования мы получим не одно «мышление», а несколько раз­ ных типов мышления. Точнее говоря, нам предстоит понять, каким образом нечто, что следует называть собственно «мышлением», может работать в разных режимах — то есть с использованием разных дополнительных средств (языка, образов, схем, инвариантов и т. д.).

Впрочем, прежде нам нужно выделить мыслительный процесс (в строгом смысле этого слова) из всех иных форм психической деятельности, которых, судя по всему, немало, — показать, что на самом деле мышлением не является. Мы таким образом должны очертить область, где происходит то, что следует называть собственно «мышлением». Не опреде­ лить ее, а именно показать это от противного — показать, по­ чему нечто не является мышлением и должно быть отставле­ но, если мы хотим думать мышление как таковое.

В конечном счете мы отвечаем на вопрос: что есть «мыш­ ление» на самом деле? Что есть собственно «мышление»? Как думать свое мышление?

https://t.me/medicina_free

Часть первая:

ИНТЕАЛЕК

ТУАЛЬ НАЯ

АКТИВ

ность,

мыш

АЕНИЕ

И

«ТОТ, КТО

ДУМАЕТ»...

https://t.me/medicina_free

§1

1.Мышление, конечно, является интеллектуальной ак­ тивностью, однако лишь малая и лишь весьма специфическая часть интеллектуальной активности может считаться соб­ ственно мышлением.

2.Интеллектуальная активность — это, строго говоря, лю­ бая работа интеллектуальной функции с любыми интеллекту­ альными объектами (что бы это ни значило).

Интеллектуальные объекты — есть нечто, что психи­ ка (или любой другой агент, работающий с информацией) определяет в качестве некой целостности (как целое), годя­ щейся для того, чтобы с ней могла работать интеллектуаль­ ная функция.

Интеллектуальная функция — это любые операции,

которые психика (или любой другой агент, работающий с информацией) способна совершать с интеллектуальными объектами: производство, соотнесение, преобразование, ис­ пользование в моделировании и т. д.

3.Интеллектуальная активность — это любая работа с ин­ формацией.

Однако слово «информация», полагаю, не самое удачное, поскольку само по себе нуждается в каком-то внятном опре­ делении, получить которое весьма затруднительно. Мы будем для простоты понимать под «информацией» всякое состояние материального мира, способное сообщать реципиенту информаци и о чем-то другом, кроме непосредственно себя самого.

4.За скобками, понятно, остается вопрос о том, кто и как способен это сообщение (информационное сообщение) считы­ вать — этот загадочный «реципиент информации». Тогда как именно этот вопрос и является, по существу, ключевым: ведь сама эта способность видеть в чем-то одном свидетельство чего-то другого — и есть, собственно, производство информа­ ции. Информация, иными словами, не является информацией как таковой до тех пор, пока она не стала информацией для кого-то. Она в такой ситуации — лишь какое-то состояние ма­ териального мира и не более того.

https://t.me/medicina_free

5. Само же по себе это «состояние материального мира» (могущее быть информацией лишь при наличии того, кто спо­ собен ее в таком качестве воспринять) ни в каком «субъекте» совершенно не нуждается1.

Более того, с этими «состояниями» могут происходить любые изменения и тогда, когда за этими изменениями «ни­ кто не следит».

Причем это касается не только «внешней» по отношению к нам информации (если мы говорим о человеке), но и, напри­ мер, наших собственных воспоминаний, которые изменяются со временем под влиянием тех или иных обстоятельств, более поздних опытов и переживаний.

6.Отсюда возникает вопрос: можем ли мы считать резуль­ татом интеллектуальной активности те изменения в инфор­ мации, которые происходят без всякого участия этого «некто» (кем бы он ни был)?

Условно говоря, если сегодня информация (опре­ деленное наблюдателем состояние материального мира) одна, а завтра она станет другой (то есть данное состояние материального мира изменится), и это произойдет без уча­ стия наблюдателя (то есть он зафиксирует одно состояние,

азатем другое, но не сам процесс изменения состояния ма­ териального мира) — будет ли это изменение результатом интеллектуальной активности?

Фиксируя отдельные точки графика, а не саму линию графика (то есть не предельно все его точки), мы будем иметь лишь какие-то точки одного графика, через которые можно построить и другой график.

7.Таким образом, мы не должны думать об интел­ лектуальной активности как о некоем сквозном процессе. Об­ разно говоря, мы (или кто-либо другой в качестве наблюда­ теля) лишь схватываем своей интеллектуальной активностью различные состояния материального мира в разных точках.

Это как с отдельными кадрами кинопленки: каждый из них дан нам в качестве фиксированного изображения, а мета­

1.Подумай , например, о генетической информации

или физической основе радиоуглеродного анализа .

https://t.me/medicina_free

морфозу перехода из одного изображения в другое наш психи­ ческий аппарат просто придумывает. При этом мы находимся в полной уверенности, что имеем динамичное изображение, видим «процесс изменений»2.

Уверенность, что интеллектуальная активность свиде­ тельствует «процесс», а не череду состояний, ошибочна. Наи­ вно думать, таким образом, что интеллектуальная активность (на всех ее уровнях организации, любой степени сложности и в любых ее возможных режимах) способна предложить нам непротиворечивую картину реальности.

8.По существу, любой агент, работающий с информацией (будь то биологический мозг или компьютер), осуществляет интеллектуальную активность.

Однако если в случае компьютерных систем мы хоро­ шо понимаем, какого рода интеллектуальная функция (про­ грамма) работает с интеллектуальными объектами (целыми информации) и как именно она это делает3, то вот в случае биологического мозга наше понимание интеллектуальной функции пока прояснено недостаточно.

9.Более того, пока не вполне понятно — можем ли мы вообще уподобить феномен интеллектуальной функции, присущий нашему биологическому мозгу, компьютерной программе как таковой? И та, и другая, по всей видимости, представляет собой некий алгоритм. Но вопрос в логике рабо­ ты этого алгоритма.

Можно предположить, что особенность биологического мозга состоит в том, что компьютерная программа работает

ссостояниями материального мира как таковыми, а он на ка­ ком-то уровне своей организации имеет дело и с самими со­ стояниями материального мира, и с ними же, но уже в каче­ стве информации (когда эти состояния материального мира сообщают нам о чем-то еще, кроме себя самих)

Этим я хочу сказать, что биологический мозг несет в себе некое состояние материального мира (сам по существуявляется

2.Подумай, как в него вписывается «25-й кадр», и вписывается ли он в него вообще.

3.Впрочем, не уверен, что то же самое можно сказать

о самообучающемся искусственном интеллекте.

https://t.me/medicina_free

этими состояниями)4, но одновременно с этим производит

инекую информацию об этих состояниях материального мира. При этом и то и другое — то есть и сами эти состояния,

иинформация о них — непосредственно и «одновременно» участвуют в создании им интеллектуальных объектов. Они участвуют как бы, в каком-то смысле, «на равных».

Иными словами, я не думаю, что дело может обстоять так, что вот есть уровень состояний материального мира (опреде­ ленное состояние биологического субстрата нервной систе­ мы), а вот есть «информация» — некая производная от этих со­ стояний, которая существует в своем регистре реальности, как бы сама по себе. Вероятно, нам только так кажется (удобно так думать), что это два разных — «параллельных друг другу» — уровня, а на самом деле никакой границы между ними нет.

Сдругой стороны, в некотором смысле «качественно», несмо­ тря на отсутствие границы, они могут быть совершенно отличны, что, впрочем, не будет мешать им взаимодействовать, оказывать какое-то взаимовлияние, но так, что об этом нельзя знать.

Точнее, об этом можно будет знать как-то, если ана­ лизировать это «удвоение» с позиций состояний матери­ ального мира, и как-то, если анализировать его с позиций информации о состояниях материального мира, но каждому такому «анализу» будет чего-то недоставать, что-то всегда бу­ дет оставаться упущенным.

10.То есть в работе интеллектуальной функции биологи­ ческого мозга происходит своего рода весьма специфическое «удвоение» содержания (что, впрочем, нельзя понимать стро­ го математически, а скорее, качественно). Собственно, эта, ус­ ловно говоря, удвоенная структура интеллектуальных объек­ тов биологического мозга и определяет, вероятно, специфику его интеллектуальной функции.

Когда я говорю, что такое «удвоение» нельзя понимать просто математически (арифметически?),я думаю о двух следующих вещах.

4.Под «состоянием материального мира биологического мозга» можно понимать разные вещи в зависимости от исповедуемых теоретических концептов: например, возбудимость нервных клеток, кортикальные колонки, нейронные ансамбли, динамические стереотипы, доминанты, функциональные системы акцептора результата действия, гетерохимические генераторы паттернов поведения и т. д. и т. п.

https://t.me/medicina_free

Во-первых, далеко не все (а вероятно, лишь их малая часть) состояния материального мира биологического суб­ страта мозга так «удваиваются», превращаясь еще и в инфор­ мацию (поскольку для этого удвоения необходим какой-то ус­ ловный «наблюдатель» — этот «кто-то», см. п. 4).

То есть что-то может «удваиваться» в нашем мозге, ста­ новясь еще и информацией о состояниях его материального мира, а что-то — нет. При этом это «что-то» не перестает оказывать влияние на возникающие области «удвоения», на характер этого удвоения — и на соответствующее состояние материального мира, и на «наблюдателя», для которого оно является еще чем-то, кроме себя.

Во-вторых, поскольку функционирование мозга органи­ зовано не линейно, мы никогда не можем быть уверены, что этот «кто-то», «удваивающий» то или иное состояние матери­ ального мира моего мозга, один. Вполне возможно, что одно и то же состояние материального мира биологического мозга может «удваиваться» одновременно и неоднократно — многи­ ми «кто-то» (производными других «удвоений», например).

Таким образом, в каждом «отдельном» уравнении такого рода может оказаться большее число элементов, чем кажется (если думать о понятии «удвоения» формально), а именно — само данное состояние материального мира и информацияо нем от каждого из «наблюдателей», вовлеченных в этот процесс, чье число нам неизвестно. Причем «в следующее мгновение», воз­ можно, составляющие «уравнения» («формулы»?) будут уже другими, а потому и «итог» этого «удвоения» будет иным.

11. Таким образом, не существует жесткого, определенно­ го отношения между тем, каково в действительности какое-то материальное состояние (из множества) нашего биологиче­ ского мозга, и тем, какую информацию об этом состоянии имеет «кто-то» (в этом же мозге), для кого это состояние явля­ ется и еще чем-то, кроме него самого.

Иными словами, интеллектуальная функция био­ логического мозга всегда имеет дело с чем-то (специфическим интеллектуальным объектом), что может быть в этот же самый момент и еще чем-то, причем эти «два» содержания данного интеллектуального объекта могут быть ничем более не связаны

https://t.me/medicina_free

между собой, кроме как этой установленной, привнесенной мною (кем бы я ни был) сюда связью.

12. Сама эта специфическая двухмерность интел­ лектуальных объектов биологического мозга — это не про­ сто «еще одно измерение», «такое же, но еще одно». Учиты­ вая характер производства указанной связи, это может быть и совсем (условно говоря, качественно) другое измерение. Предельно образно — связь мокрого с круглым, веселого с тя­ желым, абстрактного с дробным.

При этом, очень условно говоря, ситуация выглядит не так, что, мол, когда я говорю «это», я подразумеваю «вот это». А скорее, так — когда я говорю «это», то думаю я «вот это», или же — когда я актуализирую «это», то актуализируется еще и «вот это». То есть тут не однозначная связь, а скорее, некая специфическая зависимость.

13. С другой стороны, произвольность этой связи «двух» измерений интеллектуальных объектов, специфичных для биологического мозга, не может быть бесконечно произ­ вольной. Она, по всей видимости, тоже продиктована чем-то, а именно — соотнесением содержаний тех «вторых» измере­ ний разных интеллектуальных объектов друг с другом.

Таким образом, если мы говорим, что интеллектуальные объекты в «первом» их «измерении» могут быть организованы интеллектуальной функцией по определенному программному алгоритму, то вероятно, что в этом «втором измерении» тоже есть какая-то своя «программная» логика. И по всей видимости, особенность интеллектуальной функции биологического мозга и состоит в том, что она способна одновременно «просчитывать» эти два различных, но как-то соотнесенных друг с другом уровня.

14. Вряд ли можно говорить, что мы здесь имеем дело с некой программой программ, этобыло бы страннымупрощением. Скорее, мы должны говорить о двух самостоятельных как бы про­ граммах с разными содержаниями, которые как-то координируют­ ся между собой и не существуют отдельно друг от друга (по крайней мере, «вторая» без «первой» точно существовать не может).

https://t.me/medicina_free

Возможно, именно воспроизведение этого принципа по­ зволит разработчикам искусственного интеллекта действи­ тельно уподобить его (в принципиальном строении) интеллек­ туальности биологического мозга, смоделировать, так сказать, его специфическую интеллектуальную функцию5.

15. Интеллектуальная функция биологического мозга, вероятно, создает что-то вроде еще одного — условно говоря, «третьего» — измерения в этой системе:

•программа, обусловливающая отношения содержаний состояний материального мира («первое измерение»);

•программа, обусловливающая отношение содержаний того, что эти состояния материального мира значат для наблюдателя («реципиента информации»), кроме себя самих («второе измерение»);

•и программа, обусловливающая взаимоотношение этих двух первых программ («третье измерение»).

Впрочем, надо всегда подчеркивать, что понятие «измере­ ние» в данном случае — это скорее дополнительные регистры, нежели некая «еще одна плоскость». Если мы говорим «плоско­ сти», то начинаем думать про проекции некоего объекта на допол­ нительные поверхности, но у нас нет интеллектуального объекта, который проецируется куда-то, у нас есть несколько областей, проекции откуда и сходятся в нем, этим его, по сути, и образуя.

Сам он — этот интеллектуальный объект — является про­ изводным этих проекций из разных областей, чем-то, что воз­ никает на пересечении этих, образно говоря, «излучений» из разных сфер. Не он проецируется на экран, а несколько плаз­ менных экранов кинотеатра образуют какую-то игру света в зале — там, где сидит зритель.

5. Впрочем, тут встает вопрос: правильно ли вообще создателям искусственного интел­ лекта пытаться воспроизводить именно эту модель интеллекта, учитывая представленную здесь значительную степень неопределенности и случайности в действиях системы при принятии ею решений? Множественные и неизбежные ошибки конкретного человеческого интеллекта ограничиваются деятельностью других носителей интеллекта, то есть отбор результирующего решения осуществляется уже на уровне социального взаимодействия, и это своего рода внешний предохранитель от последствий ошибочных решений конкрет­ ного человеческого интеллекта . В случае же искусственного интеллекта такого естествен­ ного ограничителя может и не обнаружиться.

https://t.me/medicina_free

§2

16.Мы вряд ли будем возражать против утверждения, что компьютер осуществляет некую интеллектуальную актив­ ность (именно в этом смысле мы и говорим про «искусствен­ ный интеллект»). Однако сказать, что он «думает», нельзя (если, конечно, это не метафора, которой любят пользоваться программисты).

Мы не можем (по крайней мере, пока) признать, что ком­ пьютер «мыслит». Мы скажем, что он «считает», «просчиты­ вает», следуя определенным правилам, программам, которые придуманы за него, но это не он сам так «думает».

17.Впрочем, разве мы можем быть уверены, что наш био­ логический мозг всегда «думает» сам, а не понуждаем к этому определенными предустановленными в нем «программами»? Очевидно, что большая часть его интеллектуальной активно­ сти запрограммирована — генетически и научением.

То, как биологический мозг, например, собирает единич­ ные раздражители в некий визуальный образ (видимый мною предмет), — это, по сути, программное действие. По крайней мере, я об этом сознательно не «думаю», это происходит, об­ разно говоря, «в обход меня».

Оборонительная реакция на громкий звук — это тоже программа в том смысле, что эта реакция не является «моим действием», это действие моего мозга — предустановленная

внем генетически программа. Рефлекторное одергивание руки от горячего предмета — это не моя реакция, даже чувство боли я почувствую позже, нежели одерну руку. Это просто эле­ ментарный рефлекс, который я, конечно, могу затем осмыс­ лить, но могу и не осмыслять.

Декапитированная лягушка способна плыть, если вы бро­ сите ее в воду, но она уже никогда не узнает об этом.

18.То, что я различаю буквы, которые появляются сейчас на экране моего компьютера, так, а не иначе (буквуА, например, как букву А, а букву Б как букву Б), это тоже программа, хотя и выу­ ченная. Я не задавался соответствующим вопросом сознательно

ицеленаправленно, я просто увидел это (эти раздражители) так.

https://t.me/medicina_free

Впрочем, я постоянно совершаю и куда более сложные действия (по существу, конечно, интеллектуальные) как бы «на автомате», то есть совершенно над этим не задумываясь (например, когда выравниваю колеса автомобиля, перестраи­ ваясь на нем из одного ряда в другой).

19.И даже если я задумываюсь над какими-то своими действиями, например, умножая 12 на 12, разве не реализует

вэтот момент мой мозг уже имеющуюся в нем «программу» умножения? То есть насколько это действие является соб­ ственно моим? Мог бы я совершить его сам, если бы соответ­ ствующая «программа» в моем мозге отсутствовала?

20.Вопрос, соответственно, стоит таким образом: чем бу­ дет в данном случае принципиально отличаться компьютер, реализующий определенную программу, от биологического мозга, который решает ту или иную задачу, используя преду­ становленные в нем, посредством генетической детермина­ ции или научения, алгоритмы?

Думает ли наш биологический мозг в данных случаях «сам», или за него «думают» эти алгоритмы?

21.При этом понятно, что алгоритмы, конечно, не могут «думать», они лишь актуализируются под действием некоего стимула и, так сказать, проворачиваются, используя соответ­ ствующее содержание и производя, по существу, уже имею­ щийся результат.

Субъективно мне может казаться, что это «я так подумал». Но если это сделал собственно я, а не эти алгоритмы, то я, со­ ответственно, должен иметь способность совершить это же действие другим способом. Но, как выясняется, это зачастую абсолютно невозможно.

22.Если я сам понимаю буквы родного мне языка, а не соответствующие алгоритмы (программы) моего мозга, то почему бы, например, мне не понять знаки или предложения китайского языка, который мне неизвестен? Очевидно, что

яне могу этого сделать, потому что во мне нет соответствую­ щей программы (алгоритма).

https://t.me/medicina_free

То есть я могу даже знать, что это буквы, а то, во что они складываются, — слова или предложения, что это язык. Но пока во мне не сформирована программа, которая позволит мне знать, что эти знаки значат, я смотрю на них лишь как на определенные состояния материального мира, и не более того.

Хотя, конечно, то, что я узнаю в иероглифах «буквы» («не­ что вроде букв»), — это, конечно, тоже такая специфическая

ивыученная мною программа.

23.Впрочем, я даже вряд ли смогу отличить китайские иероглифы от японских, пока меня этому не научат. Но когда меня этому научат, буду ли это знать я, или это будет знать мой мозг, или просто какая-то его часть, которую я называю здесь «программой» или «алгоритмом»?

И что такое «мозг, который знает», если он не «тот, кто думает», а тот, кто просто механически выполняет какие-то программы? И что может знать сама «программа»?

24.На входе системы — раздражитель (может быть, ка­ кой-то внутренний стимул), далее включается программа, и эта программа дает мне некое знание, которое она же и пре­ вратила из информации одного вида в информацию другого вида. То есть она механически, по заданному алгоритму, пре­ образовала одно состояние материального мира (например, воспринятый моим мозгом раздражитель) в другое (активи­ зация нейронных ансамблей, которые отвечают в моем мозге, например, за понимание языка). Где здесь мышление?

Не считаем же мы, что лист растения думает фотосинтезом

изеленеет. Нет, в нем просто происходит то, что происходит. Да, мы, наверное, можем счесть этот процесс информацион­ ным, но таковым он будет только для того, кто способен так воспринять эти состояния материального мира — мол, уве­ личивающаяся зеленость листа свидетельствует о процессах фотосинтеза в нем. Но это в любом случае не будет иметь отно­ шения к тому, что произошло на самом деле.

25.Итак, вполне очевидно, что некие действия с ин­ теллектуальными объектами (целыми информации) мо­ гут осуществляться (и в большом количестве осуществля­

https://t.me/medicina_free

ются) без моего участия как сознательного и сознающего свое поведение существа.

В таком случае это как бы не мое действие (например, какой-то не зависящий от моего сознательного контроля пси­ хический автоматизм). Мы же вряд ли можем признать воз­ можность существования мышления без кого-то, кто это мыш­ ление производит (без того, кто думает).

26.Нет сомнений, что во сне я утрачиваю сознательный контроль над своим поведением. Однако это совершенно не ме­ шает моему мозгу создавать сновидения, которые, конечно, яв­ ляются результатом работы моей интеллектуальной функции.

Более того, это могут быть сновидения, в которых я явля­ юсь активным действующим лицом, переживаю определен­ ные эмоции, что-то думаю и т. д. Но сложно будет признать все это мышлением — это интеллектуальная активность,

инемногим более того.

27.Впрочем, мы вряд ли сможем найти существенные от­ личия между своими сновидениями и тем состоянием «потока сознания», в котором мы пребываем большую часть времени, пока бодрствуем.

В момент, когда мы не озадачены решением какого-то конкретного и определенно поставленного вопроса (воз­ можно, и нами самими), работа нашей интеллектуальной функции не останавливается — мы продолжаем «думать», хотя это «думать» опять-таки сложно считать собственно «мышлением».

Поток подобных неконтролируемых нами «раз­ мышлений», по существу, являет собой игру ассоциаций, под­ талкиваемых изнутри нерешенностью (незавершенностью) каких-то ситуаций, а извне — случайной, в сущности, внешней стимуляцией.

Фокус нашего внимания переключается с одного психическо­ го содержания на другое не потому, что мы так решили, а потому, что сам наш мозг оказался сейчас в состоянии, когда одно психи­ ческое содержание оказалось для него существеннее другого6.

6. Это такая спонтанная игра доминант по А. А. Ухтомскому, обусловленная актуальными внешними и внутренними влияниями.

https://t.me/medicina_free

28.Наличие «того, кто думает», несомненно, важный факт (важное условие определения мышления), но он вовсе не так уж очевиден и точно недостаточен.

Неочевиден он потому, что граница, отделяющая мое со­ знательное и мое же неосознанное действие, условна и под­ вижна (многое зависит от фокуса внимания, актуальной доминаты и т. д.), а недостаточен он потому, что келеровская обезьяна, например, является, очевидно, мыслящим агентом (тем, кто думает), но мы все-таки не готовы признать ее мыс­ лящей в полном смысле этого слова.

29.Представим себе келеровскую обезьяну.

Методом проб и ошибок она пыталась достать банан, под­ вешенный экспериментатором на недосягаемую для нее вы­ соту. Она перепробовала множество предметов: перещупала

ипопередвигала ящики, поразмахивала палками и другими подручными инструментами.

Далее она отстраняется, смотрит какое-то время на эти предметы со стороны — и потом вдруг резко встает, составляет ящики в правильной для достижения желаемого результата последовательности, берет палку, забирается на эту пирамиду

исбивает банан.

Внутри ее психического пространства палка, ящики, ба­ нан и т. д. представляют собой некие интеллектуальные объ­ екты, которые она свела с помощью своей интеллектуальной функции в некий новый интеллектуальный объект, в некую схему и реализовала ее на практике.

Она сделала это, в некотором смысле, вполне сознательно и уж точно целенаправленно, то есть вроде как «думала». Но мы не соглашаемся с тем, что у нее есть наше мышление.

§3

30. Не меньшей проблемой оказывается для нас и «мыш­ ление» ребенка, который еще не обладает самосознанием и собственным «я» (то есть примерно до возраста трех лет). Должны ли мы отказать ему в способности «думать»?

Очевидно, что он совершает огромный объем интеллек­ туальной активности. Очевидно, что он в значительной части

https://t.me/medicina_free

случаев действует целенаправленно и, надо полагать, в ка­ ком-то смысле осознанно.

Очевидно, наконец, что ребенок есть как действующее лицо, а его мозг является активным деятелем, и вся его интел­ лектуальная активность соотносится с ним самим, притом что никакого «я» (в привычном для нас понимании) у него пока еще нет.

Кто является действительным агентом его «мышления»? Является ли его интеллектуальная активность (чрезвычайной, надо сказать, интенсивности) действительным мышлением?

31.Отсутствие полноценного самосознания и отсутствие во внутреннем пространстве ребенка понятия о собственном «я» совершенно не мешают ему производить сложнейшую ин­ теллектуальную деятельность. Более того, уже в этот период он не только активно осваивает язык, но и вполне осмыслен­ но, заметим, им пользуется.

Впрочем, мы не можем быть уверены, что язык, которым на данном этапе пользуется ребенок, — это тот же язык, каким его знаем мы. Однако нет сомнений, что именно благодаря языку (даже такому, весьма примитивному и специфичному) ребенок получает возможность целенаправленно и в каком-то смысле сознательно оперировать интеллектуальными объек­ тами внутри пространства своей психики.

То есть его интеллектуальная активность уже не является

вполной мере спонтанной, движимой лишь валом внешних и внутренних раздражителей. Он действует от себя, по суще­ ству, однако себя еще не осознавая. Он, по факту, активный деятель, который, впрочем, не может определить себя в каче­ стве такового. Он просто деятель, и все.

32.Но кто тогда — в случае ребенка до трех лет — в нем мыслит? Или мы должны отказать ему в мышлении, основы­ ваясь на том факте, что в нем, вроде как, еще нет «того, кто думает»? То есть оно должно, вероятно, появиться у него поз­ же? Но если позже, то когда — в 7 лет, в ю, в i8 или 21 год?

Ичем это появление будет ознаменовано? Как мы узнаем, что он начал делать что-то — «думать» — принципиально иначе, нежели он делал это прежде?

https://t.me/medicina_free

И в чем же будет состоять на деле то существенное «до­ полнение» к интеллектуальной деятельности ребенка, кото­ рое даст ему последующее появление у него рефлексирующего самосознания и представление о собственном «я»?

Каким образом появление этих «нечто» в пространстве его психики (наравне с массой других «нечто» в ней уже су­ ществующих) превратит его интеллектуальную активность

вподлинное мышление? Произойдет ли это на самом деле?

33.При этом, вероятно, следует уточнить, что и «рефлек­ сирующее самосознание» и представление о собственном лич­ ностном «я», когда они все-таки в голове ребенка образуются, будут на деле представлять собой просто «еще какие-то» ин­ теллектуальные объекты, сосуществующие здесь — в его голо­ ве — наравне с огромной массой других, по существу, совер­ шенно идентичных интеллектуальных объектов7.

Появившиеся у ребенка «самосознание» и «я» не способ­ ны произвести в его голове никакой революции. Они ничего специфическим образом в его мозгу не объединят, ничто ни

ккакому центру не стянут. Вся перемена по большому счету только в присвоении этому личностному «я» уже существу­ ющих функций: то, что раньше было просто «лучом осоз­ нанного внимания», станет «лучом его осознанного внима­ ния».

34.Итак, не переоцениваем ли мы значение появления во внутреннем пространстве нашей психики этих специфиче­ ских, как нам кажется, интеллектуальных объектов: «я», «са­ мосознание», «рефлексия» и т. д.?

Механизмы «обратной связи», например, существовали

впсихике и до этого, а то, что теперь эта «обратная связь» апеллирует и к каким-то понятиям, работает между этими по­ нятиями — что это, в сущности, нам дает? Или, например, «я». Всегда же был тот, кто действует — какая разница, сознавал он себя или нет, если в его внутреннем психическом пространстве все равно происходила какая-то работа с интеллектуальными объектами?

7.«Идентичных», в данном случае — в смысле самого устройства и свойств интеллек­ туальных объектов как таковых.

https://t.me/medicina_free

фических — «личностных» — интеллектуальных объектов к общей массе других столь значительным событием? Ины­ ми словами, такое ли уж большое значение имеет для нашего мышления то, что в нем вроде как обнаружился «тот, кто думает, что он думает»?

35.У Людвига Витгенштейна есть такой образ: «Предложе­ ния, которые для меня несомненны, я не заучиваю специально.

Ямогу обнаружить их потом, как ось, вокруг которой вращается тело. Эта ось не фиксирована, то есть не закреплена жестко, но движение вокруг нее определяет ее неподвижность»8.

Например, когда мне говорят, что Наполеон столько-то лет назад что-то делал под Аустерлицем, я не думаю о том, что Земля в этот момент уже существовала, поскольку знание это­ го факта уже как бы имплицитно включено мною в утвержде­ ние о Наполеоне.

Однако, в действительности, это включение моего знания о существовании Земли в мое знание о проделках Наполеона, несмотря на всю его кажущуюся имплицитность, происходит постфактум. И то лишь только в том случае, если я окажусь ка­ ким-то образом этим вопросом озадачен, например, если кто-то спросит меня: «А разве Земля в это время уже существовала?».

36.Кажется, что мое знание о существовании Земли пред­ шествует всякому моему знанию о том, что на этой Земле про­ изошло. Но это иллюзия. Для того чтобы рассуждать о том, что случилось на Земле, мне вовсе не нужно думать о том, что она сама по себе вообще имеет какую-то историю. У меня и вовсе может не быть такой идеи — мол, была она когда-то или не была.

Однако если меня спросят, то я, вероятно, скажу, что да,

язнаю о том, что Земля очевидно существовала и до того, как данное событие на ней произошло. Но знал ли я (точнее — думал ли) об этом до того, как меня спросили? Вероятно, нет. Уж точно я не думал об этом факте в связи с проделками Наполеона.

8.Витгенштейн Л., «О достоверно сти», п. 152.

https://t.me/medicina_free

37. Так же и с нашим «я»: оно как бы имплицитно при­ сутствует в нашем мышлении, но в большинстве случаев, на самом-то деле, вносится в него постфактум.

«И когда это случилось, я подумал, что...» Слово «я»

вданном случае может оказаться вовсе не смысловой конструк­ цией, а сугубо техническим приемом, помогающим мне создать

вголове моего собеседника соответствующий нарратив. Или больше того, помогающий мне самомусоздать нарратив о себе — увидеть ту «ось тела», которой на самом деле нет.

38.Остановите вращающееся тело — что вы скажете о его оси? Сама эта ось — лишь иллюзия, существование которой обусловлено фактом вращения тела. Вполне возможно, что мы считаем свое «я» существующим лишь потому, что вокруг него вращается «тело» событий, действий и мыслей.

Аребенку просто требуется определенное время, чтобы накопить достаточную массу этого внутреннего тела, враща­ ющегося вокруг этой воображаемой оси его «я»... Но есть ли оно само — его или наше «я» — в действительности? Как это можно проверить?

Посмотрите на эту картинку:

У

Уверен, что вы, как и я, вполне отчетливо видите на этой картинке треугольник, которого на самом деле нет. Положе­ ние других объектов создает у нас иллюзию существования этого — отсутствующего в действительности — треугольника.

Теперь попробуйте убедить себя в том, что этого треуголь­ ника действительно нет, хотя вы очевидно его видите. И чем

https://t.me/medicina_free

отличается от этого отсутствующего треугольника наше «я» — тот, кто, как нам кажется, думает?

39.Вообще говоря, этот «тот, кто думает» — вещь абсолют­ но неверифицируемая. Нам может казаться, что мы знаем, кто думает, но это никаким образом нельзя определить точно.

Думаю ли сейчас именно «я», или просто какие-то интел­ лектуальные объекты, находящиеся в пространстве моей пси­ хики и достигшие определенного состояния (определенной «массы», «силы», «сложности» и т. д.), сами собой складыва­ ются в нечто новое (в новый интеллектуальный объект)? Отве­ тить на этот вопрос невозможно.

40.То, что интеллектуальные объекты в пространстве моей психики складываются так, как они складываются, зависит, по всей видимости, и от того, каково состояние материального мира моего мозга (условно говоря, от его нейробиологических характеристик), и от того, о чем эти состояния материального мира будут свидетельствовать для меня как того, кто эти состо­ яния воспринимает (о чем они меня «информируют»).

То есть буду ли я их — эти свои состояния — чувствовать как напряжение, как необходимость, как тяжесть, как угро­ зу, как удовлетворение, как что-то приятное или, напротив, дискомфортное, мешающее, раздражающее — не зависит не­ посредственно от моего личностного «я». Более того, все это

ябуду чувствовать вне зависимости от того, есть у меня мое личное «я» или нет.

Ябуду это чувствовать в любом случае, потому что эти со­ стояния материального мира имеют, грубо говоря, еще одно измерение, изменения в котором (изменения в этом «втором» измерении), из-за постоянно меняющегося состояния матери­ ального мира, будут приводить к изменениям в самих состоя­ ниях материального мира моего мозга.

41.Уже на самом примитивном уровне организации нервной ткани, то есть при наличии уже одной, единичной нервной клет­ ки, как, например, у кораллового полипа, происходит элементар­ ное оценивающее действие: раздражение этого нейрона значит для полипа, что необходимо произвести мышечное сокращение.

https://t.me/medicina_free

У медузы, чья нервная система характеризуется двухзвен­ ной нейронной цепочкой (нервные клетки специализированы у нее на сенсорные нейроны и мотонейроны), уже возможен выбор между разными мышечными сокращениями — то есть разные раздражители как бы значат для нее разное.

С появлением же трехзвенной цепочки нейронов — нали­ чие «вставочного нейрона» (он есть у всех живых организмов от кольчатых червей до Homo Sapiens), — значение раздражи­ теля и вовсе начинает определяться состоянием данного вста­ вочного нейрона (или миллиардов вставочных нейронов), то есть он становится абсолютно субъективным.

Иными словами, в случае трехзвенной нервной цепи мы уже вполне можем говорить и о состоянии материального мира мозга, и значениях этого состояния для меня. И если думать, что мышление — это способность видеть в состояни­ ях материального мира что-то другое, помимо них самих, то нам придется признать, что мышлением обладает и круглый червь. Но мы вряд ли сможем с этим согласиться.

42. Теперь необходимо понять, кто тот наблюдатель, для которого эти изменяющиеся состояния материального мира свидетельствуют о чем-то еще, кроме себя самих? Кто тот, кто чувствует, что что-то изменилось в нем самом?

Мы традиционно пытаемся выдумать какого-то гомунку­ луса внутри самих себя, который и должен, как нам представ­ ляется, быть этим наблюдателем (нам сложно представить себе наблюдателя без глаз, ушей или чего-то еще в этом роде).

Но представлять себе следует не какого-то специального «человечка внутри головы», а просто неравновесную систе­ му: изменение состояний материального мира мозга, по­ скольку они значат для этого же мозга что-то кроме себя самих, приводит к обратным изменениям в самих его мате­ риальных состояниях.

И эта система, как бы она ни усложнялась, совершенно не нуждается ни в каком личностном «я», более того, когда она уже была — например у кольчатых червей — ни о каком «я» еще не могло идти и речи. А у человека, который воспи­ тывался вне человеческого социума, это «я» с определенного момента и не может возникнуть, даже если его вернуть в мир

https://t.me/medicina_free

людей и применить все возможные усилия к формированию

унего соответствующего представления о себе.

43.Очевидно, что все, что я знаю о себе, — это какие-то истории (нарративы), пусть зачастую и содержащиеся во мне

всвернутом виде.

Например, я знаю, что я пишу этот текст. Как я об этом знаю? В ответ на это я могу лишь рассказать соответствующую историю: мол, у меня была мысль, я ее думал, а потом решил записать, чтобы сообщить ее другим. Это история, которая, впрочем, ничего толком не проясняет. Разве отвечает она на вопрос, почему я сижу сейчас за компьютером? Она объясняет мне то, что происходит, таким образом, чтобы мне самому не казалось это странным.

Впрочем, странно как раз то, что я вообще могу об этом задумываться. Но я и не задумываюсь — не думаю по крайней мере, пока меня об этом не спросят.

Или другой пример: я знаю о себе, что я мужчина. Как

яэто знаю? В ответ на это я могу только рассказать какую-то исто­ рию, собранную из множества известных мне «фактов». Что, мол, вообще все люди бывают или мужчинами, или женщинами, и что определить это можно анатомически — по «половым признакам». Еще я могу сказать, что меня воспитывали как мальчика, что

я«ощущаю себя мужчиной», а «это значит так-то и так-то», что это не я выносил и родил своего ребенка, а это сделала моя жена.

Замечательная история, в ответ на которую, кстати сказать, Делез рассказывает свою, что мы вообще не являемся ни мужчи­ нами, ни женщинами, а лишь производимся в качестве таковых. Но, в конце концов, почему бы не рассказать и такую историю.

44.Мне кажется, что я имплицитно присутствую во всех своих историях — ведь это истории обо мне.

Но строятся соответствующие интерпретации положения вещей не от меня, а от того, что я знаю о мире вокруг меня, от того, как я его понимаю. То есть хоть мне и кажется, что все эти истории крутятся вокруг моего «я», на самом деле они вовсе не крутятся вокруг чего-то, они это «что-то» создают.

Попробуй я сделать что-либо просто «от себя», не исполь­ зуя этих историй о себе, что бы я вообще мог из этого положения

https://t.me/medicina_free

сделать? Но я делаю массу вещей, и в огромных количествах,

азатем, судя по всему, лишь приаттачиваю себя (свое «я»)

кэтим своим действиям.

45.Иными словами, здесь также определяется несколько уровней:

•во-первых, то, что происходит во мне независимо от моего сознательного участия, — собственно изменение со­ стояний материального мира моего мозга (все, что отно­ сится к нейробиологии мозга);

•во-вторых, те состояния, в которых я оказываюсь из-за этих изменений (последние значат для меня что-то еще, кроме того, что они есть сами по себе);

•в-третьих, как я объясняю себе эти состояния, как я их интерпретирую — то есть какие истории создаю о себе.

Вопрос в том, на каком из этих уровней случается само мышление?

§4

46. Понятно, что интеллектуальная функция работает по­ стоянно. Понятно также и то, что я могу как-то направлять ее работу. Но является ли это «подруливание» моей интеллекту­ альной активности — собственно мышлением?

На самом-то деле, это обычно происходит вне какого-то моего сознательного решения — просто наличная ситуация (включая внешние и внутренние факторы), складывающаяся так, требует от меня решения того, а не другого вопроса.

Я испытываю определенный, хорошо известный мне дис­ комфорт, смотрю на часы, обнаруживая, что уже не ел доста­ точно долгое время, и задумываюсь над тем, где и чем бы мне перекусить. Конечно, это интеллектуальная активность, на­ правленная на решение определенной задачи.

Но вряд ли стоит относить эту интеллектуальную актив­ ность к мышлению в строгом смысле этого слова. В данном случае я скорее сознательно сопровождаю свою интеллекту­ альную активность, нежели сознательно ее произвожу.

https://t.me/medicina_free

47. И даже если в этот момент я задумался о том, что луч­ ше сначала, наверное, дописать какую-то часть текста и лишь затем заняться поисками еды с последующей трапезой, я не делаю это совсем уж осознано. Нет, просто сейчас во мне силь­ нее доминанта работы над соответствующей частью текста, нежели доминанта голода.

Озадаченность текстом пока побеждает усиливающийся голод, а я, если задумаюсь над этим, являюсь лишь свидете­ лем этой борьбы сил различных интеллектуальных объектов, актуализированных сейчас в пространстве моей психики — озадаченностью текстом и чувством голода. В какой-то мо­ мент озадаченность текстом ослабнет, а чувство голода станет невыносимым, и я «подумаю», что пора все-таки отправиться за едой.

Первично ли, так сказать, в приведенном примере мое мышление — то, что я «подумаю», или оно лишь объясняет мне самому, что со мной происходит, выполняя функцию ре­ гистратора (что-то вроде церковного освящения чего-либо уже случившегося)? И мышление ли это, если мы подходим

копределению этого феномена со всей строгостью?

48.В каком-то смысле, сопоставляя меня из приведенного примера с обезьяной из опыта Вольфганга Келера, можно, на­ верное, заключить, что задумалась она даже посильнее меня.

Вконце концов, я — в предложенном примере с выбором меж­ ду едой и текстом — оперирую чрезвычайно тривиальными, привычными для меня интеллектуальными объектами, тогда как интеллектуальной функции келеровской обезьяны пришлосьсоздать и сочленить интеллектуальные объекты крайне нетипичные для психического пространства среднестатисти­ ческой обезьяны.

49.Или вот, например, интеллектуальная деятельность другого рода — потребление так называемого «развлекатель­ ного» контента (интертейнмент и даже инфотейнмент). Это просмотр телевизора, компьютерные игры, серфинг по ин­ тернету, скроллинг по социальным сетям и в интернет-ма­ газинах, разглядывание демотиваторов, просмотр коротких видеороликов и просто бесчисленных фотографий? Сюда же,

https://t.me/medicina_free

впрочем, можно отнести постоянную «проверку» новостных сайтов и собственной электронной почты.

То, что подобная практика давно превратилась в своего рода зависимость, теперь уже вполне очевидно [Г. Г. Аверья­ нов]. Судя по всему, мозг человека, «залипающего» на подоб­ ной интеллектуальной активности, извлекает из этой своей деятельности своеобразную «вторичную выгоду»: она позво­ ляет человеку отвлечься от решения фактических задач (или просто от более сложных интеллектуальных задач) и при этом обеспечивает ему активное и деятельное интеллектуальное времяпрепровождение.

Восприятие этой информации не составляет никакого труда (сложная для понимания информация, нуждающаяся в некотором ее осмыслении, мгновенно отсюда вымывается). Кроме того, само потребление этой информации сопровожда­ ется массой приятных переживаний, обусловленных, по боль­ шей части, множественными и даже каскадными ага-эффек- тами от бесконечного узнавания образов и неожиданными, но понятыми (узнанными) мною развязками сюжета. Очевидно, что дофаминовые всплески, сопровождающие эти реакции уз­ навания9, крепко фиксируют привычку подобного времяпре­ провождения.

Впрочем, тут не так важен аспект зависимости как тако­ вой. Хотя очевидно, что сам факт этой зависимости свидетель­ ствует о том, что сознательное «я» уже никаким образом этот процесс не контролирует, а если и участвует во всем проис­ ходящем, то только на вторых ролях. Так что говорить здесь о «том, кто думает», очевидно, бессмысленно.

Думаю ли я в процессе этого потребления информации

впринципе?

50.Нет сомнений, что те, кто осуществляют подобную интел­ лектуальную активность — например, потребляют «развлека­ тельный» контент — считают, что они в этот момент «думают». Но на деле происходит лишь бесконечное распознавание уже известных мозгу образов. Сама эта информация практически не запоминается, что со всей очевидностью свидетельствует о том,

9.Речь идет о формировании интеллектуальных объектов в ответ на внешнюю стимуляцию, образы которой, как правило, имеют преувеличенные характерные черты [В. Рамачандран].

https://t.me/medicina_free

что она не прорабатывается мозгом, но лишь актуализируется в пределах кратковременной памяти и тут же забывается.

Распознавание образов, конечно, не может оставить рав­ нодушным наше «я» — те высокие уровни апперцепции, ко­ торые связаны с условной инстанцией нашей «личности» (си­ стемы наших отношений с миром, другими людьми, с самим собой). Но вовлеченность нашего личностного «я» в это вос­ приятие образов не меняет существа дела — происходит лишь восприятие, пусть и более сложное, нежели реакция на эле­ ментарный раздражитель.

Но восприятие — это все равно, по существу, лишь спон­ танная реакция, а вовсе не некое мыслительное действие, предполагающее какую-то мою целенаправленную (и видимо, какую-то еще) работу с интеллектуальным объектом.

51. Впрочем, к «развлекательному» контенту относятся так­ же фильмы и сериалы. Предполагает ли этот контент какую-то особую и специфическую мыслительную деятельность потре­ бителя? На самом деле здесь, как мне представляется, имеет место идеальная имитация мыслительной деятельности.

Та типичная интеллектуальная активность, которую мы привычно считаем своей мыслительной деятельностью, пред­ ставляет собой постоянное создание новых и новых наррати­ вов (перманентное формирование внутри нашего психическо­ го пространства неких историй).

В рамках этих «историй» (нарративов) разрозненные факты действительности (явленные нам случайно, по случаю и/или тенденциозно подобранные нашим мозгом) сводятся нами в единый, более-менее стройный рассказ — с завязкой, развитием и развязкой.

Когда история закольцовывается, она вполне может быть нами забыта или, по крайней мере, заархивирована, что сни­ жает и само психическое напряжение, и затраты мозга на поддержание элементов этой истории в активном состоянии (в быстром доступе к рабочей памяти). В общем, механизм здесь вполне понятный и эволюционно оправданный.

Что же происходит с нами в процессе просмотра фильма или сериала? Нашему мозгу предлагается одновременно и чтото вроде набора «фактовдействительности», и исчерпывающая

https://t.me/medicina_free

инструкция того, как они должны быть собраны в историю. По существу, нам соответствующий нарратив в нашей же голове и складывают. То есть все как в обычной жизни — есть факты, надо упаковать их в историю и заархивировать.

Однако в обычной жизни эти факты еще нужно как-то втиснуть, впихнуть в создаваемую нами историю (никто не подбирает нам их так, чтобы они складывались друг в друга по­ добно добротно сделанным матрешкам). Для этого нам прихо­ дится с ними что-то делать, как-то их дополнительнопродумывать — подпилить, переформатировать, сортировать, что-то выкидывать, а что-то, наоборот, добавлять.

Вобщем, это определенного рода работа — «объяснение», «анализ», «интерпретация», «переозначивание» и т.д.

Вслучае же фильма или сериала подобная работа за нас уже сделана сценаристом и режиссером. Нам остается только распознать эти элементы и связки (каскадные ага-эффекты),

азатем насладиться явленным нарративом, который мы, ско­ рее всего, тут же и забудем (надо только покинуть кинотеатр или выключить телевизор).

Иными словами, нам может казаться, что мы думаем, по­ требляя фильмы или сериалы, но на самом деле думаем не мы,

адумают за нас: за нас собирают факты, за нас их докручивают и за нас же укладывают, причем идеальным образом, в фабулу соответствующего нарратива. Главное, чтобы у фильма не было «открытого конца» и сам по себе он не был слишком «сложен» — и в том, и в другом случае возникнут проблемы с завершением нарратива, а следовательно, и с его последующей архивацией.

Как бы там ни было, когда вседвижения интеллектуальных объектов совершают в моей голове, по существу, за меня, это хоть и приятное для нашего ленивого мозга развлечение, ин­ теллектуальная игра, но точно не мышление как таковое. Хотя у меня будет полное ощущение, что весь фильм (или сериал) я о чем-то думал...

Все это, впрочем, не исключает возможности смотреть фильмы и сериалы не без участия мышления — так поступают, например, кинокритики и, конечно, специалисты индустрии, для которых разгадывание способов создания подобного ин­ теллектуального фастфуда является неискоренимым профес­ сиональным навыком.

https://t.me/medicina_free

лектуальной активности, которые мы ошибочно, как мне пред­ ставляется, принимаем за мышление: феномены «прогнози­ рования», «требований» и «объяснений», которые я описываю в рамках системной поведенческой психотерапии10.

Когда мы боимся или радуемся, наша психика реализует своего рода автоматизм «прогнозирования» — мы начина­ ем непроизвольно представлять себе свое будущее, связанное с этим страхом или этой радостью («прогнозирование»).

Когда мы раздражены или фрустрированы, наша психика переключается на автоматизм, формулирующий определен­ ные «требования» (обращенные, как правило, к другим людям или окружающей нас действительности в целом).

Когда же мы совершили некое действие, а затем были по­ ставлены в ситуацию необходимости почему-то его оправдать (или собираемся совершить некое действие, в оправданности которого не уверены), мы формируем в своем сознании соот­ ветствующие «объяснения».

Да, во всех этих случаях есть «тот, кто думает», но думает ли он в собственном смысле этого слова? Не скрывает ли он просто таким вот образом — с помощью автоматизмов «про­ гнозирования», «требований» и «объяснений» — некие «раз­ рывы», возникшие в нем по внутренним и, по существу, не за­ висящим от него самого причинам?

То, что все эти «интеллектуальные реакции» (некая «вну­ тренняя речь» по Л. С. Выготскому или буквально — «автома­ тические мысли» по А. Беку) являются, по существу, универ­ сальными для всех нас автоматизмами, не позволяет признать их мышлением в собственном смысле этого слова.

В противном случае нам бы пришлось признать «мыш­ лением» и работу мозга, которую он постоянно осуществля­ ет, поддерживая равновесие нашего тела — тоже задача, тоже непростая и также обеспечивающая нам некоторую стабиль­ ность, пусть и несколько иного рода.

10. В рамках «Системной поведенческой психотерапии» производится различение «аппер­ цептивного поведения», оперирующего «значениями», и «речевого поведения», оперирую­ щего «знаками». Именно это поведение «знаков» и укладывается в представленные формы - «прогнозирование», «требования», «объяснения».

https://t.me/medicina_free

53. Вероятно, ровно то же самое мы должны сказать и обо всякой прочей апперцептивной активности нашего психиче­ ского аппарата. Процессы апперцепции происходят вне моего сознательного контроля и, соответственно, думающего участия.

То, как я воспринимаю мир, является результатом работы моего психического аппарата, «запрограммированного» таким образом. Гены тому виной или какое-то научение — не имеет ни­ какого принципиального значения: он запрограммирован так.

Я могу пытаться переучить свой психический аппарат — изменить какие-то нюансы своего восприятия и шаблоны реа­ гирования, что очень непросто. И если я собираюсь делать это целенаправленно, осознанно, осуществляя, как я говорю в си­ стемной поведенческой психотерапии, «поведение в отноше­ нии поведения», мне действительно потребуется мышление, по крайней мере — какая-то специфическая озадаченность.

Впрочем, в подавляющем большинстве случаев, даже если такое переучивание и происходит, то без участия мышления, а просто под воздействием каких-то внешних факторов по условно-рефлекторным механизмам — посредством весьма нехи­ трого положительного и отрицательного подкрепления.

54. Апперцептивное поведение является, по существу, уни­ версальным свойством нашего психического аппарата и может быть обнаружено на подавляющем большинстве уровней психи­ ческой организации (исключая, быть может, лишь самую пер­ вичную афферентацию): ни один из раздражителей, из тех, что восприняты нами и превращены в интеллектуальный объект, не даны нам сами по себе и не являются фактическим слепком дей­ ствительной реальности.

То есть во всяком интеллектуальном объекте всегда при­ сутствует некая прибавочная «масса» — то, что мы производим с исходным раздражителем, отправляя его «внутрь» своего психического пространства (то, как мы его трансформируем, оцениваем, то, какое значение он приобретает для нас). Соб­ ственно, эта прибавка и делает его информацией, а не просто неким состоянием материального мира.

Понятно, что данное преображение, изменение изначально­ го раздражителя, по мере его продвижения по разным уровням психической организации, находится вне нашего сознательного

https://t.me/medicina_free

контроля. Это не мышление, хотя, по механике, речь, разумеет­ ся, должна идти все о той же формуле интеллектуальной актив­ ности — то есть об образовании одних интеллектуальных объек­ тов из других посредством интеллектуальной функции.

То, что получается в результате этой интеллектуальной деятельности, может стать интеллектуальными объектами, доступными мышлению, но само их производство — это еще

ивовсе не мышление.

55.Представим себе набор «социальных установок» (как их понимает социальная психология) любого из нас. По сути, мы имеем дело с некими клише, которые директивно и безапелля­ ционно определяют то, почему какие-то явления мы восприни­ маем так, а какие-то иначе (относимся к ним так или иначе).

Мы, например, как-то воспринимаем всех мужчин и както — всех женщин, но то, что мы объединили столь разных лю­ дей в эти группы и определили таким образом свое отношение к каждому из них в отдельности, не есть мыслительная работа. Это восприятие (отношение) не является сознательным выбо­ ром, это выученная программа.

56.Думает ли расист, что чернокожие хуже белых? Дума­ ет ли гомофоб, что гомосексуалы больны, ущербны и вообще извращенцы? Думает ли среднестатистический европеец, что мусульмане представляют собой угрозу?

Мы, конечно, считаем, что они так «думают». Но находятся ли эти мысли под их сознательным контролем? Или же самоих мышле­ ние определяется тем, что они так воспринимают некие факты из-за соответствующих, сформированных в них прежде программ?

Если расист не знает, что он общается (например, это может быть в случае общения через социальную сеть) с чернокожим, гомофоб не знает, что его друг гомосексуален, а среднестатисти­ ческий европеец не догадывается, что его коллега мусульманин, их поведение (в частности, то, что они думают об этих людях) бу­ дет не таким, как в ситуации, когда эти факты вскроются.

Реальность, таким образом, всегда была такой (условно говоря, одной и той же), но данные субъекты не были в курсе соответствующих ее обстоятельств. Мы можем заключить, что новые, обнаруженные «нашими героями» факты заставляют

https://t.me/medicina_free

их думать об этой же реальности иначе. Но ведь эти факты ни­ чего не изменили в наличной реальности, вся «добавка» слу­ чилась внутри их собственного психического пространства.

Таким образом, является ли эта их «мыслительная деятель­ ность» фактической мыслительной деятельностью, или же здесь просто запускается некий почти автоматизированный процесс внутреннего согласования противоречащихдруг другу установок?

Допустим, они узнали эту «страшную тайну» про своего ви­ зави. Что происходит дальше — они начинают осмыслять воз­ никшее противоречие, думать об указанном парадоксе? Или же, что скорее всего, попытаются как-то нивелировать обнару­ жившийся конфликт этих двух стереотипов восприятия — того, что они думали об этих, конкретных людях раньше, и того, что они думают о чернокожих, геях и мусульманах вообще?

Но начали ли они в этот момент думать над обна­ ружившимся парадоксом или стали придумывать, как изба­ виться от дискомфортного состояния возникшего когнитив­ ного диссонанса?

Является ли эта интеллектуальная работа по устранению указанного дискомфорта мыслительной деятельностью в соб­ ственном смысле этого слова? И более того, были ли фактиче­ ской мыслительной деятельностью те стереотипы восприятия, которые и сделали эту ситуацию возможной?

Если бы «наши герои» действительно задумались над об­ наруженным противоречием, то они, вероятно, должны были бы прийти к выводу, что их представления о «чернокожести», «гомосексуальности» и «мусульманстве», как минимум не слишком и не всегда состоятельны. Но подобного в большин­ стве случаев не происходит.

57. Туг надо оговориться, что приведенные примеры — расиз­ ма, гомофобии, исламофобии — очевидно, из числа исключи­ тельных, ярких, даже вопиющих. Мы же ежедневно сталкиваемся с подобными когнитивными диссонансами — наши социальные установки (пусть и более частного характера, ситуативные) посто­ янно входят в противоречие с реальностью.

Однако, если даже в подобных — «из ряда вон выходя­ щих» — случаях мы способны с легкостью нейтрализовать обнаруженное противоречие каким-нибудь нелепым «объ­

https://t.me/medicina_free

яснением», то как же просто, надо полагать, наша психика умеет отмахиваться от других, менее очевидных, быть мо­ жет, противоречий такого рода? Не то чтобы мы над ними не задумывались, мы их просто не замечаем — подобные пробле­ мы снимаются автоматически, то есть вне какого-либо факти­ ческого сознательного контроля. Нейтрализуем и идем дальше.

При этом нам продолжает казаться, что мыслительная дея­ тельность — это для нас что-то обыденное, привычная практика, нечто, что в порядке вещей. И это уже само по себе является оче­ видным противоречием. Впрочем, кто из нас об этом задумывает­ ся в рамках своей повседневной жизни?

58. Теперь рассмотрим еще один «классический» пример из социальной психологии: противоречивость «сознательных уста­ новок» и наличного поведения человека, оказавшегося в реальной ситуации, когда эти установки должны бьггь исполнены.

Нет ничего удивительного в том, что человек говорит нам, что он добр и придет на помощь всякому, если ему эта помощь потребуется. Он так, как ему кажется, «думает». Однако из­ вестно, что лишь малая часть из тех, кто говорит и «думает» так, в наличной ситуации будет действовать в соответствии с этими своими установками. Скорее всего, они не придут на помощь бездомному или даже человеку, которому просто ста­ ло плохо на улице.

Известно также и то, что если вы, например, хотите со­ брать деньги на лечение больному ребенку, то вы должны воздействовать на чувства потенциального жертвователя, а не просто информировать его о проблеме. Если он воспримет эту информацию и будет просто «думать» о необходимости оказать помощь этому ребенку, то он, скорее всего, не раско­ шелится. Однако если заставить его сочувствовать — то есть воздействовать не на его мышление в строгом смысле этого слова, а на какие-то эмоциональные комплексы (программы), то он «подумает», что он должен оказать помощь, и, возмож­ но, даже окажет ее.

Так действительно ли эти люди думают о себе как о «до­ брых», «всемилостивых» и «всемилосердных»? Или им только кажется, что они так думают, а на самом деле это просто такой автоматический, выученный ответ на стандартный вопрос?

https://t.me/medicina_free

—Петя, ты хороший мальчик?

—Да, я хороший мальчик.

59.При этом, тренируя ответы на подобные вопросы, мы ведь даже не задумывались над тем, что, собственно, понима­ ется под соответствующим самоопределением — «хороший», «добрый», «щедрый», «справедливый», «честный», «благород­ ный», «благодарный», «настоящий друг»... Это просто «пра­ вильный» ответ, который требуется от нас при возникновении соответствующего вопроса.

И всякому человеку, скорее всего, придется сильно потру­ диться, чтобы ответить на вопрос, а почему и в самом деле он считает себя «хорошим», «добрым», «справедливым», «чест­ ным» и т. д.? Ему нужно будет продумать и то, что в принципе эти слова должны значить, и то, какие аспекты его поведения подтверждают его соответствие данным определениям. Если бы он действительно уже думал о себе так, то, вероятно, эти уточня­ ющие вопросы не застали бы его врасплох.

60.Одним из первых моих научных исследований был тест «Кто Я?». Покойный Олег Николаевич Кузнецов дал мне зада­ ние собрать с однокурсников ответы на этот «простой вопрос» — «не больше десяти-пятнадцати» с человека.

Надо признать, что моим однокурсникам — представи­ телям солидного по тем временам учебного заведения с хо­ рошим вступительным конкурсом — легко давались только первые три-четыре пункта (например, «военнослужащий», «мужчина», «человек»), а дальше наступал самый настоя­ щий ступор, и все последующие ответы приходилось получать от них буквально под пыткой.

Интересно, насколько можно считать продуманной «кон­ цепцию индивидуального “я”», если человек неспособен отве­ тить на элементарный по существу вопрос: «Кто я?». И можно ли считать, что это «я», которое не продумано даже само по себе, действительно «тот, кто думает» во всех прочих случаях?

https://t.me/medicina_free

Часть вторая:

ИНТЕЛ

ЛЕКТУАЛЬ

НАЯ

АКТИВ

НОСТЬ,

мыш

АЕНИЕ

И

«ДРУГОЙ»

https://t.me/medicina_free

§1

61. Прежде всего необходимо обратить внимание на тот эмпирический факт, что мышление, достигающее своих выс­ ших форм, словно бы требует, несмотря на всю нелепость этой формулировки, наличия других людей.

Сократ практикует мышление, проводя долгие дис­ куссии с простолюдинами на агоре и с аристократией в до­ машних симпозиумах. Не отстает от него и Диоген, хотя в приличные дома его и не особо пускают. Платон создает свою Академию, Аристотель — Ликей, Эпикур — Сад, Зено­ ну потребовался портик Стоа Пойкиле. Перечислять мож­ но до бесконечности.

Научное мышление Средних веков культивируется в мона­ стырях, а затем первых университетах. Все философы Нового времени состоят в постоянной переписке друг с другом, читают работы коллег и реагируют на них самым страстным образом. Даже будучи в изгнании, как, например, Декарт или Спиноза, они продолжают общение, извещая своих друзей по переписке о том, над чем они сейчас работают, чем озадачены, как про­ двигается их исследование и т. д. и т. п.

Это бесконечное общение. Ницше находился в посто­ янной внутренней дискуссии с Вагнером, грезил об ин­ теллектуальных коммунах, которые расплодятся по всей Германии, и постоянно искал общения с людьми, кото­ рые временно становились его друзьями. Гегель царит на своих лекциях, Шопенгауэр изводит себя мыслями об от­ сутствии признания, Кьеркегор невыносимо страдает от одиночества.

Эйнштейн буквально выговаривает свою теорию во вре­ мя прогулок с Бессо, которого называл «лучшим резонатором новых идей». И то же самое во время долгих совместных про­ гулок делает Канеман с Тверски, не дожившим до своей поло­ вины их Нобелевской премии. Таковы же дискуссии Монтеня и Боэси, Рассела и Уайтхеда, Уотсона и Крика.

Витгенштейн умоляет своих адресатов отвечать на пись­ ма незамедлительно и параллельно с этим доводит до белого каления всех без исключения своих собеседников, начиная с Рассела и Мура и заканчивая всем несчастным Этическим

https://t.me/medicina_free

обществом Кембриджского университета, присовокупляя к этой дискуссии даже кочергу.

Фрейд создает кружок, перерастающий затем в Психо­ аналитическое общество, а Шлик — Венский кружок, заложив­ ший основу современной американской философии. Гуссерль, Хайдеггер, Кожев, Батай, Лакан и все прочие творцы идей

имировоззрений ведут бесчисленные авторские семинары, публичные лекции, создают закрытые общества и организуют другие формы интеллектуальной коммуникации.

62.Наконец, многие великие математики, логики, физи­ ки: Ньютон, Фреге, Кантор, Гедель, Тьюринг, Гротендик, Нэш

идр. — страдали различными психическими расстройствами

спараноидным содержанием. Тут и мания преследования,

ибесконечные теории заговора, и неустанный поиск вра­ гов, похитителей идей... Короче говоря, они вели предельно насыщенную социальную жизнь! Хотя зачастую исключи­ тельно и внутри своих собственных голов.

63.Вообще говоря, эта склонность к паранойе, так часто встречающаяся у великих умов (что, впрочем, вовсе не означа­ ет, что всякая паранойя свидетельствует о великом уме), весь­ ма примечательна.

Дело в том, что все наши собеседники являются вымыш­ ленными, поскольку мы не имеем никакого прямого контакта

ссознаниями других людей. Всякое «чужое сознание», о кото­ ром я имею, как мне кажется, некое представление, является всего лишь моей реконструкцией сознания другого человека.

Так что параноик не совершает в своем сознании ничего такого, что бы не делал любой нормальный человек. За тем лишь исключением, что он воспроизводит «чужие сознания»

всебе предельно умозрительно. Но по сути это тот же меха­ низм реконструкции «чужих сознаний».

Вобщем, все это не столько удивительно, сколько законо­ мерно. В конце концов, даже знаменитую теорию «значимого другого», исторически предшествующую современной теории «theory of mind», создал Гарри Салливан, которому в детстве ставили диагноз шизофрения (судя по всему, это была просто какая-то форма аутизма).

https://t.me/medicina_free

64.Итак, что мы, приступая к теме мышления, должны уяс­ нить о природе «социального»? Проводя очень условное разде­ ление, можно сказать, что в нас есть «первичная социальность», обусловленная спецификой нашего стайного поведения как представителей своего биологического вида, и «вторичная соци­ альность», обусловленная нашим врастанием в процессе воспи­ тания в культурно-историческую реальность [Л. С. Выготский].

По большому счету эти две «социальности» вообще два разных процесса, которые, однако, сочетаются друг с другом

иоказывают взаимное влияние, поскольку связаны, по суще­ ству, с одним аспектом деятельности человека — его существо­ ванием в социуме.

65.Многочисленные этологические исследования не по­ зволяют нам сомневаться в том, что значительная часть ин­ теллектуальной активности приматов (например, шимпанзе

игорилл) направлена на решение задач внутригруппового выживания — адаптации данного животного к своей группе (установление прочных социальных связей с ее членами, де­ монстрация поведения, соответствующего положению данно­ го животного во внутригрупповой иерархии и т. д. и т. п.).

Однако совершенно очевидно, что вся эта работа по вну­ тригрупповой адаптации носит у приматов автоматизирован­ ный (то есть запрограммированный генетически и сформиро­ ванный научением) характер.

Впрочем, примерно то же самое мы можем сказать и о че­ ловеческом ребенке, встраивающемся в социальную структу­ ру своей «стаи». Он точно так же демонстрирует свою потреб­ ность в лидерстве и точно так же (получив от ворот поворот или, напротив, «всех победив» своими капризами) сообразует эту свою потребность с реальными возможностями. Он точно так же пытается установить с домочадцами эмоциональные отношения, позволяющие ему получить от этих отношений максимальный объем личной выгоды.

Так что «первичная социальность» нам, мягко говоря, не чужда, и на этих дрожжах в процессе взросления можно ехать достаточно долго.

66. «Первичная социальность» не такая уж простая шту­ ка и очевидно имеет мощную нейробиологическую основу.

https://t.me/medicina_free

У приматов есть широкая сеть зеркальных нейронов (на обе­ зьянах они и были открыты), более того, они способны стро­ ить — какую-никакую — модель другого («theory of mind»), по крайней мере в разрезе модели намерений другого.

Так, например, в экспериментах показано, что шимпанзе могут обманывать, лгать, а также распознавать ложь и обман. Они способны, кроме прочего, идентифицировать «плохих людей» (людей с плохими намерениями) и пытаются пред­ упредить собратьев о том, что кто-то «плохой человек» и от него надо держаться подальше. Наконец, у них даже есть за­ датки «чувства справедливости» — они радуются, когда «пло­ хой человек» несет наказание.

Надо признать, что и не всякий больной аутизмом чело­ век с подобными задачами справится.

67.«Вторичная социальность», с одной стороны, очевид­ но, развивается на нейрофизиологическом базисе первичной социальности, но с другой стороны, принципиально от нее от­ личается. Последнее замечательно показано в исследованиях

Л.С. Выготского, и, по существу, вся его культурно-истори­ ческая психология, в своих ключевых аспектах, как раз этой вторичной социальности и посвящена.

К сожалению, Лев Семенович умер, не успев достроить грандиозное здание своей теории до конца. Многие считают, и, вероятно, оправданно, что он, как никто другой, был близок к ответу на наш вопрос «Что есть мышление?». Но его ранняя смерть оставила нам лишь несколько блестящих интуиций и остов будущей теории мышления — детально изученный механизм формирования личностного «я» ребенка.

И возможно, ключевыми пунктами этого остова являются знаменитый «кризис трех лет» в интерпретации Выготского, а также сделанные им указания относительно механизмов «перерастания внешней речи во внутреннюю».

68.Перерастание внешней речи во внутреннюю про­ исходит через этап так называемой «эгоцентрической речи», когда ребенок начинает говорить «для себя» — то есть он говорит вслух то, что, по существу, начинает думать как некий самостоятельный субъект, которого он, впрочем,

https://t.me/medicina_free

определяет пока в третьем лице. Постепенно этот разговор с самим собой, происходящий вслух, полностью перерастает во внутреннюю речь.

Как раз в возрасте трехлет, когда мы наблюдаем соответству­ ющий кризис (негативизм, упрямство, строптивость, своеволие), сопровождающий формирование личностного «я» ребенка, от­ носительный объем его эгоцентрической речи достигает своего максимума (до 75% в общем объеме речевой деятельности).

Иными словами, некая первичная кристаллизация лич­ ностного «я» ребенка, с одной стороны, и процесс мыслитель­ ного моделирования действительности — с другой — опреде­ ленным образом взаимообусловлены.

69.Способность трехлетнего ребенка к построению «theory of mind» еще ничем по существу не отличается от «theory of mind», которую строит нормальный человекообразный при­ мат о другом примате. Никакого особого представления о «бы­ тии других» у ребенка в этом возрасте нет и быть не может. Прежде ему еще нужно научиться ощущать свое собственное «бытие», и даже более того — его создать, нарративизировать.

Переживая «кризис трех лет», ребенок пытается, если так можно выразиться, нащупать самоощущение себя, выделить свое нарождающееся «я» из массы прочих впечатлений, пред­ ставлений и иных сил, бурлящих на просторах его внутренне­ го психического пространства.

Используя терминологию, принятую в методологии мышления, следует говорить, что на подходе к «кризису трех лет» ребенок представляет собой некое «внутреннее психиче­ ское пространство», в котором посредством интеллектуаль­ ной функции преобразуются и организуются многочисленные интеллектуальные объекты. Пока здесь нет ни слов, ни их зна­ чений в привычном для нас понимании. С точки зрения бу­ дущего мышления это пока лишь некое подобие «первичного бульона».

70.Что же происходит с психикой ребенка непосредственно

всамом «кризисе трех лет»?

Все классические симптомы этого кризиса — негативизм, упрямство, строптивость и проч. — направлены на то, чтобы

https://t.me/medicina_free

противопоставить себя всякому внешнему воздействию, чу­ жой воле (которая, конечно, пока им как таковая даже не осоз­ нается). Образно говоря, пока я не сказал «нет», меня как бы

исамого нет. Соглашаясь с другим, я, в некотором роде, прояв­ ляю свое отсутствие (точнее, не сообщаю обратного).

Именно поэтому ребенок трех лет частенько говорит «нет» даже в тех случаях, когда хочет сказать «да». И сильно, надо признать, по этому поводу расстраивается: ведь если бы ему дали принять это решение самому, а не предложили бы

сэтим решением согласиться, то ему бы и не пришлось отка­ зываться от того, чего он и в самом деле хочет.

Проблема в том, что в силу ряда причин, о которых мы

ибудем говорить дальше, ребенок узнает о том, чего же именно он хотел, лишь после того, как это решение ему дано взрослым.

71.Сделаем шаг в сторону и обратимся к феномену «эго­ центрической речи».

Трехлетка постоянно проговаривает вслух то, что взрос­ лый на его месте думал бы про себя — во внутренней речи, мысленно. Но пока ребенку это «внутреннее» не дается. Он проговаривает свои желания, намерения, чувства, состояния

иотношения, как бы вынуждая себя принять их, словно бы пытаясь сделать их действительно своими, собственными, ис­ ходящими от него самого. Он как бы вменяет свои состояния, намерения, мысли и чувства самому себе.

Некоторый парадокс состоит в том, что все эти желания, намерения, чувства и т. д. у него и так уже есть. Не берет же он их с потолка, они идут у него изнутри. Но они еще им не поняты, не осознаны. Его только нарождающееся личностное «я» еще не достигло мощности достаточной, чтобы присвоить эти состояния себе. То есть он существует как бы в параллели

ксамому себе, постоянно наблюдая себя как бы со стороны:

ивот это со мной происходит, и вот это.

72.Скажем другими словами: проговаривая себя вслух, во внешней речи, ребенок пытается присвоить себе то, что уже и так является его неотъемлемой частью, но не обла­ дает еще искомым статусом — принадлежности к его лич­ ностному «я».

https://t.me/medicina_free

Это присваивание себе того, что и так у него уже есть, происходит посредством слов (весьма примитивных еще по­ нятий). Последние не производятся ребенком, а получены им от других людей, и теперь ему предстоит сопрячь эти слова с соответствующими своими значениями в его внутреннем пространстве, заставить себя понимать эти слова как обозна­ чение этих его фактических значений (состояний). Они долж­ ны стать его личностными значениями.

73. Ребенок постепенно учится различать как бы два уров­ ня происходящего: то, что с ним и в нем фактически проис­ ходит, с одной стороны, и то, что все это — в каком-то, теперь другом смысле — должно для него значить — с другой.

Одно дело, когда животное просто испытывает голод и начинает соответствующую поисковую активность, и другое дело, когда я начинаю осознавать свой голод как проблему, которую мне же и надлежит решать.

Образно говоря, ребенок как бы вынимает себя из себя самого, достраивает некий дополнительный уровень внутрен­ ней конструкции. Думаю, эту практику можно назвать «кос­ венной рекурсией».

Если представить себе барона Мюнхгаузена, который просто пытается вытащить себя из болота, то, наверное, со­ ответствующая процедура могла бы называться «простой ре­ курсией». Но здесь нет того плеча (в смысле рычага), которое необходимо ребенку, чтобы поддеть конструкцию своих зна­ чений, сдвинуть ее.

Но вот уже барон пытается вытянуть себя из болота за волосы (то есть предполагается как бы, что эти волосы не яв­ ляются частью его самого), и эта рекурсия становится «слож­ ной» или «косвенной», то есть не «А» обращается к «А», а «А» обращается к «А» через «Б», которое обращается к «А».

И вот это «Б» — нечто по существу совершенно бессмыс­ ленное, необходимое лишь как рычаг, как плечо рычага,

иесть нарождающееся личностное «я» ребенка.

74.Таким образом, именно «косвенная рекурсия» впервые задает некое первичное пространство нашего мышления. Но поскольку о «пространственности» тут еще говорить сложно,

https://t.me/medicina_free

оправданно обозначить этот этап онтогенеза мышления как появление «плоскости мышления», где есть лишь некие мои состояния и некое мое их восприятие.

Это не какая-то кристаллическая решетка, определяющая системную взаимообусловленность элементов, а скорее, жид­ кость на плоскости, по которой новоявленное личностное «я» ребенка, подобно деду Мазаю, гребет, обозревая отдельные интеллектуальные объекты, словно зайцев на кочках.

Осуществляя косвенную рекурсию, я получаю воз­ можность оперировать своими «значениями» — у меня появ­ ляется своего рода прихват в виде «слов», с помощью которых

ямогу воздействовать на свои же «значения». Да, я обладал ими и прежде, но они существовали для меня в другом каче­ стве, и я не мог их понять.

75.С помощью знаков, которые сливаются потихоньку в единые комплексы с моими значениями («мои значения», «значения меня»), я могу теперь осознавать и даже схваты­ вать их. Более того, с помощью дополнительных действий

ядаже могу теперь целенаправленно их — эти «мои значения»

и«значения меня» — преобразовывать. Появляется своего рода управляемость — могу что-то делать со своими состоя­ ниями.

Без этой штуки я, вполне насытившись, уже есть не буду. Но пользуясь «знаками» как рычагами, я могу, образно го­ воря, подтащить к этому своему состоянию насыщения до­ полнительные «значения», которые не актуализированы во мне наличной ситуацией, и изменить свое поведение. Напри­ мер, понимая, что после этой трапезы у меня долго не будет возможности перекусить, я могу заставить себя съесть больше, чем мне хочется.

Впрочем, мы слегка забегаем вперед. Да, косвенная рекур­ сия сделала свое дело, но толку от этого, честно говоря, пока еще почти никакого. Даже в приведенном примере, когда я принуждаю себя есть больше того, чем это нужно для моего насыщения, я очевидно пользуюсь знанием, расположенным еще по какому-то дополнительному вектору, которого у ребен­ ка, даже прошедшего кризис трех лет, пока нет.

https://t.me/medicina_free

§2

76.«Плоскость мышления», которую мы получили, бла­ годаря механизму косвенной рекурсии, лишена внутренней структуры, а личностное «я» ребенка потому не может быть той точкой опоры, с помощью которой он бы действительно мог управлять своими «значениями» (состояниями).

Какое-то подобие этой опоры мы замечаем во взаимодей­ ствии ребенка со старшими, которые принуждают его к тому, что он, как он теперь понимает, делать не хочет. Но все, что ребенок может в ответ на это предложить, это начать бунт, внутренне сопротивляться. Он скользит по своим состояниям, словно в ботинках по гладкому льду.

77.Иными словами, весь фактический «прибыток» от этого усложнения внутренней организации ребенка пока состоит лишь в том, что он начинает осознавать свои дей­ ствия как принадлежащие его личностному «я», слова —

вкачестве слов, а значения — в качестве собственных со­ стояний. И это, собственно, все.

78.Над «внутренним пространством психики» появился еще один уровень (больше, правда, напоминающий прослой­ ку) — «плоскость мышления», где, по существу, воспроизво­ дится модель, сходная с той, о которой говорит методология мышления. Только роль «интеллектуальных объектов» вы­ полняют здесь ассоциируемые со словами («знаками») «значе­ ния» (состояния), а роль организующей и преобразующей их «интеллектуальной функции» — слова («знаки»), сопряжен­ ные с активно действующим личностным «я» ребенка.

79.Главной особенностью этого «плоскостного мыш­ ления» является, в первую очередь, нарочитая, можно сказать, предметно-конкретность, буквальность. То есть слова, что бы они ни значили в действительном языке, здесь являются име­ нами собственными, а вовсе не теми абстракциями, какими мы привыкли их знать. Каковы в такой ситуации «значения», наполняющие плоскость его мышления, и вовсе трудно себе представить.

https://t.me/medicina_free

Благодаря «плоскостному мышлению» ребенок получил возможность прогуливаться по пространству своих состояний («значений»), созерцая их как зверей в зоопарке. И теперь по­ добно Адаму (причем всякий из нас проходил через этот этап взросления) нарекает им свои имена11.

80.Итак, ребенок уже один раз побился своим нега­ тивизмом о стену под названием «другой», чем подвиг себя на косвенную рекурсию, приведшую в конечном итоге к форми­ рованию его первичного личностного «я» и «плоскости» его мышления. Что ж, само по себе уже неплохо, но пока он имел дело с «другим» лишь на уровне «первичной социальности».

Теперь ребенку предстоит встреча уже со вторым — куль­ турно-историческим — «другим». И именно это позволит ему добавить еще один вектор к его пока еще плоскостному мыш­ лению. Впрочем, здесь снова не обойтись без еще одной кос­ венной рекурсии, но уже на новом уровне организации.

81.Фокус в том, что зеркальные нейроны, сколь бы зна­ чительным «социальным» завоеванием они нам ни казались, на самом деле, ничего не говорят мне о каком-то другом. Эти нейроны одинаково хорошо возбуждаются не только в тех слу­ чаях, когда кто-то, за кем я наблюдаю, совершает некое дей­ ствие, но и в тех случаях, когда я сам совершаю это действие.

То есть, на самом-то деле, работа зеркальных нейронов, активизирующихся в тот момент, когда я наблюдаю за кем-то, не является для моего мозга информацией о другом «субъек­ те» и его действиях, а скорее, информацией обо мне в связи

сэтими действиями данного «субъекта». Его закинутая вверх рука — это для моего мозга и его зеркальных нейронов не его рука, а мой страх получить удар.

82.Тут надо понять эту механику: когда я воспринимаю что-то и вспоминаю это же, у меня активизируются одни

ите же нейронные комплексы — в нашем мозгу нет отдель­ ных нервных клеток для памяти и отдельных для восприятия

11. Причем, если он наречет тигра «ручным», то, что бы ни говорил потом по этому поводу Дж. Мур, в мире плоскостного мышления такой объект появляется, даже не предполагая возможности какого-либо парадокса.

https://t.me/medicina_free

одних и тех же вещей. Но я по каким-то причинам знаю, что это — воспоминание, а это — то, что происходит здесь и сейчас.

У маленького ребенка, впрочем, с подобным различением проблемы возникают. Возникнут они и у взрослого, если раз­ дражать ему эти самые нейроны, например, во время опера­ ции на открытом мозге. Тот же эффект продемонстрирует

ибанальная интоксикация LSD, и алкогольный делирий. Так что граница тут очень тонкая.

83.Так или иначе, «зеркально-нейронный другой», от­ носящийся к сфере «первичной социальности», это еще не «культурно-исторический другой» «вторичной социальности», который сможет существовать во мне лишь в случае наличия

уменя соответствующего «культурно-исторического» ланд­ шафта. Впрочем, и этот «культурно-исторический другой» мо­ жет быть для меня и «другим», и «Другим».

Но о «Другом», с большой буквы, нам пока точно говорить рано — ребенку до соответствующего «инсайта» еще расти

ирасти. Однако и первый «культурно-исторический другой» (с маленькой буквы) пока представляет собой гигантскую про­ блему вследствие естественной бедности соответствующего культурно-исторического пространства в голове ребенка.

84.Итак, перво-наперво ребенок должен как-то умудриться воспринять другого человека не просто как некое физиче­ ское лицо с набором определенных характеристик, в отноше­ нии которого ему приходится предпринимать некие действия (используя его таким образом для удовлетворения своих не­ хитрых нужд), а каким-то особенным образом — как того,

скоторым возможна какая-то еще, кроме элементарной зеркально-нейронной, коммуникация. И на один этот шаг уходит колоссальное время, что, по всей видимости, сви­ детельствует о действительной сложности указанной задачи.

85. Немного рассуждений, относящихся к сути вопроса. Для каждого из нас «другой человек» со всеми его мыслями,

чувствами, представлениями, переживаниями, хотениями, терза­ ниями, мечтами и т. д. по сути своей и в любом случае что-то вроде голограммы, воссоздаваемой нами внутри нашей же головы.

https://t.me/medicina_free

Попробуем использовать голограмму как образ. Гологра­ фический эффект обеспечивается сложением в определенной области пространства двух волн: одной, отраженной от объек­ та записи (эту волну называют «объектной»), и второй, кото­ рая является по сути эталонной, идущей, через отражающее зеркало, от источника света («опорная волна»).

Грубо говоря, чтобы создать объемное изображение объ­ екта, я должен сопоставить не только отраженный им свет, но и эталонный свет самого излучателя, то есть, в каком-то смыс­ ле, тот свет, который определяет меня самого, который — я сам.

86.Теперь, если уж совсем вольно продолжать эту анало­ гию, представим себе, что этот «я сам», то есть источник света (и одновременно эталонный луч), это, например, какие-ни­ будь хилые два с половиной фотона. Какое изображение «объ­ екта» я получу? Ну, не ахти.

Иными словами, чем лучшее изображение объекта мы хотим получить, тем более мощным должен быть наш источ­ ник света, наш излучатель, то есть — мы сами. Понятно, что ребенок пока не обладает структурой, достаточной для созда­ ния полноценной голограммы взрослого, да и взрослым — по крайней мере, в этом смысле — всегда есть куда стремиться.

87.И еще одно, что нужно понять про «другого человека» со всем его «внутренним содержимым». Он — в этом своем каче­ стве «внутреннего содержимого» — существует вовсе не в объ­ ективной реальности, к жизни в которой наш мозг более-менее подготовлен (или по крайней мере, легко этому обучается),

ав измерении тех самых представлений, мыслей, чувств, знаний.

Это «измерение» я в свое время назвал, может быть не совсем удачно, «миром интеллектуальной функции» (точнее, возможно, следовало бы говорить о «пространстве мышления», но в рам­ ках того определения, которое нам еще только предстоит сфор­ мулировать). И понятно: для того чтобы опознать кого-то в этом мире интеллектуальной функции, этот мир прежде должен для меня во мне возникнуть.

88. Погруженный в словесную среду с момента своего рождения, ребенок три года тратит на то, чтобы распознать

https://t.me/medicina_free

слова в качестве таковых. Однако, будучи с рождения в сре­ де людей, то, что это действительно другие люди — со своими чувствами, желаниями, мыслями, представлениями и, напри­ мер, секретами, неврозами, «комплексами», ребенок начина­ ет понимать в лучшем случае к десяти годам, а в некотором смысле и значительно позже.

89. Таким образом, сложности как минимум две:

•во-первых, необходимо сформировать «пространство мышления», в котором этот «другой» со всем своим «вну­ тренним содержимым» сможет разместиться, то есть не­ обходимо добиться адекватной размерности (проекция объемного объекта на плоскость будет уже радикально иным объектом, а мы хотим получить тот же самый);

•во-вторых, уже обзаведясь этим «пространством мыш­ ления» (а не просто «плоскостью мышления»), ребен­ ку-подростку необходимо будет сделать еще кое-что — по­ родить в себе ту самую, из нашего образа с голограммой, свою собственную «опорную волну» («другой» станет для меня «Другим» — объемным, полноразмерным — только

втом случае, если я могу соотнести его в себе со структу­ рой сходной размерности).

90. Итак, миру «плоскостного мышления» ребенка, воз­ никшему благодаря первичной косвенной рекурсии, предсто­ ит сначала наполниться неким критическим объемом содер­ жания культурно-исторического свойства (грубо говоря, его личным опытом мира), то есть хоть сколько-то осознанными чувствами, желаниями, мыслями, знаниями и представле­ ниями, а затем как-то преобразовать эту «творожную массу» в некую осязаемую структуру.

Надо признать, что при всей этой внешней простоте и по­ нятности, незамысловатости обеих задач, они отнюдь не так уж очевидны, как кажется, а средства и реализации и вовсе выглядят фантастическими. По существу, это все тот же барон Мюнхгаузен в том же болоте, только теперь у него под ногами не физиологический фундамент «первичной социальности»,

https://t.me/medicina_free

а, и в самом деле, подвижная и вязкая жижа «слов» и «зна­ чений», где и «слова» пока не «понятия», и «значения» — не осмысленные пока «концепты».

Так что сначала поговорим о «наполнении» будущего «про­ странства мышления», а затем уже перейдем к превращению этой массы в соответствующую — пространственную — структуру.

§3

91.Ни один из феноменов, которые мы привыкли назы­ вать «процессом развития», нигде в конкретной точке не на­ чинается и нигде же в конкретной точке не заканчивается.

Само понятие «развитие» предполагает некое пере­ рождение, превращение чего-то одного во что-то новое и дру­ гое, а потому тут, как и в случае биологической эволюции, нет никаких фиксированных переходных форм, а есть лишь одна сплошная переходная форма.

Где-то на точках потенциальной бифуркации некие линии расходятся, но каждая продолжает оставаться продолжением той, у которой нет ни очевидного начала, ни четких зон перехода.

92.То есть, да, мы можем говорить о «кризисе трех лет»,

о«кризисе семи лет», «десяти» и так дальше — хоть до кри­ зиса осознания нарастания когнитивного дефицита при Альц­ геймере. Но все это лишь точки потенциальной бифуркации, на которых обозначается что-то, что при определенном стече­ нии обстоятельств превратится во что-то еще.

И нам не следует ждать, что сегодня ребенок был одним, завтра станет другим, а послезавтра — третьим, хотя, по сути, именно это и будет происходить. Однако же, поскольку все структуры модифицируются параллельно, а не просто отми­ рают, освобождая место чему-то новому и другому, мы этих переходов и не видим.

93.Итак, что же происходит где-то в интервале между тремя и десятью годами взросления человеческого детеныша?

Унего уже есть «плоскость мышления», которая активно пополняется новыми элементами благодаря тому, что ребе­ нок последовательно сцепляет собственные, условно говоря,

https://t.me/medicina_free

«значения» с усваиваемыми им «знаками». То есть не просто присваивает состояния своего внутреннего психического про­ странства своем у личностному «я», но именно спаивает эти состояни я и их обозначения в функциона льные образования, позволяющиеем у как-то себя организовывать.

94.Но зачем ему вообще нужна эта организация собствен­ ного поведения?

Аона ему, собственно, и не нужна вовсе, но он вынужден

еетренировать. Взрослые включают его в огромное количе­ ство различных социальных игр12, которые ребенок, по причи­ не того, что они задевают его за живое — за те самые «состоя­ ния» («значения»), просто не может игнорировать.

То есть «культурно-исторический другой» активно втяги­ вает ребенка в эту новую для него реальность социальных игр, суть которых ребенок еще даже при всем желании (которого вдобавок и нет) совершенно не способен понять.

95.Когда мы объясняем ребенку, что к нему «приедет ба­ бушка», «которая живет далеко», и едет она «в такую даль», «только чтобы его повидать», нам кажется, что мы рассказы­ ваем ребенку такую «понятную» историю, что дальше некуда.

Конечно, если понять эту историю так, как понимает ее рассказчик (родитель), то никаких проблем, разумеется, воз­ никнуть не должно — ребенок просто обязан кинуться на шею бабушке, причем с криками: «Господи, какое же превеликое счастье, что ты приехала, бабулечка-красотулечка дорогая! Я так по тебе скучал, хотя мы и не виделись никогда!».

Проблема в том, что ребенок ничего в этой «истории», которую мы столь, как нам кажется, красочно ему живопису­ ем, так не понимает. Более того, он вообще не видит в наших словах никакой «истории» — на плоскости нет «историй», там лишь простые, ничем не примечательные отрезки. И с его пло­ скости обзора все это выглядит, мягко говоря, совсем иначе.

96.Ребенок, наверное, мог бы засвидетельствовать следу­ ющее: мы говорим какую-то бессвязную чушь, но как-то очень

12.Речь идет о самом широком спектре социальных взаимодействий ребенка с миром взрослых.

https://t.me/medicina_free

серьезно (спасибо зеркальным нейронам — они позволяют ребенку хотя бы это понять), а потом является странная, воз­ можно неприятно пахнущая, женщина, которая начинает его мацать, тискать и заставляет есть несъедобные конфеты. Ни­ какой радости тут быть не может. Но надо играть в эту игру...

Почему? Потому что над ребенком висит «культурно-истори­ ческий другой» в лице родителя-«историка», и есть риск нар­ ваться на большие неприятности, если уж совсем послать «ба­ бушку» куда подальше (хотя очень хочется).

Если бы у нашего ребенка было мышление чуть более за­ ковыристое, то он, вероятно, в какой-нибудь момент задался вопросом, а чего, собственно, эти инопланетяне-взрослые пы­ таются добиться? Что за спектакль-то? Из-за чего сыр-бор? Может, я чего-то не понимаю? Но у ребенка и возможности задаться таким вопросом попросту нет.

Единственное, что он знает с достаточной опре­ деленностью, так это то, что, если он вмененную ему соци­ альную игру проигнорирует, мало ему не покажется. Ины­ ми словами, угроза, исходящая от «значимого другого» [Г. Саллигман], от «культурно-исторического другого», за­ ставляет ребенка зубрить правила социальных игр, пополняя тем самым массу своих личных опытов о мире.

97.Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и положи­ тельное подкрепление за деятельное участие в такого рода играх. Ведь ничто так не радует взрослых, когда малыш из­ рекает что-нибудь вроде: «Каждый человек должен нести от­ ветственность за свои поступки!» или «Я буду учиться хорошо, чтобы радовать маму!».

Это все, конечно, невероятно прекрасно и умилительно, только вот ребенок в действительности не понимает ничего из того, что слышит в его словах взрослый. Но взрослый радуется,

аребенок получает положительное подкрепление и знает, какие мантры ему следует повторять, чтобы его любили.

98.Иными словами, сам того не понимая, ребенок долго

ивопреки собственному желанию, повинуясь внешнему соци­ альному давлению «другого», заполняет плоскость своего мыш­ ления некими образованиями — массой инородных пока тел.

https://t.me/medicina_free

Он последовательно, год за годом, осваивает что-то вро­ де культурно-исторической метрики или даже логики — со­ циальные правила, господствующие представления, объекты веры и т. д.

Но по большому счету это пока для него мартышкин труд, потому что он в действительности ничего не понимает из того, что взрослые, со всеми своими бесчисленными историями, так настойчиво пытаются ему донести. Не понимает и понять не может — у него еще нет соответствующего органа понимания.

99.До определенного момента ребенок, на самом деле, не знает, что обманывать нехорошо, земля круглая, а бумажки, которыми расплачиваются в магазине, представляют какую-то особую ценность. Да, сообщить нам эти и подобные «знания», повторяя их как попугай, может и трехлетка, но произносить соответствующие слова и понимать то, что они на самом деле значат в мире взрослых, — совсем не одно и то же.

Ребенок может знать, что такое Земля и что такое круглая, но представить себе круглость данной конкретной планеты — нет. Для этого он должен пережить что-то вроде столкновения

сэтим «знанием». И происходит это в каком-то смысле не­ тривиальным образом: когда некое знание, которое ребенок, как ему кажется, знает (некое бессмысленное умозрение напо­ добие «хрюкочущих зелюков», «мюмзиков в мове» и «Земля круглая»), как выясняется, для кого-то другого значит что-то совершенно другое.

100.Допустим, ребенок четырех лет находит родительский кошелек, режет купюры и делает из них весьма себе недурную аппликацию. Обычно его аппликации вызывают у родителей массу положительных эмоций, так что он весело бежит показы­ вать им свою милую поделку. Дальше происходит то, что про­ исходит, чего ребенок, разумеется, никак не ожидал... То, что он сделал что-то ужасное, он понимает, но почему это ужасно — нет.

Однако то отношение к этим бумажкам, которое демон­ стрируют ему в этот момент его родители, с очевидностью сви­ детельствует для него о том, что это не просто какие-то бумаж­ ки, а какие-то особенные бумажки (не те, как он о них думал).

Вобщем, выясняет ребенок, «зелюки» кусаются (по крайней

https://t.me/medicina_free

мере, способны приводить в движение грубую физическую силу). И кусаются они через других людей.

То есть отношение к чему-либо других людей начинает определять мое отношение к этому «чему-либо». Это «что-ли­ бо» начинает значить для меня что-то похожее на то, что оно значит для других. Объекты реальности, образно выражаясь

ипамятуя ту же голограмму, начинают интерферировать.

101.Впрочем, все это происходит не где-то вовне меня, а непосредственно во мне — в двумерном пока пространстве моего мышления. И собственно эти сходящиеся лучи — от «других» (которых, впрочем, я пока не слишком осознаю в качестве таковых) и от меня самого (то, что я раньше думал о соответствующих вещах и явлениях) — приводят к появле­ нию в нем — в пространстве моего мышления — некого объема моих значений.

То есть «плоское» пространство моего мышления начина­ ет, образно выражаясь, набухать, превращается в некотором смысле в своего рода тензорное поле.

102.Здесь важно понять, что ребенок не усвоил в результа­ те данной «операции» собственно родительского отношения

кденьгам (что невозможно, потому что наши сознания не коммуницируют).

Но он и не просто изменил к ним свое отношение — нет, он увидел возможность других измерений объекта, отсутству­ ющего на самом-то деле в объективной действительности, но действительного для культурно-исторического поля («мира интеллектуальной функции»), которое ребенок только начи­ нает осваивать.

Ребенок увидел принципиально новые для себя напряже­ ния в системе, существование которых он прежде не предпола­ гал. Это, образно говоря, как если бы он, впервые оказавшись на море, понял, что в самом деле значит то, что оно «соленое», распластавшись на поверхности воды или как следует ее хлеб­ нув. Нечто, бывшее для меня одним, становится другим — тем же самым, но как бы осязаемым.

103.Деньги не существуют в объективной действи­ тельности — существуют бумажки, железяки и цифры на счете,

https://t.me/medicina_free

но не «деньги». А собственно деньги, какими мы их знаем, су­ ществуют в «мире интеллектуальной функции» (грубо говоря, в массовом представлении), в «пространстве мышления».

Таким образом, в момент этого специфического отноше­ ния с «другим» (пусть еще и не понимаемом так) этот объект («деньги»), по существу, буквально возник в индивидуальном культурно-историческом «мире интеллектуальной функции» данного ребенка как некая выпуклость на «плоскости» его «мышления».

104.«Массовое представление», о котором мы тут гово­ рим, разумеется, отсутствует в действительности. Нет такого феномена. Есть большое количество людей, которые имеют схожие представления о чем-то, потому что эти представле­ ния в них схожим же образом были сформированы. Как, на­ пример, в приведенном случае с денежной аппликацией, но аналогичных, хотя содержательно и совершенно отличных способов, конечно, превеликое множество.

105.В моем личном опыте было как минимум три ситуа­ ции, заставивших меня увидеть тензоры интеллектуального объекта «деньги». В одном случае бабушка сделала мне вы­ говор, что, мол, рано мне еще иметь собственное мнение, потому что я «пока хлеб в дом не приношу». После чего я, дело было в возрасте неполных четырех лет, вышел из квартиры через незапертую почему-то дверь (это стало по­ том предметом особого разбирательства), спустился с пятого этажа, прошел два квартала до булочной, отстоял в очереди, и, когда попросил у продавщицы хлеб, она спросила меня: «А деньги?».

Из интеллектуальной прострации, в которую я тогда впал, меня вывели крики перепуганной мамы, которая, обнаружив мою пропажу, все это время металась по улице в поисках «ма­ ленького мальчика». Добрые прохожие рассказали, что верно это тот, что в булочной...

Другой случай также связан с бабушкой, которая опять-та­

ки попрекнула меня тем, что я кормлюсь даром, на что я достал из кармана припасенную копейку и был с позором выгнан из-за стола: во-первых, «на копейку ничего нельзя ку­

https://t.me/medicina_free

пить», во-вторых, «откуда, интересно, я ее взял?» — «явно не заработал». В общем, это был еще один опыт интеллектуаль­ ной прострации, связанный в моей жизни с «деньгами».

И третий случай произошел уже с моей мамой, когда я вытащил из ее кошелька все деньги, чтобы «быть богатым». Факт пропажи (и, как выяснилось потом, «кражи») обнару­ жился в кафе-мороженице, куда мама меня торжественно по­ вела, но не смогла оплатить мое же мороженое, поскольку я же ее кошелек и опустошил. В результате я получил не только интеллектуальную прострацию по поводу «денег», но еще и массивную воспитательную процедуру по поводу «кражи».

Наконец, сейчас я вспомнил и четвертый случай, кото­ рый, видимо, был как-то связан с первым. На вопрос одного из родственников, кем я хочу работать, я ответил, что буду кас­ сиром. На что мне было с предельной конкретностью объяс­ нено, что продавец (или кассир), получающий от покупателя деньги (а именно это мне в данной профессии и нравилось), не является их собственником — «они не его». Помню, что тогда объектом моей интеллектуальной прострации стали даже не столько сами «деньги», а то, куда они деваются из кассы. Это, впрочем, так и осталось для меня тогда загадкой.

Все эти примеры я привожу с целью демонстрации того факта, что мы, надо полагать, даже в общих чертах не пред­ ставляем себе, какое огромное количество напряжений по раз­ личным векторам нам пришлось испытать, чтобы вытолкнуть всякий такой несуществующий в объективной действительно­ сти объект в нарождающееся пространство своего мышления.

Причем это, как я думаю, всегда происходит посредством воздействия со стороны «значимого другого», и, скорее всего, ситуация должна быть конфликтной, чтобы конфронтировать нас с нашим же иллюзорным представлением о «понятности» всего происходящего.

§4

106. Вообще говоря, «понятность», о которой мы здесь ведем речь, является по-своему удивительным, глубоко оши­ бочным, но одновременно и неистребимым свойством всякой психики, включая человеческую.

https://t.me/medicina_free

Поскольку весь мир, с которым мы имеем дело, это не та действительная реальность, что находится по ту сторону наше­ го рецепторного аппарата, а множество интеллектуальных объ­ ектов, образованных нашей психикой и находящихся в ней же, мы никогда не считаем (и не можем считать!) свое знание о мире недостаточным (только если не гипотетически-умозрительно, что есть, по большому счету, сплошное пустословие).

Все, что есть мир для нас, — это то, что уже есть в нас. Если слегка переосмыслить знаменитую фразу Витгенштейна о «границах языка» и «границах моего мира», то и в самом деле — границы моих представлений о мире (вся масса моих интеллектуальных объектов) определяют и границы моего мира, а язык дает моему личностному «я» доступ к этим пред­ ставлениям.

107. Мы всегда можем так сложить имеющиеся в нас ин­ теллектуальные объекты, что у нас возникнет полное ощуще­ ние понятности, даже при абсолютном непонимании реально­ го существа дела.

В одном из примитивных племен существует «ясная» кон­ цепция, что если началось солнечное затмение, то надо начать немедленно пускать в него стрелы. Нам это, конечно, кажется пределом глупости, но поскольку представители этого племе­ ни считают, что затмение связано с тем, что ягуар начал по­ жирать солнце, их поведение может даже рассматриваться как вполне разумное.

Иными словами, любого наличного материала (любых интеллектуальных объектов, причем и в любом их количе­ стве) оказывается достаточно, чтобы мы могли объяснить себе все что угодно. Мы в каком-то смысле не можем испытывать дефицит знаний, если те знания, которыми мы обладаем, считаются в нашей культурно-исторической среде исчерпы­ вающими.

108. Только «другой» (с другой, отличной от моей культур­ но-исторической средой внутри себя) может вытолкнуть меня из этого состояния благодушного «понимания» всего и вся.

Впрочем, это, надо полагать, будет непросто. И добьется он этого только в том случае, если создаст ситуацию, в которой

https://t.me/medicina_free

у него (с этими его знаниями) окажется ощутимо больше шан­ сов взять надо мной верх. Если же он просто примется меня «образовывать» — объяснять, «как дела обстоят на самом деле», толку от этого не будет никакого.

Все, что он, будучи со мной в такой диспозиции, способен мне сказать, в пространстве моего мышления (а случае мало­ летнего ребенка на плоскости его мышления) будет полностью деформировано моими представлениями в ту логику, которую эти же мои представления в моем мышлении и задают. Я пе­ реварю это все без остатка и даже не поперхнусь, не озадачусь.

109.Конечно, у нас постоянно появляются новые интел­ лектуальные объекты, но они тут же органично встраиваются

вобщую систему. И происходит это естественным образом, без малейших усилий с моей стороны.

Дело в том, что сами эти «новые» интеллектуальные объ­ екты производятся не где-то вне нас, а непосредственно самой нашей психикой из других интеллектуальных объектов, кото­ рые в ней уже есть и которые уже создают некую индивидуаль­ ную «кривизну» в ней, о чем пойдет речь ниже.

Да, мы можем оказаться в ситуации, когда что-то будет нам сильно непонятно или мы не будем знать, как решить тот или иной вопрос — что делать, как приноравливаться и т. д. и т. п. Но у нас всегда есть выход. Мы, например, можем счесть дан­ ный вопрос просто нерешаемым или вопросом «не в нашей компетенции». Почему бы и нет?

110.Но чаще всего проблема снимается куда проще — она просто не возникает. Скорее всего, мы подобную ситуацию почти автоматически проигнорируем — не заметим непонят­ ное, не обнаружим в вопросе вопроса.

Если я не знаю о существовании чего-то, это «что-то» не может быть для меня осознаваемой проблемой.

Когда вы общаетесь с маленьким ребенком, вы использу­ ете огромное количество слов, которые он совершенно не по­ нимает — даже близко, даже из контекста! Выражает ли он по этому поводу недоумение? Нет.

Ему вполне привычно и понятно, что кто-то производит бессмысленные с его точки зрения звуки — электронные

https://t.me/medicina_free

игрушки, например, или животные и, конечно, люди. В нем не возникает страха или неловкости в связи с неизвестными ему словами взрослого — мол, «боже мой, а ведь, наверное, про­ звучало что-то очень важное, а я этого совершенно не понял!». Ничего подобного — пропустить непонятное ему куда легче, чем как-то сильно над ним задумываться.

111.Если же ребенок закидывает вас своими «почему», то вовсе не от того, что он обнаружил что-то «непонятное» и ему стало «дико интересно». Нет, он задает свои «почему», когда встречает какое-то ваше сопротивление.

Например, он что-то хотел сделать и не видел никакой проблемы, но вы вдруг сказали, что этого делать нельзя, а про­ блема имеет место быть. Ребенок удивляется не тому, что стол­ кнулся с чем-то непонятным, а из-за того, что ему запретили нечто, что он не считал запретным.

«Почему?» ребенка — это вовсе не проявление желания «понять», «разобраться», «вникнуть в суть дела». Он на самом деле спрашивает, а почему, собственно, «нет», когда вполне может быть «да»? По крайней мере, фактический подтекст его «почему?» всегда именно такой.

112.Удивленное «почему?» ребенка не несет в себе и тени эпистемологической озабоченности. Скорее, это даже не «поче­ му?», а «с какой стати?». Не «почему», а «с какой стати я дол­ жен мыть руки?», не «почему», а «с какой стати нельзя сладкое перед обедом?», не «почему», а «с какой стати земля круглая?».

С последним, впрочем, лично у меня в детстве не было никаких проблем: мне сказали, что «земля круглая», и я пред­ ставил ее себе такой — круглой, как блин. Так что в моем мире это знание вообще не вызвало никакой озабоченности. Да, круглая, в чем проблема-то? А взрослые, вероятно, радова­ лись, как быстро я «такие сложные вещи» схватываю.

Или вот еще — в детстве меня очень удивляло, что мама постоянно отчитывала меня словами: «Ну почему нельзя было сначала спросить?!». Я смотрел на нее и недоумевал — «спросить что?». Всякий раз, когда я делал что-то, о чем, как потом выяснялось, «сначала надо было спросить», я делал это

сполным ощущением понятности — что, куда, зачем и как. То,

https://t.me/medicina_free

что я что-то не понимал, а имел лишь некое ощущение понят­ ности, я, конечно, понять не мог.

Но в том-то вся и штука, что нам в принципе все и всегда понятно. А если уж нам по каким-то причинам странным об­ разом что-то непонятно — например, почему у нас болит за грудиной, то мы на худой конец всегда знаем, у кого спросить.

Впрочем, прежде чем обратиться к врачу, мы еще дол­ го будем пребывать все в том же парадоксальном ощущении понятности — мол, я не знаю, что это, но думаю, что ничего страшного... И буду с этим «не знаю, но думаю» ходить, пока совсем не припрет.

113.Иными словами, внутри той замкнутой сферы наших представлений, в которой мы перманентно находимся (не имея никакой возможности знать о чем-то, кроме самих этих представлений, которые, собственно, и определяют границы этой сферы), мы не можем испытать никакой действительно озадаченности.

Кто-то, образно выражаясь, должен сильно ударить по этой сфере, чтобы мы подумали, что, возможно, мы чего-то не учли. Причем важно понять, что эти удары сыплются на нас не от «объективного мира», а только от «других», потому что только они — другие люди — сопринадлежат той же реально­ сти представлений (миру интеллектуальной функции), в кото­ рой все это действо и происходит.

И да, получив такой «удар», мы, разумеется, всеми силами пытаемся изнутри залатать возникающие пробоины: как-то все это себе так объяснить, как-то все это у себя внутри так склеить, чтобы парадокс и непонятность перестали быть таковыми.

Мы не исследуем неизвестное вне нас, мы «наводим по­ рядок» внутри. И только предельная невозможность решить проблему таким образом — внутренней переконфигурацией — может заставить нас увидеть что-то, что пока не находится

всфере наших представлений, усложнить систему, которая и без этого казалась нам практически идеальной.

114.Итак, действительное понимание и ощущение понят­ ности — это две совершенно разные вещи. При этом ощуще­ ние понятности сопровождает нас постоянно, а действитель­ ное понимание практически недоступно.

https://t.me/medicina_free

Однако «другие» все-таки способны, местами, выбивать нас из колеи этого «ощущения понятности» и наращивать по­ тенциал нашего действительного понимания. По крайней мере, понимания того, что им кажется понятным, а нам пока — нет.

115. Прежде чем двигаться дальше, я хочу пояснить, зачем было вводить сложный и неочевидный термин «тензорно­ го поля» там, где, казалось бы, вполне можно было обойтись и куда более простыми, «человеческими» словами.

Примеры с «деньгами», которые я приводил, как мне ка­ жется, показывают не только то, как мы осваиваем сложные объекты из «мира интеллектуальной функции», но и то, в ка­ ком разнообразии измерений (контекстов, ситуаций, смыс­ лов, положений, моих отношений с другими людьми и т. д.) должен был оказаться этот по существу элементарный интел­ лектуальный объект, чтобы я смог в своем индивидуальном развитии приобщиться к «массовому представлению» о том, что такое «деньги».

•В первом случае я лишь понял, вероятно, что «день­ ги» зачем-то нужны. Точнее сказать, озадачился этим вопросом.

•Во втором — что они бывают разными (одна копей­ ка — это мало), а также то, что они должны быть «зара­ ботаны». Полагаю, что оба аспекта тогда не были мне по­ нятны, потому что ни математики я тогда не знал, ни что такое «заработать» знать не мог.

•В третьем случае мне открылось, что деньги всегда ко­ му-то принадлежат, а взять у кого-то деньги — значит со­ вершить тяжкое преступление.

Конечно, нюансы этих открытий тогда еще не были мною прояснены сколь-либо четко, просто возникли и такие допол­ нительные опции, некие напряжения.

• Наконец, четвертая ситуация заставила меня заду­ маться о каком-то еще, более сложном аспекте владения деньгами, который, впрочем, я тогда так и не осилил.

116. Иными словами, количество «измерений» и моих напряжений по каждому из этих измерений, даже навскидку

https://t.me/medicina_free

(а помню я, очевидно, лишь самые «позорные» моменты), оказывается огромным.

Таким образом, чтобы понять «деньги» как «деньги», мне необходимо было открыть в них огромный объем этих самых измерений, которые с течением моей жизни, надо признать, только прирастали.

Так, например, я узнал, что такое не задолжать денег или давать деньги в долг, что такое, когда у тебя «совсем нет де­ нег» или когда их «совсем чуть», когда их «много» и «очень много», а также что такое деньги, находящиеся в твоем управ­ лении как у менеджера и генерального директора, и что такое деньги глазами собственника, инвестора, партнера по бизне­ су, жертвователя, благотворителя и т. д. и т. п.

117.На самом деле мне, чтобы раскроить «значение» денег

впространстве моего мышления, потребовалось бы подробно изложить всю мою жизнь, потому что этот пустяшный, каза­ лось бы, интеллектуальный объект искривляет саму структуру моего мира интеллектуальной функции — создает в нем ту са­ мую «кривизну» пространства моего мышления. А потому мне бы пришлось описывать каждый фрагмент этого мира, попутно рассказывая о том, какое именно «искривление» вызвано в нем данным интеллектуальным объектом, например, «деньгами».

То есть мы действительно имеем дело с неким подобием тензорного поля, которым обладает, надо полагать, всякий интеллектуальный объект, находящийся в пространстве мо­ его мышления. Только вот «масса» каждого из этих интел­ лектуальных объектов, «лежащих» на просторах моего мира интеллектуальной функции, разная, а соответственно, и искри­ вление, которое вносит в этот мир тот или иной интеллекту­ альный объект, тоже разное.

118.Впрочем, само понятие «интеллектуального объекта» теперь уже, на этом уровне анализа, кажется недостаточным. Понятие «интеллектуального объекта» в методологии мышле­ ния является инвариантом, то есть всякий объект, возникающий

внас в рамках нашей психической деятельности, называется нами «интеллектуальным»13.

13. Неважно, идет ли речь о формировании элементарного визуального образа или о философском концепте "дискурса", например.

https://t.me/medicina_free

Однако, когда мы говорим — в рамках методологии мыш­ ления — о разных уровнях организации психики (примени­ тельно к мышлению как таковому), мы должны говорить и об особых свойствах интеллектуальных объектов, относящихся к соответствующим уровням, акцентируя тем самым их специ­ фику — принадлежность к тому или иному уровню.

Так, например, когда мы говорили о «внутреннем психи­ ческом пространстве», мы вряд ли могли сказать об интеллек­ туальных объектах, его наполняющих, что-то большее, чем просто «интеллектуальный объект».

Когда же нам удалось выявить уровень «плоскости мыш­ ления», о котором сейчас по большей части и идет речь, мы были вынуждены сказать, что интеллектуальными объектами здесь уже являются некие «значения» (состояния), которые возможно подцепить (означить) с помощью «знаков» (слов) и некой фикции «личностного “я”» (причем это «подцепить», «означить» — уже некое специфическое проявление другого инварианта, принятого в методологии мышления, — интел­ лектуальной функции).

Теперь же, подходя в своем исследовании все ближе куровню «пространства мышления», мы видим, что интеллек­ туальные объекты здесь обладают какими-то еще свойствами, которыми они не обладали на предыдущих уровнях «внутрен­ него пространства психики» и «плоскости мышления».

Соответственно, нам нужно найти подходящий термин для этого типа интеллектуальных объектов. И пока мне ка­ жется, что наиболее удачным термином для этих целей может стать и понятие «пропозиции», и понятие «факта» в зависи­ мости от того, в каком контексте об этом интеллектуальном объекте идет речь.

119. Оба этих понятия — «пропозиция» и «факт» — вос­ ходят к «Логико-философскому трактату» Людвига Витген­ штейна.

Если мы называем некий интеллектуальный объект «про­ позицией», то это значит, что имеется в виду такой интеллек­ туальный объект, относящийся к «пространству мышления», который связан с языком (и тут необходимо помнить все то, о чем мы говорили применительно к «плоскости мышления»),

https://t.me/medicina_free

а также его «значением-для-меня», где «меня» — это услож­ ненное спецификой «пространства мышления» мое «личност­ ное “я”», о чем нам, впрочем, еще только предстоит сказать.

Если же мы называем некий интеллектуальный объект «фактом», то это значит, что мы имеем ввиду такой «интел­ лектуальный объект» «пространства мышления», который, с одной стороны, сопринадлежит «миру интеллектуальной функции» (то есть не является фактом реальности как тако­ вой, которая в силу особенностей нашей психической органи­ зации нам всегда недоступна), однако, с другой стороны, яв­ ляется своего рода «следом» этой фактической реальности в нашем внутреннем пространстве — то есть как бы представ­ ляет нам ее для нас14.

120. Вот, собственно, поэтому и приходится прибегать к образу «тензора», «тензорного поля», «тензорной метри­ ки»: сам по себе «тензор» — это, по большому счету, есть лишь такой способ представления некоего объекта.

Но уникальность этого способа, насколько я понимаю по­ нятие «тензора», состоит в том, что он позволяет, во-первых, полностью сохранить этот объект в реальности разных типов измерений, а во-вторых, в любом из этих измерений продол­ жать учитывать все напряжения, которые данный объект ис­ пытывает (и которыми он на самом-то деле образован) парал­ лельно во всех этих разных реальностях измерений.

Представьте себе на секунду, в реальности каких изме­ рений находится любой данный нам «факт». Давайте, ины­ ми словами, очень обобщенно и грубо посчитаем «следы», создающие этот отпечаток: фактическая реальность, мир ин­ теллектуальной функции, внутреннее пространство психики, плоскость мышления, пространство мышления, а далее — бессчетное количество моих «я», поскольку данная фикция всегда будет разной в зависимости от того, какой частью

14. При этом, говоря здесь про «след», я имею ввиду, что мы постоянно контактируем с реальностью, но, не имея возможности ее схватить, получаем навыходе лишь некий сле­ довой эффект - след реальности в нас. Наблюдая чей-то след на заснеженной дороге, мы не видим ни той ноги животного, которая этот след оставила, ни ботинка человека, кото­ рый выдавил в снегу этот след. Мы получаем только некое состояние снега, по которому мы , впрочем, можем судить - с разной степенью достоверности - об обладателе той ноги или собственно о том ботинке, который этот след оставил.

https://t.me/medicina_free

или внутреннего пространства психики она (эта фикция, это мое «я») создается.

Иными словами, это невообразимое по сложности поле напряжений с гигантским количеством векторов. Однако объ­ ект, который существует в этом, с позволения сказать, поле, всегда — тот самый, а не «свой» для каждой из этих областей. Впрочем, мы с вами можем говорить лишь о тензорном поле пространства мышления, поскольку это то единственное из­ мерение, в котором мы находимся и «смотрим» в рамках на­ шего анализа (что, впрочем, совершенно не значит, что мы, в этот же самый момент, не являемся участниками всех про­ чих этих «измерений», хотя и не можем об этом знать).

https://t.me/medicina_free

Часть третья:

СОПРОТИВ

ЛЕНИЕ

В

«МИРЕ

ИНТЕЛ

ЛЕКТУАЛЬНОЙ

ФУНКЦИИ»

И

ЛИЧНО

СТНОЕ

«Я »...

https://t.me/medicina_free

§1

121. Каким же образом в моем пространстве мышления накапливается (формируется) «масса» тех или иных интел­ лектуальных объектов?

Если бы речь шла о психическом пространстве, а не о мышлении, порождаемом в нас культурно-исторически, то, вероятно, мы могли бы прибегнуть к объяснению в рам­ ках бихевиорального подхода — мол, все зависит от частоты предъявляемого стимула и силы его подкрепления.

Однако речь идет об интеллектуальных объектах, суще­ ствование которых не связано напрямую с материальной дей­ ствительностью, так что оказаться в пространстве мышления они могут только через определенное взаимодействие с дру­ гими людьми — носителями этого культурно-исторического содержания.

Поскольку же сами наши сознания (индивидуальные культурно-исторические миры) не коммуницируют, это, судя по всему, возможно лишь в ситуации актуальной и фактиче­ ской конфронтации с другими людьми.

122. Как часто взрослым нужно было предъявлять мне утверждение «Земля круглая» и как сильно нужно было его подкреплять, чтобы я согласился с тем, что «Земля круглая»? Думаю, что с того момента, как я стал понимать, что такое «Земля» и что такое «круглость», это вообще не было для меня проблемой.

Однако то, что на вопрос: «Андрюша, а что ты знаешь про Землю?», я в своем детстве отвечал: «Она круглая!», вовсе не означает, что я понимал действительный смысл произноси­ мых мною слов. Точнее говоря, я, надо полагать, вполне пони­ мал, что такое «Земля», что такое «круглое», и даже что «Зем­ ля круглая». Но из этого ровным счетом ничего не следовало, и дело вовсе не в игре слов, о которой я уже упоминал.

Да, сейчас нам может казаться, что всестороннее понимание мироздания было у нас чуть ли не с самого рождения. И конечно, нам кажется, что и тогда — в своем детстве — мы понимали кру­ глость Земли ровно так же, как мы понимаем ее теперь. Но все это, очевидно, является заурядной аберрацией нашей памяти.

https://t.me/medicina_free

таким способом, да и знания о круглости земли Аристотеля не сгинули бы на тысячи лет, если бы произнесение фразы «Зем­ ля круглая» имело магическое свойство сразу становиться по­ нятным.

124.Впрочем, «круглость Земли» — это только пример.

Аведь было еще и долгое вникание в то, что такое, например, «буква», что такое «число» или музыкальная «нота», а так­ же «сложение», «умножение», «корень», «вектор», «беско­ нечность», «дробь», «парабола», понятия «глагола», «спря­ жений», «химической связи» и «периодического закона», феномены «иностранного языка», «всемирного тяготения» и «теории эволюции»...

Быть понятыми просто так, за здорово живешь, у всех этих вещей не было ни малейшего шанса. И правда состоит в том, что решался этот вопрос вовсе не за учебной партой как тако­ вой. Это понимание достигалось исключительно за счет совер­ шенно другой системы координат — вовсе не эпистемологиче­ ской, а социальной.

125.Только массированное, направленное, даже агрессив­ ное воздействие на нас «пропаганды» образования и связан­ ного с ней психологического давления со стороны взрослых и привело нас в конечном итоге к соответствующему понима­ нию указанных понятий и многих других вещей.

Сам факт образования совершенно неслучайно обставля­ ется самым невероятным образом — от бесконечных расспро­ сов: «Ты уже пошел в школу?», «А ты хочешь пойти в школу?» до «Учиться, учиться и учиться! В. И. Ленин» на большом красном плакате и «Первоклассник, первоклассник, у тебя се­ годня праздник...» из каждого репродуктора.

Необходимо было давление авторитета, нужен был страх получить двойку, чувство стыда, когда ты не понимал того, в чем другие дети вроде как уже разобрались... В общем, если бы не весь этот огромный массив социального давления — тех «других», что производили его, разве бы мы дошли до понима­ ния круглости Земли? Зачем бы это вообще было нам нужно?!

Вероятно, и собаку можно научить играть на пианино, но как заставить ее понять, что значит этот забавный фокус для си­

https://t.me/medicina_free

дящей в зале публики? Сама-то собака исполняет его исключи­ тельно механически, не умея даже понять, что это музыка (они и вправду этого не могут), и причем исключительно за кусочек сладкой подкормки, обещанной дрессировщиком.

126.Конечно, каждый ребенок обладает своим порогом социального давления, необходимого ему для перевода по­ добных культурно-исторически прививаемых понятий в его собственное пространство мышления.

Мне, например, до восьми лет было непонятно, зачем обучаться чтению, хотя давление на меня оказывалось не­ милосердное. А то, что алгебраические формулы, которые я заучиваю, имеют самое непосредственное отношение к ма­ тематическим упражнениям, которые дают нам во время контрольных работ, я и вовсе понял должным образом лишь

вдевятом классе. И не просто так — от того, понимаю я это или нет — стала зависеть возможность оказаться дома после шестидневки в казарме Нахимовского училища.

До этого момента мне вся эта математика казалась в выс­ шей степени странным и бессмысленным делом — какие-то «а плюс b в квадрате»... Но в увольнение хотелось очень, а по­ тому понять все-таки пришлось, через силу. И как только я это понял — понял, как «это работает», — стать по математике од­ ним из лучших в классе не составило никакого труда.

Авот с химией я, например, так и не разобрался — все время, судя по всему, удавалось как-то водить преподавателей за нос. Но вот тройка по этому предмету (и то полученная лишь после пересдачи из-за обнаруженной у меня шпаргалки) буквально на первой же сессии в ВМедА заставила меня вздрогнуть. Так что остальные дисциплины я изучал уже с куда большим ощу­ щением необходимости действительно понимать то, что мне преподают. И в последующем экзаменаторы, открывая мою за­ четку, всегда с некоторым недоумением взирали на результаты той первой, почти провальной сессии.

127.Впрочем, до «массы» мы пока так и не добрались. Ведь одно дело просто понять нечто, повинуясь социальному давлению, вытолкнуть, так сказать, интеллектуальный объект

втензорное поле пространства своего мышления, и совсем

https://t.me/medicina_free

другое — почувствовать «массу» того или иного интеллекту­ ального объекта, влияющую на все, что ты думаешь и понима­ ешь об этом мире.

Конечно, огромное значение имеет пережитый опыт, однако же и его необходимо понимать правильно. Так, на­ пример, окончательно и бесповоротно я понял, что Земля и в самом деле круглая, только тогда, когда впервые оказался в Америке. Но что на самом деле стало моим «опытом» в этой поездке? Только ли сам по себе джетлаг? Или все-таки то, что всю ночь мне постоянно звонили сотрудники, занятые днев­ ными заботами на производстве, тогда как «утром», то есть буквально через пару-тройку часов, я должен был оказаться на переговорах и с ясной головой на плечах?

И до этого я менял часовые пояса, но лишь в праздничные дни, а потому ничего подобного никогда не испытывал. Но сейчас — в будни, в разгар рабочей недели — произошло то, что произошло. Смену часовых поясов можно легко пережить, но только если «другие», с которыми ты находишься в посто­ янной коммуникации, поменяли ее вместе с тобой. Если же для «других» ты должен оставаться на связи, хотя у тебя ночь,

апотом быть на переговорах, когда у тебя снова ночь, но уже

вдругом, джетлаговском смысле — это то, что заставляет тебя осмыслить «хорошо понятные» и до этого вещи по-новому.

Находясь фактически на другом конце земного шара, за тысячи километров, я был вынужден быть со своими «дру­ гими» и там и тут, и это было полным абсурдом той шарооб­ разности, которую мы привыкли воспринимать как невинную

иабстрактную причуду природы.

Впрочем, это же: наверное, глупо... Надо было просто выключить телефон — и бог с ней с шарообразностью Зем­ ли. Но проблема в том, что телефон выключить можно, а вот мозг, не применив каких-то «запрещенных приемов», нельзя. А в этом мозгу мои «другие» в тот момент, когда мне нужно было спать, бодрствовали и решали производственные зада­ чи. Они бодрствовали не где-то там, с другой стороны земного шара, а непосредственно в моей голове.

Собственно, это и объясняет «массу» (или «тяжесть») моих «пропозиций/фактов».

https://t.me/medicina_free

иличностное «я»...

128.Исследователи интеллекта, проводя тестирование среди представителей племени майя [Greenfield Р., 1996], столкнулись с неожиданной проблемой: экзаменуемые ни­ как не могли взять в толк сам смысл процесса тестирования. Им было непонятно, зачем человек задает вопрос, если оче­ видно знает на него ответ? И даже если он не знает ответа, недоумевали майя, то почему он не спросил сначала у своих родственников?

Насколько я могу судить, достопочтенные майя не пред­ полагали, что кто-то интересуется не знанием как таковым, а тем, что происходит у них в голове. Возможно, такое пове­ дение представителей этого народа кажется нам странным и даже забавным.

Однако я почти уверен, что большинство подростков на­ шей культуры, если бы практика тестирования не была для них столь привычным и даже рутинным делом (учитывая бес­ численные домашние задания, контрольные работы и заче­ ты), продемонстрировало бы в этой ситуации ровно такое же недоумение.

Мы с детства приучены к тому, что окружающие интересу­ ются уровнем наших знаний — нас спрашивают, а мы отвечаем. Но значит ли это, что мы с детства понимали, что взрослых ин­ тересует то, что происходит у нас в голове, то, что мы думаем на самом деле? Боюсь, мы не вполне осознаем это и до сих пор.

Более того, я почти уверен, что очень немногие взрослые действительно озадачены соответствующим вопросом — им вполне достаточно думать, что они знают, что думают другие люди. Фактическое положение дел в этом отношении интере­ сует немногих.

129. То есть речь идет о крайне сложном и специфическом навыке — реально задумываться над тем, что происходит в го­ лове собеседника, а также предполагать, что он в этот же са­ мый момент, возможно, осуществляет ту же самую работу — пытается понять, что происходит в нашей голове.

Часто для пациента на приеме у психотерапевта самым сильным потрясением оказывается именно тот факт, что его вдруг поняли. Поняли не в том смысле, что «поняли, что он говорит», а в том, что «поняли его самого». То есть это

https://t.me/medicina_free

переживание не является тривиальным, несмотря на то что мы все, вроде как, живем среди людей, которых, как нам ка­ жется, мы хорошо понимаем.

Нет, это отнюдь не аналог банального теста на аутизм

вдухе Саймона Барона-Коэна, когда больной ребенок припи­ сывает другому человеку то же знание, которым обладает он сам. Это вещь куда более сложная: здесь необходимо отвлечь­ ся от наличной ситуации и усложнить ее дополнительными планами — мышлением другого, которое стоит за его слова­ ми, а также нашим собственным мышлением, которое мы

впроцессе коммуникации (да и вообще в процессе жизни), как правило, не осознаем, не рефлексируем (по крайней мере, не осознаем как собственное и субъективное).

130.Классические ошибки коммуникативного поведения, на которые психотерапевт регулярно указывает своему паци­ енту (клиенту), касаются именно этого механизма. Психотера­ певт просит пациента задуматься над тем, что в тот или иной момент думает, чувствует другой человек, что для него могут значить те или иные слова — странная, казалось бы, просьба, поскольку кажется, что мы и так всегда это делаем.

Кроме того, психотерапевту приходится постоянно подчер­ кивать, что и сам пациент должен осознавать, что его собствен­ ное поведение влияет на ситуацию: то, что он думает, как он реагирует, что он делает, происходит не в пустом пространстве,

ачто-то особенное значит для других людей и как-то на них влияет. Этот очевидный, казалось бы, факт тоже, как выясня­ ется, отнюдь не так очевиден, как мы привыкли о нем думать.

131.Иными словами, даже если мы теоретически по­ нимаем, что это наше и других людей «внутреннее со­ держание» имеет значение, в своем фактическом по­ ведении — принимая решения, оценивая ситуацию, формируя суждение, осуществляя коммуникацию, — мы во­ все его не учитываем, удовлетворяясь недостоверными фан-

тазмами собственного, в каком-то смысле неосознанного и автоматизированного производства.

То есть, как правило, мы исходим из того, что кажется нам некой «наличной ситуацией» — из некой картины, некоего

https://t.me/medicina_free

представления, из того, как нам эта ситуация видится, пред­ ставляется, — без учета указанных дополнительных «планов».

Мы думаем, не понимая, что думаем, и мы взаимо­ действуем с другими, не отдавая себе отчета в том, что они тоже что-то думают, и это «что-то» — не то, что, как нам ка­ жется, они думают.

132.Впрочем, соответствующий навык у большинства из нас точно есть, но он или недостаточно развит, или исполь­ зуется лишь в отдельных, особенных случаях. Зачатки этого навыка — озадачиваться «другим» — появляются, вероятно, не раньше возраста десяти-одиннадцати лет. Наверное, его можно было бы назвать и «theory of mind», хотя точнее, мне кажется, говорить о «реальности Другого».

Под понятие «theory ofmind» попадет всякий, кто понимает, что он функционирует в некоем социальном поле, то есть учи­ тывает потенциальные действия других социальных агентов. Однако функционирование в этом поле может быть разным: вы можете понимать, что вокруг вас живые люди — это уже неплохо (по крайней мере, вы не страдаете аутизмом), но вы еще можете понимать и то, что эти — другие — люди переживают и думают то же самое, что и вы, но по-своему, как-то иначе.

Может показаться, что эти определения почти тож­ дественны, но это не так. Разница есть, и она весьма суще­ ственна. Попробую ее изъяснить.

133.Когда подросток сталкивается с тем, что его интересы не принимаются родителями в расчет, он испытывает злость и совер­ шенно не интересуется тем, чем руководствуются его родители, например запрещая ему поздно возвращаться домой. Теорети­ чески он может даже себе это как-то представлять — мол, да, они чего-то боятся, думают себе всякую ерунду и т. д. Но он неспособен войти в положение родителей так, чтобы воспринять их чувства, позицию и мысли как действительный факт реальности.

Для него это — вся их внутренняя мотивация — не реальность,

апросто какая-то «блажь», «глупость», «старорежимность» и т. д. Мол, они отстали от жизни, не понимают, что у меня у самого го­ лова на плечах, придумывают себе всякое и т. д.

При этом он вполне, может быть, прав — и про «глупость»,

ипро «старорежимность», — дело не в этом. Дело в том, что он

https://t.me/medicina_free

не видит реальности, фактичности этих родительских пережи­ ваний. Для него это как бы что-то наигранное, ненастоящее, просто поза. Нет, все это для него реально, но лишь потому, что с этим приходится иметь дело, но нереально на самом деле.

134. Возможно, впервые подросток по-настоящему стал­ кивается с этой непреодолимой, неустранимой «внутренней мотивацией другого» только в рамках сексуально-эротиче­ ских, любовных отношений. Подросток хочет вызывать сим­ патию у сексуально привлекательных для него персон — это естественно. Однако такая симпатия, как известно, далеко не всегда взаимна.

И даже при наличии взаимности она — эта симпатия — вовсе не всегда имеет то продолжение, на которое подросток тут же и рассчитывает (пусть и не вполне понимая, чего имен­ но он ждет от партнера). Молодой человек хочет, условно го­ воря, скорой близости, девушка — ухаживания и романтики. В общем, вполне традиционный конфликт двух разных сексу­ альностей.

Возникающая ситуация неопределенности приводит на­ конец подростка к некоторой озадаченности — «другой» не хочет того, что я хочу, чтобы он хотел.

135. Формально это, казалось бы, очень похоже на то, что происходит и в его отношениях с родителями, но ситуация все-таки сильно отличается, потому что родители вроде как должны его понять (они же все-таки родные люди!), а тут эта «персона» даже и не должна. То есть если на родителей можно злиться, устраивать скандалы — в общем, продолжать доби­ ваться своего, даже не особенно рассчитывая на результат, то тут вроде как даже странно — меня не хотят, и все тут.

Если взаимная симпатия с предметом сексуального вле­ чения хотя бы есть — это еще куда ни шло, даже если не «все сразу». Но если она и вовсе отсутствует или представлена дру­ гим регистром — дружбой, уважением и т. п.? В такой ситуа­ ции внутренний конфликт ощущается еще острее, и главное в нем — внутреннее непризнание подростком самого факта, что такое может быть. Мол, я-то люблю, я-то хочу, почему нет ответной реакции?

https://t.me/medicina_free

То, что ее может и не быть, подростку пока непонятно. Нет, теоретически (то есть на уровне представлений, аб­ страктных соображений) он, конечно, может понимать, что оно так, но его нутро активно сопротивляется — его внутренние состояния (значения) против. Как в «Братьях Карамазовых»: мол, понять-то — да, но я принять этого не могу. И соответствующая настойчивость в этом «принять не могу», как известно, вещь серьезная: юноши могут про­ являть агрессию, девушки — устраивают суициды на почве «неразделенной любви».

В общем, ситуация, которая, казалось бы, элементарна, превращается в неразрешимую драму: понятно, что другой может хотеть, а может не хотеть, может влюбиться, а может и не влюбляться — это нормально, но для этого надо пони­ мать, что он реален, что он не действует как-то, потому что нам этого хочется, а исходит из своего желания, которое нами не управляемо, которое не подчиняется нашему желанию.

§2

136.Действительно, если мы встречаемся с «реальностью Другого», то лишь осознавая тотальную неподконтрольность его желания нашему желанию [Ж. Лакан, Р. Барт]

Причем здесь важны, как мне представляется, и привнесен­ ные в ситуацию культурные запреты, культурно-исторические представления. Если бы речь шла просто о сексуальном желании, никак не усложненном культурными наслоениями, то ситуация вряд ли бы выглядела так.

Вполне возможно, что все бы ограничилось неприятием такой ситуации и дальнейшим «правом сильного», однако ро­ мантизация любовных отношений табуирует такое поведение. Мы должны вызывать ответное желание, мы должны быть желанны.

137.Потому здесь, вероятно, и происходит новая модуляция нашего иллюзорного личностного «я». До этого момента оно существует как бы имплицитно, по умолчанию — мы действу­ ем от себя, но не думаем специально, что это действуем именно

https://t.me/medicina_free

мы. Если нас спросить, кто это сделал, мы ответим, что, мол, да, это сделали мы — мы как бы явим, обнаружим себя.

В ситуации же, когда мы начинаем осознавать, что наше «я» может быть отвергнуто, мы вынуждены иначе к нему при­ смотреться, мы оказываемся как бы принуждены к тому, что­ бы его проблематизировать, нарративизировать. В каком-то смысле поставить это свое личностное «я» как бы прежде дей­ ствия, в котором оно обычно имплицитно скрыто,5.

138. Молодые люди — и мужского, и женского пола — начи­ нают с большим тщанием следить за собой и своим внешним видом, стараются стать более привлекательными, красивыми, то есть совершают действия, которые должны — теоретически, как им чувствуется — увеличить их сексуальность, желанность.

При этом молодые люди начинают продумывать свои чув­ ства, то есть превращать свои состояния (значения) в предмет проблематизации, нарративизации. Те или иные значения (внутренние состояния) означиваются и переозначиваются, включаясь в сложные понятийные структуры.

Подростки складывают свои состояния (значения) в объ­ емные истории, некие структуры самих себя для самих себя. Если прежде ребенок отвечал на вопросы других людей о себе, то теперь подросток начинает сам задаваться вопросами о себе

иприходить к неким «выводам».

139.При этом «другой человек» все еще не существует для него как фактическая реальность, а лишь как сложное представ­ ление. Однако культура — культурно-историческая реальность, «мир интеллектуальной функции» — начинает приобретать для молодого человека действительно новое звучание — как струк­ турная совокупность фактов, которую необходимо учитывать.

Мир начинает восприниматься подростком как сложный, хотя на самом деле усложняется само пространство его мыш­ ления. Те «выпуклости», которые возникали прежде на пло­ скости мышления молодого человека, образовывают сложные взаимные связи, порождая внутреннюю, взаимоувязанную структуру — пространство мышления.

15.Обычно наше личностное «я» требуется нам не для принятия решения, а для объ­ яснения, обоснования уже принятого нашим психическим аппаратом решения [Б. Либет].

https://t.me/medicina_free

иличностное «я»..

140.Здесь мы впервые можем наблюдать эффект «сверх­ ценности». Если раньше ребенок мог быть легко переориенти­ рован с одной цели на другую, или, по крайней мере, ни одна из них не подминала под себя все остальные, ни одна не была постоянной, неотступной, навязчивой, то сейчас ситуация ме­ няется: возникает эта сверхценность, предельная желаемость чего-то, зачастую не вполне определенного16.

Собственно, это столкновение с обладающим неподкон­ трольным нам желанием Другим, пусть пока и недостаточ­ но реальным, и есть та провокация, которая заставляет про­ странство мышления внутренне структурироваться вокруг проблематизируемого личностного «я». Эта перемена ради­ кальна, так что замыленное понятие «переходный возраст» слишком легковесно для определения этого внутреннего кон­ фликта, учитывая всю фактическую сложность происходящей

вданный момент в психике подростка трансформации.

141.Здесь следует сделать один шаг в сторону, чтобы про­ яснить некоторую неизбежную трудность понимания рассма­ триваемой проблемы. Дело в том, что любой другой человек является для нас точно таким же интеллектуальным объектом, как и любой иной интеллектуальный объект нашего внутрен­ него психического пространства (на плоскости мышления или

впространстве мышления).

Уинтеллектуальных объектов, которыми являются для нас другие люди, нет никакого качественного отличия, некой привилегированности, в сравнении с другими нашими пред­ ставлениями.

Например, у меня есть некоторые представления о плане­ те Земля — меня учили этому на природоведении, географии, биологии, физике, астрономии и т. д. Земля представляется мне... — и тут я могу затянуть долгую историю про то, что я знаю (думаю) о Земле. Но на самом деле ровно такую же дол­ гую историю я могу рассказать и о любом другом человеке: где мы познакомились, как его зовут, какие у него интересы и личностные особенности, чем он мне приятен, а что меня

16.Вспомним подростковую анорексию, например. Суть здесь не в том, что сила желания подростка становится какой-то чрезвычайной, суть в том, что на это его желание начинает работать вся структура его нарождающегося пространства мышления.

https://t.me/medicina_free

в нем раздражает. И то и другое является некой системой представлений, то есть обычным, хотя и разной степени слож­ ности, интеллектуальным объектом.

Короче говоря, у меня есть представления о разных интел­ лектуальных объектах, которые — эти представления (состоя­ ния, значения, нарративы) — по существу, во мне эти объекты и создают. И в этом смысле любой человек, о котором я имею некоторое представление, живет в моем внутреннем психи­ ческом пространстве, на плоскости моего мышления или уже

впространстве моего мышления на правах такого вот интеллектуального объекта.

142.У меня нет непосредственного контакта с сознанием «другого человека». Да, я играю в некие социальные игры

вотношении с ним, я даже, как мне кажется, общаюсь с ним, но на самом деле я в этот момент разговариваю с тем интел­ лектуальным объектом, который есть у меня в голове: я гово­ рю с тем, кого понимаю, потому что сам сделал его с помощью своей интеллектуальной функции.

Думать, что другие люди для нас — это что-то особенное, не то, что все остальное, о чем мы знаем, как о своих интел­ лектуальных объектах, по сути неверно. Да, у других людей, как интеллектуальных объектов нашего внутреннего про­ странства, есть какие-то специфические черты. Да, они вклю­ чены в определенный набор специфических социальных игр,

вкоторые мы с ними играем, у нас есть с ними определенная взаимозависимость и т. д.

Но суть от этого не меняется: для меня любой другой чело­ век — это интеллектуальный объект моего внутреннего психи­ ческого пространства, а не некий «субъект», находящийся по ту сторону меня, хотя я и понимаю, что он находится не внутри моей головы, а вне ее. Но точно так же я думаю и о земле, или

остуле, например — все они снаружи, но то, с чем я имею дело,

вдействительности находится внутри меня.

143.Именно в этом «понимании», что мир, с которым я взаимодействую, находится «снаружи», и кроется ошибка: на самом деле и весь этот мир, и другие люди, конечно, явля­ ются лишь представлениями, находящимися «внутри» моей

https://t.me/medicina_free

головы. И другой человек в ней сделан мною таким, каким я его себе представляю. И в ней, конечно, не он сам, но только это мое представление о нем, и общаюсь я именно с этим пред­ ставлением.

Когда я говорю с другим человеком, я, как мне кажется, го­ ворю с ним, но на самом деле я говорю с тем интеллектуальным объектом, который существует в моей голове. Именно по этой причине я могу долго и содержательно «общаться» с челове­ ком внутри моей головы, хотя он будет совершенно не в курсе этих — наших с «ним» — столь бурных зачастую дискуссий.

144.Причем сам факт проведения подобных «дискуссий» имеет огромное значение для формирования нарождающего­ ся пространства мышления.

И здесь обнаруживается сущностное сходство с феноме­ ном «эгоцентрической речи». Только если в раннем детстве ребенок говорит вслух, чтобы как бы «всунуть» эту речь внутрь себя самого, перевести ее в регистр «внутренней речи», обра­ зовав тем самым плоскость своего мышления, то в ситуации подростка он, пусть поначалу и комкано и рвано, начинает ве­ сти аналогичные, только внутренние диалоги с другими людь­ ми, находящимися внутри его головы. Они превращаются

внекие «общающиеся с ним» его же собственные интеллекту­ альные объекты.

Он что-то им — в этом своем внутреннем диалоге — объ­ ясняет, как-то оправдывается, уговаривает, «обводит вокруг пальца». Подросток как бы тренируется в этом бесконечном «внутреннем диалоге» для будущего, фактического общения,

ккоторому еще, надо сказать, не готов в полной мере, не умея ни выразить себя, ни свою позицию, ни свое отношение, пони­ мание или видение.

145.Для того чтобы развить в себе этот навык, подросток должен научиться стягивать, применительно к соответству­ ющему интеллектуальному объекту, различные внутренние содержания, организуя плоскость своего мышления в некие общности. Пока это, конечно, никакая не целостная структура,

12. Речь идет о самом широком спектре социальных взаимодействий ребенка с миром взрослых.

https://t.me/medicina_free

но уже объемные агрегации, продуманные так — во внутрен­ нем диалоге (отношения с родителями, друзьями, другими значимыми персонажами).

Таким образом, занимая в этих отношениях с «другими людьми» (интеллектуальными объектами своего психическо­ го пространства) разные положения, подросток формирует разные аспекты своего личностного «я», конденсирует их во­ круг этой воображаемой личностной «оси».

146.Прежде его поведение определялось в основном ситу­ ативно, мнение могло легко измениться, интересы чередова­ лись, социальные игры отыгрывались в порядке поступления соответствующих раздражителей (то есть без какой-то вну­ тренней логики). Теперь, по мере структурирования нарожда­ ющегося пространства мышления вокруг усиливающегося личностного «я», у него появляются новые опции.

Да, пока подросток еще не готов к формированию осмыс­ ленных стратегий своего поведения, посколькуего собственное личностное «я» ему неведомо. Это такой интеллектуальный объект его внутреннего пространства, который функциониру­ ет как бы по умолчанию, а высказывается по случаю, будучи принужден к высказыванию.

Однако эта «диалогическая речь» имеет потенциал, бу­ дучи как бы вторично интроецированной, вытолкнуть его личностное «я» (как самостоятельный, самодеятельный ин­ теллектуальный объект) в пространство его собственных раз­ мышлений.

147.По существу, в процессе этого своего «внутреннего диалога» с «другими людьми» (соответствующими интеллек­ туальными объектами его психического пространства) моло­ дой человек на самом деле проговаривает самого себя — тот интеллектуальный объект его же собственного пространства мышления, который потом и станет им — его осознанным личностным «я».

По сути, когда мы говорим о высоком уровне рефлексии, мы говорим как раз об этом — о способности человека воспри­ нимать себя как интеллектуальный объект своего же собствен­ ного пространства мышления.

https://t.me/medicina_free

148. Но вернемся к встрече с «реальностью Другого» и проблеме желания чужого желания. Собственно здесь и формируется главное противоречие, принципиально меняю­ щее нарождающееся пространство мышления подростка.

С одной стороны, другой человек является интеллек­ туальным объектом пространства его мышления, с другой стороны, он, как теперь выясняется, обладает специфическим свойством — обладает собственным желанием, которое необ­ ходимо принимать в расчет.

До сих пор никакие интеллектуальные объекты в про­ странстве мышления подростка не демонстрировали этого за­ гадочного свойства. Только теперь перед ним возникает «не­ кто» (некий интеллектуальный объект), который, будучи, по сути, внутри его головы, не подчиняется его воле.

149. Конечно, нам может казаться, что ничего экстра­ ординарного в этом нет. Например, погода не подчиняется нашей воле, да и учительница в младших классах не делала того, чего мы, возможно, от нее ждали — например, не ставила нам пятерки «просто так».

Но тут важно понять: ни у погоды, ни у учительницы (даже если мы и приписывали им какие-то желания) факти­ ческого желания нами не обнаруживалось. То, что они как-то действуют и это не согласуется с нашим желанием, скорее было неким их специфическим свойством, неким неприятным, но неизбежным функционалом, который мог быть нам сам по себе и неприятен, однако у нас не возникало сомнений, что к этому придется просто приноравливаться.

Да, можно было расстраиваться, протестовать, но мы ведь и не выбирали этих «героев своего романа», то есть не требовали от них — внутренне, — чтобы они были какими-то. Какие есть, такие есть, а дальше, даже если недоволен рас­ кладом, ищи решение — минимизируй минусы и максими­ зируй плюсы.

150. С влюбленностью и желанием все совсем иначе: тут мы (по крайней мере, нам так кажется) действуем сами, по внутреннему позыву. Не нам все это выдали — как пого­ ду, учительницу, Землю или стул, но мы сами — своим чув­ ством — выбрали этого человека. Выбрали, а оно не работает.

https://t.me/medicina_free

То, что на самом деле выбрали не мы сами (не наше со­ знательное, личностное «я»), а наши внутренние состояния, значения (наше, так сказать, «неосознанное»), мы не понима­ ем. То, что этот, осуществленный как бы нами самими выбор, нам-то как раз и не подчиняется, этого мы не знаем и знать не можем.

§3

151. С другой стороны, тяжесть, массивность нашего лич­ ностного «я», параллельно с представленными только что процессами, лишь растет. И потому мы, напротив, все больше считаем, что все то, что с нами (и внутри нас) происходит, есть «мои решения», «мой выбор», «мои чувства». Таким образом, проблематизация становится лишь сильнее, а в нас формиру­ ются все более сложные нарративы.

Но любит ли другого человека именно наше «я» как наше представление о нас самих, как такой вот интеллектуальный объект, каковым мы для себя являемся? Или это лишь резуль­ тат совпадения определенных внешних раздражителей с на­ шими неосознанными сексуальными фиксациями и предпо­ чтениями?

Да, затем все это обрастает массой представлений, кото­ рыми мы раскрасим это свое состояние «влюбленности», но по сути речь, конечно, идет о сексуальном влечении, которое происходит вне нашего личностного «я» и каких-то его созна­ тельных решений.

152. Если бы мы осознанно и прагматично выбрали себе «объект любви», потом побудили бы себя что-то к нему испы­ тывать, а он бы не ответил нам взаимностью, стали бы мы со­ крушаться по этому поводу? Возможно, но это бы не привело нас ни к какому парадоксу или внутреннему противоречию.

Дети практикуют подобную игру: выбирают друг друга, а потом изображают из себя «жениха и невесту, тили-тили-тесго». Они воспроизводят социальные игры, их желание — это играть «в свадьбу», «в семью», «в любовь». Это вовсе не желание чужого желания, причем требующего еще и физиологического удовлет­ ворения, а просто имитация некоего социального поведения.

https://t.me/medicina_free

иличностное «я»...

153.Конфликт как раз происходит на этой вязкой почве: мы считаем это своим личным выбором — мы выбрали этого человека и любим его, однако эта «любовь с первого взгляда» (даже если и не с первого), конечно, не является нашим созна­ тельным выбором, а наше сознание лишь поставлено в извест­ ность о случившемся выборе.

При этом сам «выбранный», вполне возможно, вовсе не­ обязательно заинтересован в нас. В нем встречного «выбора» могло и не случиться, что нам, в свою очередь, не понять — почему он/она не отвечает нам взаимностью, почему он/она нас не хочет, не радуется счастью обрушившейся на него/нее нашей любви? Как нам все это загадочное безобразие согласо­ вать внутри своей головы?

154.Продумаем это еще раз. В свое время мы встретились

с«другим» в возрасте своих трех лет. В целом это-то и встре­ чей трудно было назвать — так, почувствовали черную кошку

вчерной комнате. Но по крайней мере, оно — это чувство — стало толчком к тому, что мы как-то, косвенной рекурсией, об­ наружили собственное «я».

Унас возникло, по существу, конечно, ложное, чувство, что мы можем как-то управлять окружающим нас миром. Зародив­ шаяся тогда в нас плоскость мышления создала эффект некой нашей отстраненности: есть мир (наши состояния, значения), а есть то, что мы о нем думаем (наши представления, знаки).

Тогда это все тоже проходило через сопротивление, хотя мы и не понимали, кому и почему мы сопротивляемся. По большому счету нам это было нужно лишь затем, чтобы самих себя (свои состояния) взять хоть под какой-то контроль, на­ чать что-то делать со своими состояниями.

С одной стороны, присутствует внешнее давление, с дру­ гой — мы пытаемся выразить собственное отношение. Отсю­ да негативизм, сопротивление, протесты: нам хочется, чтобы нам хотя бы не мешали, и без них ведь сложно — значения со знаками не спаиваются, а тут еще и под руку толкают. Нако­ нец, мы по наивности требуем, чтобы мир был таким, каким мы хотим его видеть, а он не слушается.

Ситуация, какой мы ее видим в подростковом возрасте, сход­ ная, хотя и происходит все это на другом уровне организации.

https://t.me/medicina_free

155.В подростковом возрасте наши состояния (значения) уже

вдостаточной мере спаяны с нашими представлениями (знака­ ми), мы научились приноравливаться к внешним требованиям, как раз управляя собственными состояниями через мышление.

Не то чтобы мы реально управляли собой или как-то со­ знательно себя меняли, организовывали. Скорее, с помощью этого ресурса управления, еще, конечно, очень слабого, мы научились лавировать, подстраиваться, адаптироваться. Бла­ го социальные игры, в которые мы были включены, еще не требовали от нас никакой сверхъестественной ответственно­ сти или осознанности.

Однако этот социальный слалом (дома, в школе, в рефе­ рентной группе) — с бесконечным увертыванием, обхождени­ ем препятствий, подстройкой под требования, поиском обход­ ных путей, чтобы получить желаемое, достаточная практика для формирования нашего личностного «я».

156.Причем это «я», конечно, является абсолютной фик­ цией — это лишь воображаемая ось, вокруг которой вращает­ ся все это действие, а лыжник наматывает свои круги. Но чем обильнее эта практика, тем иллюзия фактического наличия

унас некоего «я» становилась сильнее.

Все происходившее с нами присваивалось теперь этому нашему личностному «я»: это же «я» расстраиваюсь, обижа­ юсь, плачу, радуюсь, смеюсь, злюсь, ругаюсь, дерусь, хочу того или другого.

Конечно, нам и в голову не приходит, что все эти состоя­ ния не имеют к нашему личностному «я» никакого причинно­ го отношения. Попробуй объяснить ребенку, что он расстроил­ ся не из-за того, что ему не дали конфету, которую он заметил в буфете, а из-за того, что он просто ее увидел, у него возникло желание ее получить, но на самом деле ему это и не нужно, и не хотел он никакой конфеты, а просто так случилось — спровоцировали, и вот реакция. Не увидел бы, не знал бы о существовании этой конфеты — и проблемы бы не было. Ре­ бенок вряд ли поймет. Взрослые — и те не понимают.

157. Итак, в подростковом возрасте мы приписываем сво­ ему личностному «я» те состояния, которые и составляют со­

https://t.me/medicina_free

держание нашего психического пространства (если, конечно, луч нашего осознанного внимания на эти состояния падает).

Но в отличие от ребенка трех лет, у молодого человека эти состояния достаточно крепко увязаны с понятийной сеткой (структурной организацией значений), а потому языковые конструкции, которые живут уже, по существу, по своим пра­ вилам (по социальным правилам, на освоение которых мы за­ тратили такое количество времени и усилий)17, напрягаются, когда их значения (располагающиеся «под ними» состояния) оказываются во взаимном противоречии.

158. Представим себе, что у нас нет всей этой понятийной надстройки — не повезло нам. Дальше мы достигаем поло­ возрелого возраста и испытываем известное влечение к потен­ циальным сексуальным объектам.

•Во-первых, очевидно, что мы испытываем его без всяко­ го участия нашего «я» (которого у нас в таком случае и нет) — оно для этого дела совершенно и не требуется.

•Во-вторых, поскольку никакого «я» у нас нет и соот­ ветствующих когнитивных конструкций тоже нет, то по­ нятно, что и всей романтической лирики — мол, люблю не могу — также ожидать не приходится.

•И в-третьих, можем ли мы в такой ситуации желать желания другого — желание желанного нами сексуально­ го объекта?

На самом деле, да. Но это совсем другая штука — живот­ ное ищет желания другого без всякого намерения найти само это «желание» (того, что располагается по ту сторону поведе­ ния), ему вполне достаточно определенных реакций.

Одно животное провоцирует у другого животного необхо­ димое поведение: павлин пушит перед невзрачными павлинихами хвост, крыса-самка задирает крысу-самца, парнокопыт­ ные бодаются, хищники и приматы дерутся с конкурентами.

17. По существу, мы оказываемся заложниками усвоенных нами дискурсов культурно­ исторической среды, которые выполняют роль и ориентиров, и даже неких императивов на пространстве мира интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

159. Когда влюбленный человек ищет «желания» другого, он также в основе своей действует инстинктивно, но вот отказ со стороны сексуального объекта, если такой происходит, раз­ ворачивается уже в другой плоскости, в плоскости мышления, и адресуется нашему личностному «я».

Так что эту фрустрацию, это в каком-то смысле «фиаско жела­ ния» терпит само наше личностное «я». То есть это вовсе не про­ сто какой-то поведенческий акт, который не привел к разрядке.

160. Русалочкаи Свинопас ГансаАндерсенафрустрированы отсутствием ответного желания объектов их любви, которое, по их мнению, не могло не возникнуть. Причем именно это «не могло не» и есть здесь ключевое противоречие.

На уровне состояний (значений) этот отказ прошел бы естественным образом, на уровне одних только абстрактных представлений — тоже. Но то, что эти мои состояния увязаны с представлениями — и не позволяет этому противоречию раз­ решиться: «Как так?», «Почему?» и то самое, уже известное нам: «С какой стати?!».

Там, где раньше всегда можно было увильнуть, перестро­ иться, адаптироваться, наконец, просто тешить себя иллюзия­ ми, теперь мы вдруг наталкиваемся на непробиваемую стену реальности — «реальности Другого».

Как говорил Гераклит: «С сердцем бороться тяжело, ибо ис­ полнения чего оно вожделеет, то покупает ценою жизни». Очень образно, но суть конфликта указана верно, причем настолько давно, насколько мы вообще можем проследить существование нашей цивилизации. И понятно, что подобные глупости — «по­ купать ценою жизни желаемое» — это порождение культурно­ исторического пространства, а не биологической эволюции.

161. Не знаю, есть ли другой механизм подобного столкно­ вения с «реальностью Другого». Возможно, что да — серьез­ ное социальное давление, принуждение, унижение, последо­ вательность каких-то фрустраций и разочарований.

В любом случае принципиальным здесь является не ка­ кой-то конкретный инициирующий фактор — что именно за­ ставило меня ощутить в себе указанное противоречие, а сама та предуготованность, которая возникает в системе.

https://t.me/medicina_free

По сути, это некий базовый конфликт: нарастающей структурированности моих представлений, с одной стороны, и плотности связи этих представлений с моими фактическими состояниями (значениями), которые организованы и функци­ онируют по каким-то своим правилам — с другой.

Впрочем, каким бы ни был повод, благодаря которому это системное противоречие заявляет о себе, это, как мне пред­ ставляется, всегда связано с «Другим» — с тотальной неподконтрольностью его желания.

162. Допустим, что мы принимаем это условное разделе­ ние психического пространства человека на уровень знаков (наших суждений, сознательных представлений) и уровень значений (тех наших собственных состояний, которые этими знаками означиваются).

Очевидно, что «уровень значений» является в этой систе­ ме базовым и определяющим, а потому на «уровне знаков» мы всегда можем ожидать предельный уровень конформно­ сти: стремясь к достижению консенсуса с фактическими со­ стояниями (переживаниями, ощущениями, интенциями), они создают «подходящие» объяснения возникающим в системе противоречиям.

И потому, видимо, только «Другой», существующий в нас одновременно на этих двух уровнях, способен проявить кон­ фликт фактических содержаний нашего психического про­ странства (значения) и их интерпретаций (знаки).

По сути, мы взаимодействуем с «другим человеком» на обоих этих уровнях — и наших состояний, и нашего сознания. Если мы сознательно думаем о нем (о наших с ним отноше­ ниях) что-то, оно в принципе должно соответствовать тому, что мы в отношении него ощущаем и чувствуем, то есть тем состояниям, которые в нас в связи с ним — этим «другим» — возникают.

Если же на уровне наших представлений (знаков) у нас возникает одна «картинка» наших отношений с «другим», а на уровне состояний (значений) — какая-то иная, сильно от­ личающаяся, мы можем оказаться не в состоянии согласовать «ситуации» («картинки») этих двух уровней.

https://t.me/medicina_free

163.Как в таком случае будет ощущаться это проти­ воречие? Это парадоксальная ситуация — понятности и одно­ временного непонимания. Как будто бы неизвестен какой-то секретный ингредиент, который, если его добавить в систему, все объяснит.

Но этот ингредиент как раз и не обнаруживается, создавая

внаших отношениях с Другим этот странный зазор, эту нео­ пределенность. Причем именно этот «зазор» и превращает другого человека (как интеллектуальный объект нашего вну­ треннего пространства) в неподконтрольную нам силу, живу­ щую в нас же, но как бы по своим, неизвестным нам правилам.

164.Обычно, если речь идет о стандартных, привычных для нас ситуациях, мы не сталкиваемся с проблемой — как со­ гласовать наши, условно говоря, мысли и чувства. Мы всегда находим какое-то решение, которое устроит нас, наше лич­ ностное «я», позволит нам все происходящее как-то себе объ­ яснить.

Однако когда возникает ситуация, что мы не можем со­ владать с Другим — например, мы ждем его желания, а оно не возникает — любое наше «объяснение» натыкается на не­ решенность этой нашей внутренней проблемы, на реальность нашего желания (желания желания Другого), и таким обра­ зом Другой заявит нам о себе как о реальности, которую нель­ зя отрицать, но нельзя и определить.

165.По существу, то, с чем мы имеем здесь дело, это про­ цесс внутрипсихического формирования интеллектуального объекта нового типа.

Если прежде другие люди имели в моем психическом пространстве тот же статус интеллектуального объекта, как

илюбой другой, сходный с ним по сложности, то сейчас вдруг у этого интеллектуального объекта, представляющего

внас «Другого», обнаруживается принципиально новое свойство. Если все прочие объекты, как мы уже сказали, были детерминированы непосредственно нашим собствен­ ным психическим содержанием, то есть по большому счету, являясь нашими собственными производными, были в рам­ ках нашего внутреннего психического пространства (плоско­

https://t.me/medicina_free

сти мышления, нарождающегося пространства мышления) нам предельно понятными, то этот новый тип интеллекту­ ального объекта демонстрирует, находясь в нас же самих, вы­ сокую степень собственной, неподвластной нам, активности и неопределенности.

§4

166.Теперь на феномене «понятности» надо остановиться еще раз. Поскольку все интеллектуальные объекты, с которы­ ми мы имеем дело, произведены нашей психикой внутри нее же самой, они априори являются для нас чем-то понятным.

Дело не в том, что мы понимаем соответствующие этим интеллектуальным объектам эффекты реальности правильно или что мы действительно что-то понимаем так, как это, воз­ можно, следовало бы, если учитывать «мир интеллектуальной функции» («культурноисторическую среду»), в котором мы находимся.

Нет, дело в нашем собственном «чувстве понятности», ко­ торое точно так же включает и нормальное понимание непо­ нимания. То есть, например, я могу прекрасно понимать, что не понимаю химию, что, впрочем, не оставляет мне никакого зазора для состояния озадаченности — мол, да я понимаю, что не понимаю химию, и что с того? Не все же мне понимать!

167.Речь, иными словами, идет не о том, что я понимаю или не понимаю «объективно», а о том, есть ли во мне соответ­ ствующая озадаченность, некое специфическое недоумение, или же мне все «понятно», пусть даже «мне понятно, что мне непонятно».

Дело не в некой «истине», дело в том, как я ощущаю этот интеллектуальный объект. Если я ощущаю его как сложный, или скучный, или неинтересный, мне этого вполне достаточ­ но, чтобы не чувствовать никаких внутренних напряжений. Ну не знаю я, как отличить китайские иероглифы от японских,

ичто с того?

168.Иными словами, нам следуетотличать « непонятность» от действительной «озадаченности». «Непонятность» — это,

https://t.me/medicina_free

в каком-то смысле, констатация факта, нечто, что финализирует процесс, замыкает круг, закрывает гештальт — я хотел понять, но у меня не получилось, «видимо, не мое» (отрица­ тельный результат, как говорится, тоже результат).

«Озадаченность» — состояние иного рода, и она всегда зи­ ждется на некоем странном противоречии, когда существует своего рода конфликт между разными «понятностями». Это со­ стояние может быть выражено лишь парадоксальным образом: «мне понятно, но мне непонятно», «я вроде бы понимаю, но не понимаю», «вроде бы все понятно, но почему-то не работает».

То есть, даже если какое-то понимание возникает, наро­ дившийся гештальт не схлопывается, сама ситуация, в кото­ рой я оказываюсь, словно бы не имеет решения.

169.Состояние возникающей здесь неопределенности, очевидно, некомфортно. Причем, возможно, такого рода со­ стояния возникают в нас регулярно, однако мы используем целый арсенал каких-то уловок для нейтрализации подобной озадаченности.

Соответствующие противоречия могут или просто игно­ рироваться (отбрасываются как несущественные), или раци­ онализироваться с помощью выведения ситуации в другой контекст, или усложняться с помощью дополнительных ин­ теллектуальных объектов до неразличимости базового пара­ докса.

170.Впрочем, это не так интересно, куда важнее то, почему вообще такие ситуации — ощущаемого нами противоречи я и последующей озадаченности — возникают?

Вся эта «драма» разворачивается в нашем внутреннем психическом пространстве и является, по сути, нашей соб­ ственной «игрой» (в конечном счете мы все-таки сами созда­ ем соответствующие интеллектуальные объекты и мы же ими оперируем), поэтому возникновение ситуаций подобного фак­ тического непонимания, ощущаемой нами озадаченности, ка­ жется чем-то очень маловероятным.

171.По всей видимости, здесь необходимо все-таки раз­ личать те ситуации, которые в подростковом возрасте приво­

https://t.me/medicina_free

дят нас к состоянию подобной озадаченности (и являются, по сути, тем инструментом, который организует в конечном ито­ ге пространство нашего мышления), и ту озадаченность, ко­ торую следует считать характерной, специфичной для эффек­ тивного мышления уже на базе существующего пространства мышления.

Сейчас мы говорим о первом случае. И тут, судя по всему, принципиальное значение играет несогласованность позиций, которые по проблемному вопросу, если так можно сказать, за­ нимают совокупности наших значений (состояний), с одной стороны, и знаковые конструкции (представления) — с другой.

172.Желая желание другого человека, мы не делаем это сознательно, благодаря некой концептуальной схеме, кото­ рая понятийно для этого нами разработана. Здесь действует, по существу, тот усложненный когнитивными схемами ин­ стинктивный порыв, который свойственен человеку биологи­ чески.

Однако он, в силу описанных выше причин, не может быть не реализован нами биологическими же средствами или снят как невозможный к реализации.

При этом то, что «другой» может нас отвергнуть, не укла­ дывается, так сказать, у нас в голове. Мы вроде бы и понима­ ем, что такое теоретически возможно, более того, мы вполне отчетливо наблюдаем очевидные признаки того, что нас от­ вергают, а ожидаемое нами желание у «другого» не возникает. Но как это принять, если наше собственное желание его жела­ ния сохраняется? Как убедить себя в том, что ты не голоден, если ты действительно испытываешь голод?

173.Причем долгое время наши сознательные установки играют как раз на стороне этого, условно говоря, «чувства го­ лода»: мы романтизируем объект своей привязанности, пред­ ставляем себе, как было бы прекрасно, если бы мы могли быть вместе и провели бы так всю оставшуюся жизнь.

Но это когнитивное достраивание не помогает нам при­ близиться к заветной цели — предмет нашей страсти продол­ жает нас игнорировать, демонстрируя тем самым неумест­ ность наших фантазий на заданную тему.

https://t.me/medicina_free

Мы боремся с этим противоречием собственных фанта­ зий и обнаруживающей себя реальности насколько хватает сил. Мы — так долго, как возможно, — отказываемся эту ре­ альность принимать и настаиваем: «Люби меня!», «Ты не по­ нимаешь, эта любовь будет нашим счастьем!».

Впрочем, эта стратегия закономерно терпит фиаско — реальность не думает меняться в угоду нашему желанию и требованиям. Что, в свою очередь, противоречит нашей ког­ нитивной конструкции — у нас же все так хорошо сложилось

вголове, у нас же такой прекрасный план!

174.В какой-то момент данная стратегия неизбежно при­ водит к кризису: мы вынуждены признать очевидное — «дру­ гой» (этот объект нашей страсти) отказывается идти нам на­ встречу и влюбляться в нас так, как бы нам того хотелось.

И тут уже обозначившаяся озадаченность достигает своего максимума — это невозможно взять в толк, с этим невозможно согласиться. Наши значения, так сказать, «выступают против» (не желают принимать реальность такой, какой она, очевид­ но, себя демонстрирует), а понятийно, на уровне знаков — осмысления этой ситуации — у нас уже и ресурса нет выдавать желаемое за действительное.

175.Что же в этот момент происходит в нарождающемся пространстве нашего мышления?

Конечно, теперь это уже не та прежняя плоскость, которая вполне удовлетворяла задачам детского возраста. Впрочем, уже тогда она начала заполняться сложными, многовектор­ ными интеллектуальными объектами, приводящими к воз­ никновению ее специфической «кривизны».

Кроме того, мы к этому времени уже участвовали во мно­ жестве социальных игр, которые вынуждали нас диалогически рефлексировать свое личностное «я» (соответствующий ин­ теллектуальный объект нашего психического пространства),

аэто, в свою очередь, формировало его сложность. Таким обра­ зом, наше личностное «я» уже обрело некоторую массивность.

176.Чего же нам не хватает, чтобы разрешить это тягост­ ное состояние неопределенности?

https://t.me/medicina_free

Теоретически какая-то сторона этого нашего внутреннего конфликта должна в обозначившемся противостоянии побе­ дить. Раньше в подобных конфликтах всегда и закономерно побеждал «уровень значений», а «уровень знаков» лишь фор­ мировал «красивое объяснение», призванное дезавуировать проигрыш нашего личностного «я», чтобы он просто таковым не казался.

Но сдаться в подобной ситуации, когда сформировалась сверхценность, содержание «когнитивной карты» полностью стянуто к проблемной ситуации, то есть все, по существу, по­ ставлено на карту, личностное«я» не может. Это будет равно­ сильно виртуальному самоубийству.

177. Единственный выход — изменить правила игры. Наше личностное «я» должно впервые взять на себя ответ­ ственность за все, что с нами происходит, задушить требова­ ния «уровня значений» и, встав на сторону «здравого смысла» (по существу, знаков и дискурсов), согласиться с реальностью

—с вопиющей о себе «реальностью Другого».

Содной стороны, я терплю поражение — я соглашаюсь

стем, что, возможно, не так хорош, чтобы вызвать ответное желание со стороны «Другого» (именно такое, какое бы я хо­ тел видеть). Конечно, это удар, которого мое личностное «я» еще никогда не испытывало. С другой стороны, я выигрываю в большем: я спасаю свое личностное «я» от разрушения — от­ ступаю, чтобы сохраниться.

178.Впрочем, необходимо понимать, что вся эта игра,

вкоторой наше личностное «я» так активно задействовано, не осознается нами хоть сколько-нибудь отчетливо.

Все, что осознает субъект в такой ситуации, это высо­ чайшую степень внутреннего напряжения: с одной стороны, его состояния, которые продолжают желать невозможного («уровень значений»), с другой — необходимость принимать рассудочное решение, что раз уж реальность такова и ответ­ ного желания не дождаться, необходимо отказываться от объ­ екта страсти («уровень знаков»). Сам субъект не понимает и того, что «конфета», замеченная им в буфете, но так ему и не доставшаяся, — это еще не конец света.

https://t.me/medicina_free

Однако, как бы там ни было, соответствующее «решение» принимать нужно — придется согласиться с реальностью та­ кой, какая она есть, вопреки слепому сопротивлению внутрен­ них состояний (ожиданий, желаний, чувств и т. д.). Нашему личностному «я» предстоит как бы перетянуть одеяло на себя, перенести на себя центр тяжести и назначить себя центром принятия решения.

То есть, по сути, нам предстоит своеобразная кри­ сталлизация нашего личностного «я». Из условной функции, каковой наше личностное «я» до сих пор являлось, присут­ ствуя в нас лишь для того, чтобы приписывать кому-то все то, что с нами происходит, оно превращается в «инстанцию про­ изводства поступка» — «я не тварь дрожащая, я право имею».

179. Конечно, все это если и происходит, то с минимальной степенью осознанности — никто толком не понимает, что с ним в этот момент происходит. Но то, что он непременно чувствует, — это то, что его личностное «я» вдруг обретает ка­ кое-то внутреннее существо.

В этот момент, например, обретают смысл такие бессмыс­ ленные фразы, как надо «быть собой», надо «верить в себя» и быть «верным себе». Кто это «собой», «себя», «себе»? Что значит им «быть»? Во что, собственно, предлагается «верить»?

Впрочем, никто ответы на эти вопросы и не ищет, просто наше личностное «я» стало так самоощущаться. И это «само­ ощущение» своего личностного «я» — новое, специфическое свойство данного привилегированного интеллектуального объекта, обязанное своим появлением столкновением с «ре­ альностью Другого».

Как мы уже говорили, рассуждая о «голографическом эф­ фекте», увидеть сложность «другого человека» можно лишь в том случае, если смотрится в него столь же сложное обра­ зование — наше личностное «я». От интенсивности «опорной волны» зависит и то, насколько объемным будет голографи­ ческое изображение объекта на пластине. Но это, конечно, только аналогия, и понятно, что сложность нашего личност­ ного «я» сама, в значительной степени, обязана эффекту стол­ кновения с «реальностью Другого», с его непонятной нам, но ощущаемой в нем сложностью.

https://t.me/medicina_free

иличностное «я»...

180.При этом, конечно, все это возникающее здесь само­ ощущение нашего личностного «я» — лишь психологические

эффекты, то, как мы внутренне переживаем это кризис. И ничего радикального в нас, по крайней мере именно в этот момент, разумеется, не происходит. Но изменяется в некото­ ром смысле наша внутренняя диспозиция — наше личностное «я» осознается нами как некий самостоятельный, сильный, сверхценный интеллектуальный объект.

Британского монарха коронуют в Вестминстерском аббат­ стве. Теперь уже он — это наше личностное «я» — несет в рам­ ках нашего собственного представления ответственность за то, что с нами происходит. Теперь для нас именно это личностное «я» есть «тот, кто думает», «тот, кто чувствует», «тот, кто при­ нимает решения». А наши фактические состояния — то, что об­ разует базовый уровень нас (уровень значений), теперь рассма­ триваются нами как подчиненные нашему личностному «я».

На деле, конечно, этот «монарх» (наше личностное «я») фигура слабая и скорее формальная. Конечно, ему придется принимать в расчет все, что будет происходить в нас на уровне состояний (значений), и, конечно, он будет скорее следовать им, нежели реальности, которая находится за границами его мира (мира наших представлений). Однако это все-таки некий новый статус самоощущения, новая позиция отношений с тем, что происходит с нами и в нас самих.

https://t.me/medicina_free

Часть четвертая:

СОЦИ

АЛЬНАЯ

СТРУК

ТУРА

И

ПРОСТ

РАН

СТВО МЫШЛЕ­ НИЯ...

https://t.me/medicina_free

§1

181. Теперь нам предстоит снова вернуться чуть-чуть на­ зад и заново осмыслить роль социальных отношений и тех социальных игр, осваивая которые мы проводим свое детство и «трудный» подростковый возраст.

Прежде всего необходимо указать на тот факт, что харак­ тер наших взаимодействий с другими людьми по мере нашего взросления последовательно менялся. По сути, сами эти «дру­ гие люди» на разных этапах нашего развития были разными интеллектуальными объектами — интеллектуальными объек­ тами того или иного типа.

Базовая функция «другого» — это, конечно, включение нас в культурно-исторический контекст, приобщение нас к знаковому и правилообразующему «миру интеллектуальной функции». Ребенок изначально представляет собой набор со­ стояний — всех тех состояний, которые он испытывает. Задача «другого» на этом этапе — дать нам язык как средство обозна­ чения этих наших состояний.

Изначально, впрочем, это не столькоозначивание, сколько возникновение «временных связей» [И. П. Павлов]: какие-то раздражители, ответные реакции и звуковые (языковые) сиг­ налы, сопровождающие эти состояния, связывались в нас в единые комплексы. По сути, слова (знаки), которые мы так усваивали, были лишь «составляющими ситуации», ее дополнительным свойством.

Ребенок уже может использовать эти звуки как инстру­ мент приближения, провоцирования соответствующих состо­ яний. Он воспроизводит эти звуки, как бы настраивая мир под себя. Когда же другие люди произносят соответствующие сло­ ва, это свидетельствует для ребенка о приближении соответ­ ствующих состояний.

Таким образом, это по сути просто достаточно сложные условно-рефлекторные комплексы, где соответствующие зву­ ки (слова, знаки) играют роль «условного» компонента того или иного динамического стереотипа.

182. К возрасту трех лет психика ребенка — его внутреннее психическое пространство — созревает настолько, что его со­

https://t.me/medicina_free

стояния, усложненные этим знаковым компонентом, все боль­ ше и все чаще входят в противоречие с наличной ситуацией.

Постепенно у ребенка формируется ощущение, что с по­ мощью соответствующих звуков (слов, знаков) он может вызы­ вать, создавать те или иные ситуации окружающего его мира. Однако этот механизм по понятным причинам не всегда сра­ батывает — «другие люди» отказываются в этом участвовать, и ожидаемые, желанные состояния у ребенка не возникают.

Это именно тот период и тот возраст, когда ребенок впер­ вые входит в своего рода «личностный конфликт» с «другими людьми». Конечно, никакой «структуры личности» у ребенка пока еще нет, а потому и «личностным конфликтом» назвать эти инциденты можно лишь с большой натяжкой. Однако противостояние возникает: определенные состояния (жела­ ния, потребности, чувства, ощущения) ребенка, с одной сторо­ ны, и «другие люди», которые не готовы делать то, что этими состояниями предполагается, с другой.

То есть, по сути, это и есть точка первичного столкновения ребенка с некой реальностью, которая заставляет его обра­ титься на себя самого, отрефлексировать (пусть и очень при­ митивно пока) собственные состояния. Используя все те же звуки (слова, знаки), он начинает интроецировать свою эго­ центрическую речь в речь внутреннюю.

183. Во время «кризиса трех лет» ребенок впервые ощуща­ ет «других людей» не просто как «такие же» интеллектуаль­ ные объекты в ряду множества других, но как специфические интеллектуальные объекты особого типа, на чье поведение можно оказывать влияние самыми разными средствами: кри­ ком, плачем, капризами, улыбкой, какими-то действиями.

Почему здесь можно говорить, что «другие люди» ста­ ли во внутреннем пространстве ребенка интеллектуальными объектами нового типа? Прежде всего потому, что появление таких — усложненных и специфичных — интеллектуальных объектов в психическом пространстве ребенка открывает ему новые способы взаимодействия с реальностью.

Осваивая навыки социальной коммуникации — форми­ руя такие отношения с этими интеллектуальными объекта­ ми своего внутреннего психического пространства («другими

https://t.me/medicina_free

людьми»), ребенок получает возможность идентифицировать и собственные состояния (ощущения, переживания, потреб­ ности) как самостоятельные интеллектуальные объекты его внутреннего психического пространства.

Если прежде он просто переходил от одного своего состоя­ ния (переживания, потребности, ощущения) к другому, то есть они последовательно завладевали им, то теперь они начийают выделяться в его внутреннем психическом пространстве в ка­ честве отдельных фигур общего фона.

184.Благодаря «другим людям», этим интеллектуальным объектам нового типа, с которыми ребенок входит (своими же состояниями) в специфические отношения, его состояния теперь уже не просто связываются с соответствующими зву­ ками (знаками, словами) по механизму «временной связи»,

афактически означиваются этими знаками (звуками, слова­ ми), то есть превращаются в значения данных знаков.

Пусть эти связи между знаками (словами) и значениями (состояниями) пока некрепкие, «прикидочные», однако они уже дают ребенку возможность как-то воздействовать на соб­ ственные состояния (значения), рефлексировать их.

Хотя возникающая социальная коммуникация не всегда приводит к должному эффекту, сами по себе эти социальные взаимодействия и изменения, которые происходят в этот мо­ мент в самом ребенке, заставляют его занимать по отношению к «другим людям» (этим интеллектуальным объектам нового типа) какие-то специфические положения в его собственном внутреннем психическом пространстве.

Таким образом, начинается процесс своего рода разделе­ ния уровней его психической организации: диффузная среда его внутреннего психического пространства разделяется на два уровня: уровень состояний (значений) и уровень пред­ ставлений (знаков, слов). Именно это разделение и приво­ дит к формированию того, что мы называем здесь первичной «плоскостью мышления».

185.Если мы возьмем на этом этапе содержание психики ребенка (его внутреннего психического пространства) в це­ лом, то не обнаружим там никакой простроенной внутренней

https://t.me/medicina_free

структуры — разные ситуации (продиктованные внешними раздражителями или внутренними импульсами) актуализиру­ ют в нем разные состояния, запускают разные динамические стереотипы. И все они пока никак жестким образом не связаны между собой, а обозначения этих состояний теми или иными знаками лишь сопровождает эти состояния, следует за ними.

В каждой такой ситуации только народившееся личност­ ное «я» ребенка присутствует как бы по умолчанию, то есть это личностное «я» еще не является неким комплексом пред­ ставлений о себе. Это, скорее, некая точка опоры, позволяю­ щая ему как-то центрировать свою деятельность и делать ее более целенаправленной. Если у ребенка и есть уже какие-то представления о себе, то пока они аморфны, диффузны и не имеют какой-то внутренней силы.

Как и «другие люди» пока не представляют собой цель­ ные и самодеятельные интеллектуальные объекты его вну­ треннего психического пространства, так и множественные представления ребенка о себе являются глубоко ситуативны­ ми, создающимися ad hoc — «по случаю».

Ситуация начинает меняться, когда, врастая в куль­ турно-историческую среду, приобщаясь все больше к «миру интеллектуальной функции», ребенок оказывается способен идентифицировать социальное поведение как особый тип вза­ имодействия, и в нем запускаются, если так можно сказать, механизмы собственно социального научения.

186. Хотя плоскость мышления ребенка и не обладает пока какой-то серьезной структурной организацией, однако в ней уже возможна специфическая языковая игра, позволяющая ему проводить пусть и минимальные пока, но уже обобщения.

Навык этот долго тренируется, и постепенно опре­ деленные знаки начинают обозначать для ребенка не просто какие-то отдельные интеллектуальные объекты его внутрен­ него психического пространства, но определенные совокупно­ сти интеллектуальных объектов.

Теперь «одежда» для него — это не только то, во что его оде­ вают, но и то, во что он одевает свою игрушку, а сама «игрушка» — это больше не та вещь, которую он считал «игрушкой», но разные предметы, которые даются ему в безраздельное пользование.

https://t.me/medicina_free

187.В этой способности к обобщению, формирующейся

уребенка трех лет, и заключается возможность перехода от социальной имитации и подражания к собственно «социаль­ ному научению».

В сущности, это два разных процесса:

•когда ребенок просто воспроизводит какое-то поведе­ ние взрослых — это, вполне возможно, лишь инстинктив­ ное отзеркаливание, своего рода сложный импринтинг;

•когда же ребенок оказывается способен воспроизвести некую модель социального поведения — это уже действи­ тельное «социальное научение».

Просто «качать ляльку» и «играть в семью», просто «сде­ лай мне укол» и «играть в доктора» — это операции с интел­ лектуальными объектами разного типа.

«Качать ляльку», «сделать укол» есть простое повторение некоего действия, в случае же целенаправленной «игры» во что-то — «в семью», «в доктора» — это уже воспроизводство неких абстрактных моделей по правилам.

И понятно, что прежде чем воспроизводить такие модели, ребенок должен их, хотя бы в общих чертах, в своем внутрен­ нем психическом пространстве создать.

188. Да, пока ребенок не вполне понимает, что вос­ производит реальные модели социального поведения (таких моделей у него еще не может быть). Пока он лишь выполняет некие социальные правила, инструкции, как бы примеряя их на себя.

Играя, например, в «жениха и невесту», он может и не ассоциировать это действо со свадьбой, которую, возможно, даже толком себе и не представляет, но он уже «знает» (усво­ ил соответствующее социальное правило), что «когда мальчик и девочка целуются, они становятся женихом и невестой».

Точно так же, занимаясь производством «куличиков», ребенок вовсе не анализирует фактическую работу повара, а лишь повторяет зафиксированную им модель — где-то де­ лается еда, и затем она кому-то передается. Соответственно, он и воспроизводит эти элементы игры: «делает» куличики

https://t.me/medicina_free

и «передает» их взрослому, а тот должен «скушать». При этом для ребенка это уже полноценная модель социального прави­ ла, обеспечивающая ему «полное понимание» того, что делает взрослый, когда готовит еду и кормит его.

189. Таким образом, «другой человек» как интел­ лектуальный объект опять-таки обретает новые свойства — наделяется поведенческой структурой, и становится таким образом во внутреннем психическом пространстве ребенка еще более усложненным интеллектуальным объектом нового типа — причем, цельным, самодеятельным и с определенным поведенческим арсеналом, то есть с определенным набором свойств и функций. Соответствующие изменения фиксируют­ ся и в речи — ребенок теперь не просто озвучивает собственное поведение, не просто пытается как-то влиять на мир с помо­ щью привлечения каких-то слов (знаков), но и структурирует в языке поведение других людей.

Этой же задаче служат и детские сказки («Про репку», «Колобок» и т. п.), которые как раз позволяют ребенку прого­ варивать определенное поведение социальных агентов.

190. Теперь ребенок начинает определять и самого себя, свое личностное «я» таким же — более сложным — способом. Да, это пока не система неких представлений о себе, а скорее набор функ­ ционалов: «мальчик», «ходит в детский сад», «знает буквы».

Но число этих функционалов, по мере того как ребенка погружают во все новые и новые социальные игры, стреми­ тельно разрастается, увеличивая тем самым содержательное наполнение его плоскости мышления.

191. В процессе наполнения плоскости мышления ребенка соответствующими представлениями о «функционале других людей» и увеличения его собственных представлений о себе он начинает все точнее понимать специфику определенных социальных ролей.

«Социальная роль» — это уже новый уровень моде­ лирования интеллектуальных объектов, находящихся в ре­ гистре «другие люди». Выявленная ребенком «социальная роль» позволяет ему значительно более эффективно ориен­

https://t.me/medicina_free

тироваться в сложном культурноисторическом пространстве (мире интеллектуальной функции).

192.Соответствующая модель обобщает для него целый набор признаков, свойственных данным интеллектуальным объектам, и делает для него социальный мир куда более пред­ сказуемым. Он знает, что такое «воспитательница», «няня», «дворник», «продавец», «водитель», «учительница», «врач»

ит. д. Но главное, что для каждой такой роли у него появляет­ ся и своя роль: с «воспитательницей» — одна история, с «двор­ ником» — другая, с «родителями» — третья.

То есть структурность нарастает не в самой плоскости его мышления, а в отношениях, которые, конечно, в действитель­ ности представляют собой не отношения двух (и более) людей, а отношения соответствующих интеллектуальных объектов. Последние же частью являются состояниями ребенка (уро­ вень значений), а частью — обозначением определенных со­ циальных норм и правил (уровень знаков)18.

Параллельно идет и структурная организация спе­ цифического интеллектуального объекта, которым является само личностное «я» ребенка, отражающееся во всех этих со­ циальных играх теми или иными состояниями (уровень зна­ чений), обрастающее когнитивными конструктами (уровень знаков). Ребенку может нравиться одна воспитательница и не нравиться другая, какой-то дворник может его пугать, а дру­ гой, наоборот, всегда ему улыбается, одна бабушка — «люби­ мая», а другая — «не люблю».

193.Впрочем, и «другие люди» — эти специфические ин­ теллектуальные объекты внутреннего психического простран­ ства ребенка — вследствие сепарации уровней его психической организации также обретают специфическую двухмерность.

• Во-первых, возникает расхождение между тем, что ребенок испытывает по отношению к человеку (его состо­ яния, значения), и тем, как это означивается «другими людьми» (знаки, объяснения).

18. Например, «воспитателя надо слушаться», «с дворником здороваться и не мусорить», а «родители всегда знают, как правильно».

https://t.me/medicina_free

•Во-вторых, возникает расхождение между тем, как «должно быть» (поведение, предписываемое правилами), и тем, как есть (фактическое поведение тех или иных лиц).

•Наконец, в-третьих, возникает расхождение между тем, что ребенок ожидает от других людей (соответствую­ щие его ожидания и представления), и тем, какое поведе­ ние они демонстрируют в действительности.

194.По существу, эти «конфликты», эти несовпадения локализуются пока или на уровне значений, или на уровне знаков, или строго вертикально — между соответствующими значениями и знаками. Поскольку же в плоскости мышления ребенка нет структуры, которая бы могла кооперироваться

ссовокупностями значений, какие-то серьезные кризисы не­ возможны.

Однако одна особенность проявляется уже со всей оче­ видностью: наличие этих конфликтов и несовпадений создает ситуацию возможной многовариантности — пусть и прими­ тивные пока, но целые ансамбли поведенческих альтернатив.

Если раньше ситуация вызывала у меня соответ­ ствующие состояния и ничего с этим поделать было нельзя, то теперь за счет этих несовпадений появляется возмож­ ность продумывать разные варианты: как еще может быть, что лучше, а что хуже, к чему в данном случае апеллиро­ вать, а к чему — в другом.

195.Наконец, все это очень важно и с точки зрения язы­ ка — оказывается, что одни и те же вещи значат для разных людей разное.

Например, если я скажу «плохое слово» при родителях — они меня накажут, а если при бабушке, то она рассмеется. Мальчики готовы со мной обсуждать одни вещи, а девочкам интересны другие. Если в классе сидеть смирно, то меня не на­ кажут, а если сидеть смирно в гостях, то похвалят.

Таким образом, здесь закладываются основы очень слож­ ного и важного механизма, позволяющего мне строить на плоскости моего мышления некую социальную карту — кар­ ту (модель) взаимоотношений с «другими людьми» и между «другими людьми».

https://t.me/medicina_free

§2

196. В какой-то момент у ребенка возникает ощущение, что он может прогнозировать поведение «других людей», определять его, вызывать нужные ему реакции.

При этом он уже всегда может как-то объяснить себе по­ ведение этих «других людей» в ответ на свои действия. На­ пример, бабушка смеется, потому что «она добрая», девчон­ кам это не интересно, потому что они «девчонки», если сидеть смирно в гостях — «родители будут мною гордиться».

Иными словами, ребенок строит в своем пространстве мышления целый мир социальных отношений, но пока он очень напоминает карту из книжки про Винни-Пуха: объ­ екты гротескны, соразмерность объектов не соблюдена, а их взаимное расположение на плоскости относительно произвольно.

Впрочем, весь фокус в том, что ребенка пока все эти не­ соответствия не смущают. Его мир исчерпывающе полон и предельно понятен, а если какая-то новая информация, ко­ торую необходимо учесть, и обнаруживается, она уже не про­ сто падает на плоскость его мышления, а как бы встраивает­ ся в нее — домысливается, оформляется, «доводится до ума»

врамках самой этой плоскости. Возможность парадоксов, ка­ залось бы, исключена.

197.Однако определенные сложности все-таки возникают, но не из-за того, что какие-то одни представления не ужи­ ваются в голове ребенка с какими-то другими его представ­ лениями, а из-за того, что его состояния — то, что он иногда чувствует, воспринимает, испытывает (уровень значений) —

вкаких-то ситуациях или не согласуются с его представления­ ми, или вовсе ими не ухватываются.

Да, в нем есть уже эти два уровня: один — приобретенный культурно-исторически, другой — по существу, биологическо­ го генеза. Но поскольку связи между этими уровнями пока крайне слабы и не структурированы, это, с одной стороны, сильно упрощает ребенку жизнь, а с другой — вызывает ситуа­ ции дискомфорта, которые он пока не в силах ни осознать, ни объяснить.

https://t.me/medicina_free

198. Именно этот нарастающий дискомфорт и заставляет ребенка со все большей скрупулезностью моделировать си­ туации, и то, что он постоянно ошибается, не имея достаточ­ ного объема знаний о социальной реальности, ничуть его не смущает. Его способ структурной организации социального пространства, его модели социальных отношений становятся от этого лишь сложнее и изощреннее.

Он учится обманывать, производить ложное впечатление, списывать, шантажировать и т. д. и т. п. И хотя все это ему уда­ ется только в том случае, если взрослые просто не проявляют достаточного интереса к его «проделкам», ему кажется, что он вполне способен управляться с действительностью.

Если же «проделки» не удаются, то это лишь подогревает его изобретательский талант, он старается больше предусмот­ реть, но не больше узнать. В целом для самого себя он идеаль­ ный «интеллектуальный объект».

199. Постепенно ребенок входит в фазу сложной и посто­ янно продумываемой им социальной игры. Впрочем, здесь нужно понимать особенности этой «социальности» ребенка предпубертатного возраста.

«Другие люди» — это специфические интеллектуальные объекты его плоскости мышления, действия которых необхо­ димо постоянно предсказывать. Нужно предсказывать вероят­ ность того, что мама купит (или не купит) ему что-то в магази­ не, а учительница, взяв школьный журнал, пройдет мимо его фамилии и вызовет к доске какого-то другого (или не пройдет и вызовет именно его).

Вероятно, главное, чего сейчас не понимает ребенок, это того, что поведение других людей определено их внутренними мотивациями. Пока ребенок находится в полном ощущении, что он способен предсказывать поведение «других людей».

Не то чтобы он считал себя ясновидящим, но поскольку в представлении ребенка другие люди не имеют какого-то сво­ его внутреннего измерения, то и их поведение по умолчанию воспринимается им как следствие тех или иных обстоятельств, особенностей, причуд, функционала.

https://t.me/medicina_free

200. То есть поведение «других людей» кажется ребенку предсказуемым. Конечно, он постоянно ошибается, но это не меняет его подхода.

Можно даже сказать и так: «другие люди» кажутся ребен­ ку предсказуемыми не потому, что их поведение предсказуе­ мо, а потому, что у него нет причин думать о них как о непред­ сказуемых.

Понятность — это то, к чему он стремится, то, что его по-настоящему заботит, а поэтому надо выявлять и фиксиро­ вать правила, объясняющие ему что к чему.

201.Именно это «социальное поведение» учит ребенка ба­ зовым «логическим» структурам: «если — то», «хорошо/плохо», «правильно/неправильно».

По сути, на этих интеллектуальных объектах, которыми представляются ребенку «другие люди», он осваивает, кон­ струирует саму логику своего плоскостного мышления.

Постоянная зависимость от «других людей», включенность во множество сложных социальных процессов: семейную ситу­ ацию, отношения в классе, с разными учителями, отношения с друзьями в референтной группе (во дворе, на даче, в кружке) — заставляют ребенка постоянно продумывать свои ходы.

Это для него своего рода «социальные шахматы»: ход

иответный ход, рокировка, съели фигуру, шах, отдали фигуру, перешли в ферзи, снова шах и так далее до бесконечности.

Да, ребенок играет сразу на множестве досок: с родителя­ ми, родственниками, одноклассниками, друзьями, учителями, тренерами и т. д. И все это разные пока игры — сама ситуация задает ему соответствующий формат той или иной игры.

Впрочем, одни и те же «логические правила», которые ре­ бенок применяет на разных содержаниях, постепенно форми­ руют и специфическую метрику его социального пространства.

202.Было бы ошибкой считать, что «логические правила»,

ксозданию которых тяготеет ребенок в препубертате, имеют

всвоей основе собственно когнитивную, знаковую природу. Делая те или иные прогнозы относительно поведения

«других людей», объясняя себе их поведение, принимая со­ ответствующие решения, ребенок, конечно, пользуется некой

https://t.me/medicina_free

понятийной сеткой (уровень знаков), но опирается он, прежде всего, на возникающие у него состояния (уровень значений).

Именно поэтому, видимо, общая формула его суждений пока так проста и представляет собой, по сути, бинарный код, основанный на чрезвычайно усложнившихся положительных

иотрицательных раздражителях: «удовольствие/неудовольствие», «нравится/не нравится», «хочу/нехочу», «буду/небуду».

203.В его «суждениях» нет ни объема, ни полутонов. Его интеллектуальные объекты просты, а их качество определяет­ ся лишь его субъективным отношением. Впрочем, это отноше­ ние, в свою очередь, продиктовано лишь тем, какие состояния (значения) те или иные ситуации вызывают у ребенка.

Все, что происходит в плоскости мышления ребенка, есть накопление различных содержаний: у него все больше опыта социальных отношений (значения), у него все больше слов и конструкций (знаки), которыми он эти свои опыты обознача­ ет. Да, некая структура в плоскости его мышления формиру­ ется, но это лишь структура базовых — бинарных — правил,

иникакого качественного приращения здесь не происходит.

204.Иными словами, количество интеллектуальных объ­ ектов может увеличиваться, однако их сложность растет вовсе не так стремительно, поскольку интеллектуальная функция, которая и отвечает за сборку этих интеллектуальных объек­ тов, пока не получила никаких дополнительных ресурсов для качественного изменения. Система растет вширь, но структу­ рируется лишь локально, увеличивая объем обобщений.

В целом, несмотря на значительное увеличение объема пред­ ставлений, которыми теперь располагаетребенок, пока он владеет лишь очень скупым на инструментарий понятийным аппаратом.

Иименно этот аппарат ребенок использует, осваивая те или иные несоциальные знания, например в рамках шкальных дисциплин. Здесь он воспроизводит ровно те же алгоритмы мышления, кото­ рые он наработал в рамках своих социальных отношений.

205.Интеллектуальные объекты еще только нарождаю­ щегося пространства мышления обладают соответствующими специфическими чертами.

https://t.me/medicina_free

Из-за того, что связь между уровнями психического про­ странства ребенка (уровень значений и уровень знаков) пока еще недостаточно жесткая, а плоскость мышления не обла­ дает взаимосвязанной структурой, интеллектуальные объек­ ты, которые у него формируются, могут восприниматься им самим по-разному — в зависимости от ситуации, социальных обстоятельств, актуальной в настоящий момент потребности.

Взрослый человек привычно говорит о таких вещах, как «теория» или «концепт», но «теория» и «концепт» — это не что-то, что мы понимаем сугубо теоретически, «просто умом», это для нас уже некие наши собственные состояния (значе­ ния), определяющие наше отношение к тому или иному со­ держанию, наше восприятие этого содержания.

При необходимости объяснить ту или иную «теорию» («концепт»), мы опираемся на некое ощущение, из которого как бы вынимаем необходимые нам слова. Если же нам не­ обходимо прежде найти относящиеся к делу слова, а потом попытаться сложить из них некое «понимание», то это уже нельзя в полной мере признать знанием соответствующей «теории» или «концепта» (ну или это будет очень абстракт­ ным пониманием, формальным).

206. То есть, грубо говоря, «теория» или «концепт», в слу­ чае развитого мышления взрослого человека, являются уже

вкаком-то смысле определенными состояниями (уровень зна­ чений) его пространства мышления.

Они связаны с понятийной сеткой вовсе не одним только формальным набором правил, механически усвоенным под зубрежку (уровень знаков). Да, знаки (понятия) позволяют нам как бы фиксировать движение нашей мысли, но само это движение мысли происходит на уровне значений, а вовсе не

вограниченных рамках понятийной схемы.

Когда Л. С. Выготский предлагает свою знаменитую ме­ тафору, он говорит про «облака мысли», «дождь слов» и мо­ тивы, что подобно «ветру» гонят эти облака. Собрав «дождь слов» (знаки) в тазик, мы получим лишь косвенное представ­ ление об «облаках мысли», которые эти слова пытаются выра­ зить, а понять мотивы этих мыслей лишь по словам и вовсе не представляется возможным.

https://t.me/medicina_free

207. С другой стороны, очевидно, что эти «облака мысли», по крайней мере в таком качестве — собственно «мыслей», — не могут возникнуть просто посредством мотивов («ветра»), они сами являются производными неких связей, которые воз­ никают в нас между знаками и значениями. Но пока именно эти связи во внутреннем пространстве мышления ребенка слабы, условны, часто случайны и малофункциональны.

По существу, интеллектуальная функция ребенка пока работает в некотором смысле локально и ситуативно — она связывает воедино те элементы, которые «здесь и сейчас» ока­ зываются в фокусе его внимания. Пока для ее эффективной работы во внутреннем психическом пространстве ребенка нет необходимой — целостной, по-своему единой — сетки19.

208. Особенную сложностьдля интеллектуальной функции ребенка представляет объединение элементов, находящихся на разных этажах его психической организации. Знаки объе­ диняются у него с другими знаками, состояния (значения) — с другими состояниями (значениями), но агрегации знаков не схватываются в нем с агрегациями состояний (значений). От­ дельно, локально — да, такие связи, безусловно, есть, но те или иные системы, принадлежащие разным уровням его психиче­ ской организации, не «схватываются».

Именно поэтому ребенок может быть в некотором смыс­ ле умнее того, что он понимает в рамках школьных дисци­ плин. В случаях когда ребенок по тем или иным причинам имеет сложный и многогранный социальный опыт20, вся эта его наработанная способность к сборке сложных интел­ лектуальных объектов может и не переноситься напрямую на школьную успеваемость. Пока между уровнями органи­ зации его внутреннего психического пространства связь весьма условная.

19 Сетки наподобие той, что создает мобильный оператор, расставляя в определенном порядке свои вышки сотовой связи по всей территории, следуя при этом множеству опре­ деленных правил, учитывающих рельеф местности, возможные нагрузки, потенциальное количество абонентов и т. д. и т. п.

20. По причине, например, его усиленной социальной чувствительности или если травма­ тичные столкновения с «другими людьми» вынуждают его искать сложные схемы ответ­ ного взаимодействия.

https://t.me/medicina_free

209.Такой ребенок может производить на преподавателей двойственное впечатление: с одной стороны, он кажется смышленым (он ведь умеет выстраивать социальные связи,

втом числе и с преподавателями), но, с другой — в школьных заданиях он очевидно плавает.

Этим, вероятно, объясняется и тот факт, что многие зна­ чительные в будущем умы не демонстрируют блестящих ре­ зультатов в рамках школьной программы. По всей видимо­ сти, их интеллектуальная функция, неплохо работающая на уровне значений (состояний), не зацепляет понятийную сетку (уровень знаков). В результате такой ребенок тратит свои ин­ теллектуальные усилия на социальное приспособление, а не на обучение формальным дисциплинам.

210.Иными словами, проблема, возможно, заключается

втом, чтобы вытолкнуть эту интеллектуальную функцию из области состояний (с уровня значений) в пространство зна­ ков — туда, где располагаются заученные, но непонятые (не имеющие под собой действительных значений), абстрактные пока для ребенка понятия.

Или, возможно, интеллектуальной функции необходимо просто как-то связать эти два уровня, обеспечить присвоение соответствующим понятиям (уровень знаков) соответствую­ щих значений (состояний) — как бы поддержать их значения­ ми «изнутри», «снизу».

§3

211. Что если рассматривать «интеллектуальную функ­ цию» — сам способ создания нами интеллектуальных объ­ ектов — как некое отражение специфики наших отношений с «другими людьми»?

Конечно, есть те аспекты работы интеллектуальной функ­ ции, которые имеют собственно биологическую природу — то, как она формирует в нас, например, зрительные образы или обусловливает субъективное восприятие тех или иных объек­ тов после позитивных или негативных подкреплений.

С другой стороны, приобщение нас к культурно­ историческому пространству имеет несколько иную природу,

https://t.me/medicina_free

здесь мы включаемся в «мир интеллектуальной функции» другого — символического — порядка.

И «символичность» этого «порядка» обусловлена двухуровневостью формирующейся в нас структуры, которая воз­ никает очевидно не просто так, а только потому, что наши отношения с «другими людьми», соответствующие «социаль­ ные игры» требуют от нас возникновения этого второго — зна­ кового, символического — уровня.

212. В целом ничто не может сподвигнуть ребенка к фор­ мированию такой двухуровневой структуры его собственной психической организации, кроме представителей культур­ но-исторической среды, активно вовлекающих его в сложные социальные игры, состоящие сплошь из этих «символиче­ ских» переходов.

Нечто начинает значить для нас в этой «игре» что-то еще, кроме себя самого, именно потому, что оно значит это для дру­ гого, для «других людей», и мы должны понять — что именно.

По всей видимости, это очень сложный переход — начать воспринимать знаки этого общего для нашей культуры «мира интеллектуальной функции» как нечто реальное.

С другой стороны, мы воспринимаем «других людей» так, как мы их воспринимаем, не потому что они просто вызыва­ ют у нас соответствующие состояния, а потому, что они значат для нас именно это в том символическом аспекте социальной игры, участниками которой мы оказались.

То есть, возможно, что именно данная «социальная игра», порождающая в нас двухуровневость нашей психической ор­ ганизации, и есть основа этого нового качества интеллек­ туальной функции, специфичной для человека, выросшего

ивоспитанного в культурно-исторической среде.

213.Давайте попытаемся представить себе, что еще может заставить нашу психику провести внутри нее самой эту демар­ кационную линию между состояниями (значениями) и пред­ ставлениями (знаками)?

В этом для психики — самой по себе — нет никакой нужды. То есть внутренние причины необходимо исключить. Странно было бы думать, что она просто решила так поступить. Она

https://t.me/medicina_free

должна была прежде и как-то (в рамках какой-то подходящей для этого практики) отработать навык такого разделения, на­ вык формирования «символического».

Что это может быть за игра, если не социальные отно­ шения, практикуемые в том культурно-историческом про­ странстве, к которому нас приобщают в процессе нашего воспитания?

При этом совершенно очевидно, что, будучи стайным животным, а тем более с таким длительным периодом дет­ ства (когда ребенок неспособен самостоятельно позаботиться

освоем выживании), он оказывается предельно мотивирован

ктому, чтобы обучиться соответствующим социальным играм

с«другими людьми».

214.«Другие люди» активно втягивают нас в то культурно­ историческое пространство (мир интеллектуальной функции), которому сами они сопринадлежат.

Впрочем, освоение этого «пространства» и «мира» явля­ ется для нас все-таки следствием этих отношений с «другими людьми», а не их целью. Основная же, главная и первая цель — это как-то организоваться в отношениях с этими «другими людьми», чтобы они продолжали заботиться о нас — делали то, что нам нужно и хочется.

Впрочем, «другие люди» в нашем психическом про­ странстве — «такие же» интеллектуальные объекты, как и все прочие. Однако по мере нашего взросления эти интеллекту­ альные объекты существенно и качественно усложняются, причем в рамках наших с ними отношений.

Они как интеллектуальные объекты представляют собой как раз агрегации наших состояний (то, что мы чувствуем и переживаем в отношении с этими людьми) и тех концеп­ ций, представлений, которые мы относительно них форми­ руем.

215.То есть «другие люди» ддя нас — это такие интеллекту­ альные объекты, в которых два уровня нашей организации — уровень значений и уровень знаков, — несмотря на их разделенность, оказываются максимально спаяны в самом существе этих интеллектуальных объектов.

https://t.me/medicina_free

Так что, по всей видимости, это и есть то принципиальное усложнение нашей интеллектуальной функции «символиче­ ским», обусловливающее в нас этот специфический навык, который мы затем можем перенести и на другие области реальности.

216.Усложненная таким образом интеллектуальная функция оказывается способна к организации сложных интеллектуаль­ ных объектов, объединяющих в себе разнородные связи: и связи между состояниями, которые являются существом нашей мысли,

исвязи между представлениями, подчиняющимися уже своей — «символической» — логике, и связи между этими связями.

Это, в свою очередь, обусловливает и усложнение самих наших социальных отношений (наших отношений с «другими людьми»), формируя их многомерную матрицу.

217.Существенным обстоятельством, обеспечивающим указанную трансформацию интеллектуальной функции, яв­ ляется и тот факт, что знаки (слова, озвучиваемые представ­ ления) значат для каждого что-то свое — у каждого человека под соответствующим знаком находятся свои значения (состо­ яния). Обмениваясь с «другими людьми» какими-то словами,

яне обмениваюсь с ними своими состояниями, а они не обме­ ниваются со мной своими.

Для каждого из нас те или иные слова значат что-то свое,

издесь невозможно абсолютное взаимопонимание, а в дет­ ском возрасте — и вовсе его нет. Ребенок не знает, что имеет в виду «другой», когда использует то или иное слово, он мо­ жет это только угадывать, тренируя таким образом символи­ ческий аспект своей интеллектуальной функции.

218.Впрочем, ребенку ведь и не так важно, что именно

«другой» говорит, ему важно то отношение, которое в этот мо­ мент между ним и этим «другим человеком» возникает, те его собственные состояния, которые он переживает в этих отно­ шениях, включая понимание, узнавание и т. д.

Таким образом, символический аспект интеллектуальной функции оказывается связан не только с уровнем знаков и представлений, но постоянно подтягивает под себя и уро-

https://t.me/medicina_free

вень значений (состояний). Сами значения обретают для него статус «символического».

219. Здесь же необходимо отметить, что такое новое ка­ чество «символического» было бы невозможно, если бы эти отношения с «другим человеком» были единственными

ибезальтернативными. Важно иметь много разных отношений

с«другими людьми», чтобы усложнять каждое из них в от­ дельности.

Вэтом случае интеллектуальная функция обучается удер­ живать одновременно несколько интеллектуальных объектов

стаким символическим свойством и порождать системные взаимосвязи между ними.

Вконечном итоге все это приводит к усложнению интел­ лектуальных объектов внутреннего психического простран­ ства ребенка и, соответственно, новому усложнению отноше­ ний между ними.

То есть речь идет об образовании огромной массы пере­ крестных связей (отношений) и составляющих данные интел­ лектуальные объекты. И именно за счет этих перекрестных связей интеллектуальные объекты накапливают свою массу, становясь таким образом все более и более сложными моими состояниями (значениями).

220.По всей видимости, весь этот взаимосвязанный процесс создания специфических интеллектуальных объектов («другие люди»), отношений внутри них и отношений их друг с другом («социальные отношения», «социальные игры»), включая при этом и усложнение специфического интеллектуального объек­ та, представляющего наше собственноеличностное «я», соткан­ ного из связей между отображениями этих («социальных») отношений на наше представление о себе, и есть та максималь­ ная сложность нашей интеллектуальной функции, которую мы

впринципе можем продемонстрировать на пространстве сим­ волического, о какой бы области знаний ни шла речь.

221.Необходимо продумать это еще раз. Что является для ребенка реальностью? Изначально те состояния, которые со­ ставляют его внутреннее психическое пространство. Знаки

https://t.me/medicina_free

(звуки, слова), которые он осваивает, являются для него ре­ альностью настолько, насколько плотно они увязаны с этими его состояниями.

Однако значительная часть тех знаков, которые он ус­ ваивает, а тем более когнитивных конструкций, которыми он пользуется, не спаяны еще у него еще должным образом

стеми или иными его состояниями.

Иесли для нас «знаки», «понятия», «теории» и «концеп­ ты» — это уже часть реальности, хоть и специфической, интел­ лектуальной природы (мира интеллектуальной функции), то для ребенка все они — условности.

Они могут им легко забываться, отменяться, радикально могут меняться и их значения. Пока понятийная сетка пред­ ставляется ребенку чем-то дополнительным к тому, что он чувствует, переживает, ощущает, воспринимает, думает.

Поэтому период усвоения ребенком социальных правил, некой сложной и неоднозначной логики социальных отноше­ ний, является, по существу, не просто процессом сочленения его состояний (значений) с понятийной сеткой (знаками), но

ипревращением ее для него в реальность.

222.По сути, у ребенка возникают как бы две реальности — то, что он ощущает (реальность его состояний), и то, что он по этому поводу может сказать. Но пока это скорее некая псевдо­ реальность, потому что приоритет ребенок, безусловно, отдает тому, что он чувствует, ощущает (уровень состояний, значений). Понятийные конструкты пока не являются для него тем, что не­ обходимо принимать в расчет с той же серьезностью, с какой он относится к своим состояниям. Здесь сохраняются невероятные степени свободы — можно легко представить себе летающий ав­ томобиль, волшебную палочку и что-то еще в этом роде.

223.Возникает ситуация, когда он может думать и «ду­ мать»: думая, он решает фактические задачи, например вы­ страивая какие-то отношения с другими людьми, а «думая», он играет в слова, создавая различные их комбинации, в кото­ рых вполне возможно и невозможное.

Это невозможное он может легко себе представить, но очевидно, что не может таким «знанием» воспользоваться —

https://t.me/medicina_free

реальность снова отбрасывает его к уровню состояний (значе­ ний), где реальность такова, какова она на самом деле, и не согласовывается с тем, что ребенок себе воображает.

Таким образом, все чаще возникают зоны конфронтации между тем, что происходит на самом деле, и тем, какие исто­ рии может сочинить ребенок, пользуясь сложной системой знаковых конструкций. И эти несоответствия, эти зоны кон­ фронтации с реальностью, по сути, приводят его когнитивные конструкты в некое соответствие с уровнем значений.

224.Очевидно также, что «с небес на землю» ребенка возвра­ щают именно «другие люди». Это они заставляют его соотносить высказывания с реальностью и разрушают его «воздушные зам­ ки», и это вопреки им он принужден строить новые конструк­ ции, подбирая для них все более и более надежные «основания». То есть ему приходится обращаться к уровню значений, как бы вытаскивая их в пространство своих знаковых игр.

Таким образом, опять же именно «другие люди» застав­ ляют ребенка не просто выучивать некие знаки их взаимной коммуникации, но и подразумевать под ними то, что соотно­ сится с «общими представлениями». Именно «другие люди» являются тем ограничителем, который вынуждает ребенка строить когнитивные схемы, согласующиеся с действитель­ ными значениями соответствующих знаков.

225.То есть на этом этапе своего развития ребенок сталки­ вается пока не с «реальностью Другого», а с реальностью через «других людей».

Они требуют от него приведения в соответствие его значе­ ний и используемых им знаков. Они обладают знанием того, как устроена социальная реальность и как «должно быть». Именно через них ребенок начинает воспринимать знаки как нечто реальное, что нельзя просто так отбросить, проигнори­ ровать или иначе истолковать.

Однако, как мы видим, это в определенном смысле на­ сильственный процесс — ребенку самому по себе это не нужно, он пока готов играться знаками, но не испытывает интереса

ктому, чтобы их каким-то специальным и строгим образом организовывать.

https://t.me/medicina_free

Его личностное «я» еще всецело принадлежит уровню значений, он себя, так сказать, ощущает, а не думает о себе как о «личности» (хотя, впрочем, «в порыве» что-то такое и может заявить), обладающей «мировоззрением», «жизненной пози­ цией» и т. д. и т. п. К этому осознанию он подойдет, только понастоящему радикально переосмыслив свои отношения с «дру­ гими людьми», точнее столкнувшись с «реальностью Другого».

§4

226. Теперь, вероятно, мы лучше можем понять значение уже указанного нами столкновения «созревающего сознания»

с«реальностью Другого».

Кэтому моменту подросток представляет собой достаточно сложную и противоречивую структуру: с одной стороны, он уже всецело приобщен к миру интеллектуальной функции, вполне органично чувствует себя в культурно-историческом простран­ стве, куда он был вовлечен плотностью своих отношений с «дру­ гими людьми», с другой — существует целый ряд трудностей.

227.Во-первых, связь между уровнями организации его внутреннего психического пространства — уровнем состояний (значений) и представлений (знаков) — пока достаточно зыб­ кая. Да, он вполне умело пользуется словами, строит сложные конструкты, но то, что он переживает и чувствует (его состоя­ ния), пока сложнее, чем то, что он может об этом думать.

228.Не в последнюю очередь это происходит от того, что «другие люди » являются для него просто такими — сложными, самодеятельными, с объемным функционалом, — интеллек­ туальными объектами в ряду других. Он находится с ними

вотношениях, и эти отношения для него реальны и ощутимы, однако то, как он выстраивает с ними коммуникацию, не учи­ тывает их внутренней мотивации. Это во-вторых.

229.В-третьих, и это вытекает из второго, его собственное личностное «я» пока больше исходит из уровня значений (из состояний, в которых обнаруживает себя подросток), нежели из неких представлений подростка о себе как о личности. Что­

https://t.me/medicina_free

бы воспринять себя в этом качестве, ему как раз и нужно будет столкнуться с «реальностью Другого».

230.Свою «личность» подросток обнаружит, лишь ощутив неподвластность «Другого» собственному желанию. Посколь­ ку же его личностное «я», образно выражаясь, располагается пока «этажом ниже» понятийно-когнитивной сетки, то и ре­ алистичность его представлений (уровень знаков) пока еще очень условна. Она не может быть для него действительной опорой в мышлении.

231.Отсюда, в-четвертых, мышление подростка пока па­ радоксально «нелогично». Он думает параллельно как бы

вдвух самостоятельных регистрах: условно говоря, то, как он что-либо чувствует, ощущает, переживает, и то, как он спосо­ бен это проблематизировать (тут в ход идет присваиваемый им себе культурно-исторический фон — множество культур­ ных нарративов, которые он постепенно усваивает и примеря­ ет на себя, из книг, кинофильмов, рассказов других людей, из опыта социального научения и так далее).

232.Впрочем тут же возникает и в-пятых: несмотря на то, что продукты этих уровней психического не слишком совпа­ дают друг с другом, подросток все больше опирается как раз на свои понятийные конструкты, поскольку только понятийная проблематизация его состояний позволяет молодому челове­ ку как-то стабилизировать противоречивость и нарастающую сложность его собственной организации на уровне состояний (значений).

233.Из-за все усложняющейся интеллектуальной функции интеллектуальные объекты в психическом пространстве под­ ростка становятся все сложнее, а потому, пытаясь справиться

снарастающим внутренним напряжением, он максимально упрощает, обобщает определения своих чувств. Именно в свя­ зи с этим он производит зачастую такой объем категорических

ибезальтернативных суждений.

Само его понятийное мышление пока нечувствительно к полутонам и нюансам, а связь между понятиями и значения­

https://t.me/medicina_free

ми не фиксирована жестко, так что для подобной радикализа­ ции есть масса причин, и ничего, что бы было против.

Против, впрочем, выступает сама реальность, но это как раз та «часть мира», принимать которую подросток уже не хочет — он слишком устал от нее: требования есть, а как дей­ ствовать, чтобы добиваться желаемых результатов, все равно непонятно.

Лучше скрыться в системе абстрактных, несоотносимых

среальностью представлений, уйти в бинарные когнитивные схемы и спрятать этот внутренний конфликт куда подальше.

234.Собственно, здесь и возникает неизбежная встреча

с«реальностью Другого». У молодого человека появляется тот/та, к кому, как сказал бы Платон, он «прилепляется ду­ шой». На уровне инстинкта подросток, возможно, просто ищет сексуального партнера или свою стаю, но на уровне представ­ лений, нарастающих проблематизаций этот человек обретает для него свойство сверхценности.

Соответствующий интеллектуальный объект проблематизируется, насыщается массой свойств, вполне возможно ре­ альному субъекту и не свойственных, а все это, вместе взятое, распаляет у подростка желание близости того или иного рода.

Это ожидание встречного желания, которое может и воз­ никнуть, но точно не будет таким, каким оно ожидалось (ожи­ дания подростка всегда завышены, нерациональны и неадек­ ватны), а может и не случиться вовсе.

235.Так или иначе, к этому моменту молодой человек собственным желанием спаивает в себе уровень значений

суровнем знаков. Собственно, именно этот эффект и дости­ гается серьезной внутренней проблематизацией, связанной

свозникшим у него чувством, на которое ложится обильно сдобренная различными нарративами, соответствующими моменту, культурно-историческая масса содержаний.

Таким образом, внутреннее психическое пространство спаивается, плоскость мышления радикализует идею сверх­ ценности этих проблематизированных отношений, а реаль­ ность, на которую молодой человек неизбежно наталкивается, выводит на поверхность его, находившееся до сих пор на уров­ не значений, личностное «я».

https://t.me/medicina_free

236. Подросток начинает думать о своих чувствах, пережи­ ваниях, состояниях, отношениях. Не думать ими, как было до сих пор, а думать их. Именно эти мысли и конституируют его мировоззрение, его представление о себе, его личностное «я». Подросток осознает себя «личностью», как Маугли, который в какой-то момент осознает себя «человеком».

Все это, конечно, может быть и не столь романтично (да

ине столь драматично), как у Киплинга или в этом тексте, но финальный результат сообщает о себе: есть «я», а есть «Другой»,

иэтот «Другой» с его желаниями моему «я» неподвластен, пото­ му что его желания — это его внутренняя мотивация (то измере­ ние интеллектуальных объектов «другие люди», которое пока не принималось подростком в расчет, а теперь вот обнаружилось).

237.Возможно, не вполне очевидно, почему мы должны учитывать эти личностные трансформации, которые, казалось бы, относятся к процессу формирования личности, а вовсе не к мышлению.

Подобное недоумение вполне объясняется тем, что мы традиционно считаем формирование личности одним про­ цессом, а развитие навыков мышления — другим. Но это раз­ деление корректно, если мы понимаем под мышлением не деятельность всего внутреннего психического пространства человека, а лишь какую-то узкую, локальную функцию: ис­ пользование понятий, построение суждений и т. д.

Однако такой подход очевидно ущербен, поскольку мы всегда имеем целостное поведение, где процессы, которые мо­ гут казаться нам различными (хотя бы потому, что мы пользу­ емся для их называния разными словами), в действительности представляют собой достаточно сложную систему, которую, возможно, в рамках подобных концептов представить нельзя.

238.Если мы понимаем, что мышление — это просто такой интегральный ракурс рассмотрения целостной системы, кото­ рую представляет собой внутреннее психическое пространство человека, то мы не можем не учитывать то значение, которое «другие люди» имеют в формировании этого мышления.

Наконец, наше мышление по существу изначально соци­ ально, причем на разных уровнях — начиная с того, что приоб­

https://t.me/medicina_free

щение ребенка к культурно-историческому пространству осу­ ществляется через «других людей» и заканчивая тем, что для специфического объединения (спаивания) уровней значений и знаков нам необходима та сверхценность, которую нам за­ дает «Другой» своей неподвластностью нашему желанию его желания.

239. Но самое важное, вероятно, кроется в другом...

•Во-первых, именно в этих, сложносочиненных соци­ альных отношениях мы осознаем реальность наших пред­ ставлений, и именно они теперь, а не наши состояния, ста­ новятся для нас как бы фактическими представителями реальности. Последнее, впрочем, является лишь заблу­ ждением, но крайне существенным, если не сказать роко­ вым, и возникает оно именно здесь.

•Во-вторых, именно в этих социальных отношениях у нас возникает и другая иллюзия — что наше личностное «я» и является «тем, кто думает». Впрочем, иного и не дано — с нас спрашивают, как с «я», да и все то ради­ кальное переустройство, которое мы сами претерпева­ ем, разворачивается для нас в пространстве отношения «личностей»: взаимной борьбы желаний, честолюбий, субъективной правоты и т. д.

•Наконец, в-третьих, если мы представим себе мыш­ ление как сложный процесс оперирования интел­ лектуальными объектами с помощью интеллектуальной функции, то увидим, что на протяжении всей этой мно­ гоактной пьесы нашего врастания в культурно-исто­ рическое пространство и организации вокруг себя со­ циального мира наш мозг тренировал навык создания сложных интеллектуальных объектов с «символической» компонентной. Усложнявшаяся в этом процессе наша интеллектуальная функция научилась этот «символи­ ческий» компонент производить, что радикально изме­ нило саму ту реальность, в которой мы пребываем, войдя в «мир интеллектуальной функции».

https://t.me/medicina_free

240. По сути, в процессе становления нашей «соци­ альности» в нас возникла матрица интеллектуальных объ­ ектов разного уровня сложности, а также специфическая интеллектуальная функция, полностью адекватная миру ин­ теллектуальной функции нашего культурно-исторического пространства.

Сама же наша «личность» была как бы перенесена в этот мир интеллектуальной функции, где слова и понятия зача­ стую значат больше, чем действительная реальность — то, что, казалось бы, происходит на самом деле.

Собственно все это и финализирует процесс фор­ мирования той формы мышления, которая является обычной, стандартной, нормативной для взрослого человека нашей культуры. Впрочем, очевидно теперь и то, что эта столь при­ вычная нам форма мышления не является лучшим способом взаимодействия с действительной реальностью. В ней как бы зашит тот радикальный разрыв между реальностью и пред­ ставлениями о реальности, который не позволяет нам напря­ мую обращаться к тому, что происходит на самом деле.

Наши представления о реальности оказываются куда бо­ лее весомым аргументом в рамках нашей мыслительной де­ ятельности, нежели то, что происходит на самом деле. Нам начинает казаться, что они полно и точно описывают реаль­ ность, что они ее «объективно отражают», и мы не видим, не можем осознать того факта, что реальна в этой реальности только логика наших социальных отношений, выработанная нами, нашим мозгом и использованная им для «понимания» реальности как таковой.

https://t.me/medicina_free

ЗАКЛЮ

ЧИТЕЛЬ

НЫЕ

НАБ

РОС

ки

https://t.me/medicina_free

241.«Информационное удвоение» само по себе, конечно, очень сложная штука, но вряд ли оно может быть признано собственно мышлением. Производство информации, то есть

еепроизводство во внутреннем пространстве соответствующе­ го наблюдателя (а именно в этом в случае «информационное удвоение» и происходит), есть производство интеллектуаль­ ных объектов и некая игра с ними, но не более того.

Когда же мы говорим о мышлении (о мышлении, которое следовало бы называть так), мы должны думать о нем в нераз­ рывной связи с реальностью — с тем, что происходит на самом деле, хотя мы и не можем это «самое дело» доподлинно знать.

Однако сама по себе интеллектуальная активность имеет весьма условные, и я бы даже сказал сомнительные, отношения с реальностью. Интеллектуальный аппарат создавался эволю­ ционно и вовсе не для целей познания реальности или понима­ ния ее нами, как она есть.

Задачами интеллекта всегда было обеспечение конкрет­ ных нужд конкретных биологических видов, соответствие их потребностей актуальным для них же аспектам реальности, что, на самом деле, очень узкая задача, которая может быть решена с почти полным пренебрежением к реальности как та­ ковой.

242.Кроме того, если не соблюсти достаточной строго­ сти, нам придется заключить, что «думающими» в каком-то смысле являются и все биологические существа, обладающие как минимум трехчленной нейронной цепью, и компьютеры, которые способны (если они это могут) приписывать состо­ янию материального мира какие-то дополнительные свой­ ства, свидетельствующиео чем-то другом, кроме самих этих состояний.

Соответственно, «думающими» мы будем считать и чело­ векообразных обезьян, и малолетних детей, а также сновидцев, невротиков, производящих бесчисленные внутриречевые авто­ матизмы, расистов, гомофобов и прочую публику, придержи­ вающуюся тех или иных стереотипов социального восприятия, а также тех из нас, кто не прочь сутками напролет скролить социальные сети, просиживать штаны за компьютерными играми или даже наслаждаться просмотром сериалов.

https://t.me/medicina_free

Да, всю подобную интеллектуальную активность, навер­ ное, можно было бы назвать «думанием», «мышлением». Но, как я показал (недостаточно, впрочем, скрупулезно), подоб­ ная интеллектуальная активность, даже если она нами осоз­ нана, целенаправленна и, возможно, хоть и приписывается нами нашему же несуществующему личностному «я», в дей­ ствительности является лишь работой автоматизмов нашего мозга, его программ, его собственной спонтанной или как-то инициированной активности.

Внас так «думает» все: отдельные нейроны и их совокуп­ ности в кортикальных колонках, рефлекторные дуги и функ­ циональные системы (материальный мир моего мозга), от­ дельные психические автоматизмы и даже наши собственные истории (нарративы). Все они могут воспринимать состояние материального мира как свидетельство чего-то другого, кроме него самого, то есть производить это специфическое «удвое­ ние», и они это делают.

Причем все эти как бы «думающие» элементы нашего моз­ га (анатомические, рефлекторные, функциональные и т. д.) «думают» то, что они «думают», одновременно и параллельно (симультанно), но при этом каждый сам по себе. Мы же вос­ принимаем лишь два-три таких «думания» в единицу време­ ни лишь потому, что таков радиус луча нашего сознания.

243.На самом деле объемы нашей осознанности выше, чем три-четыре интеллектуальных объекта, поскольку за счет кратковременной памяти количество объектов в оперативной памяти может быть субъективно больше. То есть единовремен­ но в нашей оперативной (рабочей памяти) может находиться и, соответственно, осознаваться не более трех-четырех интел­ лектуальных объектов, однако в течение 30 секунд (это ограни­ чение обусловлено возможностями кратковременной памяти) они могут несколько раз меняться.

Врезультате у нас будет возникать субъективное ощущение, что мы способны одновременно удерживать в своем сознании существенно большее количество интеллектуальных объектов, нежели те три-четыре, которыми ограничена наше оперативная память. Хотя, конечно, в любом случае количество одновремен­ но осознаваемых интеллектуальных объектов невелико.

https://t.me/medicina_free

(включая все возможные его аспекты), разглядывая которое,

яуже не могу сказать, что там на самом деле откуда. Все эти многие силы (действующие симультанно) слипаются, склеи­ ваются в некий результирующий эффект, видимо как-то взаи- мо-влияя, взаимоусиливаясь и взаимо-поглощаясь.

Образно говоря, в измерении поведения я уже не вижу всего того, что в это измерение напроецировалось из различ­ ных мест моего мозга. Обратно этот фарш через мясорубку не провернуть, а по речи президента страны нельзя понять, что в точности происходит в этой стране, хотя он, как мы видели в соответствующем примере, именно это происходящее в стра­ не и транслирует, но, правда, через себя.

Когда же я говорю о пространстве мышления и моем инди­ видуальном мире интеллектуальной функции, речь, конечно, идет о том же самом, о тех же самых условных «элементах». Однако в данном случае используется иное измерение (неже­ ли, например, наличное мое поведение) и иной способ извле­ чения этих данных.

Иесли наличное поведение — это действительно набор разных штук, решающих разные задачи22, то в случае про­ странства моего мышления я всегда решаю одну задачу — за­ дачу, актуальную для моего личностного «я».

Впрочем, то, что я решаю «одну задачу», не значит, во-пер­ вых, что она не может бьггь комплексной, а во-вторых, что

ярешаю ее всем своим мышлением. Однако именно то, в каком стоянии находится мой мозг (учитывая все то поведение, кото­ рое он производит здесь и сейчас симультанной работой своих условных «элементов»), определяет и то, к какой области в про­ странстве моего мышления получает доступ, грубо говоря, мое личностное «я» для решения данной конкретной задачи.

245.При этом, впрочем, надо полагать, что все, что состав­ ляет мир моей интеллектуальной функции, продолжает оказы­ вать то или иное влияние на все «элементы» системы, даже если

япроизвожу сейчас некие операции в рамках какого-то одного

ееблока (если взять за аналогию «блочную модель вселенной»).

22.От поддержания положения моего тела в пространстве до той доброжелательной улыбки, которой я сопровождаю свою социальную коммуникацию (и которую в то же вре­ мя, возможно, совершенно не считаю милой).

https://t.me/medicina_free

То есть, даже находясь своим личностным «я» в рамках ка­ кого-то одного определенного «блока» этой своей интеллекту­ альной «вселенной» (например, ведя психотерапевтический прием конкретного пациента), я тем не менее продолжаю ис­ пытывать влияние всей той «интеллектуальной массы» своих «интеллектуальных объектов», которые «кривят» мир моей интеллектуальной функции в целом.

И если мое личностное «я» переключится вдруг на реше­ ние какой-то другой задачи (например, начнется пожар, и мне уже будет не до психотерапевтического приема), то и тогда, и в этом блоке, на который переключится в данный момент фокус внимания моего личностного «я», я буду испытывать влияние кривизны, заданной «интеллектуальной массой» моих «интеллектуальных объектов», которые искривляют мир моей интеллектуальной функции в целом.

Однако то, что я, в зависимости от решаемой мною задачи, нахожусь в разных «блоках» этой своей интеллектуальной все­ ленной, а потому мне доступны разные (по крайней мере, не одни и те же и точно не все) ее составляющие, я заметить не могу. Потому что тот, кто замечает (кто способен заметить), — это мое личностное «я», натренированное косвенной рекурсией, всегда считает, что он видит все.

То есть то, что оно (это мое личностное «я») представляет собой в каждый конкретный момент времени, не является од­ ним и тем же (грубо говоря, это разные «личностные “я”»), по­ тому что само это мое личностное «я» есть лишь виртуальный эффект, производимый тем, что на данный момент в моем мозгу актуализировано.

Однако это всегда буду тот же «я», если смотреть на это дело, понимая, что речь идет лишь о специфической кри­ визне пространства моих интеллектуальных объектов, ко­ торую они формируют своими «массами» в моем индиви­ дуальном мире интеллектуальной функции, а не о каком-то принципиально ином пространстве с другими интеллекту­ альными объектами.

246.При этом задача, которую мое личностное «я» решает

вданный конкретный момент, может, как я уже сказал, быть комплексной, то есть сложносоставной.

https://t.me/medicina_free

Например, я почти не понимаю американский акцент, поэтому, когда я общаюсь с человеком, который нормальные английские слова (как мне представляется) не может сказать нормальным английским языком, мое личностное «я» решает сразу кучу всяких разных задач.

Во-первых, я пытаюсь понять, что же говорит этот прекрас­ ный американец, и голова моя пухнет, перебирая варианты. Во-вторых, я пытаюсь не раздражаться на то, что он говорит не­ понятно, хотя, казалось бы, что ему мешает — он уж точно знает английский язык лучше меня! В-третьих, я думаю, как мне вый­ ти из этого дурацкого положения, поскольку я вроде бы дал по­ нять моему собеседнику, что говорю по-английски, но категори­ чески ничего не понимаю в том звуковом безобразии, которое он производит, полагая, что он говорит на этом самом языке.

И вообще я думаю в этот момент об огромной массе не от­ носящихся к делу вещей, поскольку, вопреки обыкновению, как бы говорю с человеком, не имея при этом ни малейшей возможности (не смотря, надо признать, на большое усердие) построить внутри своей головы хоть какие-то интеллектуаль­ ные объекты, которые должны были бы данному разговору вроде как соответствовать.

То есть обычно, разговаривая с человеком, я прекрасно располагаюсь внутри собственной головы и с удовольствием кручу там свои интеллектуальные объекты в ответ на соответ­ ствующие раздражители, подаваемые мне моим собеседни­ ком. Причем я даже не отдаю себе отчет в том, насколько мало, в действительности, я слежу за тем, что происходит вокруг.

Но в примере с американцем я уйти в мир своей интеллекту­ альной функции не могу категорически, потому что интеллекту­ альные объекты, соответствующие нашей с ним беседе, в моей го­ лове просто не формируются. В результате я замечаю, какие у него (или у нее) глаза, брови, нос, 1убы, как звучит голос и т. д. и т. п. То есть мое личностное «я» туг же находит для себя задачи в задаче.

Впрочем, веер подзадач, которыми может заниматься мое личностное «я» в конкретной ситуации, — именно веер, то есть они, по существу, все равно имеют некий центр, связа­ ны между собой, представляют некое очерченное, хотя иногда и сложносочиненное множество. В целом же для моего личност­ ного «я» всегда есть одна задача.

https://t.me/medicina_free

247. В общем, возможность сложносоставных задач не яв­ ляется для моего личностного «я» чем-то чрезвычайным, но они — вся их совокупность — есть весь мир моего личностно­ го «я» на данный момент и всегда порождены наличной си­ туацией, как ее себе это личностное «я» понимает. А то, что я ассоциирую свое личностное «я» с самим собой, это, конечно, неправильно или, по крайней мере, совершенно некорректно.

Наш мозг — огромный, шумный, пестрый и разноязыкий ветхозаветный Вавилон. И хотя нам может казаться, что всякая наша мысль порождена работой всего нашего мозга

вцелом, некой организованной вертикальной структурой,

вдействительности никакого единства в производстве наших «мыслей» нет, мы же просто услышали кого-то — одного, двух или трех говорящих — из этого бесчисленного их множества. Говорящих одновременно, по-разному и о разном.

Всякие представления о централизованном управлении нашей психикой, ее вертикальном — сверху вниз — устройстве глубоко ошибочны. Нервная система изначально развивалась по периферии, использовалась для решения локальных задач,

илишь затем стали появляться новые, более высокие уров­ ни организации и управления, которые должны были как-то эту разрозненную деятельность отдельных периферических центров координировать. И даже не столько координировать, сколько просто согласовывать, по мере возможности (весьма ограниченной) распределяя возникающие потоки.

То, что теперь высшие отделы нервной системы выступа­ ют как бы в качестве официальных представителей всей на­ шей психики в целом и в некотором смысле ведут с нами пере­ говоры от ее лица, — это лишь условность, некий технический компромисс, своего рода политес.

Ни один лидер государства — возьмем это как образ — не может говорить то, что думает, и делать то, что ему вздумает­ ся. Он всегда вынужденно оглядывается на то, как его слова

ипоступки будут восприняты внутри страны. При этом его

электорат — это не просто какие-то отдельные граждане, а политические партии, общественные организации, нацио­ нальные общины, другие меньшинства, религиозные орга­ низации, финансовые круги, бизнес-лобби, просто мужчины и женщины, наконец.

https://t.me/medicina_free

274 что такое мышление? наброски

Однако и сами эти политические партии, общественные организации и социальные группы тоже оглядываются, уже на конкретных граждан. А сами граждане оглядываются на свои настроения... Это бесконечное, каскадное оглядыва­ ние вниз по подобной «вертикали» и составляет суть этой псевдоцентрализованной организации системы.

Лидер ведет со своим разношерстным электоратом слож­ ную, многоходовую и, по сути, лишенную какого-либо дей­ ствительного смысла игру. И ведет ее лишь для того, чтобы удержаться на своем месте, он должен найти способ учесть максимальное число непротиворечащих друг другу интересов разных электоральных групп. У него нет и не может быть своей политики, вся его политика — то, что он вынужден делать, имея такие вводные. Так является ли он действительным лидером и фактическим представителем, управляет ли он своим государ­ ством, или оно управляет им?

Тогда с кем же мы говорим, когда думаем, что говорим

сним? Что вообще будет значить то, что он говорит нам?

248.Думать, что возникновение языка или личностного «я» каким-то принципиа льным образом изменило саму ло­ гику работы интеллектуальной активности нашей психики, наверное, не совсем корректно.

Да, конечно, язык и личностное «я» стали средством ее су­ щественного усложнения, и без них мышление вряд ли было бы возможным. Однако объяснение мышления исключитель­ но (или даже просто преимущественно) данными феномена­ ми было бы неверным ходом:

• во-первых, это разорвало бы цепочку производства интеллектуальных объектов, которая значительно мас­ сивнее «области спектра», заданной феноменами языка и личностного «я»;

• во-вторых, это бы ограничило и исказило понима­ ние нами интеллектуальной функции, которая очевидно определяется более глубинными механизмами, нежели язык и личностное «я»;

• в-третьих, необходимо правильно удерживать акцен­ ты, ведь проблемы мышления — это проблемы отношения нас и реальности (того, что происходит на самом деле),

https://t.me/medicina_free

а язык и личностное «я» возвращают нас как бы внутрь психического пространства, которое, конечно, так же ре­ ально, как и все реальное, но все-таки слишком локально по сравнению со всей прочей действительностью.

249. С другой стороны, конечно, язык использовал и развил нашу способность к «информационному удвоению».

Речь, понятно, идет о концептуальной схеме отношений «знак-значение», где «знаки», воспроизводя эту формулу, вы­ полняют в некотором смысле роль состояния материального мира, а «значения» соответствуют тому, что это — «знаковое» — состояние материального мира для меня значит. То есть

вкаком-то смысле феномен «информационного удвоения» вы шел благодаря языку на новый уровень сложности.

Кроме того, язык модифицировал и некоторые аспекты ра­ боты интеллектуальной функции. Например, именно благода­ ря языку мы получили возможность к созданию абстракций — сложных интеллектуальных объектов, как бы вмещающих

всебя предельно большой объем конкретных содержаний.

Именно язык позволил нам освободиться (в некотором смысле, разумеется) от детерминирующего влияния того способа существования в пространстве, времени и области модальностного восприятия, который директивно задан нам нашей нервной системой. Благодаря языку мы из «здесь», «сейчас» и «так» получили протяженности (пространствен­ ную, временную, логическую) и смогли конвертировать мо­ дальности для работы с абстракциями («тяжелое решение», «мощность множества», «темное валовое чувство» и проч.).

Кроме того, с помощью языка мы формализовали неко­ торые способы работы нашей интеллектуальной функции с интеллектуальными объектами. Сходство, различие, про­ тивопоставление, тожество и прочие способы организации содержания — все эти интеллектуальные практики стали до­ ступны нам именно благодаря языку, приручившему, если так можно выразиться, интеллектуальную функцию.

Наконец, именно язык развил нашу способность к форми­ рованию сложных нарративов, обусловливающих появление и существование нашего виртуального личностного «я».

https://t.me/medicina_free

250. Это виртуальное, то есть не существующее в действи­ тельности, личностное «я», в свою очередь, несмотря на всю мою предшествующую «критику» этого феномена, также сы­ грало огромную роль на пути к мышлению. Судя по всему, именно благодаря своему личностному «я» мы смогли решить целый ряд задач, например:

•поднялись на доступный нам сейчас, более высокий уро­ вень моделирования реальности, натренировав механиз­ мы рефлексии с куда большими степенями свободы;

•получили модель отношений между этим «я» и «ре­ альностью», находящейся по ту сторону наших представ­ лений;

•наконец, именно благодаря появлению личностного «я» в нашем психическом пространстве возникли те спе­ цифические «Другие», без отношений с которыми оно само не приобрело бы организации, обеспечивающей наше мышление в строгом смысле этого слова.

251.Впрочем, возможно, подведение итогов этих «Набро­ сков» следовало бы начать не с рассуждений об «информа­ ции» и «личностном “я”», а с так и не осознанного нами па­ радокса: с вопроса, которым мы по странности совершенно не задаемся — а почему вообще у нас возникает мышление?

Не почему оно вообще возникло у представителей наше­ го вида (тут мы можем строить только немощные догадки),

апочему оно возникает у нас в онтогенезе — в рамках индиви­ дуального развития конкретного человеческого существа?

Мы настолько привыкли к этой «данности», считаем этот процесс «индивидуального омышливания» настолько три­ виальным делом, что совершенно не замечаем уникальности

идаже некоторой странности этого феномена.

252.Допустим, что знаки нашего языка усваиваются ре­ бенком условно-рефлекторно. Этому фокусу, как известно,

иобезьяну можно обучить. Но почему обезьяна дальше не обу­ чается, а человек совершаетэтот фундаментальный скачок — от

https://t.me/medicina_free

слов к мышлению? Что заставляет его интроецировать эти зна­ ки, превратить их в специфические внутренние комплексы — интеллектуальные объекты с символической функцией?

Думаю, при всем желании мы не найдем другого объяс­ нения этой загадке, кроме как в сочетании специфического социального давления, заданного культурно-исторической матрицей, с одной стороны, и попыток ребенка как-то самому воздействовать на эту социальную матрицу, управляя (мани­ пулируя) поведением взрослых (после того, как он в нее встро­ ился) — с другой.

Именно использование знаков, связанных с определенны­ ми внутренними состояниями, позволяет ребенку так органи­ зовывать себя, чтобы добиться желаемого поведения взрослых. Именно этой «организации себя» взрослые требуют от ребен­ ка, и именно эта «организация себя» ребенком позволяет ему сделать то, что нужно взрослому, и получить за это ожидаемое «подкрепление».

Интроецированные нами знаки усложняют сами наши состояния (значения), рисуют богатую палитру возникающих возможностей социальной коммуникации, включают ребенка в социальную игру, из которой он пока исключен, и, по сути, выталкивают его личностное «я» на поверхность осознания.

Впрочем, и вся дальнейшая история становления мышле­ ния в онтогенезе — это социо-обусловленный процесс. «Ког­ нитивен» он только по формальным признакам, а сущностно это все те же социальные отношения, преломленные в нас так.

253. Следующий вопрос, на который необходимо здесь от­ ветить: зачем вообще вводить такие абстрактные сущности, как «внутреннее пространство мышления», «плоскость мыш­ ления», «пространство мышления»?

Думаю, что это необходимо из дидактических соображений, ведь в онтогенезе мышления мы, по сути, имеем несколько раз­ ных мышлений (хотя все формы мышления, надо полагать, со­ храняются в нас и при возникновении более сложных форм, но они просто неочевидны, скрыты от нас).

• Когда мы говорим о «внутреннем психическом про­ странстве» (в узком смысле этого термина), мы говорим

https://t.me/medicina_free

о мышлении, которое, даже при наличии усвоенных ре­ бенком знаков (слов), происходит на уровне состояний, актуальных для него «здесь и сейчас» — они наплывают на него, овладевают им и решают.

• Когда мы говорим о мышлении в рамках «плоскости мышления», это мышление в каком-то смысле разорван­ ное (или, точнее, еще не сшитое): связи между знаками (словами, представлениями) и значениями (состояниями, означаемыми) устанавливаются, но они условны, под­ вижны.

Знаки работают, скорее, как метки, но не как крючки, спо­ собные ухватить те или иные состояния и удерживать их23. То есть знаки дают здесь ребенку возможность не столько управлять собственными состояниями (превращая их в некие более слож­ ные комплексы отношений, ощущений и переживаний), сколько просто отслеживать и фиксировать их.

То мышление, которое здесь демонстрирует ребенок, это что-то вроде «игры в слова», а базовый процесс идет глубже и лишь как-то обозначается в рамках этой «игры». Ребенок при всем желании не может рассказать, что с ним происходит на самом деле, что он и в самом деле думает, хотя говорит он бойко и внятно.

То есть используемые им знаки вроде бы и связаны со зна­ чениями, но эта связь пока нефункциональна. Впрочем, данный уровень развития мышления достаточен для того, чтобы ребенок мог эффективно усваивать те или иные социальные правила, мо­ дели отношений, создавать сложные интеллектуальные объекты.

Но сам мир ребенка пока плоский. Дело в том, что тот действительный мир, в котором мы и представлены как соци­ альные существа, это пространство социальных отношений. Однако ребенок пока не способен различить фактические вну­

23. Наверное , их еще можно упо добить здесь некой палке-рогатине, которую ребенок может использовать, чтобы как-то расталкивать свои состояния (значения),подталкивать их друг к другу, но не связывать одно с другим для формирования новых, более сложных интеллектуальных объектов. Например, знаменитый «зефировый текст», который как раз свидетельствует о задатках мышления, диагностирует именно эту способность ребенка - лишь удерживать состояние (желание немедленно съесть зефир) такой понятийной палкойрогатиной (сознательная установка на выжидание в целях получения большего приза).

https://t.me/medicina_free

тренние мотивации «других людей», он в лучшем случае ка­ кие-то мотивации им приписывает.

Но отсутствие этого фундаментального внутреннего изме­ рения — «других людей» — превращает весь его социальный мир в плоскую фикцию. Что, впрочем, не отменяет того фак­ та, что этот «плоский социальный мир», будучи предельно некорректным, иллюзорным, воспринимается ребенком объ­ емно, эмоционально и никаких сомнений в его достоверности

уребенка не возникает.

•Когда же мы, наконец, говорим о «пространстве мыш­ ления», ситуация здесь опять же в корне меняется. Здесь наши знаки (означающие) уже, казалось бы, неразрывно увязаны со своими значениями (означаемыми).

Впрочем, главный, возможно, фокус в том, что теперь мы не только можем создавать нашим мышлением сложные ин­ теллектуальные объекты, но у них — у наших интеллектуаль­ ных объектов (не у всех, конечно) — появляется и внутреннее измерение, нечто неопределенное, вариативное в них, нечто нам никак не доступное. Некое «нечто», которое мы можем только предполагать, реконструировать, но которое никогда не может быть дано нам таким, каково оно есть на самом деле.

254. Возможно, главным таким объектом, если не считать «Других», сподвигших нас к такому объемному, простран­ ственному мышлению, является для нас наше собственное личностное «я», которое представляет собой массу сложным образом организованных состояний (значений), увязанных со знаками, их обозначающими, но живущих, хотя мы этого и не осознаем, в своей собственной логике.

Итут возникает странное ощущаемое нами противоречие:

содной стороны, наши знаки достаточно плотно схватываются со своими значениями (и, по сути, уже и представляют для нас реальность, с которой, как нам кажется, мы имеем дело), но с дру­ гой — имея эту способность схватить объект знаком, мы обнару­ живаем его загадочную «семантическую слабость». Казалось бы, мы все теперь можем высказать словами, но зачастую остаемся совершенно непонятыми или понятными неправильно.

https://t.me/medicina_free

Если же перед нами поставят задачу определить самих себя через знаки, то мы, уверенно взявшись за дело, быстро обнаружим, что затея эта совершенно гиблая. То есть мы на­ чали полностью доверять знакам, которые, как нам кажется, объективно отражают реальность, но фактически совершенно этого отражения в себе не имеем, а имеем скорее отражение знаков в знаках, с одной стороны, плюс так и не определен­ ную, хотя теперь и чрезвычайно массивную, но почти недо­ ступную нашему сознательному личностному «я» реальность собственных состояний (значений) — с другой.

255. Впрочем, нельзя забывать, что данные трансфор­ мации мышления не являются произвольными, а происходят они именно благодаря тому, что я могу с помощью своей раз­ вивающейся интеллектуальной функции, а также усваиваемо­ го мною постепенно понятийного аппарата (формирующийся уровень знаков) строить все более и более правдоподобные модели «других людей».

То есть в любом случае речь идет о своего рода «социаль­ ном мышлении» — мышлении, решающем задачи социальной адаптации на разных этапах индивидуального развития чело­ века. И эти модели, конечно, являются просто какими-то мо­ ими состояниями (уровень значений), все более и более слож­ ными в зависимости от того, насколько сложным оказывается мое взаимодействие с теми или иными «другими людьми».

256. Отдельной проблемой, с которой мы здесь сталкива­ емся, является проблема «понимания».

Вообще говоря, это удивительное свойство по-своему уни­ версально: нам, кем бы мы ни были, жуком или человеком разумным на любой стадии его развития, мир всегда кажется понятным. Да, чего-то в данной конкретной ситуации мы мо­ жем и не понимать, но мы понятно это не понимаем. Само же состояние действительной озадаченности нам вроде как абсо­ лютно несвойственно.

Однако же мы достаточно регулярно в нем оказываемся, но удивительным образом совершенно не рефлексируем его как состояние «непонимания». При этом это действитель­ но состояние активного, целенаправленного и озадаченно­

https://t.me/medicina_free

го поиска: мы в этот момент интенсивно думаем, перебира­ ем варианты, пытаемся вникнуть в суть происходящего. Эта практика чем-то очень напоминает биологически обуслов­ ленную ориентировочную реакцию, но разворачивающуюся

впространстве мышления.

Ибольшинство этих ситуаций фактической оза­ даченности возникает в рамках сложных социальных отноше­ ний (когда мы уже имеем опыт «Другого», к чему, конечно, тоже еще нужно прийти). Но возникая здесь, они практически не транслируются нами на другие области знаний (или же они возникают здесь крайне редко). Мышление как психический процесс естественным образом тяготеет к стандартизации, сведению всего возможного разнообразия ситуаций к стерео­ типным схемам, привычкам мыслить так-то и так-то.

Поскольку состояние неизвестности чрезвычайно тягост­ но, мы всячески стараемся объяснить себе непонятное понят­ ным, сложить конструкцию и успокоиться. Вместо того чтобы развивать в себе этот навык озадаченности, мы накапливаем

врамках своих представлений массивы знаний, желая «успо­ коиться пониманием», чтобы по возможности меньше ду­ мать — то есть действительно озадачиваться, обнаруживая новое понимание и новые решения. В конце концов, озадачен­ ное мышление — процесс куда более энергозатратный, неже­ ли применение стандартизированных — «понятных» — схем.

Думаю, что в действительной озадаченности мы вместе с тем имеем не какую-то, как можно было бы, наверное, по­ думать, растерянность, а как раз высокую степень собранно­ сти, когда искомый ответ уже как бы предчувствуется, как-то схвачен на уровне состояний, но сопротивляется своему озна­ чиванию, потому что в рамках когнитивных (знаковых) кон­ струкций у нас еще нет походящей формулы. И, собственно, этот противоречие, которое здесь возникает — наличие ощу­ щаемого, но еще не означенного означающего, — и подталки­ вает наше мышление к новому прочтению реальности, к како­ му-то новому способу ее реконструкции.

257. Первым и, по всей видимости, образу ющим простран­ ство нашего мышления парадоксом является осознание нами «реальности Другого». Действительно, все становление на­

https://t.me/medicina_free

шего мышления происходит в перманентной конфронтации с «другими людьми». Это они соударяют нас с реальностью «мира интеллектуальной функции», которую мы изначально

иувидеть-то не можем — она вся насквозь «символична». Однако же постепенно, по мере того как мы врастаем

впространство социальных отношений, тренируем соответ­ ствующие этим задачам свойства своей интеллектуальной функции, черты этого «мира» в нашем внутреннем психиче­ ском пространстве проступают.

Хотя до определенного момента это все еще, конечно, своего рода 2D — плоскостное мышление. У нас есть ощущение «объе­ ма», но объем этот — как эффект перспективы на картине, как эффект наблюдаемого пространства на плоском телеэкране. То, что в этой «картине» что-то не учтено, а реальность куда слож­ нее, нас до поры до времени совершенно не заботит. Мир таков, каким мы его воспринимаем, что тут может быть непонятно?

Но вот появляется «Другой» с его внутренними моти­ вациями, которые, как выясняется, нам неподконтрольны. Тут-то мы и переживаем крушение прежней определенно­ сти. Оказывается, что за всеми нашими представлениями

осоциальной действительности, что казались нам такими правильными, точными и «умными», находится целый, не объятый нами «мир Других», которые, как мы вдруг пони­ маем, не только так же сложны, как и мы сами, но еще

идругие — у них есть собственное внутреннее измерение, ко­ торое не только неподконтрольно нам, но и имеет свои, непо­ нятные нам критерии оценки, способы переживания, мысли.

«Другой», таким образом, оказывается для нас, по суще­ ству, первым опытом нового, пространственного зО-мышле- ния. А вслед за этим переживанием и весь мир демонстрирует нам свою сложность, противоречивость, неоднозначность, что открывает нам и последующую способность к озадаченному мышлению. Что, впрочем, не значит, что мы воспользуемся этим опытом и этими новыми возможностями своего психи­ ческого аппарата в полной мере.

258.Процесс становления нашего мышления, конечно, отражен здесь очень схематично, и происходящие в психике ребенка изменения случаются не мгновенно, а чередой поч­

https://t.me/medicina_free

ти незаметных переходов. Сначала мы приготовляемся к оче­ редной трансформации собственной структуры: к восприятию социальных отношений, «реальности Другого», осознанию собственного личностного «я» и т. д., а затем переживаем дол­ гий процесс изменений.

Так что предложенная схема, конечно, условна. Она отражает переходы, которые нельзя фиксировать с той же точностью, с которой мы отмечаем рост ребенка на дверном косяке. Однако отсутствие «переходных форм» не свидетельствует об отсут­ ствии эволюции — как биологической, так и психической, — но только, как мы теперь знаем, ее подтверждает. Точно так же и наше личностное «я» возникает и трансформируется в течение всего этого процесса усложнения нашего мышления.

Важно, мне кажется, понять ключевые точки: ту, где лич­ ностное «я» потребовалось нам, чтобы найти своего рода опо­ ру, для некой, пусть и условной, центрации своего желания

исвоего места в социальном пространстве, а также ту, когда мы передали своему личностному «я» функцию «мыслите­ ля» в нашем психическом пространстве. На самом деле это «коронование» нашего личностного «я», конечно, фиктивно,

ионо никоим образом не изменило радикально устройство нашей психики.

259.Точно так же и наше «сознание» — лишь луч осознан­ ного внимания, направленный на интеллектуальные объекты, оказавшиеся в пространстве рабочей памяти, а вовсе не все со­ держание нашей психики, которое мы, каза лось бы, можем осмыслить.

Само же наше мышление разворачивается не на уровне понятийных (когнитивных) схем, а на уровне значений, на­ ших состояний, пусть и существенно усложненных призмой знаков и представлений.

Наконец, все наши представления о собственной «лично­ сти» — лишь набор нарративов, кружащихся вокруг вообража­ емой оси, которую мы считаем своим личностным «я».

На деле, конечно, и наше «сознание», и наша «личность»,

инаше личностное «я» — не более чем удобные фикции, облег­ чающие нам функционирование в социальном пространстве, развернутом, кстати сказать, нами же внутри нас же самих.

https://t.me/medicina_free

И конечно, эти фикции не мыслят, не решают и не имеют собственных структур, но служат задачам «представительства», то есть обеспечивают нам представление для нас же самих куда более сложных процессов, которые мы не можем рефлексировать иначе, чем через такие представления.

С другой стороны, сложность наших представлений о собственном личностном «я» (как интеллектуальном объекте нашего внутреннего психического пространства) определяет и сложность тех социальных отношений (отношений с «дру­ гими людьми», также являющимися интеллектуальными объ­ ектами нашего внутреннего психического пространства), ко­ торые мы смогли в рамках этого своего «отношения» создать.

То есть организация нашего личностного «я» в каком-то смысле вторична по отношению к тем структурам социальных отношений (конфигурации интеллектуальных объектов, ко­ торыми являются в пространстве нашего мышления «другие люди»), что мы способны построить с условным — по умолча­ нию — участием нашего же личностного «я».

260. Говоря, что наше мышление воспроизводит ту ло­ гику, которую наша психика нарабатывала в отношении с другими людьми, я не утверждаю, что формируемая нами матрица социальных отношений соответствует реальности, адекватна или объективна. То, что мы строим какую-то мо­ дель социального пространства, организуя определенным об­ разом соответствующие интеллектуальные объекты («другие люди»), не значит, что мы делаем это правильно.

Важно, что у нас в принципе есть эта реальность, относи­ тельно которой мы имеем возможность построить столь слож­ ный интеллектуальный конструкт. И вполне оправданно, что мы пользуемся этими наработками — соответствующими схе­ мами и моделями — применительно к другим областям зна­ ний, выстраивая их, по существу, по образу и подобию этой, сформированной нами вокруг нашего иллюзорного личностно­ го «я», модели социальной реальности.

Корректность этой модели в данном случае совершенно не важна, имеет значение только ее сложность. Вполне воз­ можно, что великие математики, которых я упоминал, строят ее и некорректно, вследствие свойственного им аутизма или

https://t.me/medicina_free

других психических особенностей. Но совершенно очевидно, что они не обошлись без создания некой и, вероятно, очень сложной модели социального пространства. И конечно, созда­ ние такой модели весьма непростая для психики задача, и ее решение так или иначе совершенствует и развивает потенци­ ал нашей интеллектуальной функции.

261.Формируя свою модель социального пространства, мы решаем, вероятно, наиболее сложную из задач в рам­ ках чрезвычайно сложной системы, полностью развернутой

впространстве «символического», с параллельным вовлече­ нием в нее и уровня значений, и уровня знаков. Так что неу­ дивительно, что создание такой модели не может не развивать нашу интеллектуальную функцию и ее способность к органи­ зации сложных интеллектуальных объектов.

Практика означивания (уровень знаков) тех или иных наших состояний (уровень значений) неизбежно приводит

кусложнению структуры последних. Игра знаков, спаянных с их значениями, позволяет нам сводить вместе и преобразо­ вывать собственные состояния (уровень значений), образуя все более сложные интеллектуальные объекты.

Таким образом, я говорю (решаюсь говорить) о том, что интроецирование нами социального, по существу, и является тем, что радикально отличает нашу интеллектуальную функ­ цию от той интеллектуальной функции, которая была дана нам изначально как интеллектуальная функция нашего пси­ хического аппарата до появления этого «символического» из­ мерения.

262.Когда я говорю о «символическом», я имею в виду все то же определение информации — нечто, свидетельствующее

очем-то еще, кроме самого себя. Только в случае «символиче­ ского» это правило работает в усложненном виде — это как бы информация следующего порядка, информация информации.

Нечто может свидетельствовать о чем-то, кроме себя самого, лишь при наличии наблюдателя — того, кто способен это свиде­ тельство считать. В случае «символического» речь идет о том, что наблюдатель не видит того собственно, что свидетельствует

очем-то еще, кроме себя самого, но только само это свидетельство.

https://t.me/medicina_free

Так, например, когда вы видите некое слово, вы видите или то, что это слово, или то, что оно значит — что оно вам сообща­ ет. Вы не можете осуществлять оба действия одновременно, это для вас или такой объект — слово (набор букв, их начертание и т. п.), или то, что оно значит. И вот когда мы перестаем ви­ деть то, что несет информацию, будучи само по себе чем-то, но воспринимаем только его значение — то, что это для нас зна­ чит, мы оказываемся в пространстве «символического».

Соответственно, «символическое» — это не некое новое явление, а таким образом воспринятая нами информация (ин­ формация, воспринимаемая нами без носителя соответствую­ щей информации). Этот носитель как бы теряется по дороге, мы же видим лишь некое значение, которое как бы существует для нас само по себе, что, конечно, тоже является иллюзией.

Впрочем, это точно такая же иллюзия, как и наше личност­ ное «я», или как то, что мы думаем «сознательно», и прочие тому подобные иллюзии, призванные упростить нам восприя­ тие реальности до тех схем, которые мы способны осмыслить в рамках более-менее непротиворечивых представлений.

По большому счету, все, что мы называем «пред­ ставлением», есть такое «символическое», когда значение нам кажется очевидным, а то, чем оно нам дано (а носитель

уинформации есть всегда), нам неочевидно.

263.Следующий важный вопрос: является ли условностью разделение уровней психической организации на уровень значений (состояний) и уровень знаков (слов)?

Разумеется, да. Не может быть никаких сомнений в том, что для психики и «знак», и «значение» являются некими идентичными в своем существе нейрофизиологическими ком­ плексами. Вопрос лишь в том, в каких отношениях эти ком­ плексы друг с другом состоят.

То есть знаки становятся «знаками», только будучи в специфических нейрофизиологических отношениях со значе­ ниями, а те, в свою очередь, становятся «значениями» только тог­ да, когда образуют специфические нейрофизиологические связи со «знаками». Поэтому именно эта связь «знаков» и «значений», пусть лишь структурная, а не нейрофизиологическая, и является предметом рассмотрения в рамках нашей «теории мышления».

https://t.me/medicina_free

Действительно, в каком-то смысле и то и другое — это опре­ деленные нейрофизиологические явления (комплексы), но особенности связи между ними и создают для нас возмож­ ность представить их отношения в рамках такой структуры. И очевидно, что это вовсе не такая уж проста для психики задача — понудить одну совокупность своих элементов (ней­ рофизиологических комплексов) оказаться в каком-то специ­ альном отношении с другими своими нейрофизиологиче­ скими комплексами (очевидно, что без серьезного внешнего давления и внутренней, сопротивл яющейся этому давлению мотивации это было бы невозможно).

Учитывая данные обстоятельства, вряд ли можно было бы ожидать, что мы обойдемся без трудностей, описывая процесс отношений между «уровнями» психической организации. Од­ нако, пытаясь описать это дело иначе, особенно с привлечени­ ем таких запрещенных и откровенно испорченных слов, как «сознание», «подсознание», «неосознанное», «бессознатель­ ное», «кора», «подкорка», «первая сигнальная система», «вторая сигнальная система» и т. п., мы рискуем оказаться в непроходимой терминологической чаще.

Схема, предлагающая нам ограничиться данными поня­ тиями — «уровень знаков» и «уровень значений», позволяет сохранить структурный компонент, но избавляет от необхо­ димости динамической оценки. Понятно, что, если речь идет о мышлении, мы всегда имеем дело с целостным психическим процессом, и максимально правильно говорить о том, что мыслится и как это представляется.

То есть мы должны думать об интеллектуальных объек­ тах (образуемых и движимых интеллектуальной функцией) и о том, как мы их воспринимаем (представляем), — о знаках (представлениях) и значениях как некой реальности мышле­ ния, данной нам в знаках (представлениях).

Собственно эту схему я и пытался воспроизвести здесь, лишь изредка злоупотребляя ее четкостью для обеспечения большей понятности излагаемых соображений.

264.В конечном итоге разговор о мышлении сводится

ктому, какие интеллектуальные объекты мы способны со­ здать, как работает интеллектуальная функция и насколько

https://t.me/medicina_free

наши модели функциональны для решения задач реконструк­ ции отдельных фрагментов реальности.

По существу, это всегда своего рода танец вокруг действи­ тельной реальности, который мы исполняем так или иначе, в зависимости от сложности организации пространства на­ шего мышления, а его эффективность определяется фактиче­ скими результатами, то есть достижением тех целей, которые были поставлены.

Главный навык мышления — это построение сложных интеллектуальных объектов, где «сложность» интеллекту­ ального объекта — это включенность в него максимального количества фактов. И мы учимся этому именно посредством создани я своего рода симулякра реальности — «мира интел­ лектуальной функции». Сам он, конечно, тоже реальность, хоть ее и не увидеть, и не пощупать, и с помощью МРТ не из­ мерить. «Мир интеллектуальной функции» есть, он реален, и мы можем на нем тренироваться.

Формирование навыков существования нашего личност­ ного «я» в реальности «мира интеллектуальной функции» — это и есть тренировка наших отношений с реальностью, хотя в этом случае данной нам так. В конечном счете мы должны понимать, что реальность — это не то, что можно пощупать, а то, что так или иначе (и способ ее существования здесь не так важен) действительно есть.

Таким образом, тренируясь на «мышах» нашего симво­ лического «мира интеллектуальной функции», мы развива­ ем универсальный инструмент мышления, необходимый для реконструкции реальности как таковой. И если мы сможем дотянуться до нее — существующей очевидно иначе, другим способом, — этот инструмент будет вполне функционален.

265. Все это свидетельствует о том, что с мышлением мы, по существу, имеем ту же ситуацию, что и с квантовой теорией — эта реальность непредставима, а то, как мы ее себе представля­ ем, лишь возвращает нас к пониманию ее неопределенности.

С некоторой долей условности мы можем говорить о том, что мышление есть способность человека, сформированного культурно-исторической средой, позволяющая ему собирать ин­ теллектуальные объекты разной степени сложности и новизны.

https://t.me/medicina_free

Методологии мышления надлежит изучать способы раз­ вития интеллектуальной функции человека, благодаря кото­ рой в процессе пролонгированной озадаченности он получает возможность создавать наиболее эффективные с практической точки зрения реконструкции действительной реальности.

И возможно, главными направлениями работы, которые сейчас кажутся наиболее перспективными, являются:

•создание технологий обучения формированию соци­ ального пространства, позволяющего обнаруживать интел­ лектуальные объекты максимальной сложности и строить сложные взаимосвязи этих объектов друг с другом;

•создание технологии работы с интеллектуальными объектами — тренировка состояния пролонгированной озадаченности, конфронтация с реальностью, интеллек­ туальные игры («мысленные эксперименты»);

•и поскольку работа интеллектуальной функции не может быть эффективна при недостатке содержаний по соответствующей проблематике, задача состоит и в созда­ нии технологий, обеспечивающих образовательный про­ цесс, адекватный возможностям и потенциалу развитой интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

Пространство

мышления.

Соображения

https://t.me/medicina_free

ПРЕД BA РИ ТЕЛЬ НЫЕ ЗА ME ЧА

НИЯ

https://t.me/medicina_free

Эта книга — третья попытка последовательно продумать методологию мышления, а точнее говоря — еще один способ продумать методологию мышления от начала и до конца. Этим я хочу сказать, что перед вами не «еще одна часть» мето­ дологии (хотя и не без этого), а еще один способ реконструк­ ции мышления.

Первая попытка вылилась в написание книги «Методоло­ гия мышления. Черновик». В ней я поставил перед собой зада­ чу создать что-то вроде концептуального каркаса, достаточного для реконструкции реальности нашего с вами мышления.

Вторым таким комплексным продумыванием методоло­ гии стала книга «Что такое мышление? Наброски». В «На­ бросках» я избрал онтогенетическую стратегию, то есть скон­ центрировался на процессе возникновения мышления, на принципах его внутренней организации.

В «Соображениях» моей целью стала, если так можно вы­ разиться, механика мышления. Имея концептуальный каркас методологии и некую модель внутренней организации мыш­ ления, я попытался (снова от простого к сложному) рассмо­ треть процесс мышления как непосредственный акт.

Грубо говоря, я рассказываю в этой книге о том, что про­ исходит в нашем мозгу в тот момент, когда мы осуществля­ ем акт мысли. Эта удивительная загадка, должен признаться, занимает меня невероятно! Как вообще получается, что мы способны думать, задумываться, создавать сложнейший мир интеллектуальной функции и оперировать в нем?

Возможно, обывателю это представляется чем-то триви­ альным, само собой разумеющимся — мол, все мы думаем, и что в этом такого? Но если это действительно так просто, то почему сплошь и рядом встречаются субъекты, которые де­ монстрируют удивительную глупость? Почему кто-то думает так, что это приводит к потрясающим результатам, а кто-то так, что кажется — лучше бы уж он и не думал вовсе?

Почему вообще существуют «умные люди»? Или, по край­ ней мере, люди, чье видение ситуации и чьи решения остав­ ляют остальных далеко позади? Я полагаю, что это в первую очередь связано с наличием в поведенческом арсенале соот­ ветствующего субъекта специфических навыков использова­ ния своего мозга. Да, большое значение имеет и объем зна­

https://t.me/medicina_free

ний, и, вероятно, генетика, но суть мышления — это не то и не другое, его суть — это то, как мы используем наш мозг.

Сам по себе, мозг человека — это, конечно, лишь биоло­ гический субстрат, на который, если так можно выразиться, «садится» культурно-историческая матрица (по Л. С. Выгот­ скому), или, как мы говорим в методологии мышления, мир интеллектуальной функции. Если этого счастливого события не произойдет, то даже пытаться «думать» — совершенно бес­ смысленно. Нам нужен язык, нужны сложные социальные на­ выки и т. д. и т. п. Но и наличие в мозгу этой матрицы, само по себе, еще ничего нам не гарантирует.

Вконце концов, важно ведь не то, что «знает» мозг че­ ловека, а то, что сам человек может с этим знанием делать, как он способен его использовать. Да и способен ли? Иными словами, речь идет о том, как человек может влиять на свой собственный мозг (будучи, как мы понимаем, его же произ­ водным)? Можно ли как-то воздействовать на него, чтобы не только он творил нас (во всем нашем многообразии, включая наше же мышление), но и мы сами как-то думали, используя его в качестве, так сказать, подручного средства?

Возможно, со стороны все это выглядит несколько безумно, но без легкой доли безумия с этой проблемой вряд ли удастся справиться. Справедливости ради, надо отметить, что аналогич­ ный трюк мы уже реализовывали (и с весьма хорошими резуль­ татами) в рамках системной поведенческой психотерапии*. Речь идет о концепте «поведения в отношении поведения», когда мы обучаем пациента осуществлять корректирующее по­ ведение (включая апперцептивное, речевое и социальное) в от­ ношении своего же, но дезадаптивного поведения.

Вданном случае речь, по сути, идет о том же принципе:

омышлении в отношении собственного мышления, об ис­ пользовании ресурсов своего мозга, с тем чтобы они работали над решением задач, которое перед ним ставит наше мышле­ ние (хотя понятно, что наше мышление, само по себе, являет­ ся его же производным). Собственно, уяснение этой механики

ипредставляется мне одним из самых важных пунктов насто­ ящих «Соображений».

Кроме того, здесь же естественно возникает вопрос об отношениях нашего мышления с реальностью, которую мы

https://t.me/medicina_free

пытаемся помыслить. Если я знаю таблицу умножения, но даже не догадываюсь о том, что числами могут быть обозна­ чены некие объекты реального мира, то какой мне от этих знаний прок? Вероятно, проку мало. А что мы знаем про то, как реальность соотносится с мышлением? Честно говоря, мы знаем про это позорно мало (если вообще то, что мы про это знаем, можно считать знанием).

Нам кажется, что наше знание отражает реальность, но эта кажущность, надо признать, обусловлена или недостатком научных знаний, или той самой глупостью. Отношения мыш­ ления и мыслимой реальности, как минимум, штука сложная и весьма запутанная. Да, мы пытаемся мыслить реальность, но то, с чем мы имеем дело в рамках своего мышления, это уже не реальность, а наши представления о ней. Спутать «кар­ ту» с «территорией» сложно, но, когда речь идет о мышлении («карта») и реальности («территория»), мы совершаем эту глупость с завидным упорством.

Таков в общем и целом круг вопросов, составляющих эту книгу. В запасе у меня остался еще один способ продумать методологию мышления от начала и до конца (если все сло­ жится, то соответствующая книга будет называться «Что та­ кое реальность? Версия»), но в целом, как мне представляется, проделанной концептуальной работы уже достаточно, чтобы переходить к разработке специальных практик работы с мыш­ лением — к практике методологии мышления.

Что ж, мне остается поблагодарить всех, кто продолжает следить за развитием методологии мышления, а также прини­ мает деятельное участие в ее создании! Спасибо и приятного чтения!

* Аверьянов Г. Г., Курпатов А. В. Руководство по системной поведенческой психотерапии. СПб., 2006.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 1

О

РАЗУМ

НОСТИ

https://t.me/medicina_free

Почему, собственно, я способен мыслить? Что заставило меня когда-то — в детстве — начать думать? В целом, в мышле­ нии как некой особой функции совершенно не было никакой необходимости.

Человекообразные обезьяны, например, ни в чем, по су­ ществу, от меня не отличающиеся, вполне обходятся без мыш­ ления (если мы понимаем под мышлением специфическую человеческую разумность). Они включены в естественный мир: у них и на биологическом уровне (биохимическом, био­ физическом) обнаруживается полная комплементарность сре­ де обитания, и на уровне их нервной деятельности (то есть на нейрофизиологическом уровне) наличествует полная своего рода коммутативная интеграция со средой (психическое обе­ спечение поведения, социальные отношения в группе и т. д.). Здесь нет разрыва — они включены, они соответствуют, сопри­ надлежат той действительности природы, которая их создала.

Но ведь и для моего существования как биологического существа тоже нет никакой необходимости в мышлении. То, как я устроен с точки зрения своей биологии (включая психо­ физиологию), вполне позволяет мне обойтись без мышления. Если я не буду включен в культуру (меня, например, воспитает стая волков или тех же приматов), то я и не буду мыслить — я не буду разумным существом, хотя понятно, что неким су­ ществом я все-таки буду, а потому смогу жить, действовать, реализовывать какие-то свои потребности. Иными словами, специфическое человеческое мышление — это не то, что воз­ никает во мне с необходимостью.

Представим себе, что мы подбросили такому ребенку, которого воспитывают волки или приматы, азбуку, флейту и книжку-раскраску. Какова вероятность, что он начнет учить­ ся читать, подбирать мелодии на этой флейте или раскраши­ вать изображение, используя доступные ему красители (уголь, ягоды и т. д.)? Вполне очевидно, как мне представляется (хоть такого опыта мы поставить и не можем), что никакого побу­ ждения к собственно человеческому мышлению эти предметы у ребенка из волчьей стаи сами по себе вызвать не могут. Ему — живущему с волками — это и не нужно. Если никто не будет понуждать его к тому особому (собственно разумно-человече­ скому) отношению к данным предметам, он и не определит их

https://t.me/medicina_free

в соответствии с той функцией, которую мы в них усматрива­ ем. Для него эти предметы будут чем-то другим — не тем, что для нас. Мы выучены собирать соответствующие интеллекту­ альные объекты, он — нет.

И я, и шимпанзе можем оказаться в художественной гале­ рее, на концерте симфонической музыки, футбольном матче, держать в руках книгу или слушать лекцию в университете. Все это будет для нас с этим шимпанзе некоей данностью, но толь­ ко я (в отличие от шимпанзе) буду видеть в картинах художе­ ственной галереи «произведения искусства», слышать «музы­ ку» (для других животных она ничем не отличается от любого иного шума), следить за игрой людей на «футбольном поле», понимать «выступление лектора» и то, что «книга» — это не просто нечто тяжелое и забавное, что можно, например, рвать, но и что-то, что несет в себе, например, «смысл текста». То есть я буду это думать, а шимпанзе — лишь как-то апперцептировать данные вещи и явления в том же регистре реальности, в котором он апперцептирует, предположим звездное небо над головой или дерево на холме (по существу, никак — как абсо­ лютно недоступные пониманию «вещи в себе» [И. Кант]).

Что же заставляет меня формировать у себя этот специфи­ ческий навык мышления, который, вроде бы, лишен всякой биологической обусловленности и точно не «прорежется» во мне сам, если я не буду находиться в мире других людей? Да, собственно, этот мир других людей, по всей видимости, и вы­ нуждает меня начать мыслить, принуждает меня к интроецированию мира интеллектуальной функции и специфическому существованию в нем. Это утверждение кажется очевидным и даже тривиальным, но нам надлежит разглядеть за ним не­ что чрезвычайно важное, нечто пока ускользающее: ведь если все это действительно так, то, следовательно, мы не имеем собственного мышления*.

Конечно, в какой-то момент своей социализации мы станем носителями мышления, и само это мышление будет

* Точно так же мы не имеем и собственного языка, хотя содержание используемых нами языковых единиц у каждого из нас может быть своим. То есть язык, которым мы пользуем­ ся, это не наш «приватный язык», а язык всех членов некой общности — наш общий язык, но значения слов и выражений, которые мы используем, вполне индивидуальны, то есть сформированы нами самими (хотя и в непосредственном взаимодействии на этом поле языка с другими людьми).

https://t.me/medicina_free

использовать наш мозг как среду своего существования. Но то, что мы традиционно считаем «собственным мышлением», не является таковым, оно не принадлежит нам, оно сопринад­ лежит миру, который дал нам язык, — миру интеллектуаль­ ной функции других людей. Причем это вовсе не мир других людей как таковых, а тот мир, который они лишь несут в себе, — точно так же, как это делаю и я. Мы просто носители этого мышления. То есть они (так же, как и я) сопринадлежат этому миру культуры (в самом широком смысле этого слова) — миру интеллектуальной функции других людей, но, воспроизводя его, являются лишь его следствием.

Здесь следует уточнить, что «мир интеллектуальной функ­ ции» (культурно-историческое пространство [Л. С. Выгот­ ский]) — это некая действительная реальность (несводимая, впрочем, к «объективной реальности»), которая возникла в истории человечества как социально-обусловленная знако­ вая среда, способная порождать в индивидуальном сознании конкретных людей специфические эссенциальные сущно­ сти (тех самых сущностей, посредством которых мы наделя­ ем предметы «объективной реальности» целевым значени­ ем*). Именно поэтому в рамках мышления мы не имеем дела

спредметами объективной действительности как таковыми,

алишь с некими наборами взаимно определенных функцио­ налов: «стул» — это то, на чем «сидят», «еда» — это то, что «едят» и т. д. То есть речь идет в некотором смысле о той «интенциональности», которая обнаруживается в «философии сознания» [Э. Гуссерль, Д. Серль]**.

«Мир интеллектуальной функции», таким образом, есть нечто вроде наследуемой нами социальной договоренности —

впроцессе социального научения [А. Бандура] мы передаем из поколения в поколение некие способы употребления объ­

*«Азбука»—это книга для обучения чтению, «флейта» — музыкальный инструмент для произ­ водства мелодий, «книжка-раскраска» — пособие для тренировки навыков рисования у ребенка.

** Вещи существуют для меня как некие специфические интеллектуальные объекты моего мышле­ ния. Эти объекты, с одной стороны, служат неким моим целям (то, зачем мне могут быть нужны эти вещи, то, ради чего я их создаю в себе как интеллектуальные объекты и использую как элементы действительности), а с другой стороны, возможны для меня в канестве таковых только потому, что я в процессе своей социализации в культурно-историческом пространстве был обучен достигать соответствующих целей с помощью таких вот предметов. Собственно, и то, и другое — условия формирования во мне эссенциальных сущностей объектов мира интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

ектов окружающей нас действительности. Ношение одежды, пользование столовыми приборами, выражение своих состоя­ ний посредством определенных знаков (слов), получение удо­ вольствия от прослушивания музыки — все это что-то вроде сложных ритуалов (формирование и реализация соответству­ ющих динамических стереотипов [И. П. Павлов]), которые помогают нам удовлетворять какие-то наши потребности,

взначительной части, впрочем, и вызываемые самой этой на­ следуемой договоренностью.

При этом мы сначала научаемся соответствующему упо­ треблению тех или иных объектов действительности, а лишь затем «обнаруживаем» в них соответствующие эссенциаль­ ные сущности («чашность» чашки, «стольность» стола [Пла­ тон]), что и превращает для нас эти объекты действительности

винтеллектуальные объекты нашего мышления. Так что мыс­ лим мы вовсе не своим знанием об объектах действительности и не знаками, которыми эти объекты в нас как бы обозначаются, а теми своими навыками их употребления, которые были сфор­ мированы в нас в процессе нашего социального научения*.

Тут надо специально отметить, что на каком бы уровне психического (интеллектуального) развития мы ни находи­ лись, нам наших «знаний о мире» всегда и вполне достаточ­ но. С высоты своего нынешнего опыта мы, конечно, отдаем себе отчет в том, что когда-то — в молодости, например, или

вдетстве — мы многого не понимали, мало чего знали и за­ частую вели себя как записные идиоты. Ирония состоит не только в том, что мы тогда — в своей молодости, в детстве — так не думали и своей глупости не ощущали, но в том, что мы и сейчас считаем себя вполне здравыми и разумными (как де­ лали и тогда), хотя через какое-то время, возможно, осозна­ ем, насколько глубоко и драматично ошибались насчет своей осмысленности, разумности, здравости и т. д.

* Здесь, вероятно, нужно уточнить, что соответствующие навыки формируются в нас в рамках достижения нами определенных целей, то есть всякое действительное значение той или иной «вещи» для нас всегда целевое. В этом смысле эссенциальность предметов окружающего нас мира — это не нечто «идеальное» само по себе, а просто способность этих «вещей» удовлетворять те или иные наши потребности. Причем сами эти потребно­ сти вовсе необязательно продиктованы собственно нашей биологией как таковой, а — и в значительной степени — теми играми, которые играются нашим мышлением вне наших сознательных решений на этот счет.

https://t.me/medicina_free

Иными словами, нам естественно пребывать в состоянии, когда мы считаем себя «разумными людьми», которые «все понимают». Да, мы предполагаем, что чего-то не понимаем, но (как мы сами себе это объясняем) лишь потому, что мы про­ сто этого не изучали, не имеем достаточно информации или просто считаем, что, мол, «это не мое». Так что это «непонима­ ние» просто одна из частей нашего «понимания», оно включе­ но в наше «понимание», которое, повторюсь, кажется нам аб­ солютным. Мы не испытываем информационного дефицита (что, впрочем, не мешает нам испытывать «информационный голод» — потребность развлечь чем-то свой скучающий мозг). Того, что мы знаем, нам практически всегда достаточно.

В этом смысле аналогичной иллюзией понимания стра­ дают все живые существа и, с определенным оговорками, компьютерные программы. Любому животному — инфузо­ рии-туфельке, ланцетнику, голубю, крысе, собаке и человеко­ образной обезьяне — мир «понятен», он не является для жи­ вотного некой «загадкой» или «тайной».

Иэтому вряд ли следует удивляться — нам нужно знать

омире только то, что необходимо нам для удовлетворения наших насущных потребностей. При этом само это знание естественным образом вытекает из нашего опыта, который эти знания и создает. Наконец, сам этот опыт естественным образом возникает из наших действий, продиктованных соот­ ветствующими — теми самыми — нашими потребностями. Так с какой стати мы должны задумываться о чем-то еще?

Грубо говоря, нашу поисковую активность побуждают

инаправляют наши потребности, а потому в окружающем нас мире мы обнаруживаем именно то, что этим потребностям как-то отвечает, каким-то образом с ними связано. Соответ­ ственно, картина мира, с которой мы имеем дело, нарисована нашими потребностями, а потому она отражает нас, а не мир как таковой.

Мир-как-таковой никому из нас не интересен, да и не мо­ жет быть интересен, нам интересно в нем то, что по какой-то причине нам нужно. Таким образом, имеющаяся у нас карти­ на мира является своего рода нашим автопортретом, а не кар­ тиной мира-как-такового. Но способны ли мы это заметить, если мы видим в нем лишь преображенных себя?

https://t.me/medicina_free

С другой стороны, можно ли вообще считать действитель­ но разумным существо, которое, глядя на мир, видит в нем ис­ ключительно самого себя, вывернутого наизнанку (отражение своих целей, потребностей), но при этом уверено, что имеет дело с миром-как-таковым? Шизофреника мы не считаем разумным именно по той причине, что он видит в мире свои галлюцинации. Но чем это в существе своем отличается от того, что видим в мире мы, если мы видим в нем лишь то, что соответствует нашим целям (потребностям)?

То, что наши цели более здравы, чем галлюцинации шизофреника, — конечно, существенная деталь, но лишь де­ таль. Мозг шизофреника выдумал мир, в котором он — наш условный шизофреник — оказался. Но и мы выдумали мир, потому что собрали его модель абсолютно тенденциозно — из того, что в нем (в реальном мире) отвечает нашим целям и потребностям. Причем мы сделали это не сами, не по здра­ вому рассуждению, не «объективно», а просто потому, что так вышло, благодаря особенностям организации нашего мозга и мира интеллектуальной функции, к которому нас приобщали другие люди.

Таким образом, иллюзия разумности — это неспособность видеть иллюзорность собственного понимания, это слепота к собственной иллюзии понимания. Иными словами, пока мы не подвергли сомнению достоверность собственного понима­ ния реальности, мы не можем быть разумны (хотя вполне мо­ жем себя таковыми ощущать).

Даже шизофреник ощущает себя вполне разумным, пото­ му что то, что он видит в мире, согласуется с тем, что он о нем думает. Но как может быть иначе, если мы и способны угля­ деть в мире лишь то, что мы о нем в некотором смысле дума­ ем? Как говорил Иван Петрович Павлов, «если нет в голове идей, то не увидишь и фактов»: то есть наблюдаемые нами «факты» — есть наша готовность (желание, интенция, идея и т. д. и т. п.) эти факты увидеть. И из них — из этих и так соз­ данных нами фактов — мы и сконструируем картину действи­ тельности, в достоверности которой уже не сможем сомне­ ваться [Л. Витгенштейн].

Этим я не хочу сказать, что никакой разумности в прин­ ципе не существует (или, по крайней мере, в принципе не

https://t.me/medicina_free

может существовать). Мне кажется, что о некой специфической разумности человека разумного говорить, наверное, следует. Однако необходимо отдавать себе отчет в том, насколько она — эта его разумность — ограниченна и слаба, даже если мы уму­ дряемся каким-то образом ее в себе воспитать. Это с одной стороны, а с другой — мне кажется очевидным, что эта наша специфическая человеческая разумность не возникает и не может возникнуть произвольно — как-то сама собой, из неко­ его спонтанного интереса.

Человек разумный — это не нонсенс, это просто очень ред­ кое состояние, в которое может (при соблюдении целого ряда условий и процедур) привести себя человекообразная обе­ зьяна нашего вида (обладающая предварительно сформиро­ ванным в ней мышлением как специфической способностью оперировать интеллектуальными объектами мира интеллек­ туальной функции других людей).

Из всего этого следует, как мне представляется, что наш разум — это не мышление как таковое, а наше специфическое отношение с реальностью посредством инструмента мыш­ ления, сформированного в нас в процессе нашего врастания в социальный мир интеллектуальной функции, который эту практику отношений (само это мышление) и реализует*.

Этим я хочу сказать, что мышление, которое мы усваива­ ем в процессе своего культурно-исторического развития, то есть в процессе воспитания в сколько-нибудь культурном (об­ ладающем, по крайней мере, языком) обществе, дает нам воз­ можность (но только возможность!) организации неких иных отношений с реальностью, и эти наши — весьма специфиче­ ские — отношения с реальностью и формируют своего рода инстанцию нашей действительной (хотя и ограниченной) ра­ зумности в нас самих.

Иными словами, наличие в нас возможности быть ра­ зумными — лишь потенция, она вовсе не обязательна к испол­ нению. Мы вполне можем осуществлять мыслительную дея­ тельность, не будучи при этом разумными — в собственном

* Иными словами, собственно под мышлением человека необходимо понимать работу его интеллектуальной функции, использующей некие интеллектуальные объекты, относящие­ ся к реальности мира интеллектуальной функции других людей (культурно-историческому пространству).

https://t.me/medicina_free

испецифическом смысле этого слова*. Для моей разумности, кроме мышления, требуется, судя по всему, еще какое-то спе­ цифическое мое отношение к собственному мышлению, некий, если угодно, особый «онтологический статус» [М. Хайдеггер].

Это, в свою очередь, значит буквально следующее: я могу владеть языком и даже некими навыками мышления, но это еще, само по себе, не делает меня разумным существом. Так, например, во сне, или в гипнотическом трансе, или переживая психическое расстройство (онейроид, например), или в случае интоксикации галлюциногенами я буду по-прежнему владеть языком и даже совершать некоторые (пусть даже очень слож­ ные) мыслительные операции, но я не буду разумен**, не имея при этом специфических отношений с реальностью, которые могут быть даны мне лишь используемым определенным об­ разом мышлением.

Иначе говоря, если я сам не занимаю некое особое место (специфическую позицию) в отношении собственного мыш­ ления, если я сам не нахожусь с мышлением в неких специ­ альных отношениях, я еще не могу мыслить как разумное существо. Мышление будет во мне, но я сам не буду разумен. На такое мышление-без-разума в некотором смысле и с опре­ деленным оговорками способен и шимпанзе, и компьютер,

иребенок до трехлетнего возраста.

То есть мало того что я должен интроецировать в себя не­ кую программу интеллектуальных действий, войти в мир ин­ теллектуальной функции других людей (приобщиться к нему, воспроизвести его в себе), я сам, кроме этого, должен еще за­ нять какую-то особую позицию в отношении этого мышления во мне, и в этом своем качестве — как я сам — еще должен быть этой новой для меня реальностью предварительно порожден. А потом — уже порожденный, возникший таким образом — я потенциально получу возможность занимать какоето поло­ жение в отношении собственного мышления во мне. В про­ тивном же случае я буду лишь тем «компьютером», который

*С определенной натяжкой, вероятно, можно сказать, что нечто подобное подразумевает Г. П. Щедровицкий, когда говорит, что его «оседлало мышление».

**Не случайно серьезной проблемой юридической психологии является вопрос оценки разумности человека на момент совершения им преступления — отдавал он себе отчет

всобственных действиях, или все-таки поступал так под влиянием некоего психического состояния, которое определялось мышлением как таковым.

https://t.me/medicina_free

просчитывает ответы в «китайской комнате» Джона Серля, демонстрируя мышление без признаков разумности.

Этим инструментом (этим специфическим «местом»), обеспечивающим мне данные особые отношения с действи­ тельной реальностью, обусловливающие мою разумность,

иявляется фикция моего личностного «я». Однако здесь мы должны научиться различать «мои представления о себе» (не­ кий сложный, сложносоставной интеллектуальный объект, репрезентирующий мое «я») и мое личностное «я» как функ­ цию — как этот самый инструмент, как в определенном смыс­ ле «пустое место», через которое я и осуществляю косвенную рекурсию, обращаясь к реальности своего мира интеллекту­ альной функции*.

Попробую сказать это иначе. Давайте представим себе та­ инственного демона Максвелла, который пробирается в мою голову и каким-то чудесным образом блокирует эту специфи­ ческую функцию моего личностного «я»: то есть не позволяет мне осуществлять косвенную рекурсию происходящей во мне интеллектуальной активности. В результате некий условный «я», допустим это, могу быть лишь свидетелем происходящей во мне работы интеллектуальной функции с интеллектуаль­ ными объектами моего же внутреннего психического про­ странства (и не важно, чем эта работа вызвана — входящи­ ми раздражителями или собственной игрой открывающихся

изакрывающихся когнитивных гештальтов). Итак, я чтото вроде «человека Бенджамина Либета» — мой мозг, сам по себе, принимает некие решения, а я лишь знаю (или даже не знаю), что он эти решения принял.

По большому счету ничего ведь не изменилось — во мне есть все мои прежние содержания, эти содержания находятся в неких отношениях с вновь поступающими данными от ре­ альности — преобразуютих, интерпретируют, интегрируются в существующиесхемы. Всеони как-то играют и сами с собой — перестраиваются, трансформируются, архивируются и т. п. Процесс подобной интеллектуальной активности вполне может идти сам собой — без моего участия как некоего дей­ ствующего, сознающего свои цели и задачи субъекта. Ника­ ких изменений в схему мы, таким образом, не внесли — мы

* См. Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. СПб.: 2016. Пп. 79.82.

https://t.me/medicina_free

просто запретили косвенную рекурсию, этот, грубо говоря, ментальный самоотчет.

Вполне можно предположить, что я даже не замечу при­ сутствие этого «демона» и не пойму хитрой игры, которую он затеял. Например, когда я смотрю фильм, полностью завла­ девший моим вниманием, — какой-нибудь хоррор или блок­ бастер, — нечто подобное, примерно, и происходит*: актив­ ная внешняя стимуляция вкупе с разворачивающейся во мне сценарной историей (нарративом) могут совершенно лишить меня собственного присутствия. Все, что я вижу, на самом деле разворачивается на моей внутренней сцене, внутри моей го­ ловы — мой мозг занят тем, что разыгрывает внутри самого себя этот фильм, а на меня — что-то сознающего и анализи­ рующего — у него просто не хватает мощности. Замечаю ли я в этот момент свое отсутствие? Не более чем в состоянии комы, в наркозе или во сне**.

Существование подобного «мыслящего на автопилоте мозга» — это существование, совершенно параллельное ре­ альности: в нас что-то происходит, на что мозг как-то реагиру­ ет. Будучи сложно устроен и как следует натренирован, он мо­ жет реагировать сложно, разнообразно, но это в любом случае есть лишь некая его «своя жизнь» — нечто параллельное той реальности, которая находится по ту сторону от его, выдвину­ того на периферию, рецепторного аппарата, с одной стороны, и реальности множества индивидуальных миров интеллекту­ альной функции других людей — с другой.

Так и компьютер занимается просчетом неких задач, ко­ торые мы ввели в него — у него есть набор данных и набор способов оперировать ими. Собственно, это и есть все, чем он занят — как бы в самом себе. Да, можно говорить о реально­ сти этих задач, о сложности работы этого компьютера или его программ, но не о его включенности в реальность, происходя­ щую, условно говоря, где-то помимо этих задач.

*Другими примерами могут быть компьютерные игры с активной вовлеченностью («стре­ лялки») или, например, виртуальная реальность ЗЭ-очков.

**Так что вполне очевидно, что никакого «демона» нам даже придумывать не надо: этот «демон» — то естественное ограничение, свойственное нейробиологии нашего восприятия, из-за которого мы не можем удерживать в оперативной памяти более трех сложных интел­ лектуальных объектов и решать в моменте больше одной задачи. Вот и весь «демон».

https://t.me/medicina_free

Он сам — этот компьютер, — будучи, конечно, в реально­ сти и реальным сам по себе, в себе же и замкнут, и ограничен тем, чем обладает. Очевидно, иными словами, что если у нас нет какой-то специфической инстанции, определенного «ме­ ста», которое можно было бы назвать неким «я», откуда произ­ водится сознательное (разумное и целенаправленное) действие (та самая косвенная рекурсия), предполагающее попытку выхо­ да за пределы этой нашей естественной ограниченности (зам­ кнутости), то мы — это просто машина и ничего больше.

Но какиеу меня самого—этого «места»(этой инстанции) — могут быть свои цели и задачи, если я сам — порождение это­ го мозга и его программ? Не пытаемся ли мы выдать здесь желаемое за действительное — придать фикции «я» некий экзистенциальный статус? Я думаю, что решать этот вопрос в логике современных философов сознания — мол, «верю / не верю» (одни верят в детерминизм [Д. Перебум], другие — ин­ детерминисты — в него не верят [Дж. М. Фишер]), по меньшей мере неправильно. Да, мое личностное «я» безусловно явля­ ется порождением этих программ, но вопрос не в том, какой реальностью оно порождено, а в том, к какой реальности оно апеллирует. Если оно апеллирует к реальности этих самых программ, то вопрос ясный — ни о какой разумности здесь не может быть и речи.

Но что если эта производная мозга (некое мое «я») обра­ щается не к тому, что происходит в нем, а к тому, что нахо­ дится за его пределами?* Очевидно, что нашу естественную отграниченность (эту, так скажем, параллельность нас прочей реальности) преодолеть нельзя — и мы, и реальность по-преж­ нему будем находиться по разные стороны некой условной гра­ ницы, «зоны контакта». Однако эта специфическая интенция способна изменить само наше положение — положение того самого нашего условного «я» (этого «места») — относительно того, что является содержанием нашей психики (по крайней мере, какого-то аспекта нашего индивидуального мира ин­ теллектуальной функции). Иллюзия понимания может быть осознана как иллюзия, что даст возможность увидеть в реаль­ ности что-то еще, что пока остается скрытым.

* При этом совершенно неважно, что подобное обращение вряд ли поможет нам достичь этой цели, важно то, что такая позиция в принципе может быть нами занята.

https://t.me/medicina_free

Нет, это не решает вопроса «достоверного познания ре­ альности» и не дает нам понимания того, что же в ней «про­ исходит на самом деле» (подобные надежды следует, как мне представляется, оставить раз и навсегда). Но мы очевидно получаем доступ к новым данным (новой информации), что уже значительный выигрыш. И ведь не просто «еще какая-то» информация: одно дело, когда мы, так сказать, тянем одни факты за другими, движимые тенденциозностью своего под­ хода (то есть, по сути, воспроизводим все то же самое, лишь с содержательной нюансировкой), и другое — когда то, что нам казалось абсолютно верным и понятным, вдруг подвер­ гается сомнению, отодвигается и освобождает место чему-то новому, прежде для нас не существовавшему. Это создает эф­ фект естественного противоречия в системе мышления и за­ ставляет тем самым само наше мышление работать иначе, мы обнаруживаем другие задачи — вот что по-настоящему важно.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 2

О МИРЕ ИНТЕЛ

ЛЕКТУ

АЛЬНОЙ

ФУНК

НИИ

https://t.me/medicina_free

Давайте продумаем еще раз — что такое «мир интеллекту­ альной функции»? Удивительная особенность этого мира со­ стоит в том, что я как бы разделяю его с другими людьми — мы же пользуемся, например, одним и тем же языком и полагаем, что хорошо друг друга понимаем. Только вот значения, кото­ рые мы, грубо говоря, вкладываем в одни и те же слова, у каж­ дого из нас свои (и здесь нет никакой возможности добиться взаимооднозначного соответствия)*.

То есть мир интеллектуальной функции принадлежит всем нам и в этом смысле является «общим для нас». Но он ни­ где — взятый полностью, «весь», «целиком» — не находится, но лишь проявляется в каждом из нас как-то (грубо говоря — какой-то своей частью)**, причем у каждого по-своему.

Иными словами, некоего обобщенного мира интеллекту­ альной функции в буквальном смысле этого слова нет, но су­ ществует множество версий его частей (индивидуальных ми­ ров интеллектуальной функции), носителем которых каждый из нас является. То есть совокупно он существует — как не­ кое гипотетическое наложение этих наших индивидуальных версий частей этого мира интеллектуальной функции друг на друга. Еще раз: мир интеллектуальной функции как тако­ вой, взятый целиком, не существует нигде, но мы существуем в нем, однако доступ имеем лишь к какой-то его — нашей ин­ дивидуальной — версии.

В связи с этим вполне, мне кажется, понятно, что в мире интеллектуальной функции, к которому все мы — мыслящие

*Когда я использую понятия «мне», «меня», «для меня» и т. п„ речь не идет о моем личностном «я», но о лишь той условно принадлежащей мне поверхности, которая взаимодействует с дей­ ствительной реальностью. То есть мы говорим лишь о некой непосредственной зоне контакта чего-то моего и того, с чем оно взаимодействует в действительной реальности, к которой, без­ условно, отношусь и я сам (где «я», опять-таки, не просто мое личностное «я», а весь совокуп­ ный мир моей индивидуальной интеллектуальной функции, во мне вмещающийся).

**Когда я говорю о «части» мира интеллектуальной функции, я имею в виду, что никто из нас не имеет в себе всех его областей (зон, регистров, отделов). Понятно, например, что для типич­ ного гуманитария не существует той условной «зоны» мира интеллектуальной функции, где, образно говоря, располагается высшая математика или квантовая механика. За то, чтобы дан­ ное знание сопринадлежало нашему общему миру интеллектуальной функции, отвечают, если так можно выразиться, другие — специально обученные — люди. По сути, каждый из таких «кластеров» людей содержит в себе не только условно «общие отделы» мира интеллектуаль­ ной функции, но и какое-то «специальное знание». Исчезнут представители такого«кластера», исчезнет, подобно критскому письму, и это «знание».

https://t.me/medicina_free

существа — принадлежим, нет никаких естественных ограни­ чителей. Иными словами, реальность этого мира, сама по себе, не может сопротивляться нам, что бы мы в ней и с ней ни дела­ ли. Мы можем выдумать «Бога», «деньги», «любовь», «эфир», «справедливость», «закон», «импрессионизм», «морганатиче­ ский брак», «астрологию», «бесконечность», «квантовую запу­ танность» и т. д. и т. п. И реальность этого мира не встанет и не скажет: «Простите, но такого во мне просто не может быть! Вам следует выдумать что-то другое!». Нет, она все стерпит.

Важно другое: важно, чтобы в существование того или иного нечто (вообще чего-либо) верило значительное число людей, именно эта вера других в то или иное нечто, а не мир интеллектуальной функции как таковой и сам по себе, сопро­ тивляется нам в пространстве этой реальности. Нам, иными словами, сопротивляются здесь другие люди, которые во чтото верят, а во что-то — нет, но не весь этот громоздкий мир представлений, теорий, установок и ценностей, который мы по наивности считаем объективно существующим (эту-то шту­ ку мы всегда сможем обмануть, если это потребуется для до­ стижения интересующих нас целей).

Наверное, в качестве некой аналогии (больше, конечно, психологической) здесь можно привести сравнение между компьютерной игрой, где вы выстраиваете, например, некое государство или что-то в этом роде, и компьютерной игрой, где вы находитесь в онлайн-соперничестве с другими игро­ ками, и каждый представлен на пространстве этой игры сво­ им аватаром. В той и в другой игре вы являетесь игроком, который ограничен какими-то возможностями, правилами, вводными самой игры (как все мы ограничены механикой нашего мозга и той структурой индивидуального мира интел­ лектуальной функции, которую мы в себе сформировали). Но в случае «стратегии» вы выстраиваете свою игру так, как счи­ таете нужным (с учетом понятных ограничений, определен­ ных программой), и вы в любой момент можете передумать, взять паузу, вообще потерять интерес к этой игре или партии, ничего при этом не потеряв. В случае же соревнования с дру­ гим игроком, в случае такого «боестолкновения», вы уже не можете действовать так, как захотите, — вам придется учиты­ вать то, что делает в тот или иной момент ваш соперник.

https://t.me/medicina_free

То есть ситуации радикально отличаются именно по этому критерию — во втором случаечерез программу на вас воздействует другой человек (или любое другое существо, включая искусствен­ ный интеллект), чье поведение, чью веру и интересы вы должны учитывать. Да, здесь действуют те же ограничения программы,

ивы не видите перед собой ничего, кроме интерфейса самой про­ граммы (причем в обоих случаях он может бьггь одинаковым). Бо­ лее того, вы и играете с программой. Только вот сопротивляется вам через нее другой человек (другое существо), и именно по этой причине ситуация для вас выглядит иначе. Вы знаете, что он (этот человек или какое-то другое существо) может передумать, изме­ нить стратегию, напасть на вас или, напротив, окажется беззащит­ ным, что даст вам дополнительные преимущества.

Короче говоря, здесь важно следующее: и в том, и в другом случае вы имеете дело с интерфейсом (условно говоря, миром интеллектуальной функции) — и там аватары, и тут — аватары. Но в одном случае вы вольны делать то, что вам вздумается,

иплевать на результат (сам по себе, мир интеллектуальной функ­ ции не может нам сопротивляться), а в другом — вы втянуты в отношения и уже не можете поступить так, как вам заблагорас­ судится (через мир интеллектуальной функции, если он все-таки нам сопротивляется, сопротивляются нам другие люди).

Иными словами, реальность компьютерной программы (как и мир интеллектуальной функции) сопротивляется нам не сама по себе, а это другой человек — наш соперник — сопро­ тивляется нам через эту игру, и именно его скрытое присутствие за тем, что мы видим, меняет дело. Не будь его, мы вообще мог­ ли бы включить какой-нибудь автопилот (если, например, та­ кая возможность в программе предусмотрена) и смотреть, как программа сама будет что-то делать — строить, разрушать, ор­ ганизовывать, идти в бой и т. д. (мир интеллектуальной функ­ ции в некотором смысле способен жить в нас сам по себе и дела­ ет это весьма активно, например во сне или в психозе).

То есть это скрытый за видимостью, но совершенно ре­ альный агент — «другой человек» (или иное существо) — ра­ дикально меняет положение дел (ситуацию) для нас и нашего мышления. Если мы знаем о его (этого агента) существовании за представленной нам видимостью, для нас это уже совершен­ но другая история — мы будем думать и действовать иначе.

https://t.me/medicina_free

Но оставим на время деятелей (агентов) мира интеллекту­ альной функции и вернемся к миру интеллектуальной функ­ ции как таковому. Учитывая сказанное, понятно, что всегда существует возможность того, что нечто в этом мире (некая ситуация) может пониматься разными людьми по-разному. Но как понять, кто из нас понимает это дело правильно (или, точнее сказать, правильнее другого), а кто нет? И как это дока­ зать? Неочевидно.

Допустим, я оказался с каким-то другим европейцем в при­ митивном африканском племени. Наш гид дал нам определен­ ные инструкции: мол, в таких случаях делайте то-то, а в таких — то-то, — и удалился. И вот ночью раздается какой-то странный звук, являющийся сигналом, о котором нас гид, собственно, и предупреждал, но мне помнится, что этот сигнал должен оз­ начать, что на стоянку нашего племени напало какое-то другое племя, а моему напарнику думается, что этот сигнал свидетель­ ствует о начале охоты. Мы не можем проверить, кто из нас прав, а наш мозг, соответственно, не может включить соответствую­ щую программу действий. Мы растеряны и озадачены.

Единственное, что мы можем сделать в таком случае — это пытаться как-то интерпретировать поведение представителей племени, которые данный условный сигнал, надо полагать, понимают правильно. Но мы ведь не знаем и того, как обычно они себя ведут в той или иной ситуации! Мы будем силиться понять, что происходит на самом деле. Представители прию­ тившего нас племени обмениваются какими-то знаками, и мы понимаем, что они это делают — они что-то явно друг другу со­ общают, но мы не можем знать, что эти знаки для них значат, и что в связи с этим нам следует делать. Возможно ведь, что мы и вовсе не тот сигнал услышали, о котором сейчас дума­ ем, и у нас потому вообще нет подходящих к делу инструкций. Может быть, соответствующий сигнал не значит ни того, ни другого, о чем говорил нам наш гид, а что-то третье, напри­ мер: «Пора ужинать — приготовим наших гостей на вертеле!».

Этот мысленный эксперимент призван показать, что наше личностное «я» не должно быть сколь-либо содержа­ тельным, что-то особенное собой представлять, чтобы содей­ ствовать озадаченному мышлению. Нет, ему вполне достаточ­ но быть просто тем «местом», через которое осуществляется

https://t.me/medicina_free

данный специфический информационный трафик. Причем единственной существенной особенностью этого трафика (его специфичностью) будет то, что это некое «я» одновременно допускает в область своего внимания конкурирующие инфор­ мационные потоки, ни один из которых не воспринимается системой как однозначно верный.

То есть если мы привычно думаем, что личностное «я» должно выполнять некую цензурную функцию — отделять правильное от неправильного, то это вовсе не «я» подлинного

— озадаченного — мышления. Такое «я» должно пропускать через себя разные информационные потоки, причем даже если они противоречат друг другу. Оно — лишь место, где эти потоки будут сличаться друг с другом до тех пор, пока не проя­ вится вариант возможного ответа на озадачивший нас стимул.

Поскольку ни одна из вводных (содержание конкурирую­ щих информационных потоков) не может быть в ситуации по­ добной альтернативы однозначно интерпретирована, система как бы зависает. В некотором смысле мы как бы принуждены пассивно наблюдать за конкуренцией этих информационных потоков в нас, причем — как бы со стороны, не отождествляясь ни с одним из них (как это обычно происходит).

Предельно грубо обобщая, можно сказать и так — мы или сличаем то, что мы думаем, с тем, что происходит на самом деле, или нет. Но так в некотором смысле происходит и в слу­ чае животного — оно выбирает между разными возможными реакциями на стимул. Однако когда критическая масса опре­ деленной информации накапливается, животное интерпрети­ рует ее уже однозначно — какие-то импульсы затормаживает, а другие пускает в дело [А. А. Ухтомский].

Однако при всей внешней схожести этих ситуаций — на­ шей и другого животного — отличие здесь весьма существен­ ное: животное оценивает стимулы объективной (объективно верифицируемой) реальности, а человек разумный — мира интеллектуальной функции других людей.

Поскольку же человек в принципе способен отдавать себе отчет в том, что у других людей могут быть и другие, неизвест­ ные ему значения используемых ими знаков, у него, соответ­ ственно, может возникнуть и сомнение в надежности собствен­ ных интерпретаций. Впрочем, понимать эту ограниченность

https://t.me/medicina_free

своих интерпретаций мы начинаем далеко не сразу, а лишь в процессе своего долгого онтогенетического развития в раз­ нородной социальной общности.

Таким образом, особенность мира интеллектуальной функции, к которому все мы принадлежим, но которым ни один из нас не обладает, заключается как раз в этой системной «двусмысленности» (бесконечно-смысленности). И вопрос моей разумности — это вопрос именно той позиции, которую я занимаю в отношении собственного мышления: если я счи­ таю то, что я понимаю, истинным положением дел или хотя бы более-менее объективным отражением реальности, то, ко­ нечно, мое «я» не служит делу мышления и до действитель­ ной разумности здесь еще очень далеко.

Однако если я нахожу в себе способность к различению собственных представлений о реальности и действительной реальности, о которой я имею некоторые свои представле­ ния, то некая инстанция «я» мне не только нужна, но она еще и объективно существует*. Это «место» служит для того, чтобы во мне сохранялась способность параллельно сличать несколько потоков информации — то, что воспринимается мною непосредственно, то как это мною интерпретируется, то, что при этом сообщает (или не сообщает) мне другой, а также то, о чем он мне сообщает (или не сообщает), что, наконец, это может значить для него и чем это чревато для меня. То есть это мое «я» должно постоянно сличать соот­ ветствия-несоответствия, не принимая сторону своих пред­ ставлений (уже как бы содержащих в себе варианты ответа на все случаи жизни), оттормаживать их, дожидаясь кор­ ректирующих поправок.

Появлению в нас этой загадочной инстанции, этого «ме­ ста», мы, судя по всему, обязаны социальному давлению и ответному сопротивлению со стороны своей собственной ма­ хины мышления, просчитывающей в остальном совершенно безличностные по большому счету задачи.

* Под «действительной реальностью» следует понимать не просто какие-то «вещи» вне меня, а то, что происходит на самом деле. Соответственно, те «вещи» (интеллектуальные объекты), которые возникают во мне в рамках моих отношений с реальностью, не есть отражение (преломление) во мне неких «вещей мира», но отражение моего собственного содержания, натолкнувшегося на то, что «происходит на самом деле» вне меня.

https://t.me/medicina_free

Объективно существующая реальность вполне может сообщить мне о себе и без участия других людей: я упал и ударился, я согрелся у камина или обжегся о плиту — все это создает во мне свои значения непосредственно. Но как мне понять то, что происходит в мире интеллектуальной функции, о положении дел, о которых у меня нет никаких объективных свидетельств, но только то, что говорят другие люди, причем то, что они мне говорят, не всегда соответ­ ствует тому, что они делают?

Например, я ребенком оказываюсь на поминках. Мне предварительно объяснили, что наш родственник умер, что это большая утрата, все очень расстроены, всем будет этого человека не хватать, а потому — надо вести себя тихо, не безобразничать, ни к кому не приставать. Допустим, что я это понял. Потом начинаются поминки — хозяйки мечут­ ся между кухней и гостиной и очень переживают, чтобы все было вкусно и правильно стояло (очевидно, переживают изза этого), затем приходят родственники с кладбища — они все уставшие, усаживаются за стол, выпивают по одной-дру­ гой, тосты за упокой сменяются тостами за здравие, а после перемены блюд и вовсе начинается сущее веселье. Что все это значит? По крайней мере, то, что реальность, мягко го­ воря, чуть сложнее чем то, что я понял из данной мне пред­ варительно инструкции.

Причем эта неоднозначность ситуаций в мире интел­ лектуальной функции поразительная — например, взрос­ лые регулярно не следуют своим собственным инструкци­ ям, при этом, если указать им на данное несоответствие, они тут же находятся с ответом, который на деле ничего не объясняет. То есть эта неопределенность в социальном вза­ имодействии всегда является чрезвычайной и избыточной.

С другой стороны, крепость моего «я», того «места», где я сличаю информацию, приходящую ко мне по разным каналам, весьма слаба, что с наглядностью демонстриру­ ют, например, эксперименты на конформизм [С. Аш]. Если группа последовательно утверждает нечто, что не соответ­ ствует моему восприятию, я не только меняю свое мнение, но зачастую и само мое восприятие меняется. И это по­ нятно, потому что на этом механизме в принципе и стоит

https://t.me/medicina_free

мир интеллектуальной функции — мы должны признавать мнение большинства, в противном случае мы не сможем продолжать конструктивное взаимодействие в социальных группах. Мы должны перенимать мнение большинства, пе­ рестраивать свое мышление так, чтобы это мнение и нам са­ мим казалось истинным*.

Мы уже не помним бесконечности своих детских наи­ вных интерпретаций, но очевидно, что мы постоянно упо­ требляли слова неправильно, неточно, а то и вовсе совер­ шенно не понимая их смысла. Так, например, было время, когда я знал, что моя тетя «патолатом», но не знал, что это такое, хотя и считал эту профессию хорошей (почему у моей тети должна быть плохая профессия?!). Однако моя бабуш­ ка по другой линии — отцовской — говорила, что профессия у моей тети не «патолатом», а «патологоанатом», и ниче­ го хорошего в ней нет, но не объясняла почему. Я, понят­ но, был не согласен, впрочем, лишь до тех пор, пока кузены не растолковали мне, чем их мама занимается на работе. То есть я имел некие представления о профессии своей тети (вероятно, какую-то совершеннейшую чушь), и они меня совершенно устраивали. Но как я могу узнать, что они оши­ бочны, если они располагаются в моем же индивидуальном мире интеллектуальной функции? Только благодаря дру­ гим людям, которые и станут сопротивляться мне — моим «ошибочным» представлениям — на пространстве мира ин­ теллектуальной функции.

То есть через других людей и посредством других людей мой индивидуальный мир интеллектуальной функции (моя индивидуальная версия мира интеллектуальной функции других людей) наполняется фактическим содержанием, и они же — эти другие люди — следят за тем, чтобы я следо­ вал правилам — в частности, подразумевал под своими сло­ вами именно то, что они сами под этим понимают, а также

* Такие «вещи», которые существуют только потому, что в них верит подавляющее большин­ ство людей, я прежде называл «форпостами веры». «Форпостами веры», например, явля­ ются «деньги», «государство», «семья», «искусство», «физические законы» — все эти вещи существуют, потому что в них верят. Это не значит, что, например, «физические законы» не существуют вовсе, но то, как они существуют в нас как «физические законы», — это фор­ посты веры. Именно в этом смысле, как мне представляется, следует понимать и И. Канта, который говорит о том, что законы не открываются в мире, а нами ему приписываются.

https://t.me/medicina_free

отдавал себе отчет в том, что всякое мое слово — это не про­ сто звук, а нечто, что предполагает какие-то последствия и обязательства*.

Да, мир интеллектуальной функции эфемерен — он не может сопротивляться мне, не может обнаружить собствен­ ной ошибочности, но в нем же в некотором смысле обитают

идругие люди, и это именно они сопротивляются мне в нем

ичерез него, и потому я на самом деле не мыслю, а лишь обеспечиваю свое социальное поведение таким вот образом. Мышление, иными словами, это форма социального поведе­ ния представителей нашего вида, а разум (проявление нашей разумности) — это своего рода моя индивидуальная способ­ ность к целенаправленному выпадению из представленных мне таким образом — через мое мышление — паттернов соци­ альной коммуникации.

Из этого следует сделать вывод, что состояние разумно­ сти является и трудоемким для мозга, и часто неблагодарным делом. Без разумности проще, а деятельности мышления (ин­ теллектуальной активности) и так ничего не мешает — ин­ теллектуальная функция способна, сама по себе, связывать интеллектуальные объекты моего индивидуального мира ин­ теллектуальной функции друг с другом, а насколько все это разумно и достоверно — уже дело десятое. В конце концов, все всегда можно объяснить, оправдать, обосновать задним чис­ лом и даже доказать что-либо, если соответствующее решение мозгом уже принято.

Сдругой стороны, необходимость этой специфической разумности вполне, как мне представляется, очевидна. Дело в том, и это весьма существенно, что наше взаимодействие

с другими людьми происходит на весьма шаткой почве —

* Причем контроль этот вовсе не лингвистический—дру| ие люди контролируют мои действия, а слова и вкладываемые мной в них индивидуальные значения здесь вторичны. Контроль, вы­ ражение и внутренняя перестройка моего индивидуального мира интеллектуальной функции становятся возможны благодаря использованию знаков — они играют роль своего рода опор в работе моей интеллектуальной функции, но не являются ее сущностными структурами. Мои действия, которые контролируют в процессе социальных игр другие люди, сопряжены с тем, что мы привыкли называть, может быть, не вполне корректно, «значениями» слов. Точнее, на­ верное, сказать, что другие влияют на мои состояния, побуждая меня к определенному поведе­ нию, для чего используют знаки (слова), и я сам как-то организуюсь в такой ситуации, приводя мою внутреннюю речь в некое соответствие с происходящим вовне меня.

https://t.me/medicina_free

впространстве, по существу, отсутствующего мира интеллек­ туальной функции. Последний, с одной стороны, допускает бесчисленность интерпретаций и возможность формирования самых разных эссенциальных сущностей, что лишь чудом не превращает наш мир в абракадабру. А с другой — именно он превращает в реальность «форпосты веры», чья реалистич­ ность обусловлена лишь тем, что значительная часть людей

вэти «вещи» верит. Соответственно, ничего хорошего от мыш­ ления, разворачивающегося на этом пространстве, но лишен­ ного разумности, ожидать не приходится.

Мир интеллектуальной функции, будучи совершенней­ шей фикцией, при этом обладает вполне осязаемой силой. Со­ противление, которое я испытываю со стороны других людей, осуществляется на меня через и посредством мира интеллек­ туальной функции. Благодаря этому сопротивлению я и обре­ таю в процессе собственного онтогенеза пространство своего мышления, тренируя способность, как это было показано ра­ нее, к формированию сложных, многовекторных интеллек­ туальных объектов*. То есть мир интеллектуальной функции реально воздействует на меня.

Сдругой стороны, он оказывается проявлением подлин­ ной реальности еще и потому, что, несмотря на некоторую его, так скажем, нереалистичность, именно через мир интеллек­ туальной функции и посредством его я-то и взаимодействую с совершенно реальными людьми, и все мы — и я, и они — ре­ шаем, таким образом, через эту склейку, совершенно реаль­ ные и насущные задачи.

Иными словами, посредством мира интеллектуальной функции — пусть и не существующего объективно — мы реаль­ но воздействуем друг на друга, и по большому счету не можем иначе коммуницировать.

* См. Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. СПб., 2016.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 3

О

РЕАЛЬ

НОС

ТИ

https://t.me/medicina_free

Понимание феномена «реальности» является понастоящему проблематичным, потому что мы смотрим на реальность своим собственным — индивидуальным — миром интеллек­ туальной функции. Впрочем, если бы мы могли взглянуть на реальность из некоего совокупного мира интеллектуальной функции (что, конечно, невозможно, поскольку его не суще­ ствует), то ситуации это бы вовсе не изменило — понимание феномена «реальности» продолжало бы оставаться задачей неразрешимой. Так что, на мой взгляд, поскольку мы не мо­ жем ни говорить, ни даже просто думать о реальности (все это неизбежно закончится созданием каких-нибудь симулякров [Ж. Бодрийяр]), проблема с ней должна решаться кардинально.

Во-первых, мы должны утвердиться в мысли, что она — реальность — есть (что бы это ни значило). Во вторых, мы должны сформировать внутреннюю установку, согласно ко­ торой на самом деле ничего кроме реальности нет, посколь­ ку всякое иное заключение было бы просто нелепым. Все, с чем мы имеем дело, — реальность. В-третьих, единственный для нас способ соприкоснуться с реальностью (выйти с ней, так сказать, на контакт) — это задаться вопросом: «Что про­ исходит на самом деле?», отметая, таким образом, все прочие (прежние, актуальные) свои установки, касающиеся рассма­ триваемого аспекта реальности.

Понимаю, что все это звучит странно, а кому-то может показаться, что противоречиво. Со странностью, впрочем, я готов согласиться и полагаю, что было бы странно, если бы эти тезисы странно не звучали. Но вот их кажущая противоре­ чивость — лишь средство к лучшему пониманию, но вовсе не какое-то фактическое противоречие.

Основная ошибка, которая свойственна нам, когда мы пы­ таемся думать о реальности, заключается в том, что мы, как правило, начинаем делить ее на какие-то подклассы и уровни.

Мы говорим, что вот, мол, наша реальность, в которой существуем мы, а есть реальность микромира или реальность разных животных — например, летучей мыши с присущими ей квалиа [Т. Нагель]. Если вдуматься в сам этот подход (не говоря уже о достигаемых таким образом «результатах»), то он, конеч­ но, разочаровывает — это все равно что сказать, что играющие «в дурака» картежники играют каждый свою партию. Это не

https://t.me/medicina_free

так, но вот «картежник» туг, и надо это хорошо понимать, дей­ ствительно только один — и это мы сами с нашими познаватель­ ными возможностями и алгоритмами обработки информации.

Все дело в том, что это мы приписываем разные реально­ сти разным «объектам» (таково наше представление на этот счет), причем именно с помощью данного трюка мы и можем их (этих «других») себе представить, но это не у них — этих «объектов» — некие «разные реальности». Да, у каждого из них свой набор представлений о реальности, но эти представ­ ления обладают соответствующим статусом (статусом пред­ ставлений) лишь для тех, кто их производит, а я произвожу свои представления об их (например, летучей мыши) пред­ ставлениях о реальности, причем я имею дело лишь с этими моими представлениями об этих их представлениях, а не с их представлениями, какими они являются для них.

Воспринятая реальность у каждого наблюдателя, разуме­ ется, своя. Но воспринятая реальность — это не реальность, а лишь представление о реальности (что бы это ни значило). Если мы говорим о любом наблюдателе (хотя бы подразуме­ ваем его наличие — пусть косвенно или скрыто-имплицитно конкретной данности), мы всегда находимся в системе отно­ шений «карты и территории». Но почему мы вообще должны думать о наблюдателе, когда пытаемся осмыслить феномен реальности как таковой? Да, думать ее без наблюдателя мы не можем, но мы можем с известной долей условности (пусть и предельно огромной) ее реконструировать. И понятно, что первым тезисом в рамках этой реконструкции является тезис о том, что она есть.

Второй тезис не менее важен. Дело в том, что мы посто­ янно находимся внутри удивительной языковой игры — на­ пример, я только что написал: «воспринятая реальность — это не реальность, а лишь представление о реальности». В целом, предложение звучит вполне внятно и непротиворечиво, про­ блема только в том, что «воспринятая реальность» — это тоже реальность. Да, когда мы рассуждаем таким образом, реаль­ ность кажется нам как бы слоистой, но это только особенность нашего способа думать о реальности. Нет никаких причин, почему мы должны (или можем) приписывать реальности действительно разные способы существования, а то, что она

https://t.me/medicina_free

кажется нам «качественно» разной в том или ином случае, — лишь особенности нашего восприятия, но не реальности как таковой. Потому если мы попытаемся думать не о реальности, а саму реальность, то никаких «слоев» у реальности как тако­ вой, конечно, не обнаружится. Просто все, что происходит, — и есть реальность. Хотя, надо полагать, все это и звучит доста­ точно парадоксально.

Короче говоря, нет ничего, что бы не было реальностью, но то, что мы думаем о реальности — наши представления о ней, не есть реальность как таковая, а есть наши представле­ ния о реальности, которые, в свою очередь, конечно, реальны. «Карта» — так же реальна, как и сама «территория», но она реальна как карта, а не как территория. Так что всякая карта реальности (представление) — не сама эта реальность, но ре­ альна сама по себе*.

То есть проблема с указанной языковой игрой состоит в следующем: когда мы пытаемся мыслить реальность — мы тем самым создаем реальность (процесс мышления происхо­ дит на самом деле), но это не значит, что мы в этот момент создаем некую «реальность реальности». В такой ситуации мы лишь что-то думаем о реальности, хотя этот процесс, конечно, является такой же реальностью, как и все, что происходит. Это напоминает мне эффект «ленты Мебиуса».

Наконец, третий тезис — о шорах наших представлений, скрывающих от нас действительную реальность, и о необходи­ мости специфического состояния озадаченности (достигаемо­ го, например, с помощью вопроса: «Что происходит на самом деле?»), чтобы выйти с ней в некотором смысле на контакт. И вот именно этот тезис кажется мне наиболее сложным, не­ однозначным и в то же время чрезвычайно важным в рамках методологии мышления.

Попробуем представить себе наши отношения с реально­ стью, глядя на них, так сказать, нейрофизиологически. Здесь мы действительно вроде как обнаруживаем некие уровни: во-первых, понятно, что мы контактируем с реальностью по­ средством нашего рецепторного аппарата — зона, так скажем, физиологического контакта, во-вторых, данные с рецепторов

* Л. Витгенштейн пишет в «Логико-философском трактате»: «Ein a priori wahres Bild gibt es nicht» (n. 2.225), в переводе В. Руднева: «То, что было бы a priori Картиной, было бы ничем».

https://t.me/medicina_free

преобразуются нашим мозгом и запечатлеются в нем в неких функциональных нейрофизиологических комплексах (этим аспектом активно занимается нейрофизиология восприятия), в-третьих, возникшие нейрофизиологические комплексы рефлексируются нами как некие «субъективные состояния», на­ конец, в-четвертых, мы каким-то образом обозначаем для са­ мих себя (концептуализируем) эти «состояния» (означаемые) в рамках неких наших представлений (означающих)- Грубо го­ воря, у нас есть «сырые данные», «функциональные системы», а также идентифицируемые нами наши собственные «состоя­ ния» («означаемые», «значения») и то, что мы по этому поводу думаем — некие «суждения» («означающие», «знаки»).

Теперь давайте попробуем отвлечься от этой экспозиции наших отношений с реальностью (кажущейся столь убедитель­ ной) и зададимся вопросом: а что, собственно, происходит на самом деле? Вполне очевидно, на мой взгляд, что вся эта рас­ сказанная только что история (нарратив, описывающий наши отношения с реальностью) располагается в мире интеллек­ туальной функции. У нас есть соответствующие концепты — «рецепторы», представления о нейрофизиологической ме­ ханике «формирования образов», теории «функциональных систем» и «языка» и т. д. и т. п. Все они, взятые вместе, и соз­ дают в нас иллюзию достоверности этой наспех сочиненной истории. Впрочем, все это кажется нам настолько «понятным и очевидным», что, право, самое время озадачиться. Оттол­ кнем прочь эту прекрасную пелену представлений: конечно, это не более чем история, нарратив — некое представление о реальности, а не реальность как таковая.

Взглянем на эту «историю» иначе, просмотрим, так сказать,

ееальтернативную версию. Все, что со мной происходит, разуме­ ется, реально — например, я выступаю на научной конференции, пытаюсь приготовить себе завтрак или влюбился — вот некие факты. Однако мы тут же вынуждены признать, что мой рецеп­ торный аппарат (да и вся моя периферическая нервная система) не имеет к этим событиям, взятым в качестве случайных приме­ ров, никакого сколь-либо существенного отношения.

Ну что, например, происходит на научной конференции?..

Ясоставил «внутри своей головы» некие представления об

ееучастниках — кто они, что они знают, что им может быть

https://t.me/medicina_free

интересно, что нового я могу им сказать, и все прочее. Исходя из этого своего представления об этих людях, я создаю некий «научный доклад», основываясь при этом на том, что я пре­ жде продумывал, исследовал, заметил, концептуализировал. Теперь я стою перед ними, смотрю на них, они — на меня, я что-то говорю, а они что-то слушают.

Понятно, что слушают они не бессмысленное пение птиц и не звук водопада, а специальные звуки, которые их мозг идентифицирует внутри их голов (индивидуальных мирах ин­ теллектуальной функции) как некие слова, которые для них что-то значат. Из этих слов, преобразованных моими слуша­ телями в понятия, они, я надеюсь, пытаются воссоздать как бы мою идею в рамках собственных интерпретаций. По существу, как бы там ни было, они формируют в этот момент внутри сво­ их голов интеллектуальные объекты разной степени сложно­ сти — возможно и такие: «Что это за дурак?» и «Что за чушь он несет?!» (Это, как известно, тоже реальность любой науч­ ной конференции.)

Итак, что же тут происходит на самом деле? Кажется, что правильно было бы сказать, что описанное действо разворачи­ вается в пространстве нашего общего мира интеллектуальной функции* — мы, мол, находимся в некоем общем простран­ стве смысла (символического), где решаем соответствующие задачи по интерпретации чужого текста. Проблема в том, что никакого общего, обобщенного мира интеллектуальной функ­ ции не существует, ему, попросту говоря, негде быть.

Так что идеалистическое представление о том, что мы, мол, находимся в некоем общем для нас символическом простран­ стве смыслов, где героически сражаются друг с другом наши идеи, по меньшей мере наивно. Нет никаких сражений в симво­ лическом, и само символическое (мир интеллектуальной функ­ ции) — лишь удобный симулякр. В действительности я играюсь со своими интеллектуальными объектами, и мои слушатели играются со своими интеллектуальными объектами, но фокус в том, что и я (говорящий), и они (слушающие) являемся — сами по себе — точно такими же интеллектуальными объекта­ ми наших индивидуальных миров интеллектуальной функции.

* Что-то наподобие юнгианского «коллективного бессознательного», только из области современной когнитивистики — некоего «коллективного сознательного».

https://t.me/medicina_free

происходит; нам просто удобно так думать, но это «удобство» — лишь наши собственные проблемы и заблуждения. В действи­ тельности происходит то, что происходит, а потому, хотя мы и вводим понятие мира интеллектуальной функции (симво­ лического), все реально происходит на одном и том же уров­ не мышления — когда в каждой конкретной голове создаются и усложняются те или иные интеллектуальные объекты, причем их нейрофизиологическая природа ничем не отличается от лю­ бого другого происходящего здесь — в этом мозгу — процесса.

При этом то, что я стою, а они сидят, я говорю, а они слушают, у меня пересохло в горле, а у них затекла спина, и я вижу пространство, ограниченное одной стеной, а они — пространство, ограниченное другой и т. д. и т. п.— это тот же процесс по созданию нами интеллектуальных объектов, при­ рода которых столь же универсальна, как и все прочее, с чем мы имеем дело. Условные нейрофизиологические комплексы нашего сидения, стояния, звукоизвлечения, пространственно­ го видения ничем не отличаются от нейрофизиологических комплексов, являющихся нашими мыслями, словами и проч. Все это интеллектуальные объекты, которые создаются интел­ лектуальной функцией на пространстве наших индивидуаль­ ных миров интеллектуальной функции.

То, что мы относим эти интеллектуальные объекты к раз­ ным «регистрам» или «модусам бытия», — лишь уловка. Все в моем (как и любого другого человека) индивидуальном мире интеллегпуальной функции связано со всем и является одним целым, это не разные реальности. То, что я говорю, а не слушаю, определяет, в частности, и то, чем являются для меня в данный момент соответствующие — произносимые мною — слова. Если бы я их слушал, а не декламировал, они значили бы для меня уже что-то другое, звучали бы, так сказать, как-то иначе.

А то, что у кого-то из моих слушателей затекла спина, болит зуб, переполнился мочевой пузырь — вовсе не ней­ тральные факты, все это так же влияет на то, что они слышат

вмоих словах. И более того, все это не висит, так сказать, где-то

ввоздухе, а обусловлено непосредственно множеством разно­ образных процессов, которые мы привыкли считать нейрофи­ зиологическими, биохимическими, собственно физическими,

https://t.me/medicina_free

квантовыми и какими угодно еще и как бы мы их ни определя­ ли (бесконечная множественность «набросков» [Д. Деннет])*.

Но такова реальность, потому что все это происходит на самом деле и в совокупности. И да, нам бы следовало видеть все это в полном объеме, хотя, конечно, сложно (невозможно) себе весь этот объем представить. Причем я ведь привел здесь лишь в качестве иллюстрации самую малую толику того, что

вдействительности происходит в этот самый момент на самом деле. И все это и впрямь происходит здесь и сейчас, а не где-то

вкаких-то разных реальностях.

Впрочем, то, что мы выделили реальность «научной кон­ ференции» из всей прочей реальности, — это ведь тоже сво­ его рода абсурд. Мы находимся в здании, здание на Земле,

аЗемля в Космосе, и все мы питаемся энергией Большого Взрыва — можно ведь и так все это себе представить. Хотя в действительности, конечно, все сложнее и иначе: например, мы пользуемся концептуальным аппаратом науки, а он есть язык, способность иметь который отличает представителей нашего биологического вида... Все это, опять-таки, есть сей­ час, в этой реальности, даже если мы решили ограничить ее понятием «научной конференции». То есть это не разные ре­ альности и не какие-то ее уровни, здесь нет и не может быть никаких границ, кроме условных. Это одна цельная реаль­ ность, ткань которой совершенно неразрывна.

При этом ситуация, когда я пытаюсь приготовить себе за­ втрак, ничем принципиально не отличается от той, которую

яописал в примере с научной конференцией. Да, здесь нет других людей, но и там их по большому счету не было —

уменя были лишь такие интеллектуальные объекты, которые

япривык относить в некий условный регистр «других людей»,

аконкретнее — «коллег по цеху». Но как они были тогда мною

в моем внутреннем психическом пространстве воссозданы в качестве соответствующих интеллектуальных объектов — эти «слушающие меня участники научной конференции», так и сей­ час во мне воссозданы все эти интеллектуальные объекты — ко­ фе-машина, печенюшки — или, если день задался, яйца в холо­ дильнике, бекон, масло на сковородке, соль, перец и т. д. и т. п.

* Вспомним также и знаменитый «глаз» Людвига Витгенштейна: <3 «Все, что мы видим, могло быть и другим».

https://t.me/medicina_free

И точно так же все эти интеллектуальные объекты — это не какие-то отдельные штуки в моей голове, которые, как кажет­ ся, являются некими «вещами» и «понятиями», а нечто, что возможно благодаря механизмам восприятия, апперцепции, научения и физиологическим процессам, например, которые вызывают у меня чувство голода. Наконец, биомеханика моих движений при ударе ножом по яйцу, ощущение запаха подру­ мянившегося на сковороде лука и прочее, и прочее — все это здесь. И такова реальность — все то, что происходит.

Как бы я ни делил реальность на какие-то «подкасты», как бы ни организовывал концептуально — это лишь такие игры по определению и созданию неких фикций, симулякров, представлений о реальности. Да, я делаю это для удобства, но и это тоже — реальность: поступать так — выделять соответ­ ствующие «вещи» и «состояния» из ткани происходящего, чтобы легче в нем — в этой действительной реальности — ори­ ентироваться. Когда вы движетесь по какой-то одной стороне «ленты Мебиуса», вы же движетесь и по другой ее стороне.

Наконец, для полноты картины рассмотрим пример с влюбленностью. Эта ситуация, грубо говоря, отличается от двух представленных выше лишь тем, что тут «объект стра­ сти» может одновременно и присутствовать рядом со мной физически, и не присутствовать (то есть это и случай «конфе­ ренции», и случай «приготовления завтрака»), а я все равно постоянно нахожусь с ним в некой психологической связи, об­ условленной соответствующей, как бы сказал Алексей Алексе­ евич, доминантой. Реальность, впрочем, как и прежде — тако­ ва, какова она есть, и вся — та же самая.

Люблю я, понятное дело, не другого человека, а его образ в моей голове (как показал Ролан Барт во «Фрагментах речи влюбленного»), и это такой же интеллектуальный объект, как и все прочие, составляющие мой индивидуальный мир интел­ лектуальной функции (он ими порожден и с ними связан). Он точно так же создан определенным моим физиологическим состоянием (обусловливающим половую потребность) и акту­ ализацией неких нейрофизиологических комплексов (связан­ ных, по всей видимости, с определенной сексуальной фикса­ цией, чувством прекрасного, психологическими ожиданиями от любовных отношений и т. д. и т. п.).

https://t.me/medicina_free

Иными словами, есть некая реальность — тот самый дру­ гой человек, — он реально существует. Но есть и интеллекту­ альный объект, который в моем индивидуальном мире интел­ лектуальной функции представляет этого человека так, что он кажется мне «пределом мечтаний». Впрочем, некто третий вряд ли со мной согласится, а если и согласится, то как-то ина­ че. Понятно и другое — что у того человека, образ которого

ялюблю в себе, есть и вовсе какое-то свое представление

опроисходящем, причем это его представление тоже абсолют­ но реально. А то, что мы в принципе способны все это думать, чувствовать, испытывать, быть здесь и сейчас — не случайность, все это обусловлено реальностью, в которой, как нам кажется, мы обнаруживаем упомянутые подреальности, которые, конеч­ но, таковыми — какими-то отдельностями — не являются.

Это сложно так думать, что не бывает нескольких разных реальностей (как это, конечно, нам представляется), но только одна, причем одна и та же. Ведь все, что я сейчас перечислил, объ­ единено ситуацией — положением, как бы сказал Людвиг Вит­ генштейн, всех вещей, имеющих отношение к данной ситуации. Причем никому весь список этих «вещей», разумеется, неизве­ стен, но в этом и состоит природа реальности — того, что происхо­ дит на самом деле, и того, о чем мы можем лишь строить какие-то свои представления. Именно так об этом и следует думать. Причем это «следует» — даже не фигура речи, это именно пра­ вило, по существу — «принцип дополнительности» Нильса Бора. «С одной стороны, описание нашей мыслительной дея­ тельности требует противопоставления объективно заданного содержания и мыслящего субъекта, — говорит Бор и уточня­ ет: —А с другой, как уже ясно, — нельзя строго разграничить объект и субъект, поскольку последнее понятие также принад­ лежит содержанию»*.

Иными словами, вводя наблюдателя, мы неизбежно пре­ вращаем реальностьв некую несложимуютеперьабстракцию — реальность как таковая («территория») начинает как бы про­ тивостоять в нас представлению наблюдателя о ней («карта»). Но правда в том (хотя ее и нельзя вообразить, а лишь рекон­ струировать), что наблюдатель есть такая же часть этой реаль­ ности, поэтому никакого разделения на самом деле тут нет,

* Бор Н. Избранные научные труды в двух томах, том 2. М., 1971. С. 58.

https://t.me/medicina_free

иткань реальности нигде не рвется, хотя нам — как наблюда­ телям — этот разрыв кажется совершенно очевидным.

Грубо говоря, мы в некотором смысле физически не­ способны представить себе, как нечто одновременно демон­ стрирует качества корпускулы и волны, но и «корпускула»,

и«волна», и «качества корпускулы», и «свойства волны» — это лишь интеллектуальные объекты, которыми пользуется наблюдатель для представления реальности, которую он ина­ че представить себе не может. То, что реальность по-другому ему не представляется, — проблема наблюдателя, а возникает она лишь потому, что он наделил себя соответствующим ста­ тусом — «наблюдателя» («субъекта»). Не выделяй он себя из реальности, никаких парадоксов и не обнаружилось бы. Впро­ чем, тогда бы он уже и не был «наблюдателем».

Возвращаясь к терминологии методологии мышления, можно сказать и так: граница действительной реальности

имира интеллектуальной функции умозрительна, она видит­ ся нам, наблюдающим эту границу из своего индивидуально­ го мира интеллектуальной функции, поскольку мы наделены этим статусом: «тот, кто строит представления о реальности». То есть мы не можем видеть реальность как таковую (мы всегда будем иметь дело со своими представлениями о реальности), но мы при этом находимся в реальности, то есть наш контакт с реальностью, если так можно выразиться, на самом деле ни­ когда не прерывается. Более того, мы и есть эта реальность — главное не смотреться в зеркало, в котором мы обнаруживаем симулякры реальности (наши представления), обусловленные нашими целевыми установками.

Впрочем, невозможность представлять реальность («ви­ деть реальность») не означает отсутствие возможности специ­ фическим образом ее думать, в чем, собственно, и заключается суть методологии мышления. Людвиг Витгенштейн говорит, что «мир» состоит из «фактов», а «факты» — суть все возмож­ ные отношения вещей (объектов, предметов). Поэтому, если мы намерены думать «мир» (реальность), то думать нам над­ лежит не вещи, не объекты, не предметы (то есть интеллекту­ альные объекты), а отношения вещей — то, что в некотором смысле есть между этими вещами*. И да, если думать отноше­

* Именно эту стратегию мы и реализовывали в представленных выше примерах с «науч­ ной конференцией», «завтраком» и «влюбленностью».

https://t.me/medicina_free

ния вещей — «факты» самой интеллектуальной функции, а не вещи как таковые (интеллектуальные объекты), то, конечно, естественные для такой ситуации противоречия и сложности уже не являются непреодолимыми.

Проблема «многих реальностей» обусловлена тем, что мы в своем сознании подменяем само наше мышление как таковое (работу интеллектуальной функции) его продуктами, результатами этого мышления (интеллектуальными объек­ тами). Мы, можно сказать, пропускаем процесс нашего мыш­ ления, не замечаем его и сразу вытаскиваем на поверхность осознания результат работы интеллектуальной функции. Но этот результат всегда уже есть некое представление, карта территории, а не реальность. Последняя открывается нам толь­ ко в отношении вещей — «фактами», которые нам и надлежит думать (где «думать» — есть непосредственная работа интел­ лектуальной функции, а не типичная для таких ситуаций ин­ теллектуализация — объяснение непонятного понятным).

Так что все приведенные примеры, конечно, не служат цели создать у читателя представление о том, что такое ре­ альность, или, иначе говоря, о том, «что происходит на самом деле». Это и невозможно, такого представления — о том, что происходит на самом деле, — не существует, а всякие попытки его составить свидетельствовали бы о полном непонимании существа вопроса.

Задача этих примеров как раз обратная — показать, что мы не можем иметь корректного представления о реальности,

иметодологически задаваясь вопросом о том, что происходит на самом деле, мы не пытаемся извлечь из реальности некую истину. Истинна сама реальность, которая есть непосред­ ственное отношение вещей (чем бы они ни были и что бы это ни значило), то есть факты. Истинна реальность, которая есть

икоторая все, — и этого вполне достаточно.

Понимая соответствующие ограничения, мы можем бес­ конечно обращаться к фактической реальности, обнаруживая, таким образом, новые и новые «факты». А это даст возмож­ ность нашей интеллектуальной функции создавать новые и новые, возможно более удачные (потенциально продуктив­ ные, эффективные с точки зрения целевых установок), вари­ анты реконструкции реальности.

https://t.me/medicina_free

К сказанному, желая избежать путаницы, следует доба­ вить, что понятие «объективной реальности», если относиться к нему слишком серьезно, является бессмысленным и совер­ шенно непродуктивным. Что обычно понимается под «объек­ тивной реальностью»? То, что можно, грубо говоря, пощупать— непосредственно или с помощью каких-то устройств? Но

втаком случае мы не можем «пощупать» ни бозон Хиггса, ни «черные дыры». Мы не можем сделать этого по определению. Да, мы можем «пощупать» косвенные свидетельства этих фе­ номенов, подтверждающие оправданность соответствующих интеллектуальных моделей (бозона или дыры), но сами эти штуки как были, так и останутся абстракцией — не объектив­ ными, а расчетными явлениями.

Саналогичной ситуацией мы сталкиваемся и в биологии, например, при изучении репликации ДНК. Во-первых, этот процесс действительно невозможно «разглядеть» (он также

воснове своей расчетный). Но главное — и это во-вторых: мы не понимаем, каким образом здесь передается информация, что является здесь собственно «информацией». Да, на уровне реконструкции соответствующих химических реакций появ­ ление тех или иных белков кажется вполне естественным, но дело же не в них — не в самих белках, а в той информации, которую они, возникнув, начинают переносить. Да, и здесь можно построить некую реконструкцию, и, если она будет ра­ ботать, это будет хорошая реконструкция. Но она продолжит оставаться лишь моделью реальности, а не реальностью суще­ ствования той самой информации, которая в каком-то смысле действительно как таковая все-таки есть.

А теперь подумаем о вещах, куда более приземленных и, как кажется, куда более понятных — объективны ли, напри­ мер, ненависть или чувство справедливости? Какие-то ней­ рофизиологические процессы их безусловно обеспечивают, но в голове каждого человека это будут свои нервные процессы (какие-то специфические агрегации нейронов, индивидуаль­ ные нейронные ансамбли). Заберись мы в эту голову — любым способом, — мы не сможем найти в ней точное и убедитель­ ное соответствие самоотчету испытуемого, с одной стороны, и тому, что мы там — в его голове — обнаружим — с другой. Можем ли мы на этом основании сказать, что объективно

https://t.me/medicina_free

ни ненависти, ни чувства справедливости не существует или что они необъективны, потому что мы просто не знаем, что конкретно следует «щупать»? Все это достаточно нелепо, на мой взгляд.

А объективны ли, например, квадраты, треугольники и круги? Пусть даже я могу пощупать их руками — например, из специального набора для младенцев. Но что это мне дает? Любая геометрическая форма является идеей, которая заклю­ чает в себе некие правила — равенство сторон, количество углов, окружность и т. д. и т. п.

Наконец, объективен ли смысл литературного текста? То, что каждый из нас прочитывает его как-то по-своему, видит его в некой специфической диалогичности [М. М. Бах­ тин], это, конечно, так. Каждый из нас «вынимает» из это­ го текста некий свой — «субъективный» для него — смысл. Таким образом, объективно некий подлинный смысл лите­ ратурного текста нигде не содержится. Но готовы ли мы на этом основании заключить, что он — сам этот литературный текст — бессмыслен? Если пойти этим путем, то скоро обна­ ружится, что и всякий научный текст — лишенная объектив­ ности абракадабра.

То есть сама эта языковая игра с понятием «объектив­ ность» представляется мне весьма сомнительной, по крайней мере с точки зрения ее целесообразности. Сейчас мы уже хо­ рошо знаем, что всякое явление имеет в своей основе какую-то вполне понятную физическую природу («понятную», по край­ ней мере, в том смысле, что мы можем так ее реконструиро­ вать). При этом любые наблюдатели рисуют свои представле­ ния о реальности (что бы это ни значило) тоже не просто так, а в соответствии все с той же физикой*. Но даже если мы ду­ маем обо всем этом так, речь в любом случае идет о работе все той же интеллектуальной функции с интеллектуальными объ­ ектами. Ведь любая физическая теория есть лишь наше пред­ ставление о реальности, созданное нами ad hoc. Так что, хоть я и говорю, что обобщенного мира интеллектуальной функ­ ции не существует, подобную фикцию для удобства следует, наверное, все-таки принять.

* В этом смысле утверждение Эрнеста Резерфорда, что все науки делятся на физику и собирание марок, не лишено оснований.

https://t.me/medicina_free

Вконечном счете все, с чем мы имеем дело, не важно —

сфизическими явлениями, биологическими феноменами, фи­ зиологическими процессами или событиями культуры, — все это интеллектуальные объекты, созданные нашей интеллекту­ альной функций. Да, какие-то из них сконструированы нами при помощи различных средств научной верификации, — исследовательских опытов, специальных приборов, математи­ ческих моделей и т. д. и т. п. Однако это не делает подобные интеллектуальные объекты чем-то иным, нежели — все теми же интеллектуальными объектами.

Реальность, с которой мы имеем дело, принципиально гомоморфна, но этим я вовсе не хочу сказать, что вся она на­ ходится «внутри головы» или является какой-то эфемерной конструкцией. Напротив, устанавливаемые нашей интел­ лектуальной функцией отношения фактов (при условии, что это позволяет нам достигать поставленных целей), являются действительной реконструкцией реальности. То есть, пусть

ив некотором приближении, мы говорим все-таки о реально­ сти, которая как таковая, разумеется, есть.

Не формирующиеся в нас интеллектуальные объекты, а отношения между ними — вот что действительно отражает потенциально доступные нашему познанию фрагменты (если так можно выразиться) реальности. С другой стороны, конечно, в результате мы получаем лишь некую реконструкцию реаль­ ности, адекватную для решения конкретных задач, а вовсе не абсолютное знание реальности как таковой и самой по себе*.

Учитывая сказанное, мне кажется, вполне понятно, что главный вопрос методологии мышления «Что происходит на самом деле?» — носит, по существу, дидактический характер. Его задача — дать нам возможность, не покидая мира интел­ лектуальной функции (чего мы, впрочем, и не можем сделать), обнаруживать новые факты, новые отношения между факта­ ми и посредством работы интеллектуальной функции форми­ ровать эффективные (с точки зрения практических целей) ре­ конструкции реальности. Однако последние, в свою очередь, конечно, тоже являются интеллектуальными объектами.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 4

ОБ

ИНТЕЛ

ЛЕКТУ

ЛЛЬНЫХ

ОБТЕК

ТАХ

https://t.me/medicina_free

Мы не можем составить ясного представления об «ин­ теллектуальном объекте», равно как мы не можем предста­ вить себе и «интеллектуальную функцию». «Представить» в буквальном смысле этого слова — как мы представляем себе, например, яблоко или функцию дирижера симфони­ ческого оркестра.

У нас не может возникнуть осязаемого, так сказать, мысленного образа «интеллектуального объекта» или «ин­ теллектуальной функции» (точно так же, как у нас нет, на­ пример, образа отдельно «правого» или отдельно «левого», «любого множества», «бесконечности», «хаоса», «целост­ ности», «процесса» и т. д.). Соответствующими понятиями мы пользуемся для наведения порядка в собственных пред­ ставлениях, но, сами по себе, они полноценными представ­ лениями не являются.

Полагаю, кому-то может казаться, что он все-таки может это представить — и отдельно «левое», и «бесконечность», но, скорее всего, на деле он будет представлять себе какое-то кон­ кретное содержание (то есть что-то другое, что можно опреде­ лять с помощью таких вот понятий-инвариантов), но сами эти понятия-инварианты останутся непредставимыми.

С другой стороны, это специфическое свойство поня­ тий-инвариантов открывает нам широкие возможности по реконструкции реальности — того, что происходит на самом деле. Правда, пользоваться ими для этих целей нужно с боль­ шой аккуратностью, понимая всякий раз, что это лишь спо­ соб организации неких содержаний друг относительно друга, но не структура реальности как таковая и уж точно не данное конкретное содержание*.

Если мы рассматриваем «интеллектуальный объект» как понятие-инвариант, это значит, что все, с чем мы имеем дело, является каким-то интеллектуальным объектом. Одна­ ко ничто конкретное, на что можно было бы ткнуть пальцем и сказать — вот, мол, это «интеллектуальный объект», — не яв­ ляется интеллектуальным объектом. Данное понятие-инвари­ ант (как и понятие-инвариант «интеллектуальная функция») необходимо нам как инструмент корректной реконструкции

* Данный методологический ход получил в свое время название «несодержательного мышления» (см. Курпатов А. В. Психософический трактат. — М., 2007.)

https://t.me/medicina_free

действительной реальности в области, очерченной методоло­ гией мышления, и поэтому непредставимо*.

В книге «Что такое мышление?» я, с достаточной, впро­ чем, степенью условности, выделил несколько уровней ор­ ганизации нашего мышления: «внутреннее психическое пространство», «плоскость мышления» и «пространство мышления». Сделано это было исключительно из дидакти­ ческих соображений, это лишь удобные фикции (ради этого удобства, собственно, соответствующие понятия и были вве­ дены), которые призваны указать на особенности процессов мышления, модерируемых, образно говоря, личностным «я» разной степени сложности.

Так, например, когда речь идет о «внутреннем психи­ ческом пространстве», наличие личностного «я» и вовсе не предусматривается или, по крайней мере, необязательно (своего рода «нулевой уровень»). Понятно, что психика чело­ века способна к созданию интеллектуальных объектов сама по себе и не нуждается для этого ни в каком специальном органе наподобие личностного «я», которое бы направляло и контролировало работу интеллектуальной функции. Мно­ гочисленные исследования наглядно показывают нам, что ребенок, еще совершенно не овладевший языком, демонстри­ рует способность мыслить**, вступать во вполне осмысленную социальную коммуникацию и т. д. и т. п. То есть «внутреннее психическое пространство», по самой сути своей, совершенно функционально с точки зрения решения задач мышления, но еще, конечно, не является тем мышлением, о котором мы при­ выкли думать, когда используем данное понятие.

Однако на определенном этапе онтогенетического развития ребенка, врастающего в культурно-историческое пространство (мир интеллектуальной функции), личностное «я» в нем фор­

*Думаю, когда человек сталкивается с понятием «интеллектуального объекта» в текстах, посвященных методологии мышления, он, вероятно, представляет себе некие психические образы, или понятия, или даже какие-то теоретические концепты. На это можно сказать, что каждая такая «штука» в каком-то смысле является интеллектуальным объектом, но тут же следует добавлять, что ничто из этого не является интеллектуальным объектом в стро­ гом смысле этого слова. Не следует путать некие представления о продуктах психической, нервной или какой-либо иной деятельности и интеллектуальные объекты как они есть в нас, — в нашем внутреннем психическом пространстве.

**Например, известные опыты с предметами, исчезающими за ширмой.

https://t.me/medicina_free

мируется, а затем и достигает значительной степени сложности. Что, впрочем, вовсе не означает, что «внутреннее психическое пространство» в связи с этим куда-то пропадает или теряет свое значение. Нет, оно лишь усложняется дополнительными струк­ турами. Для описания этих новых режимов мышления, обу­ словленных появлением в психическом пространстве ребенка специфической функции личностного «я», и были предложены понятия «плоскость мышления» и «пространство мышления».

Здесь необходимо сказать, что выделение этих двух режи­ мов — «плоскость мышления» и «пространство мышления» — вполне согласуется с одним из фундаментальных принципов организации информации в мозге. Данные принципы показа­ ны в целом ряде нейрофизиологических исследований — как на предельно простом уровне организации нервных процес­ сов (например, «нейроны-детекторы признака» и «гиперком­ плексные нейроны» в концепции Т. Н. Визеля и Д. X. Хьюбела), так и на уровне взаимодействия системных структур мозга (например, концепция «верхнего и нижнего мозга» М. Миш­ кина и Л. Г. Ангерлейдера). По сути, во всех этих исследовани­ ях, реконструирующих стратегии мозга, создающего картины реальности, предлагается выделять уровень формирования единичных элементов и уровень отношения этих единичных элементов друг с другом.

Используя этот принцип для реконструкции реальности внутреннего психического пространства, можно, таким об­ разом, выделить уровень «плоскости мышления», где лич­ ностное «я» апеллирует по механизму косвенной рекурсии к единичным объектам внутреннего психического простран­ ства (l), и уровень «пространства мышления», где личностное «я», вследствие своей уже сложной (многомерной) организа­ ции, способно обнаруживать образованные интеллектуальны­ ми объектами структуры (2)*.

Иными словами, во втором случае — в случае «простран­ ства мышления» — интеллектуальная функция оперирует не единичными интеллектуальными объектами (целыми разной

* Всякое такое «целое» психики уже и есть интеллектуальный объект. Мозг, как мы теперь знаем, занимается постоянным производством окружающего его мира, создавая такие «целые» — из разрозненных раздражителей (пользуясь генетически детерминированны­ ми и выученными алгоритмами), он строит такие «карты территории».

https://t.me/medicina_free

степени сложности), но интеллектуальными объектами, кото­ рые, сами по себе, уже есть отношение единичных интеллек­ туальных объектов друг с другом в рамках некой, обусловли­ вающей их структуры.

Сдругой стороны, тут неизбежно возникает вопрос —

акакой уровень организации этой системы следует признать уровнем собственно «мышления»? И ответить на этот вопрос нельзя. Дело в том, что мы при всем желании не можем опре­ делить нейрофизиологическую границу, где заканчивается какая-то элементарная, подпороговая нервная деятельность,

агде начинается собственно «мышление». Поскольку же эта граница не может быть установлена строго, мы, соблюдая не­ обходимую методологическую точность, должны полагать — хотя, возможно, это и кажется некоторой натяжкой (впрочем, я так не думаю), — что всякая активность нервной системы, приводящая к образованию неких «целых» (то есть интеллек­ туальных объектов — будь то элементарный зрительный образ или даже зрачковый рефлекс), уже есть мышление*.

Собственно, поэтому и само «мышление» определяется

вметодологии мышления таким вот предельно общим спосо­ бом — как работа интеллектуальной функции по производству интеллектуальных объектов посложнее из интеллектуальных объектов попроще. То есть, грубо говоря, практически всякая психическая деятельность может быть и должна быть призна­ на нами мышлением.

Впрочем, тут возникает целый ряд вопросов, требующих уточнения**. Очевидно, например, что под данное определение мышления подходят не только младенцы и человекообразные обезьяны, но и прочие животные и даже искусственный интел­ лект. То есть все они, согласно данному определению, обладают неким «мышлением». Впрочем, как мне представляется, это ско­ рее достоинство данного определения, нежели его недостаток.

*В качестве достаточно грубой аналогии можно, наверное, обратиться к понятиям «пред­ метно-конкретного» и «абстрактного» мышления, хотя, конечно, они не в полной мере, а лишь отчасти отвечают задачам обозначения соответствующих уровней психической орга­ низации — «плоскости» и «пространства мышления».

** Если говорить серьезно, то мне подобные уточнения кажутся излишними и не представ­ ляющими никакого существенного интереса. С другой стороны, я понимаю, что отсутствие подобных уточнений порождает дополнительные сложности понимания и без того непро­ стой теоретической модели.

https://t.me/medicina_free

С другой стороны, это требует от нас введения каких-то дополнительных уточнений для определения тех самых — раз­ ных — режимов мышления, которые мы выявляем у человека разумного. Именно в этой связи нам и приходится говорить о неких условных уровнях мышления (но именно условных, то есть определяемых, опять-таки, в дидактических целях).

По всей видимости, в рамках решения указанной дидак­ тической задачи мы вполне можем ограничиться следующим набором терминов — «интеллектуальная активность», «псев­ домышление» и «озадаченное мышление».

При этом под «интеллектуальной активностью» должна пониматься всякая работа интеллектуальной функции с ин­ теллектуальными объектами. Под «псевдомышлением» пони­ мается мышление, которое предполагает лишь актуализацию уже существующих во внутреннем психическом пространстве алгоритмов работы с интеллектуальными объектами*. Тогда как «озадаченное мышление» — это мышление, приводящее к формированию новых для данной психики алгоритмов (спо­ собов организации) интеллектуальных объектов.

Тут, впрочем, возникает своего рода коллизия — дело в том, что «озадаченное мышление» (мышление, предпола­ гающее создание новых способов организации интеллекту­ альных объектов), которое, казалось бы, является куда более сложным делом, нежели простое воспроизводство существу­ ющих алгоритмов, по идее должно предшествовать «псевдо­ мышлению» (иначе откуда возьмутся эти алгоритмы, которы­ ми он оперирует?). Но это лишь кажущийся парадокс.

Действительно, «озадаченное мышление» — более слож­ ная работа, нежели работа автоматизмов «псевдомышления». Но это не значит, что внутреннее психическое пространство,

* Понятие «псевдомышление» сближается, как мне представляется, с понятиями «Системы 1» в теории Д. Канемана или с понятием «автопилота», которое активно используется в совре­ менной популярной литературе по нейронаукам. Хотя должен признать, что, как мне кажется, эффекты псевдомышления свойственны и значительной части тех мыслительных процессов, которые Д. Канеман почему-то относит к области компетенции своей «Системы 2». Так все интеллектуальные действия, которые, по существу, уже несут в себе ответ на поставленный вопрос (потому что соответствующие алгоритмы в соответствующей психике уже содержатся)

и требуют лишь большей сосредоточенности внимания, (например, действие умножения —19

х24), должны быть отнесены к псевдомышлению. В противном случае нужно будет признать, что у простейшего калькулятора мышление «лучше», чем у человека разумного.

https://t.me/medicina_free

обладающее более сложной организацией (более, скажем так, взрослой), само по себе, стремится к «озадаченному мышле­ нию». Напротив, при наличии большого количества уже нара­ ботанных алгоритмов (способов организации интеллектуаль­ ных объектов), оно будет тяготеть как раз к псевдомышлению. Именно недостаток схем организации интеллектуальных объ­ ектов (или же осознанный их недостаток) является естествен­ ным фактором, побуждающим нас к озадаченному мышле­ нию. Однако долго эти «естественные факторы» работать не будут, и потому для сохранения способности к «озадаченному мышлению» требуются другие, специальные практики*.

Далее следует, вероятно, уточнить, что данные рассуждения напрямую касаются и логики отношений «плоскости мышле­ ния» с «пространством мышления». Было бы слишком опти­ мистично полагать, что с момента преобразования «плоскости мышления» конкретного человека в «пространство мышления» сама эта «плоскость» куда-то исчезает и человек теперь будет ду­ мать исключительно этим своим «пространством» мышления.

Когда мы говорим о принципе, согласно которому для психического существуют единичные элементы, с одной сто­ роны, и отношения между этими единичными элементами, — с другой, не следует думать, что это касается сложности соответ­ ствующих элементов. Нет, сложные отношения между единич­ ными элементами вполне могут стать, сами по себе, единичными элементами, а новые отношения между ними могут так и не быть построены. То есть, грубо говоря, человек имеет все шансы, об­ ладая богатым пространством мышления, со временем скатиться обратно в плоскость мышления, лишенную действительной вну­ тренней структуры. И в этом случае его личностное «я», сохра­ няя, возможно, определенное богатство своего содержания как интеллектуальный объект, в качестве специфической функции окажется почти ничтожным.

Итак, определяя «внутреннее психическое простран­ ство», «плоскость мышления» и «пространство мышле­

* Именно поэтому подавляющее большинство великих математиков создали свои лучшие или, по крайней мере, наиболее оригинальные работы в молодом возрасте, то есть пока на­ работанных алгоритмов организации интеллектуальных объектов у них было относительно меньше, нежели у них же, но в более зрелом возрасте. По этой же причине, вероятно, и смена парадигм в науке происходит не в то время, когда все живущие ныне ученые начинают, «про­ зрев», думать по-другому, а когда те, кто думали так, как было принято раньше, умирают.

https://t.me/medicina_free

ния», мы говорим о том, что их специфическое отличие друг от друга зависит от той функции личностного «я», которую оно выполняет в решении соответствующих задач. Тогда как, подраз­ деляя режимы мышления на «интеллектуальную активность», «псевдомышление» и «озадаченное мышление», мы, вероятно, должны сделать в первую очередь упор на специфику исполь­ зуемых здесь интеллектуальных объектов, которые мы поэтому также вынуждены каким-то специальным образом определять.

Пользуясь тем же принципом, согласно которому мозг создает или единичные элементы, или отношения между единичными элементами, мы получаем следующую модель: интеллектуальные объекты — как единичные элементы (l), отношения между интеллектуальными объектами — как еди­ ничные элементы (2) и отношения между интеллектуальны­ ми объектами, свернутые в новые единичные элементы, в не­ кие, условно говоря, сложные интеллектуальные объекты (з).

Иными словами, интеллектуальные объекты могут быть простыми, эти простые интеллектуальные объекты могут входить в отношения друг с другом (и тогда сами эти отношения между интеллектуальными объектами тоже будут интеллектуальными объектами, но уже нового типа), наконец, интеллектуальные объ­ екты могут быть объединены в более сложные интеллектуальные объекты (тип интеллектуальных объектов, когда отношения меж­ ду элементами внутри интеллектуального объекта не проявлены, а находятся как бы у них внутри в свернутом виде).

Даже если эта типологическая матрица и кажется на пер­ вый взгляд слегка путаной, ничего сложного в ней нет: мы об­ разуем интеллектуальные объекты, а они входят в отношения друг с другом (и сами эти отношения — это уже тоже своего рода интеллектуальные объекты), наконец, сами интеллекту­ альные объекты могут быть, условно говоря, сложносостав­ ными. Из всего этого можно — теоретически — построить до­ статочно сложные иерархии организации. Хотя понятно, что речь сейчас идет лишь о некой формализации в рамках весьма абстрактной реконструкции, не более того.

Итак, мы можем говорить о «внутреннем психическом пространстве», доступ к которому нам в некотором смысле за­ крыт по причине того, что мы в любом случае смотрим на него из «плоскости» и/или «пространства мышления». Кроме того,

https://t.me/medicina_free

мы можем говорить о «плоскости мышления», то есть о потенци­ ально осознаваемыхличностным «я» человека интеллектуальных объектах, которые могут быть организованы в длинные цепочки, но еще не представляют собой действительной структуры. Нако­ нец, если речь идет о «пространстве мышления», то здесь всякие интеллектуальные объекты уже есть некие свернутые отношения между другими интеллектуальными объектами. То есть это имен­ но тотуровень организации, на котором и возникают структурные отношения взаимозависимости между разными сложными систе­ мами. Впрочем, и здесь системной целостности нет, но зато есть сложные системы, что уже немало*.

Надо сказать, что эта логика распределения объектов и их от­ ношений была дана уже в «Логико-философском трактате» Люд­ вига Витгенштейна, что понятно, если представить себе попарное распределение шести главных онтологических терминов этой работы: «простой предмет» и «простое имя» языка, «положение вещей» (как элементарная констелляция простых предметов)

и«элементарная пропозиция» в языке, наконец, «факт» («ситуа­ ция») и собственно языковая «пропозиция» [В. П. Руднев].

Существенно, что в «Трактате» не приведено ни одного примера «простого предмета», так что исследователи до сих пор гадают, что именно Витгенштейн имел в виду. При этом вполне очевидно, как мне представляется, что такого предмета в обы­ денном смысле не существует, ведь даже «простое имя» — тоже лишь фикция, поскольку не существует контекста, в котором «имя» могло бы функционировать изолированно (например, слово «стол» абсолютно само по себе, вне связи с чем-либо).

Всякая такая «простая» вещь (имя) — лишь абстракция,

имы лишь предполагаем ее наличие. На деле же оно всег­ да уже включено хотя бы в «элементарную пропозицию» (например, «это стол»). Все это вполне согласуется с логи­ кой методологии мышления, поскольку речь очевидно идет

об уровне «внутреннего пространства мышления», суще­

* Исследователи демонстрируют разницу в работе «верхнего» и «нижнего мозга», предла­ гая ответить, например, на такие вопросы: «В какой руке держит факел статуя Свободы?», «Больше ли угол стрелок часов в 3.05, чем угол в 8.20?», «Какой формы уши у Микки Мау­ са?», «Что зеленее — кочанный салат или шпинат?». Первые два вопроса требуют органи­ зации неких объектов в целостности, (и в этом случае активизируются структуры «верхнего мозга»), тогда как вторые два требуют формирования единичного представления (активизи­ руются, соответственно, структуры «нижнего мозга») [Л. Г. Ангерлейдер, М. Мишкин].

https://t.me/medicina_free

ствование которого мы в себе естественным образом пред­ полагаем (в этом вряд ли могут быть сомнения), но доступ

кнему прегражден, как бы сказал Ж. Лакан, «стеной языка».

Враннем детстве, когда мы не обзавелись еще даже пло­ скостью мышления, для нас, несомненно, как-то существовал и стол (на каком-то нас пеленали, за каким-то кормили) и даже «имя стола» — «стол» (возможно, соответствующий звук уже даже был включен в некие динамические стереотипы на­ шего мозга, связанные с нашим, так сказать, переживанием стола, нашими действиями за столом и т. д.). То есть можно говорить, что это была наша, связанная со «столом», интел­ лектуальная активность, некое «протомышление».

Когда во сне я отлеживаю себе руку и меняю положение тела, даже не проснувшись, я в этот момент думаю этим са­ мым «протомышлением». Когда мой мозг отождествляет одну фигуру Вилейанура Рамачандрана с «бубой», а другую —

с«кикой» (рис. l), это тоже мыслительный процесс, который, впрочем, я даже не могу толком осознать. Это «протомышле­ ние». Наконец, когда моя рука сама определяет, как растопы­ рить пальцы, направляя руку в тарелку с фруктами (рис. 2), — она делает это не сама по себе, но и не бессмысленно, хотя, конечно, мое личностное «я» тоже не вычисляет этот угол. Все это примеры «протомышления».

Рис. 1. «Кики» и «Буба»

Рис. 2

Рука, протянутая, чтобы взять вишню, рядом с которой есть яблоко, раскрывается шире, чем обычно

https://t.me/medicina_free

странстве (на «плоскости мышления») элементарных про­ позиций, а потом и сложных пропозиций (в «пространстве мышления») мы в некотором смысле потеряли ту свою преж­ нюю связь со столом, но было бы странно думать, что она про­ сто исчезла, причем на том лишь основании, что нам теперь не надо ощупывать стол, облокачиваться на него, ударяться о него, чтобы понять, что это «такой предмет», который допу­ скает все это («пропозиции»)*.

То есть все эти наши состояния (некие, грубо говоря, вос­ приятия стола), находящиеся в нашем внутреннем психи­ ческом пространстве, продолжают жить в нас и даже, надо полагать, более того — обеспечивают саму возможность су­ ществования в нас всех прочих «наслоений», тех, что Витген­ штейн называет «ситуациями» и «пропозициями».

«Псевдомышление», если следовать той же логике рассуждений, оперирует интеллектуальными объектами, кото­ рые, вполне возможно и скорее всего, являясь в существе своем сложносоставными (то есть над ними интеллектуальная функ­ ция уже поработала как следует), даны нам как бы плоскими (или сжатыми, или еще и не развернутыми) — иными слова­ ми, это уже «факты», которые всегда есть отношения каких-то вещей (их некое «положение», «ситуация»), но «факты» еди­ ничные, существующие сами по себе — «уши Микки-Мауса», «цвет шпината». С ними как бы «все-понятно-и-так», они просто такие, какие есть.

С положением стрелок часов на циферблате — уже дело другое, но главное, что это положение — не просто отношение стрелок друг к другу, это обозначение событий, которые «в это же время» происходят где-то независимо от нас. Для нас нет никакого смысла в часах, которые просто «показывают вре­ мя». Важно, что, когда они показывают это время, родители

* В. П. Руднев, комментируя «Логико-философский трактат», даже вводит для этого фе­ номена специальный термин — «контагиозная магичность» и объясняет: «Когда включа­ ется механизм реального мира, начинается процесс взаимного отождествления: предмет соответствует имени, положение вещей — элементарной пропозиции, факт (ситуация) — пропозиции.

<...> Стол это и есть «Это стол». Стол — это и имя и предмет, и положение вещей и элементарная пропозиция, и факт и пропозиция» (Руднев В. П. Реальность как ошибка, М., 2011. С. 73).

https://t.me/medicina_free

должны вернуться с работы, по телевизору будут показывать любимый фильм, а где-то истечет время «Ч», которое терро­ ристы дали полицейским на удовлетворение их требований.

Собственно, вот именно эти «ситуации», которые не даны нам непосредственно, а могут быть лишь воспроизведены нами у нас же в нашем индивидуальном мире интеллекту­ альной функции как сложные, многомерные отношения раз­ личных интеллектуальных объектов друг с другом, это и есть интеллектуальные объекты собственно мышления, которое может быть озадаченным, если мы действительно не просто фиксируем некий факт, айв самом деле решаем какую-то за­ дачу, ответ на которую пока еще не очевиден.

Однако же понятно и другое (что совершенно, как мне представляется, согласуется если не с буквой, то, по крайней мере, с духом «Трактата»), — что хотя все элементы (интел­ лектуальные объекты) нашего пространства мышления, сами по себе, являются фактами, само наше пространство мыш­ ления оперирует пропозициями, то есть теми отношениями фактов, которое оно в себе отобразило неким образом — таки­ ми вот пропозициями. И если я расцениваю свои пропозиции как факты, что в общем и целом есть обычная моя практика (например, я говорю: «Витгенштейн — великий философ», полагая, что это факт), то я оцениваю таким образом ситуа­ ции своего собственного индивидуального мира интеллекту­ альной функции. Но если мы понимаем под реальностью то, что происходит на самом деле, очевидно, что пока я ничуть к фактам реальности не приблизился, а нахожусь в плену сво­ их представлений — пропозиций, принятых за факты.

В целом, надо признать, что это, конечно, почти что зам­ кнутый круг. Но все-таки «почти что», а не фатально. В кон­ це концов, понимая всю эту странную, почти патологическую игру «реальности» и моих «представлений» о реальности, я могу действовать, так сказать, против правил, намеренно (пусть хотя бы и искусственно) их нарушая. Например, я могу создать ситуацию (такое положение вещей), когда всякая моя пропо­ зиция, которая, как мне кажется, соответствует факту реально­ сти, будет рассматриваться мною как ложная (по крайней мере, в смысле некой ее недостаточности, условности, частности и т. д.). То есть я как бы сделаю вид, что я «ничего не знаю» («знаю,

https://t.me/medicina_free

что ничего не знаю») или «ни в чем не могу быть уверен», что, понятно, не позволит мне создать пропозицию, которая бы­ стро сделает для меня всякий вопрос закрытым (объяснения чего угодно всегда находятся нами с легкостью), и таким обра­ зом смогу сохранить состояние озадаченности.

Зачем мне нужно состояние озадаченности? Нужно оно именно по той причине, что интеллектуальная функция есте­ ственным образом (экономя силы и энергию) тяготеет к тому, чтобы максимально быстро упростить всякую ситуацию — свести ее до уровня элементарного (пусть и сложносоставного внутри самого себя) интеллектуального объекта. Она тяготеет к тому, чтобы превратить всякую диспозицию объектов в само­ стоятельный интеллектуальный объект, в пропозицию (грубо говоря, она видит своей целью всякую ситуацию, развернутую в «верхнем мозге», сложить и отправить в «нижний мозг»).

То есть отношения между объектами (ситуация как ситу­ ация, а еще не свернутый факт) — сами по себе есть предель­ но неустойчивый, нестабильный интеллектуальный объект, возникающий лишь в моменте, ситуативно*. Однако если я мыслю пропозициями — то есть некими свернутыми пред­ ставлениями о реальности, то это уже не «озадаченное мыш­ ление», а «псевдомышление» — пропозиции будут сами както складываться во мне, поскольку у пропозиций есть своя четкая логика — детерминированные пропозициональной си­ стемой внутренние правила подобной сборки.

До тех пор пока я могу мыслить отношениями между ин­ теллектуальными объектами (которые, как мы понимаем, тоже являются интеллектуальными объектами, но непропозицио­ нальными интеллектуальными объектами) — то есть самими ситуациями и как таковыми, — у меня еще есть возможность интеграции большего количества фактов в систему, то есть я могуусложнять и усложнять эту ситуацию. Да, это тоже не дает мне прямого выхода в реальность (его и нет), но как бы продлева­ ет мое отношение с реальностью, создает своего рода паттерн не прерванного пропозициональным упрощением отношения — что, собственно, и есть это состояние озадаченности.

* Если же еще и бомбардировать его другими интеллектуальными объектами, он и вовсе тут же изменится. А такие бомбардировки в пространстве мышления неизбежны — здесь ведь нет никакой отграниченности, ничего здесь нельзя сделать за закрытыми дверями.

https://t.me/medicina_free

В некотором смысле я (как и всякий из нас) лишь какой-то датчик, выставленный в реальность и собирающий некие дан­ ные о ней. При этом переработка этих данных неизбежна, неиз­ бежны и искажения, потому что мой (как и любой другой) дат­ чик не универсален, неточен, специфичен и т. д. и т. п. И да, те факты реального мира, которые мне доступны, это уже по боль­ шому счету «мои факты», а не «факты-мира-как-такового», не­ что, что дано уже, так или иначе, в отношении со мной. Все это неизбежные ограничения, которые мы должны принять.

Однако, понимая принцип превращения интеллектуаль­ ных объектов (друг в друга через отношение друг к другу), по­ нимая, что отношения между интеллектуальными объектами в большей степени отражают структуру реальности, нежели они сами по себе, я могу использовать этот ключ и воспроиз­ водить структуры, которые будут куда точнее ориентировать меня в действительной реальности, нежели любое мое, даже самое сложное и содержательно наполненное представление.

При всей его некоторой абсурдности этот дидактический формализм оказывается отнюдь небесполезен, когда мыпереходим от абстрактных умопостроений к тому, как в фактиче­ ской действительности ведет себя наш мозг и организованные им системы интеллектуальных объектов.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 5

О

«ДРУГИХ

людях»

https://t.me/medicina_free

Прежде всего надо сказать, что сам этот феномен «другие люди» изначально не рассматривался мною как существен­ ный аспект методологии мышления*. И вообще, надо при­ знать, что он в этом качестве выглядит несколько странно — в конце концов, речь ведь идет не о психологии отношений,

ао методологии мышления как такового.

Сдругой стороны, чем детальнее становилась концепту­ альная структура методологии мышления, тем явственнее ощущалось и то, насколько ошибочно (а может быть, просто недостаточно) этот феномен «других людей» осмыслялся пре­ жде и как велико на самом деле может оказаться его значение именно для методологии мышления.

Наконец, в связи с результатами нейрофизиологических

исследований, проведенных под руководством Гордона Шуль­ мана (1997 г.), Маркуса Рейчела (2001 г.), а также Нормана

Фарба (2007 г.) и вылившихся затем в создание этими автора­ ми различных аспектов теории «дефолт-системы мозга», эле­ мент «другие люди» большого пазла встает на место.

Итак, исключительное значение феномена «других лю­ дей» для методологии мышления, как мне представляется, больше отрицать нельзя. Однако и понимать этот феномен следует правильно (и для решения этой задачи потребуется не одно только это «соображение», но и два последующих). Пре­ жде всего зафиксируем несколько тезисов, касающихся этого феномена**.

Первый тезис. Хотя мы и существуем, казалось бы, в мире других людей, «другие люди», с которыми мы имеем дело, являются лишь интеллектуальными объектами нашего соб­ ственного индивидуального мира интеллектуальной функ­ ции (мы, в свою очередь, тоже являемся интеллектуальными объектами мира интеллектуальной функции других людей). Впрочем, все, с чем мы имеем дело, — это наш индивидуаль­ ный мир интеллектуальной функции (реальность, представ­ ленная нам так).

*Нетривиальное^ этого феномена обескуражила меня впервые во время работы над так и не законченной пока второй частью книги «Складки времени». Впрочем, некоторые мо­ менты, обнаруженные тогда, в сжатом виде удалось осветить в книге «Что такое мышле­ ние? Наброски».

**В значительной части эти тезисы проистекают из работ «Методология мышления. Чер­ новик» и «Что такое мышление? Наброски».

https://t.me/medicina_free

Это тонкий и важный нюанс: мы сосуществуем с другими людьми — в обычном смысле — так же, как мы сосуществуем с другими предметами материального мира, другими живот­ ными, например, с явлениями природы и т. д. Нам только ка­ жется, что между нами и в самом деле есть какие-то особые отношения. В действительности наши специфические («че­ ловеческие») отношения с другими людьми располагаются в специфической же плоскости — в нашем индивидуальном мире интеллектуальной функции, то есть они — эти отноше­ ния, строго говоря, принадлежат только нам (каждой стороне этих отношений в отдельности, и они какие-то разные).

Да, мы уверены, что мы сосуществуем с другими людьми каким-то особенным (человеческим, так сказать) способом — как-то не так, как со всем прочим, что у нас «отношения», «вза­ имопонимание», «психологический контакт» и т. д. Но это, надо признать, лишь весьма изощренная иллюзия восприятия. Мы таким «особенным образом» (человеческим) сосуществуем не с другими людьми, а с собственными представлениями о тех или иных «других людях», которые порождены нашим же соб­ ственным миром интеллектуальной функции, — то есть в нас же самих в качестве таких вот интеллектуальных объектов.

Иными словами, каждый «другой человек» является в дей­ ствительности интеллектуальным объектом нашего индивиду­ ального мира интеллектуальной функции. В каком-то смысле — очень образно, конечно, говоря — мы взаимодействуем не с другими людьми и не в некой реальности вне нас, а со свое­ го рода галлюцинациями собственного производства, которые мы считаем реальными другими людьми (впрочем, и мы сами так же являемся чьей-то такой «галлюцинацией», множеством таких галлюцинаций во множестве индивидуальных миров ин­ теллектуальной функции реальных других людей).

Это несколько контринтуитивно (чему вряд ли стоит удивляться), но мы как «люди» (то есть все, что мы считаем в себе собственно человеческим — наше мышление, наши представления, нашу личность, некое понимание жизни, наши отношения), по существу, виртуальные образования — мы лишь некие интеллектуальные объекты в других индиви­ дуальных мирах интеллектуальной функции, ну и, разумеет­ ся, в собственном. Причем мы не есть нигде более и иначе, как

https://t.me/medicina_free

вэтой странной реальности мира интеллектуальной функции, распределенной между всеми нами, но при этом ни у кого не имеющейся в полной, так сказать, версии.

Второй тезис. Существенной особенностью мира интел­ лектуальной функции является то обстоятельство, что он не имеет никаких естественных ограничений, то есть здесь до­ пустима любая возможная комбинация интеллектуальных объектов друг с другом, а «достоверность» (как ее понимал, например, Л. Витгенштейн) в этом мире может быть лишь вы­ нужденной, и единственным, хотя и косвенным ограничите­ лем в нем выступают для нас «другие люди», действующие, однако, не сами по себе и не непосредственно, но только через тот же наш индивидуальный мир интеллектуальной функции.

Весь мир в некотором смысле стоит на естественных содержательных ограничениях, которые мы обычно считаем «законами природы» или некими производными от этих за­ конов. Не так важно, как это происходит на самом деле — вер­ на ли, например, теория гравитации (как и множество иных теорий из физики, химии, биологии, физиологии и т. д.), но некий факт, судя по всему, имеет место быть: есть сила, кото­ рая каким-то образом воздействует на материю и определяет то, как, по крайней мере, пространственно она себя ведет.

Грубо говоря, Луна не может по собственному произво­ лу взять и куда-то улететь со своей орбиты, потому что сама эта орбита есть результат действия неких естественных сил — инерции, гравитации, вращения — не важно. Важно то, что все

вэтом мире детерминировано и как-то взаимосвязано (пусть и через сложные системы блоков, через отношения систем друг с другом). Впрочем, соответствующая детерминация тоже своего рода условность: есть, надо полагать, вероятность, вариативность и множество прочих нюансов. Но в естествен­ ном мире нет некоего «чуда своеволия» — какие-то законы

внем действуют и все как-то всем прочим определено.

Если взять биологическую метафору — никакие процес­ сы нашего организма не происходят сами по себе. Да, раковые клетки, например, регулярно в нашем организме нарожда­ ются — это «случайность», «вариативность», «вероятность» (как угодно), а наша иммунная система постоянно с ними бо­ рется и в какой-то момент («случайность», «вариативность»,

https://t.me/medicina_free

«вероятность») даст сбой, не справится и пустит жизнь под откос. Но в любом случае, даже если и допустить некую — случайную, вариативную, вероятностную — «свободу» действий в биоло­ гических системах, то все равно здесь рано или поздно так или иначе обнаруживаются какие-то естественные ограничения: ра­ ковые клетки ограничиваются действием иммунной системы, жизнь раковых клеток огранивается ресурсами организма, обе­ спечивающими их пролиферативный рост, так что в конечном счете этот организм все равно умрет и рак умрет вместе с ним. Это сильно упрощенный образ, но он вполне отчетливо, на мой взгляд, демонстрирует эффект, который можно было бы назвать «естественными содержательными ограничениями».

Естественные содержательные ограничения — это не­ что вроде универсального предустановленного закона, чтото наподобие закона сохранения энергии: все естественные системы как-то ограничены сами в себе. Даже бактерии, как теперь известно, обладают специфическим «социальным по­ ведением» [Б. Басслер], суть которого состоит в том, что раз­ меры соответствующих колоний регулируются сами в себе — внутренним, образно говоря, химическим диалогом. И какую естественную систему мы ни возьмем, мы всегда обнаружим в ней некие компенсаторные механизмы, какие-то внутрен­ ние взаимоограничения системы, которые и диктуют ей поря­ док действий. Грубо говоря, в естественных системах ничто не висит просто так в воздухе и «чудесного своеволия» в них нет.

Но поразительным образом мы со своим миром интел­ лектуальной функции как-то из круга этого жесткого детер­ минизма вырвались. Не то чтобы мы обрели действительную «свободу воли» (чтобы претендовать на это, надо хотя бы по­ нять, если ли у нас личность и что это такое), но мы и правда оказались в мире, где естественные ограничения отсутству­ ют — в мире интеллектуальной функции. Ребенок способен интеллектуально совмещать совершенно, казалось бы, несо­ вместимые вещи: «богадельня — это там, где бога делают» [Л. С. Выготский], не испытывая при этом никаких затрудне­ ний. Так ребенку, играющему элементами своего индивиду­ ального мира интеллектуальной функции, все «понятно» — и что такое «богадельня», и что такое «бог», и даже, вероятно, как его «делают». Нет проблем!

https://t.me/medicina_free

Нет проблем, потому что в мире интеллектуальной функ­ ции не существует естественных ограничений — именно об этом я и пытаюсь сейчас сказать. Но зато в нем есть «другие люди», причем они есть в самом нашем индивидуальном мире интеллектуальной функции, и именно они могут понудить нас к тому, чтобы мы понимали под «богадельней» — собственно богадельню, а не что-либо иное. То есть не мы сами, но ин­ теллектуальные объекты в нас («другие люди» — это интел­ лектуальные объекты нашего индивидуального мира интел­ лектуальной функции) создают постепенно такую структуру пространства нашего мышления, что ограничения, которых в нем не было изначально, постепенно тут появляются.

Это, вообще говоря, если задуматься, невероятно стран­ ная и парадоксальная штука, но, судя по всему, именно так это и работает. В процессе своего онтогенетического развития мы интроецируем в себя некий культурно-исторический объем, а он в нас (в нашем внутреннем психическом пространстве) как-то располагается. Здесь степени свободы, если так можно выразиться, еще очень значительны, но сама по себе система, напротив, малофункциональна. Так что в процессе индивиду­ альной эволюции нашего индивидуального мира интеллекту­ альной функции, этому «червяку», пользуясь образом Конра­ да Лоренца, еще только предстоит обрести «скелет» — за счет чего степени свободы элементов в нашем индивидуальном мире интеллектуальной функции уменьшатся, но зато функ­ циональность системы, напротив, возрастет.

И вот тут самое интересное: данный процесс обусловлен тем, что мы посредством наших взаимодействий с нашими же собственными интеллектуальными объектами (!), которыми в нас являются «другие люди», вынуждены как-то себя — свой индивидуальный мир интеллектуальной функции — специаль­ ным образом организовать. Соответствующий «скелет», таким образом, прорастает в нашем индивидуальном мире интеллек­ туальной функции как бы сам по себе, но именно за счет того, что нам приходится выстраивать «свои отношения» с этими спе­ цифическими интеллектуальными объектами нашего же соб­ ственного индивидуального мира интеллектуальной функции — с «другими людьми», сопротивляющимися нам через эту «ма­ терию» нашего собственного мира интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

По сути, это сопротивление «других людей» (наших ин­ теллектуальных объектов) нам же в нашем же индивидуаль­ ном мире интеллектуальной функции и формирует в нас не­ кую сетку естественных ограничений. И все это в конечном итоге приводит к тому, что мы можем пользоваться собствен­ ным индивидуальным миром интеллектуальной функции как вполне работоспособной структурой, обладающей необходи­ мыми для этого внутренними ограничениями («скелетом»).

Третий тезис. Поскольку специфическое мышление чело­ века (в отличие от феномена интеллектуальной активности как таковой) актуализируется только в тот момент, когда он сталки­ вается с каким-то препятствием [Л. С. Выготский], то очевидно, что подобными «точками сопротивления» для нас, побуждаю­ щими наше мышление (разворачивающееся, понятно, в нашем индивидуальном мире интеллектуальной функции), являются «другие люди». Именно они — эти специфические объекты нашего индивидуального мира интеллектуальной функции —

иформируют в нас тот каркас (скелет), который определяет саму логику нашего мышления, его траектории, поле его сил, особенности его внутреннего напряжения.

Если бы какие-то интеллектуальные объекты нашего ин­ дивидуального мира интеллектуальной функции могли бы со­ противляться друг другу сами по себе, то мы бы вполне могли создать то, что Людвиг Витгенштейн называет «приватным языком». Но это, как мы знаем, совершенно невозможно,

итакой язык не может быть создан именно по причине того, что интеллектуальные объекты, которые должны были бы его составлять, не сталкивались бы (вне специфической матрицы «других людей»), образуя новые конфигурации, а проходили бы сквозь друг друга, подобно призракам.

То есть если смотреть на это дело предельно строго, то ока­ зывается, что думаем в себе не мы сами, а как бы эти «другие люди» (хотя понятно, что они — тоже интеллектуальные объ­ екты нашего внутреннего психического пространства). Наша мысль, так сказать, движется не сама по себе, а по принужде­ нию — под влиянием того поля сил, которое возникает в нашем пространстве мышления (в нашем индивидуальном мире ин­ теллектуальной функции), потому что данные специфические интеллектуальные объекты («другие люди») расположились

https://t.me/medicina_free

внем так, а не иначе. Кроме того, надо полагать, и сложность организации этих специфических интеллектуальных объектов будет играть здесь существенную роль, именно она будет опре­ делять напряжение и силы внутри этой системы.

Четвертый тезис. Изначально (если смотреть на это дело онтогенетически), никакие интеллектуальные объекты нашего индивидуального мира интеллектуальной функции не имеют

внем естественной жесткой структуры, которая была бы со­ пряжена с действительной реальностью как таковой. В связи

сэтим именно от того, как образована эта структура отношений «других людей» (соответствующих интеллектуальных объек­ тов) в моем индивидуальном мире интеллектуальной функции, зависит и то, какими в принципе способами думать (организо­ вывать интеллектуальные объекты) я буду располагать.

Если мы обратимся к пространству нашего мышления и посмотрим на интеллектуальные объекты, его составляю­ щие, то увидим, что все они так или иначе порождены нами на основе неких фактов. Например, моя кровать является доста­ точно мягкой — это факт*, у меня постоянно мерзнут ноги — это факт, и я вообще не люблю холод — тоже факт, когда я читаю, мне приходится отодвигать от себя текст чуть дальше, чем прежде, — факт, есть несколько цветов, которые я пред­ почитаю в одежде, — факт, я совсем не гурман, но есть еда, которая мне действительно нравится, например, чернослив

вшоколаде, — факт, а еще я курю и мне нравится исключи­ тельно трубочный табак — факт и т. д. и т. п.

Бесчисленность этих фактов и образует интеллектуаль­ ные объекты моего индивидуального мира интеллектуальной функции — и тут все, от еды и мебели до частей моего соб­ ственного тела и ощущений, которые я этими частями могу испытывать. Но нам трудно представить собственные интел­ лектуальные объекты так (в том качестве), как они на самом деле в нас существуют. Нам кажется, что есть слова, а есть то,

* В дневниках Витгенштейна находим запись, датированную 10 декабря 1914 года, сразу после того, как ему удалось перевестись с корабля, на котором он проходил службу, и впервые лечь спать в нормальных условиях: «Очень устал, потому что очень много бегал. Какая милость иметь возможность снова спать в постели! Какая милость факта». Соб­ ственно, из таких фактов и состоят в существе своем наши интеллектуальные объекты. Это не просто какие-то идеи, это отношения вещей (объектов) действительной реальности, становящиеся содержанием нашего индивидуального мира интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

что мы понимаем под каждым конкретным словом (их зна­ чения), но это лишь такая — вполне продуктивная — рекон­ струкция реальности. В действительности, конечно, это лишь некая модель того, что происходит на самом деле*.

В действительной реальности я не думаю о книге, когда отодвигаю ее от своих глаз дальше, чем раньше, — мне просто пло­ хо видно и хочется что-то с этим сделать; я не думаю о том, что хочу чернослив в шоколаде, — я движим желанием сладкого, которое в моем случае быстро ассоциируется с представлением о чернос­ ливе в шоколаде; я не думаю о кровати, когда ложусь спать, — я просто иду к ней, ощущая, что готов заснуть или засыпаю.

Конечно, когда мы строим некий нарратив, рассказывая кому-то о самих себе или просто мысленно сопровождая не­ ким означиванием собственные действия (этой интроециро­ ванной нами внутрь себя эгоцентрической речью), мы, разуме­ ется, с легкостью воспользуемся всеми этими словами. Кроме того, если мы совершим возможную в таких случаях «рефлек­ сию», то за этими словами обнаружатся и соответствующие им «значения», но все это — повторюсь — просто реконструкция, некая модель того, что происходит на самом деле («карта»), которую мы строим относительно действительной реальности («территории») нашего поведения.

Мы не роботы, выполняющие некие заданные инструк­ ции, и действуямы действуем от себя, а не по предписанно­ му нам самим себе плану. Хотя, конечно, все, что мы делаем, потом можно формализовать в виде некого отчета, который какой-нибудь инопланетянин, например, вполне может при­ нять за инструкцию, которую мы реализовали. Но нам себя обманывать не следует — мы сначала действуем, потом осоз­ наем собственное действие, а еще чуть позже можем его и соответствующим, привычным для нас образом обозначить [Б. Либет]. Мы сами, если пользоваться метафорой того же Льва Выготского, представляем собой те «ветра мотивов», ко­ торые гонят «облака мысли», которые проливаются «дождем слов», но мы не те «облака» и уж точно не этот «дождь».

Не слова, не мысли, а то, что движет всей этой конструк­ цией, — вот что есть мы сами. То есть мы-то пребываем в дей­

* Причем модель, надо сказать, созданная старанием лингвистов [Ф. де Соссюр, Г. Фреге, Ч. С. Пирс, Э. Бенвенист] — теми, кто занимается изучением языка, а не человека и его мышления.

https://t.me/medicina_free

ствительной реальности — в том, что происходит на самом деле, а то, как все это в конкретный момент овеществляется (желани­ ем сладкого) или опредмечивается («чернослив в шоколаде») — это уже дело десятое. И когда мы говорим об интеллектуальных объектах как таковых, речь должна идти об этих «фактах», точ­ нее «пропозициях»* в нас, об этих, грубо говоря, специфиче­ ских состояниях, которые мы переживаем фактически.

Здесь, наверное, нужно уяснить одну важную вещь — все эти, условно говоря, состояния мы вполне бы могли испыты­ вать и в том случае, если бы наше психическое пространство не усложнилось воспринятым нами в процессе онтогенеза культурно-историческим содержанием. Конечно, в этом слу­ чае соответствующие «состояния» были бы проще, примитив­ нее, возможно, их было бы значительно меньше. Но все равно какие-то протопропозиции содержались бы в нашем внутрен­ нем психическом пространстве, и мы достаточно легко могли бы их складывать — например, мягкую кровать с черносли­ вом в шоколаде. Какая, согласитесь, получилась бы прелесть! Но я, например, почему-то так не делаю. Почему?

Ивот тут мы подходим к самому главному вопросу — будь

яобычной мартышкой, то, имей я эту счастливую возможность, конечно, пожирал бы чернослив в шоколаде исключительно в мягкой постели. А не делаю я этого, будучи «воспитанным человеком», потому что считаю, что сведение соответствую­ щих интеллектуальных объектов — лежание в кровати и по­ едание чего-то пачкающегося — неправильно. Но с чего я это взял? Что могло заставить меня породить столь противоесте­ ственную, надо признать, установку? Культура поведения? Правила приличия? Сознание того, что испачканное шокола­ дом белье потом будет сложно отстирать?

Ничего из этого мне бы самому и в голову не пришло! Ка­ кие «правила»? «Чем плохо постельное белье в шоколаде?» — вот каким должно было бы быть мое нормальное и здравое рас­ суждение**. Но я так не думаю и ребенку своему не позволю.

*В книге «Что такое мышление? Наброски» я предложил использовать в таких случаях понятие «пропозиции», которое есть уже не некие факты во мне, а факты на границе моего контакта с реальностью, где, собственно, факты и возникают.

**По существу, речь идет о том самом детском «почему?», которое в действительности является вопросом: «С какой стати?» (см. Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. — СПб., 2016.).

https://t.me/medicina_free

То, что соответствующие интеллектуальные объекты не следу­ ет сводить вместе, мне объяснили другие люди. Причем слово «объяснили» тут весьма условное — меня к этому приучили, меня так сформировали, меня, по существу, к этому понудили. Так что теперь, когда я вижу постель и чернослив в шоколаде, я не чувствую правильным сводить их вместе. У меня, в моем собственном психическом пространстве, эти штуки не сходят­ ся, более того — возникают те самые идеи (интеллектуальные объекты) испачканного белья, правил приличия и т. д. и т. п.

Не знаю, насколько это сейчас кажется очевидным, но данная ситуация поясняет как раз те самые два последних тезиса — видеть проблемы на ровном месте и спотыкаться о них меня научили другие люди, действуя на меня через мир интеллектуальной функции, а кроме того, именно благодаря им весь этот мой мир обрел структурный и в каком-то смысле иерархический характер.

Возвращаясь к тому же черносливу в шоколаде, — я мог бы есть его постоянно, почему я себя ограничиваю? Представьте себе мартышку на моем месте — то есть животное с неограни­ ченным доступом к лакомству. Останавливало бы ее, вероятно, лишь состояние дурноты, вызванной подступающей гипергли­ кемической комой. Я же ограничиваю себя сам, «потому что» — аллергия, я растолстею, будет прогрессировать уже начавший­ ся атеросклероз сосудов и т. д. и т. п. Но откуда во мне вся эта система «смыслов», связанных во мне с черносливом?

Все это — «другие люди»: врачи, которые предписывали мне диеты, законодатели моды, считающие полноту некраси­ вой, преподаватели биохимии, которые рассказывали мне про «цикл Кребса» и про то, как углеводы превращаются в холе­ стерин, а холестерин — в атеросклеротические бляшки. А уж на страдающих тяжелым атеросклерозом сосудов головного мозга я и сам насмотрелся в психоневрологическом интерна­ те — тут никому мне даже ничего рассказывать не пришлось; соответствующие иерархии смыслов я сам в своей голове по­ строил — собрал из элементов, которые, впрочем, сами пре­ жде были заданы во мне «другими людьми».

И речь идет не просто о каких-то «знаниях», которые мне другие люди передали, а я их как-то понятийно — на уровне неких абстрактных правил — усвоил. Нет, дело в тех отноше­

https://t.me/medicina_free

ниях, которые у меня сформировались к тем или иным вещам, потому что к ним так относились значимые для меня люди (люди, которые обладали для меня авторитетом в соответ­ ствующей области)*. То есть именно они — другие люди — превратили эти, условно говоря, «вещи» в факты реальности для меня — то есть мои внутренние пропозиции. Они создали ситуации, при которых я свел вместе интеллектуальные объ­ екты, как-то связанные с понятием углеводов, некрасивости, болезни, умалишенности и даже смерти.

Как бы иначе подобная ассоциация этих объектов во мне могла возникнуть? И самое главное — как бы она могла су­ ществовать во мне в виде пусть и небезусловного, но все-та- ки поведенческого императива? То есть дело опять-таки не в каких-то абстрактных знаниях, а в том, что и все эти интел­ лектуальные объекты формировались во мне таким образом — через определенные отношения, которые возникали у меня с другими людьми, которые, представляя мне что-то так-то, понуждали меня к тому или иному отношению.

Причем, повторим, понуждали они меня к соответству­ ющим восприятиям не абстрактной идеей, не просто делясь со мной некими представлениями, а тем, как они вели себя в отношении полных людей и комментировали их формы, как выглядели на похоронах или как реагировали, просто узнавая

очьей-то преждевременной смерти, как взаимодействовали

сумалишенными стариками, как нарочито повторяли, что «здоровье — это главное» (бессмысленная же, по существу, фраза!), и как смотрели на меня в этот момент.

Иными словами, хоть мы и находимся в убеждении, что имеем дело с некими вещами окружающего нас мира, которые мы должны понимать как-то, и это «как-то» дано нам нашими знаниями о мире, все это лишь кажимость, если не сказать — досадное недоразумение. Соответствующее «рассудочное по­ нимание» возникает в нас лишь после того, как соответствую­ щие этим «убеждениям» наши внутренние состояния — куда

*Понятие «авторитета» в данном случае важно, потому что речь идет о социальном науче­ нии [А. Бандура], которое свойственно нам как стайным животным, а учимся мы у тех, кто стоит выше нас во внутригрупповой иерархии [К. Лоренц]. Понятно, что в разных сферах жизни и деятельности эти виртуальные иерархии у меня разные: в области медицины — узкие специалисты, а для кого-то просто врачи, в области культуры и моды — лица, кото­ рых мы идентифицируем как «законодателей» того и другого и т. д.

https://t.me/medicina_free

более глубокие и прочувствованные нами — возникли в нас в непосредственном отношении с другими людьми. У нас по большому счету и нет никаких идей, представлений или вооб­ ще чего-то бы то ни было в нашем пространстве мышления, что бы не было привнесено в него «другими людьми» — точ­ нее, не возникло бы в нем, потому что другие люди сопротив­ лялись нам там, где мы — сами по себе — не видели проблем и преград.

Это чрезвычайно существенное обстоятельство: после того как во мне возникает некая абстрактная идея, она сама по себе неизбежно является чудовищной глупостью, и ничего осмыс­ ленного по большому счету собой не представляет. Например, в возрасте примерно четырех лет у меня каким-то загадочным образом сформировалась идея, что можно летать или высоко прыгать (не помню точно), как мяч. И я бросал мяч через стул, а потом решил последовать за ним — мяч ведь стул перелетает, ну и я за ним перелечу, что в этом странного? И я попытался сигануть за мячом, что закончилось травмой, «скорой помо­ щью» и швами на подбородке. Так я талантливо свел в своей голове некие интеллектуальные объекты, в моем индивидуаль­ ном мире интеллектуальной функции уже сформировавшиеся, но не обретшие в нем еще структурных соотношений, которые, как я смог впоследствии понять, необходимы.

Из этой истории можно было бы, наверное, сделать вы­ вод, что это стул или вся та ситуация научили меня вести себя впредь благоразумно и действовать более аккуратно. Но это не так. Во-первых, если бы предварительно эти самые интеллек­ туальные объекты — мяча, прыжка, полета, самого стула и т. д. не были бы во мне сформированы, то я бы и не пытался пры­ гать через стул. Во-вторых, необходимо учесть и все, что про­ исходило после, а именно то количество «лекций» (точнее — нотаций), которые в связи со случившимся я выслушал от взрослых (ну и вообще, это был ужас и дикий скандал). И ведь я не просто все это выслушал, я соединял все эти ре­ плики с тем, как выглядели мои родители, пока мы ехали в «скорой помощи» (а выглядели они, честно сказать, неваж­ но), что делали со мной врачи (их иезуитство мне хорошо за­ помнилось, да и брыкался я изо всех сил) и с каким видом все это потом оценивалось и комментировалось бабушкой.

https://t.me/medicina_free

В общем, выводы, которые меня принуждали сделать из этой элементарной ситуации — по сути, стула и мячика, — были обусловлены самым настоящим штормом интеллектуальных объектов, слипавшихся в моем мире интеллектуальной функ­ ции вместе, но не по собственному какому-то их произволу, а по причине этого — чрезвычайного — поведения «других людей», которые данный шторм и вызвали. В результате этого шторма (я бы даже сказал, бури и натиска), созданного во мне «други­ ми людьми», я, конечно, распространил все это знание на массу самых разнообразных ситуаций, которые в итоге заиграли для меня, признаемся честно, совершенно новыми красками.

Однако же после того, как машина сбила мою собаку, она, оправившись от травмы, стала останавливаться перед дорогой именно там, где это произошло, но не перед всеми дорогами сразу, и нетрудно понять почему. Если бы вся та ситуация с этим моим досадным прыжком не была бы за­ тем проблематизирована взрослыми, если бы эти взрослые («другие люди» моего внутреннего психического простран­ ства) не делали затем всего того, что они делали, буквально перетряхивая все мои представления о действительности, то и я бы, вероятно, лишь обходил потом тот «опасный» стул стороной, но не стал бы действовать куда более осмотритель­ но во множестве других ситуаций.

Короче говоря, возникновение сложной системы поня­ тий — это вовсе не результат развития в нас некоего абстракт­ ного «интеллекта», замеряемого IQ-тестом Ганса Айзенка или какой-то подобной методикой. Нет, за всеми этими понятия­ ми и тем, как мы сводим их вместе своей интеллектуальной функцией, стоят «другие люди», которые не просто учили нас соответствующим словам, а, что куда важнее, давали нам ощу­ щение реальности, используя язык, но действуя при этом не через язык, а посредством собственной активности (налично­ го поведения), которая как-то разыгрывалась и интерпретиро­ валась нами внутри наших же психических пространств.

Причем все это было возможно именно потому, что сами они — эти «другие люди» — были для нас ничем иным, как такими же интеллектуальными объектами, как и прочие ин­ теллектуальные объекты нашего индивидуального мира ин­ теллектуальной функции. То есть действовали они на нас

https://t.me/medicina_free

там же — в том же поле, в рамках того же континуума состоя­ ний, составляющих содержание нашего внутреннего психиче­ ского пространства.

Единственное, быть может, отличие этих специфических интеллектуальных объектов («другие люди») нашего внутрен­ него психического пространства состоит в том, что хотя соот­ ветствующие действия и происходят в нас (то есть являются, по существу, нашими), но действуют они в нем — в нашем пси­ хическом пространстве — сами. Не мы их двигаем, как я под­ вигал тогда на свою голову, «стул», «мяч», «полет» и «пры­ жок» (чем бы тогда ни были для меня эти понятия), а будучи у нас же в головах они — эти наши интеллектуальные объекты «другие люди» — являются, так сказать, самодвижущимися и, более того, заставляют прочие интеллектуальные объекты этого нашего пространства двигаться по их воле.

Полагаю, что все это звучит несколько странно, с нале­ том даже некоторой фантастичности (да, и у меня есть такое чувство). Ситуация выглядит так, как будто бы к нам в го­ лову забрались какие-то маленькие человечки и по своему произволу творят в ней все, что им заблагорассудится, а мы являемся лишь пассивными свидетелями этого пиратско­ го захвата нашего мыслящего судна. Как минимум, это не вполне совпадает с нашим восприятием реального положе­ ния дел — мы искренне полагаем, что мыслим сами, а не являемся каким-то пассивным броуновским телом, направ­ ляемым хаотичным движением частиц в окружающем нас пространстве.

С другой стороны, несмотря на кажущуюся состоятель­ ность этих наших сомнений, некие «другие люди» в нашей голове очевидно присутствуют — иначе кого мы, погружаясь в раздумья, убеждаем в том, что надо поступить так, а не ина­ че или что мы приняли правильное решение, хотя они с нами

ине согласны, и что сначала надо понять наши аргументы

иприслушаться к ним, а лишь затем делать какие-то выводы

ит. д. и т. п. То есть мы очевидно с кем-то там — внутри на­ шей собственной головы — разговариваем. И более того, нам ведь почти что отвечают (по крайней мере, часто мы абсолют­ но уверены в том, что именно они нам ответят на то или иное наше возражение).

https://t.me/medicina_free

Впрочем, идея, представленная мною чуть выше, кажет­ ся даже более радикальной, нежели гипотеза наличия в нас подобных — из предыдущего абзаца — наших «внутренних со­ беседников». «Другие люди» — эти специальные объекты на­ шего индивидуального мира интеллектуальной функции, как я думаю, являются самодвижущимися, неподконтрольными нам элементами нашего собственного внутреннего мира. Зву­ чит, как я уже говорил, абсурдно, но если мы внесем поправку на относительность происходящего, то положение дел не бу­ дет казаться совсем уж безумным допущением.

В чем должна заключаться эта поправка? С одной сторо­ ны, очевидно, что поскольку речь идет об интеллектуальных объектах нашего внутреннего психического пространства, соз­ данных работой нашей интеллектуальной функции, то они, несомненно, наши интеллектуальные объекты (более того, они находятся внутри непроницаемого периметра нашего ин­ дивидуального мира интеллектуальной функции). С другой стороны, они — эти специальные интеллектуальные объекты «другие люди» — интегрированы у нас в некие структуры, но поведение этих интеллектуальных объектов, однако же, не может определяться динамикой соответствующих структур, потому что то, как они в действительности себя ведут, опреде­ ляется тем, как они действуют на самом деле.

Давайте попытаемся все упростить и свести к некоему очень грубому примеру. Представим себе, что у нас есть авто­ мобиль и некое представление о нем — такой, будем считать, интеллектуальный объект нашего внутреннего психическо­ го пространства. Понятно, что этот объект включен в самые разные системы, которые здесь же, в нашем психическом пространстве, расположились (контексты, классификации, функционалы). И мы понимаем, что с этим предметом могут произойти самые разные вещи — машина может сломать­ ся, ее могут угнать, она может пострадать в результате ДТП и проч., ее надо мыть, менять ее колеса и масло, оформлять на нее страховку. Но все эти опции уже как бы вшиты в сам этот интеллектуальный, будем говорить, объект — нашу ма­ шину, и они могут быть актуализированы лишь определен­ ными обстоятельствами, которые, в свою очередь, находятся в каких-то других системах моего внутреннего психического

https://t.me/medicina_free

пространства (управление транспортным средством, переезды и перевозки, страхование, ДТП, ПДД и т. д.).

Еще раз: все, что может произойти с этим интеллектуаль­ ным объектом, уже предполагается самим фактом существо­ вания этого интеллектуального объекта как такового, а самое главное — это будет происходить, потому что возникнут обсто­ ятельства, которые являются точно такими же интеллектуаль­ ными объектами моего внутреннего психического простран­ ства, столь же простроенными и организованными.

Грубо говоря, ломается машина, потому что в ней есть сложные механизмы, которые испытывают нагрузки, а угоня­ ют машину, потому что есть воры, которые так поступают, от­ правляясь потом или в тюрьму, или на Багамы, наконец, ава­ рии происходят, потому что одни машины могут столкнуться с другими машинами и т. д. и т. п. Все это как бы естественным образом вытекает из самой той ткани картины реальности, в ко­ торой мы все счастливо существуем. И машина не будет делать ничего, что бы ни было так обусловлено. Она не пойдет в пляс, заслышав музыку, не обидится на нас за то, что мы ее не помы­ ли, не выдаст нам набор каких-то произвольных требований, не уедет от нас куда-то на край света по собственной прихоти, наконец, она даже умереть не может без нашего на то согласия.

Но вот с «другим человеком» все иначе: будучи таким же интеллектуальным объектом нашего внутреннего психиче­ ского пространства, как и автомобиль, он на все это способен. Он, как бы будучи в нас, обладает в нас же самих своей соб­ ственной волей, является как бы самодвижущимся и непред­ сказуемым элементом нашего собственного внутреннего пси­ хического пространства, и в этом его уникальная особенность, имеющая для нас чрезвычайные последствия.

И суть этих последствий состоит в том, что наш собствен­ ный индивидуальный мир интеллектуальной функции, бу­ дучи нашим (делаемым нами), а потому, казалось бы, не мо­ гущий нам сопротивляться (теоретически мы всегда можем организовать его так, чтобы нам с самими собой было вполне комфортно), как выясняется, может все-таки в каких-то пун­ ктах оказывать нам реальное противодействие.

Иными словами, определенное сопротивление нам в этой виртуальной, по существу, среде мира интеллектуалы-

https://t.me/medicina_free

и ограничены в своем произволе. Хотя, казалось бы, к этому нет никаких оснований — как можно нас внутри же нас самих извне ограничивать? Но вот, оказывается, можно, и именно по причине этой специфичности интеллектуальных объектов «другие люди».

Казалось бы, даже если так, зачем об этом столько говорить? Дело в том, как мне представляется, что именно этот меха­ низм делает возможным то, что мы считаем высшей формой человеческого мышления. Если бы мы не испытывали этого внутреннего сопротивления в нашем собственном психиче­ ском пространстве (если бы его не было в нас в таком виде, как оно здесь описано), то все мышление, на которое мы в прин­ ципе были бы способны, было бы лишь ситуативной интел­ лектуальной активностью. Если бы не этот эффект непредска­ зуемости, связанный с произвольностью поведения данных специальных интеллектуальных объектов («других людей») на пространстве нашего индивидуального мира интеллекту­ альной функции, мы бы катались, подобно шарам, по не заме­

чаемой нами самими кривизне плоскости своего мышления. Именно тот факт, что в нашем пространстве мышления

возникли странные объекты с неким присущим им и непонят­ ным нам функционалом (что и обусловливает их непредска­ зуемость для нас), и «ломает» траекторию нашего движения

внашем же собственном внутреннем психическом простран­ стве, заставляет нас предварительно продумывать ее. Имен­ но наличие таких специальных интеллектуальных объектов

внашем индивидуальном мире интеллектуальной функции — этих «других людей» — и создает для нас ситуацию, когда мы вдруг начинаем понимать, что некие непредвиденности могут возникнуть и что будущее полно неких скрытых возможно­ стей, о которых мы не знаем.

Мир из «понятного» превращается — пусть лишь и зо­ нально — в «непонятный» и «неоднозначный», и эта его «не­ понятность», «неоднозначность» заставляет нас продумы­ вать разные версии и разворачивать дополнительный объем вариантов, которые просто не возникли бы в случае другой на­ шей внутренней организации.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 6

О МЕТ

РИКЕ

ВНУТРЕН

НЕГО

ПСИХИ

ЧЕСКОГО

ПРО

СТРАН

СТВА

https://t.me/medicina_free

Относительные размеры неокортекса приматов поло­ жительно коррелируют с размером организуемых ими со­ циальных групп: чем массивнее объем коры представителей того или иного вида, тем большие социальные группы эти обезьяны способны образовывать [Р. Дамбар]. Собственно, именно этот факт и натолкнул антропологов на создание так называемой социальной гипотезы интеллекта, так же возникло и знаменитое «число Дамбара»*.

Последующие исследования этологов, антропологов

ипсихологов лишь добавляют этой теории аргументов. Так, например, Майкл Томаселло показал, что детии шимпанзе до двух лет отличаются не по уровню интеллекта (одни и те же головоломки они решают примерно одинаково), а выра­ женной потребностью в социальной кооперации и желани­ ем делиться информацией.

Востроумных экспериментах психологов Густава Куна

иМайкла Лэнда было доказано, что наше поведение и воспри­ ятие ситуации определяются не объективной информацией,

а«социальными подсказками»: то есть мы воспринимаем мир, считывая практически всю необходимую нам информа­ цию с поведения других людей, а не с помощью собственных умозаключений (мы, как выясняется, даже глазам своим не верим, если это не согласуется с поведением других людей).

Однако, быть может, главным аргументом, подтверж­ дающим социальную природу мышления, стало открытие «дефолт-системы мозга». Впервые данный феномен был обнаружен Гордоном Шульманом в 1997 году: во время экс­ периментов на внимание на фМРТ был зафиксирован стан­

дартный паттерн возбуждения определенных зон мозга в те моменты, когда испытуемый, напротив, не осущест­ влял никакой целенаправленной интеллектуальной работы.

мальный размер группы австралопитеков составлял около 60 особей, у хабилисов — 80, у эректусов — примерно 100-120. Число социальной группы неандертальцев и непосредственных предшественников современных людей составило около 150-230 особей. Считается, что это то максимальное количество людей, которых мы хорошо помним и способны поддерживать.

https://t.me/medicina_free

368 о метрике внутреннего психического пространства

собственно, сформулировал саму концепцию ДСМ-теории (default mode network)*.

Суть теории, объясняющей работу дефолт-системы мозга, сводится к следующему: когда нашему мозгу нет нужды решать какие-то задачи во внешнем мире, он переключается на восприя­ тие чего-то, что можно было бы условно назвать нашей «внутрен­ ней реальностью». Действительно, состояние сосредоточенности на задаче радикально меняет пространство объектов, которые могут попасть в поле нашего «зрения». Этот принцип работает даже на уровне реального зрительного восприятия (что виртуоз­ но продемонстрировали Дэниел Саймонс и Кристофер Шабри в знаменитом эксперименте с гориллой**), так что очевидно, что и при восприятии объектов внутреннего психического простран­ ства происходит то же самое — объекты подбираются целенаправ­ ленно, под соответствующую задачу.

Но вот у нас нет никакой задачи, которую бы нам нуж­ но было решить здесь и сейчас, и мозг переходит в режим «пассивной работы». Чем он займется? Если верить авторам ДСМ-теории, в нашем сознании всплывают какие-то воспоми­ нания о прошлых событиях, и почти неизбежно мы в этой связи начинаем строить планы на будущее (хотя, конечно, все эти бес­ цельные, по существу, размышления точнее было бы назвать «умственной жвачкой»). Впрочем, это, наверное, вполне есте­ ственно — витать между прошлым и будущим, если мы не за­ няты ничем в настоящем. Но что представляют собой эти наши «воспоминания» и «планы»?

Хорошо известная нам «умственная жвачка» — это про­ думывание наших отношений с другими людьми (что случи­ лось у нас с ними в прошлом и что нам следует сделать в связи

* В отечественной литературе она получила название «сеть пассивного режима рабо­ ты мозга». В ее состав входят вентромедиальная префронтальная кора, дорсомедиальная префронтальная кора, латеральная теменная кора, кора задней части поясной извилины вместе с прилежащими частями предклинья и энторинальная кора.

**Вэксперименте испытуемым показывали фильм, где игроки из «белой» и «черной» баскетбольных команд передавали друг другу мяч. Задача испытуемых состояла в том, чтобы сосчитать, сколько раз мяч коснулся пола при его передаче между игроками одной команды. Половина испытуемых, следящих за передачей мяча между игроками «бе­ лой» команды, не заметила появлявшуюся на поле гориллу, в случае если необходимо было считать передачу мяча игроками «черной» команды, гориллу не замечала уже только треть испытуемых, смотревших фильм.

https://t.me/medicina_free

с этим в будущем). Вот почему главной особенностью этого «мышления покоя» считается его социальность. Как пишет гарвардский исследователь Джейсон Митчелл, «предостав­ ленный самому себе человеческий мозг естественным обра­ зом включается в размышления о социальных отношениях»*. Иными словами, любая такая представляемая нами ситуация всегда есть некая картина, специфическую пространственную форму которой придают «другие люди» — те самые «специ­ альные интеллектуальные объекты» нашего индивидуального мира интеллектуальной функции, о которых мы говорили.

Когда мы что-то вспоминаем, представляем себе или вообра­ жаем, нам может казаться, что мы думаем о тех или иных событи­ ях, но на самом деле мы в этот момент все думаем о «других лю­ дях». Другие люди, а точнее — их потенциальные оценки наших действий всегда имплицитно включены во все наши рассуждения о собственных поступках.

Когда вы одеваетесь, вы, возможно, даже не осознавая этого, думаете о том, как будете выглядеть в глазах других лю­ дей, а когда получаете какую-то информацию — о том, что это может значить для ваших отношений с тем или иным чело­ веком или с кем вы можете этой информацией поделиться. И даже когда вы просто покупаете что-то в магазине, вы думаете, как среагируют на эту покупку члены вашей семьи, ваши зна­ комые, коллеги или на худой конец продавец на кассе. Наше «пассивное мышление» настолько социально, и мы настоль­ ко привыкли к этим «социальным теням», сопровождающим каждый наш шаг, что уже совершенно их не замечаем.

«Другие люди», живущие в наших головах, в каком-то смысле склеивают все наши рассуждения, превращая их в большой социальный ландшафт, который по сути и являет­ ся ландшафтом нашего мышления. Мы думаем о тех, от кого зависим, о тех, кто нам важен, о тех, кого боимся, о тех, кто нас обидел, о тех, от кого ждем поддержки и внимания, о тех, кто как-то оценивает наши действия, о тех, чье признание нам

* И как показал тот же Джейсон Митчелл в совместных исследованиях с Дайаной Тамир, данные «размышления о социальных отношениях» не могут быть объяснены неким подсо­ знательным альтруизмом или заботой о других. Мотивы здесь куда более эгоцентричны: это или удовольствие, которое человек испытывает от осознания потенциальной возмож­ ности продемонстрировать себя аудитории с положительной стороны, или, напротив, страх перед этой самой аудиторией — опасность агрессии, осуждения и проч.

https://t.me/medicina_free

370 о метрике внутреннего психического пространства

важно и т. д. и т. п.То есть если приглядеться внимательно, мы осуществляем постоянное своего рода «социальное пове­ дение», но не в фактической стае, как, надо полагать, делают наши эволюционные предки, а в стае виртуальной — социуме, который расположился непосредственно в нашей голове, то есть в нашем внутреннем психическом пространстве.

Причем это, судя по всему, те самые 150-230 человек Роби­

на Дамбара. Они организуют и направляют наш мыслительный процесс, определяют наши поведенческие стратегии (планы на будущее) и побуждают нас поступать так, а не иначе (воспоми­ нания о прошлых событиях)*. Мы живем в этой виртуальной «стае», которая живет в нас, причем не только живет, но и гово­ рит, действует, как-то к нам относится. Заставить же ее замол­ чать, чтобы проявить свою собственную активность, мы можем лишь одним-единственным способом — целенаправленно со­ средоточив на чем-то внимание (и не важно — медитация ли это, как предлагает, например, Норман Фарб, или решение какой-то конкретной задачи, позволяющее нам не видеть эту «гориллу»). Впрочем, и в этом случае «другие люди» из нашей головы не исчезнут, а лишь в зависимости от решаемых нами задач будут функционировать в ней как-то иначе.

Однако если дело действительно обстоит таким образом, то все это очень напоминает ситуацию с броуновским телом Роберта Броуна и Альберта Эйнштейна: мы сами** — как те пассивные тела Броуна — находимся в поле собственных ин­ теллектуальных объектов «другие люди», а наша динамика определяется не тем, что мы — как «мы сами» — думаем, счи­ таем, решаем и т. п., но тем, с какими самодвижущимися «ча­ стицами» поля нашего внутреннего психического простран­ ства мы сейчас сталкиваемся, впав в ДСМ-состояние, то есть отпустив вожжи своего целенаправленного внимания.

Причем все эти «частицы» (интеллектуальные объекты «другие люди»), вроде бы, и созданы нами, да и происходит все,

*Впрочем, тут надо помнить, что эти «они», эти «другие люди» — лишь интеллекту­ альные объекты нашего собственного внутреннего психического пространства, а не фактические другие люди, которые, разумеется, совершенно не в курсе того, насколько существенно их представительства в нашем внутреннем психическом пространстве (они как наши интеллектуальные объекты) влияют на наше поведение.

** Как некий интеллектуальный объект своего собственного внутреннего психического про­ странства — наше личностное «я» или какая-то наша «самость» («self» по У. Джеймсу).

https://t.me/medicina_free

вроде бы, внутри нашей собственной головы (в нашем внутрен­ нем психическом пространстве), но движутся они — эти «части­ цы» — в нас произвольной даже навязчиво, и точно не потому, что мы сознательно задали им соответствующие траектории.

То есть, когда мы находимся в ДСМ-состоянии, наши мыс­ ли пускаются то в одном направлении, то в другом не пото­ му, что мы «хотим» или «решили» о том или этом подумать, а потому, что те или иные наши отношения с «другими людь­ ми» (этими интеллектуальными объектами нашего же соб­ ственного внутреннего психического пространства) не разре­ шены — представляют собой некие «актуальные доминанты» [А. А. Ухтомский], «незавершенные ситуации», «незакрытые гештальты» [Ф. Перлз].

Иными словами, наше собственное мышление — не есть собственно наше мышление (по крайней мере, если речь идет о непроизвольной мыслительной деятельности человека — в состоянии активизации «дефолт-системы мозга»), а есть вынужденный процесс, происходящий под действием впол­ не определенных сил. И силы эти отнюдь не мистического происхождения и не метафизического свойства, а так орга­ низованные в нас наши собственные фактические отношения с «другими людьми», где, впрочем, и мы сами, и эти «другие люди» — лишь интеллектуальные объекты нашего внутренне­ го психического пространства.

Невозможность недумания*, таким образом, обусловле­ на не просто какой-то спонтанной активностью нашего мозга (порожденной, допустим, пейсмейкерной активностью клеток ретикулярной формации), а тем, что он постоянно занят ре­ шением социальных задач, пусть и представленных таким вот странным образом.

Впрочем, нужно признать, что вся эта, по существу, псевдосоциальная деятельность, выглядит, как минимум, нело­ гично. Понятно, что когда мы находимся в непосредственном отношении с другими людьми, вполне естественно думать

* Если это не натренированное специальными психологическими практиками — напо­ добие медитации или психотерапевтических техник «переключения во внешнее» — состо­ яние. Впрочем, надо признать, что эти практики, собственно, для того и были разработаны, чтобы иметь возможность хотя бы эпизодически минимизировать эту нашу а-ля броунов­ скую зависимость от «чужих голосов» внутри собственной головы.

https://t.me/medicina_free

372о метрике внутреннего психического пространства

оних, выстраивать с ними некую коммуникацию. Но если их нет рядом, если они в данный момент отсутствуют (а может быть, даже уже умерли — ведь и с такими персонажами мы можем вести разговоры в собственной голове), то почему мы продолжаем с ними говорить?

По всей видимости, здесь мы имеем дело с неким преоб­ разованием естественного психического механизма, который эволюционно создавался под другие цели и задачи, но вслед­ ствие появления в нас специфических только для человека образований (например, «плоскости мышления», «простран­ ства мышления» и нашего личностного «я»), видоизменился и стал работать именно таким — «нелогичным», противоесте­ ственным почти образом.

Можно предположить, например, что в случае других животных дефолт-система мозга вовсе не является «дефолт­ ной», а напротив — постоянно активна и является даже прио­ ритетной функцией (недаром же у человека переключение на «дефолт-систему мозга» осуществляется автоматически и не­ изменно — как только он перестает выполнять какое-то осоз­ нанное целенаправленное действие).

Представим себе эволюционно близкого нам примата (шимпанзе или гориллу), который находится в естественной среде обитания и, разумеется, в своей социальной группе (стае, семье, общине): очевидно, что ему необходимо на посто­ янной, как говорится, основе отслеживать поведение других ее членов. Это обмен сигналами, совместная защитная, поло­ вая и прочая социальная активность — все то, что требует от любого члена стаи постоянно, здесь и сейчас согласовывать свое поведение с поведением сородичей. То есть, по существу, речь идет о том самом «социальном броуновском теле», чутко реагирующем на актуальные социальные ситуации.

Вслучае же с человеком социальные ситуации разыгры­ ваются, означиваются, а в дальнейшем проблематизируются нами и без непосредственного участия в этом членов нашей социальной группы. То есть те изменения, которые происхо­ дят в нашем внутреннем психическом пространстве в процессе онтогенеза и создают эту дополнительную опцию: позволяют нам находиться в отношении с «другими людьми» не только в моменты их присутствия рядом с нами («здесь и сейчас»),

https://t.me/medicina_free

но и тогда, когда их рядом нет, то есть — во времени, в про­ шлом и будущем. Прочие приматы взаимодействуют с «други­ ми приматами» в непосредственных, фактических, происхо­ дящих здесь и сейчас интеракциях, а мы вполне можем носить всю свою стаю — эту добрую сотню, а то и две, людей — с собой, внутри собственной головы.

Впрочем, мы ведь и сами является интеллектуальными объектами собственного внутреннего психического простран­ ства (именно таково наше личностное «я», это тоже интеллек­ туальный объект, хоть и с особыми свойствами). Так что мы не только носим «других людей» в себе, обнаруживая их ак­ тивность в себе всякий раз, когда не решаем какой-то доста­ точно серьезной интеллектуальной задачи, требующей от нас полной концентрации внимания, но еще носим и самих себя.

Таким образом, у нас всегда есть возможность «выяснять отношения» с «другими людьми»: наша «дефолт-система мозга» постоянно проигрывает эти виртуализированные со­ циальные отношения с «другими людьми» — то ту, то другую психологически не завершенную для нас ситуацию. В каком-то смысле мы, конечно, являемся весьма специфическим «броу­ новским телом»: оставаясь заложниками наших отношений с «другими людьми», мы на самом деле движемся под воздей­ ствием собственных интеллектуальных объектов, внутри соб­ ственного же психического пространства.

Учитывая то обстоятельство, что эволюционно мы при­ званы решать задачи, по существу, всегда связанные или об­ условленные социальными отношениями (это и вопросы без­ опасности, и вопросы продолжения рода), то, надо полагать, нет ничего странного в том, что «другие люди» занимают все наше внутреннее психическое пространство, и более того — организуют его. Мы с самого своего рождения полностью за­ висим от других людей — любая наша потребность может быть удовлетворена лишь в том случае, если другие люди пойдут нам навстречу, захотят оказать нам поддержку, если, наконец, мы сможем с ними договориться.

Детский крик, плач, а уже на шестой-восьмой неделе — улыбка, это, по существу, уже рефлекторное социальное по­ ведение. Но далее (считается, что своеобразный социальный взрыв ребенок переживает в возрасте девяти месяцев) оно ста­

https://t.me/medicina_free

374 о метрике внутреннего психического пространства

новится все более целенаправленным и осмысленным: годо­ валый ребенок в экспериментах Майкла Томаселло не готов удовлетвориться тем, что его требования выполняются, ему важно, чтобы другие люди разделяли его намерения, воспри­ нимали ситуацию так же, как и он, действовали с ним заодно.

С другой стороны, благодаря отечественным исследовате­ лям [Л. С. Выготский, Л. И. Божович], мы хорошо знаем, что до возраста 10-14 лет социальность ребенка еще радикально отличается от социальности взрослого. Суть этого отличия в том, что ребенок пока видит в других людях лишь актуаль­ ные для его нужд функции — каждый человек важен ему по­ чему-то и нужен ему зачем-то. В каком-то смысле другие люди еще не воспринимаются им как, если так можно выразиться, «живые люди», у которых есть свой внутренний мир, субъек­ тивное восприятие событий, свои цели и желания. Социаль­ ный мир ребенка вплоть до подросткового возраста еще пол­ ностью эгоцентричен — он сам центр этой своей вселенной, а другие люди лишь вращаются вокруг него по своим орбитам. По сути, он интересуется другими людьми ровно настолько, насколько ему это нужно в данный момент времени, а если ка­ кие-то отношения не складываются или складываются не так, как хотелось бы ребенку, он просто их избегает.

Структура социального мира ребенка, таким образом, сильно напоминает групповое поведение любого другого при­ мата. Понятно, что животное выстраивает отношения с други­ ми членами своей группы так, чтобы они гарантировали ему максимальный комфорт и безопасность. Одни особи пред­ ставляют для него относительную угрозу, другие — напротив, обеспечивают ему безопасность, и активность их всех нужно постоянно отслеживать.

Кроме того, каждое животное в соответствии со своим по­ ложением в социальной иерархии группы должно следовать определенным правилам — порядок доступа к пище, место­ расположение на стоянке и по ходу движения, референтные отношения, груминг, сексуальное поведение и т. д. и т. п. Для животного это вовсе не какие-то гипотетические «социальные отношения», не как-то мыслимые им отношения, а фактиче­ ские, настоящие, реальные — происходящие здесь и сейчас. Да, это, конечно, не то же самое, что спасаться бегством при

https://t.me/medicina_free

появлении хищника (то есть не поведение, связанное с реше­ нием какой-то конкретной задачи), но важность этого поведе­ ния нельзя недооценивать. Это чрезвычайно значимая часть жизни любого стайного животного, требующая от него посто­ янной включенности, а вовсе не наши «выяснения отноше­ ний», которые мы осуществляем внутри собственной головы, когда нам, по большому счету, нечем заняться.

Таким образом, если мы говорим о нейрофизиологических структурах, то так называемая дефолт-система мозга челове­ ка в случае других стайных приматов никакого «дефолта» не предполагает и предполагать не может. Напротив, система моз­ га, отвечающая за взаимодействие с другими членами группы, должна находиться в состоянии постоянной активности, по­ скольку она в реальном же времени обеспечивает животному его фактическое выживание. Это человек и ребенок человека могут позволить себе роскошь думать о других людях, когда их нет рядом, а вот животное всегда рядом с другими животными. Оно не может «уйти в свою комнату», «запереться в туалете» или спрятаться под столом в своем воображаемом «царстве» или «шалаше», оно должно перманентно контролировать со­ стояние своих отношений с другими членами стаи.

Причем соответствующие структуры мозга решают, веро­ ятно, сразу несколько задач. С одной стороны, всякая данная особь связана какими-то определенными отношениями с каж­ дым членом своей группы (грубо говоря, располагается гдето во внутренней иерархии стаи), с другой стороны, она — эта конкретная особь — должна также отслеживать и то, в каких отношениях друг с другом состоят другие члены ее группы (понятно, что всякая социальная группа предполагает и на­ личие неких подгрупп — некие социальные общности внутри себя). То есть каждый член группы, можно сказать, что-то значит для данной особи сам по себе, но также для нее имеет значение и то, в каких отношениях другие члены группы на­ ходятся друг с другом. В противном случае поведение данной особи или не приведет к желаемым результатам, или может даже спровоцировать опасный для нее конфликт.

Иными словами, всякое животное несет в себе (содержит в своем внутреннем психическом пространстве) интеллек­ туальные объекты для каждого члена своей группы, но оно

https://t.me/medicina_free

376 о метрике внутреннего психического пространства

точно так же изготавливает в своем внутреннем психическом пространстве и куда более сложные интеллектуальные объек­ ты, обусловленные отношениями разных членов группы друг к другу, причем с имплицитным включением в эти образова­ ния и дополнительного элемента — своей собственной заинте­ ресованности, то есть того, что эти отношения могут значить для данного животного.

Впрочем, точно так же ведет себя и ребенок человека: для него существуют другие люди как отдельные интеллектуаль­ ные объекты — мама, папа, воспитательница в детском саду, дворник и т. д. (причем каждый со своим четким функциона­ лом, обусловленным потребностями ребенка)*, но, кроме того, он формирует в себе и определенные взаимосвязи между этими интеллектуальными объектами (то есть некие представления об отношениях между разными людьми).

Ребенка живо интересуют отношения между родителями, между его родителями и другими детьми (включая братьев и сестер, разумеется), отношения мамы к бабушке, бабушки к дедушке, учителя к другому ученику. Здесь неизменно об­ наруживается ревность, зависть, чувство превосходства или, например, специфическое отношение к «отличнику», «двоеч­ нику» или «белой вороне» — то есть некие производные соци­ альных отношений, которые для данного ребенка вторичны (он их считывает, глядя на отношения других людей, и лишь как бы к ним присоединяется).

Таким образом, мы наблюдаем некие уровни организа­ ции, которые, учитывая все возможные оговорки, вполне со­ гласуются с представлениями о «верхнем» и «нижнем мозге»: то есть интеллектуальные объекты, возникающие в непо­ средственном отношении с данной особью («нижний мозг»), и интеллектуальные объекты (уже структуры), которые сами по себе есть уже отношения между другими интеллектуальны­ ми объектами (отношения «других людей» друг с другом), за­ трагивающие интересы данной особи («верхний мозг») — хоть ребенка, хоть взрослого человека.

* То есть когда речь идет о «функционале», речь не идет о каком-то абстрактном (пусть даже совершенно реальном) функционале того или иного «другого человека», а именно о том функционале, который интересует ребенка, который с ним связан, который он фактически «обнаруживает» в том или ином человеке.

https://t.me/medicina_free

Причем эта уровневая организация еще, судя по всему,

ипространственна: животноезанимаетопределенноеположение в стае не только виртуально — в некой иерархии групповых отно­ шений, но и собственно территориально*. Так, какие-то области пространства, когда стая, например, расположилась на стоянке, для данного животного вполне комфортны и безопасны, но есть

иусловные границы, которые — оно, это животное, знает, — ему не следует пересекать, или, по крайней мере, этого нельзя (если нет желания вызвать конфликт) делать без предупреждения

иответного согласия.

Подобную социально-пространственную организацию формирует в своем внутреннем психическом пространстве и ребенок: так, например, на его социальной «карте» есть «его комната», но есть и «родительская спальня», «детский сад», «школа», «квартира бабушки», «дача», «поликлиника», «мага­ зин игрушек», «дом, в котором живет друг». Причем каждое из таких мест определяется не какими-то формальными характе­ ристиками, описывающими собственно это место (конкретное помещение, здание и т. д.), а теми «другими людьми», которые у данного ребенка с этим местом ассоциируются (то есть с теми людьми, которые это место для него собой представляют).

Эти места, если так можно выразиться, хранятдля него этих «других людей», и сами эти «другие люди» внутри этих мест как-то пространственно распределены: «бабушкина кровать», «дедушкин верстак», «папин стол». И если он стремится быть в отношениях с этими «другими людьми», то соответствующие места эмоционально окрашены для него позитивно, а если там «располагаются» «другие люди», которые воспринимаются ре­ бенком негативно, то он старается этих «мест» избегать.

Однако же постепенно, по мере взросления ребенка и по мере интроецирования им этой социальной структуры, соот­ ветствующие «расстояния» его социального поля (этого его внутреннего психического ландшафта) начинают определяться уже не фактическими расстояниями, а некой специфической (психологической, можно сказать) «близью» или «далью». Чем более эмоционально насыщенными оказываются для него те**

** Не случайно к числу зон мозга, составляющих «дефолт-систему» (хотя для животных, как мы уже выяснили, ни о каком «дефолте» не может быть и речи), входят теменные доли, которые отвечают за пространственные отношения.

https://t.me/medicina_free

378 о метрике внутреннего психического пространства

или иные отношения, чем сильнее они его занимают, тем эти «другие люди» (соответствующие интеллектуальные объек­ ты внутреннего психического пространства ребенка) обретают в нем большую массу, вес и, как ни странно, «близь».

Эти «массы» как бы скатываются к некоему условному цен­ тру внутреннего психического пространства, притягиваются им, образуя таким образом универсальную в своем роде, но абсолют­ но индивидуальную в каждом конкретном случае антропоцен­ трическую вселенную внутреннего психического пространства ребенка. Причем и сами эти «другие люди» (как интеллектуаль­ ные объекты внутреннего психического пространства ребенка) образуют вокруг себя (но в том же пространстве) частные агре­ гации объектов — некие социальные подсистемы (и вокруг них, этих их «масс», кружат связанные с ними «другие люди», также являющиеся интеллектуальными объектами внутреннего пси­ хического пространства данного ребенка).

Все выглядит так, будто бы мы имеем дело с неким внутрипсихическим пространственно-временным континуумом, метрика которого определяется «массами» интеллектуаль­ ных объектов, которые его же и наполняют, формируют. Эти интеллектуальные объекты в зависимости от того, насколько велика их «удельная масса», их «вес» во внутреннем психиче­ ском пространстве данного ребенка, как бы проминают его — это пространство — под себя, создавая тем самым его специ­ фическую кривизну.

То есть некоторые, наиболее «массивные» специальные интеллектуальные объекты внутреннего психического про­ странства ребенка («значимые другие» по Г. С. Салливану) ведут здесь как бы свою игру, вынуждая какие-то другие ин­ теллектуальные объекты внутреннего психического простран­ ства-времени ребенка менять траекторию. То есть метрика внутреннего психического пространства ребенка оказывается чем-то вроде его внутрипсихической геометрии — геометри­ ей его представлений, которые на ранних этапах (по крайней мере, в допубертатном периоде) связаны исключительно со значением тех или иных «других людей» в его жизни, а также с его отношением к этим «другим людям».

Иными словами, если для животного (например, чело­ векообразной обезьяны) его социальные отношения — это

https://t.me/medicina_free

территориальное расположение «других», то во внутреннем психическом пространстве ребенка эта пространственная структура виртуализируется. Теперь это не то пространство, которое он наблюдает (или может наблюдать, если повертит головой) здесь и сейчас, а пространство переживаний (состоя­ ний, представлений), составляющих специфическую метрику его внутреннего психического пространства.

Впрочем, внутреннее психическое пространство ребенка лишь постепенно обретает свою структуру. Поначалу он может спокойно перемещаться по нему в любую область, перенося туда вместе с собой и центр этой метрической территории. Этим, на­ пример, обусловлена удивительная «решительность» ребенка, когда он вдруг заявляет, что у него появился «друг навсегда», а через десять минут категорически отрицает, что вообще ког­ да-либо согласится иметь с ним дело. Если какая-то игра или мультфильм становятся вдруг популярными в его классе, то он полностью отдается миру этой игры или этого мультфильма и будет вас уверять, что ничего и никогда в его жизни более важного не было, нет и не будет. То есть его внутреннее про­ странство пока в каком-то смысле вневременное, ему как бы недостает этого еще одного — временного — измерения.

Время, вообще говоря, чрезвычайно сложная психическая категория, этот конструкт нарождается в нас долго и сложно*.

Даже после того, как мы, например, осваиваемся с часами (а и это дело не быстрое), мы все еще не чувствуем и не пони­ маем время как таковое. А вот социальное пространство, ор­ ганизующее, по существу, весь наш «внутренний ландшафт» (все эти «близи» и «дали» субъективной значимости), мы, на­ против, выстраиваем достаточно рано.

Для нас вполне естественно располагать объекты внеш­ него мира в пространственных отношениях друг к другу (и это, кстати сказать, тоже психический процесс) — у нас есть соответствующий навык. Так что, организуя свой внутрен­ ний «социальный ландшафт», мы действуем по наработан­ ной схеме, по «образу и подобию». Только теперь элемента­ ми, маркирующими это поле, становятся не просто какие-то

* Более обстоятельно это тема рассмотрена в книге: Курпатов А. В. Складка времени. Сущ ность и критерии. СПб., 2016.

https://t.me/medicina_free

380 о метрике внутреннего психического пространства

условно-осязаемые предметы материального мира, но специ­ альные интеллектуальные объекты — «другие люди», суще­ ствующие и физически, и еще как-то в коммуникации с нами через мир интеллектуальной функции.

Поскольку же вся система нашего внутреннего психиче­ ского пространства постепенно перенастраивается через этот самый мир интеллектуальной функции, именно эти специ­ альные интеллектуальные объекты («другие люди»), а также их отношения друг с другом (которые тоже, в свою очередь, являются интеллектуальными объектами нашего внутреннего психического пространства), и определяют то, как мы органи­ зуем и будем впоследствии организовывать «геометрию» на­ ших представлений о реальности*.

Как известно, способность к созданию перспективных планов («планов на будущее») формируется у подростка лишь к 14-16 годам, что связано с процессами миелинизации соот­ ветствующих областей префронтальной коры. То есть до это­ го возраста, даже если ребенок и имеет некое представление о феномене времени, это его представление, как минимум, со­ всем иное, нежели у взрослых.

Ребенок вынужден пользоваться понятием времени лишь потому, что так, по неведомой ему причине, поступают взрос­ лые, и потому, что они его к этому обязывают. Это они живут по каким-то «графикам», «планам», «распорядку дня» — «ра­ бочие дни», «выходные», «подъем», «пора ложиться спать» и т. д. Ребенок вынужден с этим мириться, но самой этой ло­ гики времени пока не понимает. Взрослые говорят ему, что, мол, наступит «лето» и он «поедет на дачу», а потом «первое сентября» — и он «пойдет в школу».

То есть «время» на протяжении достаточно длительного периода взросления ребенка как бы организуется для него из­ вне, оно еще не является для него внутренним состоянием —

* В этом смысле и «письмо на деревню дедушке» — очень неплохая метафора, и история «колобка» отнюдь не случайна. «Колобок» перемещается из пункта А в пункт Б, соответ­ ствующие пункты, будучи некими местами (территориями), определяются не географи­ чески, не абстрактно, а конкретными персонажами — зайцем, волком, медведем, лисой. Впрочем, все это касается и других сказок — «за тридевять земель», «в тридевятом цар­ стве», «на острове Буяне» и т. д. живет кто-то — «царевна», «Баба-яга», «Кощей Бессмерт­ ный», а дорогу туда указывает или «Серый Волк», или почти одушевленный «клубок», или «волны», которые гонят бочку.

https://t.me/medicina_free

специфическим, рабочим, так сказать, вектором его внутрен­ него психического пространства. Для него это еще не то «фун­ даментальное свойство бытия, выраженное в форме движения, изменения и развития сущего из прошлого, через настоящее в будущее», как мы привыкли о нем думать, а лишь некая ус­ ловность, абстрактная координата, которую он должен просто как-то принимать в расчет. Ребенок, иными словами, пока не встроен в ощущение времени и не нуждается в этой структуре внутри себя самого*.

Как же возникает это «дополнительное измерение» в нашем внутреннем психическом пространстве? В отличие от пространства мы не воспринимаем время непосредственно, мы не можем, грубо говоря, его увидеть. Во времени могут су­ ществовать какие-то наши представления о мире, но не мир как таковой. Как таковой мир дан нам только здесь и сейчас, а «прошлое» и «будущее» даны нам исключительно как пред­ ставления о «прошлом» и «будущем». Мы не можем войти с ними в контакт, пощупать их, они в определенном смысле являются чистой теорией. И когда эта «теория» возникает без четкой, ощущаемой нами связи с нами самими, ее психологи­ ческая ценность по большому счету равна нулю.

То есть для того чтобы я стал каким-то особенным об­ разом ощущать время, я должен начать ощущать его в не­ кой непосредственной связи с самим собой, со свое «личной историей», которая, действительно, способна повествовать о «движении, изменении и развитии» некоего меня «из про­ шлого и через настоящее в будущее». При этом «меня» в дан­ ном случае — это уже не просто та функция, осуществляющая косвенную рекурсию в отношении элементов моего внутрен­ него психического пространства друг к другу, а полноценный и сложный интеллектуальный объект, системное представ­ ление о моем личностном «я». То есть я сам, в рамках фор­ мирования своей личности (своего личностного «я»), должен перейти на какой-то другой, новый уровень собственной организации — освоить некую специфическую самореференцию.

* День вдруг, действительно, может показаться ребенку вечностью, а несколько месяцев и в самом деле пролетают для него незаметно. Все это наглядно демонстрирует Льюис Кэрролл, рассказывая о переживании времени в книгах об Алисе — и знойный день перед появлением Кролика, и падение в нору, и чаепитие у Шляпника, и требование бежать со всех ног для того, чтобы просто оставаться на месте.

https://t.me/medicina_free

382 о метрике внутреннего психического пространства

Как я пытался показать в книге «Что такое мышление? Наброски», соответствующие трансформации нашего вну­ треннего психического пространства, сопровождающиеся пре­ вращением нашей «плоскости мышления» в «пространство мышления», невозможны без специфического сопротивления нам со стороны «других людей» — «других» с маленькой бук­ вы, которые в процессе такого конфликта приобретают статус «Других» с большой буквы. Там же, используя аналогию с про­ изводством голографического образа, я писал, что сложность образа «другого человека» принципиально зависит от слож­ ности структуры нашего собственного личностного «я». Нако­ нец, там же речь шла о возникновении навыка формирования в нашем нарождающемся «пространстве мышления» сложных, по-настоящему объемных интеллектуальных объектов.

Все это, как мне представляется, кроме прочего, объяс­ няет и происхождение той специфической самореференции, о которой мы сейчас говорим, и саму природу феномена времени, как чего-то, ощущаемого нами в связи с появ­ лением у нас этой нашей «личной истории». Последнюю, понятно, мы создаем не сами для себя и не сами по себе, а в качестве некой репрезентации себя для «других». Мы как бы инструктируем их — как им следует нас восприни­ мать (понимать, «читать») и как им следует к нам отно­ ситься. Но что важнее всего, именно эта самореференция и приводит к кардинальным изменениям в самой метрике нашего внутреннего психического пространства, к органи­ зации «пространства мышления».

В дошкольном и младшем школьном возрасте метрика нашего внутреннего психического пространства демонстри­ ровала, как мы могли видеть, предельную пластичность. Не имея фиксированного центра и следуя за лучом внима­ ния, перемещающимся по нашему внутреннему психиче­ скому пространству, она могла менять свою конфигурацию в зависимости от ситуации. Сама эта метрика как бы сле­ довала за нами — туда, куда мы направлялись, делая цен­ тральными фигурами нашего внутреннего психического пространства то одни, то другие интеллектуальные объекты (прежде всего те, что были в тот момент актуальны в значи­ мой для нас референтной группе).

https://t.me/medicina_free

Но постепенное прорастание в нашем внутреннем психи­ ческом пространстве вектора времени (как следствие, кроме прочего, и созревания соответствующих зон префронталь­ ной коры нашего мозга), стабилизировало и организовывало наши собственные представления о самих себе. В нас шаг за шагом, год за годом формировался цементирующий, так ска­ зать, объект нашего внутреннего психического пространства, наш фундаментальный мировоззренческий нарратив — «лич­ ная история» нашего личностного «я»*.

Таким образом, есть некая условная точка, в которой схо­ дятся две в каком-то смысле разные социальности. Одна — пространственная, которую мы получили в наследство от со­ циального поведения наших эволюционных предков, преоб­ разовав систему их актуального социального взаимодействия в нашу «дефолт-систему мозга» (теперь именно она обеспечи­ вает нас «мыслительной жвачкой» и виртуализированными социальными отношениями). И другая, тоже как бы социаль­ ность, — временная, которая, по существу, есть не что иное, как некая условная ось вращения совокупного тела нашего внутреннего психического пространства.

Сама эта ось и есть в каком-то смысле наш фундамен­ тальный мировоззренческий нарратив, наше представление о себе, наша «личная история» нашего личностного «я». Причем сам этот нарратив не несет в себе никакого опре­ деленного содержания — это именно временная ось всего нашего внутреннего психического пространства, которая может производить множество наших «личных историй», представляющих в разных ситуациях и контекстах условную фигуру нашего личностного «я». То есть эта ось и само наше личностное «я» — это не нечто однажды и навсегда сделан­ ное, а лишь способ создания соответствующих интеллекту­ альных объектов ad hoc (по тому или иному случаю).

* При этом, конечно, мы должны понимать, что эта «личная история» (да и сам интеллекту­ альный объект, представляющий наше личностное «я»), не что иное как фикция — содер­ жательно эта история перманентно меняется, в зависимости от внешних обстоятельств, социальной ситуации, нахлынувших воспоминаний и т. д. и т. п. Но она уже отчетливо вы­ полняет функцию той отсутствующей в действительности, но почти наблюдаемой нами оси громоздкого и сложного предмета, находящегося в состоянии постоянного вращения, — нашего внутреннего психического пространства.

https://t.me/medicina_free

384 о метрике внутреннего психического пространства

Конечно, и дошкольник рассказывает некие истории о самом себе, но это истории вне времени, без начала и конца; это пока даже не нарративы, а просто средство коммуникации

с«другими людьми». С появлением же в нашем внутреннем психическом пространстве условного вектора времени (то есть

собретением способности строить более-менее долгосрочные планы на будущее и как-то анализировать свое прошлое) мы

внекотором смысле начинаем рассказывать эти истории са­ мим себе. И в этом особом рассказывании и состоит, соб­ ственно, специфичность той самореференции, которая лежит

воснове наших новых отношений с «Другим» (теперь уже

сбольшой буквы), а также обусловливает структурное становле­ ние метрики нашего нарождающегося «пространства мышле­ ния».

Именно благодаря этой самореферентации, как мне пред­ ставляется, плоскость нашего мышления и получает что-то вроде дополнительного измерения; точнее — мы сами, благода­ ря этой самореференции, и становимся чем-то вроде дополни­ тельного измерения собственного «пространства мышления». Происходит преобразование изначальной, подвижной метрики внутреннего психического пространства, обусловленной нашей социальностью, в структурную метрику «пространства мышле­ ния», обусловливающую теперь наше разумное мышление. То есть социальная метрика (метрика, сформированная специаль­ ными интеллектуальными объектами — «другими людьми»), ложится в основу (в каком-то смысле — распространяется, вос­ производит способ) работы нашей интеллектуальной функции

снашими интеллектуальными объектами, которые с «другими людьми» уже напрямую и не связаны.

Мир интеллектуальной функции не может сопротивлять­ ся нашему произволу сам по себе (и поведение ребенка демон­ стрирует это со всей определенностью), а потому единствен­ ный способ, каким он мог понудить нас принять в расчет некие правила, были «другие люди» (причем именно значимые для нас «другие люди»), действующие на наши представления через сам этот мир интеллектуальной функции, который мы

сними некоторым образом разделяем. Так мы интроецировали в себя этих «других людей», которые «обжились» в нас —

внашем внутреннем психическом пространстве, заполнив со-

https://t.me/medicina_free

бой область «дефолт-системы» нашего мозга. Так они стали, по существу, той нашей «внутренней средой», которая своими единичными элементами толкала нас к той или иной актив­ ности подобно тому, как атомы газа или жидкости толкают броуновское тело.

Выгода, которую каждый из нас извлек из этой свое­ образной оккупации нашего внутреннего психического про­ странства «другими людьми», — навык конструирования отно­ шений с элементами (единичные интеллектуальные объекты) сложной системы, а также навык выявления интеллектуаль­ ных объектов, которые являются отношениями этих интеллек­ туальных объектов друг с другом (сложные интеллектуальные объекты). А появление дополнительного измерения — своеобразной личностно-временной оси - сформировало в нас способность к структурной организации если не всего нашего внутреннего психического пространства, то, по край­ ней мере, той его части, которая принципиально относится к «пространству мышления».

Конкретизируем еще раз это соображение: навыки рабо­ ты с интеллектуальными объектами возникали у нас в рам­ ках непосредственных отношений с «другими людьми», но поскольку сами эти «другие люди» являлись для нас интел­ лектуальными объектами, эти навыки работы с интеллекту­ альными объектами могли бьггь перенесены нами и на работу с другими интеллектуальными объектами.

Только в старшей школе подростки могут справиться с задачами, которые требуют, как об этом говорят, абстрактно­ го мышления — понять, что такое высшая математика, совре­ менная физика, эволюционная теория, сложные литератур­ ные произведения, исторический контекст. И это не простой переход количества знаний в некое их новое качество, это ре­ зультат их собственных — этих подростков — внутренних из­ менений. В основе этих их новых способностей лежат преобра­ зованные структуры социальных отношений: социальная игра со специальными интеллектуальными объектами («другими людьми») учит подростка оперировать интеллектуальными объектами большой сложности.

Причем в реальности этих социальных отношений нет ни­ чего, чтобы он — ребенок, подросток — мог «пощупать» свои­

https://t.me/medicina_free

386 о метрике внутреннего психического пространства

ми органами чувств. Да, другие люди существуют физически, но он взаимодействует не с их телами и даже не с их наличным поведением, а некими виртуализированными конструктами — специальными интеллектуальными объектами. И собственно этот навык взаимодействия с тем, что не может быть дано нам извне, но создано внутри нас, а потом как бы вовне возвра­ щено, и образует в подростке пространственно-временную ме­ трику «пространства мышления».

Здесь остается вспомнить и один из ключевых тезисов культурно-исторической теории Льва Семеновича Выготско­ го: «Всякая функция в культурном развитии ребенка появля­ ется на сцену дважды, в двух планах, сперва — социальном, потом — психологическом, сперва между людьми, как катего­ рия интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая... За всеми высшими функциями, их отно­ шениями генетически стоят социальные отношения, реаль­ ные отношения людей»*.

Все это в полной мере относится и к нашему мышлению: сперва мозг ребенка обучается работе со специальными ин­ теллектуальными объектами («другими людьми»), и это, в терминах Выготского, интерпсихическая активность, но затем именно этот навык его мозга — возможность работы с интеллектуальными объектами виртуализированного «про­ странства мышления», где ничего нельзя «пощупать», но все его содержание очевидно есть, — оказывается востребован ин­ трапсихически.

Конечно, проведенный здесь анализ не являлся попыткой воспроизвести доказательство данного тезиса Л. С. Выготско­ го (сам по себе, если до конца его продумать, он, как мне пред­ ставляется, вполне самоочевиден), но использование этого принципа, насколько я могу судить, позволяет показать сущ­ ность собственно человеческого мышления. Благодаря чему, я надеюсь, мы и сможем в дальнейшем описать работу мыш­ ления технологически — понять, иными словами, как именно работает данный инструмент.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 7

О

СПЕЦИ

АЛЬНЫХ

ОБЪЕК

ТАХ

https://t.me/medicina_free

Допустим, что я в меру образованный человек, который имеет некие представления о жизни и философской науке. Что мне нужно, чтобы действительно понять философию Кан­ та? Наверное, этот вопрос кажется несколько странным, но все же... Вроде бы, мне достаточно взять томик «Критики чисто­ го разума», внимательно его проштудировать, и философия Канта хотя бы в общих чертах будет мне понятна. Наверное. Но мне представляется, что этого категорически недостаточно.

На самом деле, чтобы понять «философию Канта», мне необходимо — кроме соответствующего томика и параллельно с ним — проштудировать многое из того, что о Канте говорят другие философы — его последователи и критики или, по край­ ней мере, историки философии, понимающие место его фи­ гуры в общем философском ландшафте. Мне, другими слова­ ми, нужны «социальные подсказки» [Г. Кун, М. Лэнд], то есть я должен понять, как видят философию Канта люди, которые знают что-то еще из этой области, чего, возможно, я совсем не знаю или знаю совсем недостаточно. Но и это еще не все.

Для того чтобы понимание философии Канта было у меня действительно сносным, я должен допустить, что это был совсем другой человек — с другим темпераментом, жиз­ ненным опытом, другим способом думать и восприятием мно­ гих вещей*. Это, в свою очередь, было не в последнюю оче­ редь обусловлено той информационной средой, в которой он находился. Например, он точно ничего не знал об эволюции и генетике, теории относительности Эйнштейна и квантовой механике, условных рефлексах и дендритных шипиках Канделя, а философ, который не знаетоб этом, и тот, который знает, — это, как минимум, два разных философа.

Любой философский текст, который я читаю, я читаю гла­ зами того, кто все это более-менее как-то себе представляет, а Кант не представлял никак. Открытие Коперника казалось ему вершиной научных достижений. Что бы интересно сказал Кант и, соответственно, написал в своих «Критиках», узнай

* Неслучайно самые блистательные популяризаторы философии —от Бертрана Рас­ села до Леонарда Млодинова — не только начинают изложение любой философской системы с биографии философа, но и описывают исторические обстоятельства, в которых он жил, манеру его поведения и т. д. и т. п. В противном случае нам сложно пред­ ставить себе не только самих философов, но и саму их философию.

https://t.me/medicina_free

он, например, о «черных дырах», «компьютерных нейронных сетях» и «эгоистическом гене»? Неужели бы никак это не от­ разилось на понятии «трансцендентального»? И выстоял бы его «нравственный императив», знай Кант суть современных дискуссий о «свободе воли» (например, о мысленных экспе­ риментах Дэниела Деннета или Дерка Перебума)? Но вот я об этих дискуссиях хорошо осведомлен...

Так что же я читаю в том, что написал Кант? В голову не­ вольно приходит самоотчет Витгенштейна о его визите к Гот­ лобу Фреге: «Помню, — рассказывал он Морису Друри, — ког­ да я впервые отправился с визитом к Фреге, у меня в голове было очень ясное представление о том, как он выглядит. Я по­ звонил в дверь, и мне открыл какой-то человек: я сказал ему, что приехал повидать профессора Фреге. «Я профессор Фре­ ге», — сказал человек. На что я мог лишь воскликнуть:

«Невозможно!». И тут же еще одно замечание уже из «Фи­ лософских исследований»: «Умей лев говорить, мы не смогли бы его понять».

То, о чем идет речь, разумеется, уже многократно обсуж­ далось в разных философских работах — это вполне очевидная проблема, не имеющая никакого внятного решения. Однако нам важно осмыслить эту ситуацию с точки зрения того, как мы строим свои интеллектуальные объекты. Когда я представляю себе Канта и его философию, я не представляю себе отдельные «факты» (если их, конечно, можно в данном случае таковыми считать) его жизни и философии, а все-таки некую историю, не­ кий нарратив, который сводит их для меня в единое целое.

Ровно так же и в психотерапии, когда мы объясняем па­ циенту какой-нибудь теоретический концепт (например, ма­ скированной депрессии или соматоформной вегетативной дисфункции), он формально, вроде бы, «все понимает», но признаки понимания демонстрирует только после того, как мы расскажем ему какую-то историю, где соответствующий кон­ цепт будет проявлен. Пациент неспособен понять теоретиче­ ский концепт лишь из абстрактных объяснений, хотя психоте­ рапевту они могут казаться простыми, убедительными и даже самоочевидными. Но пациент не имеет дело с реальностью, на которую ему указывает психотерапевт, он видит только нагро­ мождение слов, только вербальную верхушку этого айсберга.

https://t.me/medicina_free

390 о специальных объектах

Для того чтобы пациент мог понять тот или иной специ­ альный концепт так, как его понимает психотерапевт, ему самому необходимо быть этим самым психотерапевтом (что делает данную ситуацию в некотором смысле даже забавной). Он не знает всего того, что знает психотерапевт (тем более конкретно этот психотерапевт), например, о психике, о ее ме­ ханике, психических расстройствах, у него нет опыта общения с сотнями пациентов, которые испытывали сходные пробле­ мы, он ничего не знает об эффективности проводимого лече­ ния в каждом таком случае, как эти пациенты реагировали на те или иные ситуации и методы лечения и т. д. и т. п.

Вот тут-то нам на помощь и приходит нарратив: история, которая позволит нашему условному пациенту (как, впрочем, и любомучеловеку в любой другой ситуации) собрать разрознен­ ные представления о ситуации (явлении, феномене, понятии)

врамках некой фабулы, и тогда уже сама эта фабула «объяснит» уместность и состоятельность каждого из этих представлений.

Психологическая ценность нарратива состоит в том, что че­ ловек может как бы примерить его на себя: нечто, условно гово­ ря, случилось с другим человеком, а я могу представить, что со мной случилось то же самое. Я как бы мысленно погружаю себя

впредлагаемые обстоятельства и начинаю «понимать», что слу­ чилось. До тех пор пока я не могу «примерить» на себя все эти обстоятельства, соответствующие представления в моей голове не рисуются, не интегрируются в единый и цельный объект.

Но вопрос в том, что за «гардероб» я использую, вывола­ кивая на сцену своего «понимания» все эти «обстоятельства», которые, как мне кажется, связаны, допустим, с Кантом? Оче­ видно, что каждое из них было создано таким же — искусствен­ ным — образом. Например, мне рассказывают о слуге Канта,

оего кухарке, а еще о том, что он прекрасно играл в бильярд.

Ия их себе представляю, но таким образом, как я представляю себе «слугу», «кухарку» и «бильярд», то есть это мои, а не Кан­ та «слуга», «кухарка» и «бильярд»*.

* Мне, например, все без исключения азартные игры с шарами кажутся, как минимум, странными. Еще Галилея с шарами я могу понять (хотя вряд ли бы сам стал катать их по каким-то наклонным поверхностям), но вот Кант с бильярдом — это какая-то, на мой взгляд, отчаянная глупость (лучше бы уж он согласился на должность профессора кафедры стихосложения, от чего он, впрочем, предусмотрительно отказался).

https://t.me/medicina_free

Все, что я себе представил, искренне полагая, что думаю о Канте, было скроено из тех интеллектуальных объектов, ко­ торые у меня уже были — родились в моем опыте, создавались по другим поводам и, очевидно, не имели никакого отношения к величайшему философу Кенигсберга. Сейчас я поднял их из глубин своей долговременной памяти, облачил в них «Канта», и все мне стало с ним «понятно». Но это «понятно», конечно, чистейшей воды иллюзия, и «понимаю» я в таком случае не Канта (или кого-либо еще, думая, что «понимаю» именно его), а лишь самого себя. Иными словами, «лев» так и остался непо­ нятым, да и Фреге я бы, вероятно, тоже не узнал.

Несмотря на все это, у меня есть достаточно объемные представления о «Канте» и «его философии», свернутые в не­ кий цельный интеллектуальный объект, который, грубо гово­ ря, находится у меня в «нижнем мозге». То есть этот объект, несмотря на свою массивность, даже не может похвастаться развернутой структурой. Да, пока я работал над созданием соответствующего интеллектуального объекта, он, конечно, разворачивался во мне как некая система отношений, инте­ грировался с другими интеллектуальными объектами моего пространства мышления, переживался мною в опыте — раз­ мышлений, сличения, сопоставления и т. д. Но потом, когда я решил, что дело сделано, точнее, соответствующий когни­ тивный гештальт у меня сложился (достаточное количество нарративов отыграли во мне свои пьесы), я ужал его до еди­ ничности, которая теперь будет возбуждаться во мне всякий раз, когда я заслышу слово «Кант» или, например, обнаружу его имя в какой-нибудь книге.

Впрочем, все то же самое касается и любого другого акта моей коммуникации: чтобы «понять», что говорит дру­ гой человек, мне неплохо было бы знать, кроме самих этих его высказываний, и то, что говорят о нем другие люди, что представляет собой его образ жизни, каковы его привычки, личностные качества*, а также то, что он знает — какова сте­ пень его осведомленности, насколько обстоятелен его подход

* Кстати сказать, в ряде исследований было показано, что наиболее информативным, если мы хотим, как говорится, «понять человека», является вовсе не его самоотчет и даже не то, что нам могут рассказать о нем его знакомые, а непредвзятое исследование его жилища (комнаты или квартиры).

https://t.me/medicina_free

к тому или иному вопросу, насколько он последователен в сво­ ем исследовании темы и т. д. и т. п. Собрав всю эту информа­ цию я, как может показаться, вполне способен понять мысли собеседника. Однако произведенная мною реконструкция его «внутренней реальности», надо признать, все еще останется предельно ущербной, но, чтобы понять это, необходимо вы­ слушать очень многих людей, которые его знают.

Обычно ведь мы получаем «социальные подсказки» от тех людей, которые входят в наши, условно говоря, референтные группы. Авот «показания» людей, которые не относятся к нашей референтной группе, скорее всего, останутся без внимания — они будут отвергнуты потому, что сами такие «свидетели» не покажутся нам достаточно «компетентными», «авторитетны­ ми», «заслуживающими доверия». Однако же, если нам вдруг случится неким чудесным образом получить отчеты от всех людей, которые знают этого человека, то мы, скорее всего, ока­ жемся в очень сложной ситуации — в какой-то момент тот об­ раз, который казался нам столь «очевидным» и «понятным», вдруг начнет расплываться, а то и вовсе рассыплется.

Нечто подобное происходит в процессе слишком затя­ нувшегося психоанализа. Поначалу психоаналитик только разбирается, в чем суть дела, — создает в себе представление о «случае» данного своего клиента, как-то реконструирует эту его «внутреннюю реальность». Затем долгое время нашему психоаналитику «все» с его клиентом «понятно» — созданная психоаналитиком интерпретация, причем в нем же самом, работает исправно. Но если анализ продолжается слишком долго, то неизбежно наступает момент, когда психоаналитик вдруг с удивлением обнаруживает, что совершенно не пони­ мает своего анализанта и словно бы видит его в первый раз [Ж. Лакан]. То, что казалось ему таким понятным и очевид­ ным, превращается в черепки.

Подобные реконструкции «внутренней реальности» на­ ших специальных объектов — «других людей» — это всегда нарративы, то есть они быстро превращаются в наши пред­ ставления об этом человеке, которые мы считаем его «точ­ ным» и «достоверным» портретом. И мы не можем обойтись без таких нарративов: нам иначе не собрать зафиксированные нами «факты» в то единство, которое позволит нам сформи­

https://t.me/medicina_free

ровать собственную позицию, собственное отношение к дан­ ному человеку. Нам нужен для них подходящий «контейнер», «метка», «формат». В последующем данный нарратив рабо­ тает как фильтр, который допускает к нашему сознанию те «факты», которые ему тропны, которые в него вписываются, и игнорирует все прочие, словно бы их и нет вовсе.

Однако, даже если «факт» не вписывается в общую схе­ му, он, с другой стороны, может быть дан нам так, что его не­ возможно игнорировать. Такие «факты» способны нарушить всю прежнюю стройность нашей выдуманной истории о том или ином человеке. Подобное происходит, когда, например, ваш друг, которого вы «знаете сто лет» и всегда считали гете­ росексуальным, совершает публичный каминг-аут, когда лю­ бовница мужа приходит к его жене и требует, чтобы она его к ней «отпустила», когда анализы показывают, что наш ребе­ нок принимает наркотики и т. д. и т. п.

В такие моменты «все вдруг становится на свои места» (словно бы раньше кто-то соответствующими несуразностя­ ми вообще был озабочен?): сразу с предельной отчетливо­ стью становится понятно, почему друг никогда не знакомил вас со своими «Любовями», почему у мужа были постоянные «внеурочные» и «командировки», причем без дополнитель­ ной оплаты, почему, наконец, ребенок перестал справлять­ ся с домашними заданиями и пришел в прошлом месяце

сразбитым носом. Раньше это вовсе не казалось странным, а сейчас моментально все вверх дном, легкая дезориентация, «переоценка всех ценностей»... И на сцене — сияя, как всякое «прозрение», — появляется новый нарратив! Причем со все­ ми вытекающими отсюда последствиями, начиная, конечно,

стенденциозного видения «фактов».

Но вернемся к этой загадочной стабильности нарратива, делающей его почти неуязвимым перед лицом очевидных, ка­ залось бы, противоречий. Да, прежде всем «фактам», которые на самом-то деле очевидно выбивались из логики действующе­ го нарратива, всегда находилось какое-то вполне«логичное» объяснение, причем как раз изнутри самого этого нарратива: друг просто не нашел еще ту единственную, муж-бесхребет- ник — не может никому отказать, а тем более начальнику, ну а ребенок... он «весь в отца пошел» или, например, «у него

https://t.me/medicina_free

переходный возраст». Все эти объяснения представлялись нам абсолютно разумными, естественными, и каждое из них лишь укрепляло актуализированный в нас нарратив: «Почему мой друг гетеросексуален?» — «Потому что он не может найти свою единственную! Не единственного же!»; «Почему муж не является домой и постоянно на работе?» — «Конечно, пото­ му, что он бесхребетный и никому отказать не может! Нет бы, конечно, по-другому как-то —- хитростью, например, но он не умеет», а «Почему у ребенка проблемы с успеваемостью?» — «Ну, ясно почему — он же вылитый отец! Именно поэтому! да и переходный возраст вдобавок»...

Иными словами, там, где, казалось бы, мы должны были за­ сомневаться, озадачиться и спросить себя: «А что это, собствен­ но говоря, происходит? Почему так? Может быть, я чего-то не понимаю?» — действующий нарратив предлагал нам объясне­ ние, которое, напротив, словно бы специально лишь усиливало его. Там, где тонко, нарратив не рвется, там он латает пробои­ ны с удвоенной силой! Он, иными словами, ведет себя подобно живому существу — везде, где возникает риск оказаться разо­ блаченным, нарратив прикладывает максимум усилий, чтобы сохранить и утвердить себя. Он словно бы чувствует опасность и всячески старается предотвратить свою гибель*. Но, конечно, никакой своей собственной жизненной силой наши нарративы не располагают, но живое существо действительно присутству­ ет — то самое, что эти нарративы создает.

Впрочем, тут имеет место радикальная подмена: после того как мы восприняли в себя мир интеллектуальной функ­ ции, после того как мы дали себя самим себе через создание фикции личностного «я», после того как все наши отношения с реальностью оказались опосредованы не просто психиче­ ским аппаратом, но плоскостью, а затем и пространством мышления, наше биологическое — как живых существ — стремление к выживанию трансформировалось в стремление к выживанию нашего фиктивного личностного «я», к сохра­ нению стабильности структуры пространства нашего мыш­ ления. Теперь мы боремся за выживание этих виртуальных

* Подобное «поведение» нарративов даже подтолкнуло Ричарда Докинза на создание концепции «эгоистического мема», который, подобно докинзовскому же гену, сам по себе, участвует в борьбе за выживание.

https://t.me/medicina_free

образований, принадлежащих лишь миру интеллектуальной функции, но не реальности как таковой, взятой целиком, так, словно бы риску подвергаются не эти наши умозрительные конструкции — личностное «я», структура пространства мыш­ ления, бесчисленные нарративы, а сама наша жизнь.

Все это, конечно, является чистейшей воды иллюзией: никакой угрозы хотя бы даже и полная перемена всех наших представлений (о мире, о других людях или о самих себе) для нас на самом деле не представляет. Один нарратив, по суще­ ству, ничем не лучше и не хуже другого, но мы боремся за них — их сохранность и «истинность», потому что именно с этим со­ держанием нашего индивидуального мира интеллектуальной функции мы и отождествляем себя. Наше личностное «я» — та самая невидимая ось, существование которой обусловлива­ ется движением вокруг нее содержания нашего внутреннего психического пространства, и если это содержание подверга­ ется риску (может как бы погибнуть), мы воспринимаем это как риск собственной смерти.

Никто в истории человечества от перемены взглядов, ко­ нечно, еще не умирал (и умереть, понятное дело, не может, если не решит зачем-то покончить с собой), но, к сожалению, мы этого так не чувствуем. Для нас гибель нашего «мировоз­ зрения» психологически равнозначна смерти, что, конечно, иллюзия и полная чушь. Однако понять это наше фундамен­ тальное заблуждение можно лишь аналитически, почувство­ вать этого мы все равно не можем. Тут действует то самое правило: представления кажутся нам реальными — мы так чувствуем, а подлинная реальность может быть нами лишь реконструирована, — мы можем иметь эффективные модели реальности, но чувствовать мы всегда будем что-то другое — образы своих представлений.

Все это, впрочем, вполне естественно: наш биологический мозг естественным образом живо реагирует на «осязаемые об­ разы», рисуемые нашими представлениями, и совершенно не понимает той аналитики, которая может возникнуть исклю­ чительно в рамках мира интеллектуальной функции. Именно поэтому, кстати сказать, нашему мозгу и нужны нарративы — то, что можно примерить на себя, почувствовать, испы­ тать. Получая такой опыт — облекая факты в нарративы

https://t.me/medicina_free

иреагируя на них, — наш биологический мозг может сформировать «отношение» к тому или иному «факту». Но нельзя относиться как-то к интеллектуальному объ­ екту мира интеллектуальной функции — он другого про­ исхождения, иной природы, нежели тот мир, для которо­ го создавался наш мозг (а он создавался для выживания в «осязаемой» среде). Мир интеллектуальной функции нахо­ дится,таким образом, какбы вдругом измеренииреальности— собственно в культурно-историческом. Он дан нам через посредство других людей, которые и предложили нам — в качестве средства и среды нашего взаимодействия — реальность мира интеллектуальной функции.

Итак, нарратив начинает трещать по всем швам только под напором противоречащих его логике «фактов», но в по­ давляющем большинстве случаев именно подобные противо­ речия, как оказывается, труднее всего заметить. А потому для разоблачения вездесущей иллюзии «понятности» требуются или чрезвычайно серьезная работа мышления, или «фак­ ты», действительно из ряда вон выходящие. Тогда нарратив

ив самом деле может обрушиться почти одномоментно, но пока этого не произошло, вся поступающая к нам информа­ ция легко утрамбовывается в канву господствующего нарра­ тива и лишь парадоксальным образом подтверждает в наших глазах его «истинность». Многое, впрочем, мы и вовсе пропу­ скаем мимо ушей, легко адаптируясь к этому, как нам кажется, «белому шуму» реальности.

Таким образом, проблема нашего взаимодействия с эти­ ми «специальными интеллектуальными объектами» — «дру­ гими людьми» — не только в том, что мы «узнаем» в них то, что и так нам хорошо известно, то есть содержание собствен­ ного опыта (объясняем непонятное понятным). Проблема еще

ив том, что, собирая «факты» в рамках некой придуманной нами истории — нарратива, мы оказываемся заложниками соответствующей структуры, и уже сам этот нарратив начи­ нает диктовать нам свои правила «понимания». Теперь мы буквально принуждены интерпретировать все «факты», с ко­ торыми здесь сталкиваемся, строго определенным образом — так, как если бы присвоенный нами реальности нарратив

ибыл этой самой реальностью.

https://t.me/medicina_free

Влюбом нарративе — а он всегда приписывается реаль­ ности, но не обнаруживается в ней — наличествует какая-то своя логика и структура (что-то вроде порождающих грамма­ тик Ноама Хомского). Реальный другой человек может быть описан таким нарративом, но на самом деле он, конечно, не есть этот нарратив, причем даже (а иногда и в особенности) если этот нарратив создан самим этим человеком.

Вцелом же, как можно заметить, способ нашего «позна­ ния» весьма незатейлив — выбор (из уже имеющихся у нас вариантов) нескольких клише (формально удовлетворяющих данной «ситуации»), а затем согласование их в рамках неко­ го метаклише — то есть большей истории (метанарратива). Причем все эти клише и метаклише извлекаются нами из на­ шего же собственного репертуара социальных интерпретаций (последний, понятно, определен разнообразием нашего соб­ ственного опыта и содержательным объемом индивидуально­ го мира интеллектуальной функции).

Если некая «ситуация», как мы ее воспринимаем, идеаль­ но укладывается в один из уже созданных нами нарративов, то система «свой/чужой» моментально производит рекогнос­ цировку — «свой», и дальше нарратив уже сам дорисовыва­ ет недостающие детали истории. Если же «ситуация» для нас действительно в новинку — мы, например, никогда не встре­ чали трансгендера, а сейчас нам нужно отправиться с ним

вкосмический полет, — мы испытываем замешательство, но затем собираемся с духом, приаттачиваем сюда некий «близ­ кий по духу» нарратив, делаем в нем какие-то «поправки» для данного «особого случая», и вот уже считаем сценарий наших отношений с этим человеком весьма предсказуемым, а его са­ мого — «понятным».

То есть проблема не только в том, что мы понимаем дру­ гого человека, используя, так сказать, «свою мерку» — свой опыт, какие-то свои представления, созданные нами прежде образы, но и в том, что мы делаем это, по сути, сразу укладывая обнаруживаемые нами «факты» в некий заранее созданный нарратив. И не важно, сами мы придумали соответствующую историю, или усвоили этот шаблон из культуры [Д. Фрэзер,

В.Я. Пропп, К. Юнг, Дж. Кэмпбелл], или потому, напри­ мер, что так велит нам та или иная теория (психоанализ

https://t.me/medicina_free

3. Фрейда или, предположим, экзистенциальная философия Ж. П. Сартра)*. На суть дела это не влияет: мы всегда загоняем субъекта в прокрустово ложе уже имеющегося у нас наррати­ ва, точнее говоря — в некий «формат истории», но, будь у нас больше информации, он обязательно из него выпадет (впро­ чем, мы всячески стараемся сохранить статус-кво).

Таким образом, механизм формирования нашей «иллю­ зии понимания» не так прост, как это может показаться на первый взгляд, но это базовый механизм нашего взаимодей­ ствия с реальностью. «Иллюзия понимания» — это, по суще­ ству, способ создания нами того, что мы называем «представ­ лениями». Все, с чем мы сталкиваемся, превращается нами в некую «понятную схему», поскольку ощущение непонятно­ сти, или, иначе говоря, состояние неопределенности, — пре­ дельно тягостное для нас переживание. Мы его не выносим. Так что если у нас есть хоть малейшая возможность превра­ тить что-то непонятное в понятное, мы сделаем это немедлен­ но, причем в ущерб достоверности, точности и даже здравому смыслу — ничуть об этом не сожалея и даже, честно говоря, не заметив собственного лукавства.

Но чем же в таком случае является «специальный объ­ ект» («другие люди», «другой человек»)? Понятно, что это, конечно, не тот реальный человек, с которым мы имеем дело, а лишь некое наше представление об этом человеке. Впрочем, учитывая сказанное, считать, что «специальный объект» есть само это наше «представление о другом человеке», судя по всему, не совсем верно.

Как элемент (целое) нашего индивидуального мира интел­ лектуальной функции, «специальный объект» — значительно более сложное образование, чем то, каким оно, возможно, ка­ жется. Данный интеллектуальный объект соткан, как мы могли убедиться, из неисчислимого множества интеракций, происхо­ дящих внутри меня, но как бы за этим нашим «представлением о другом человеке». Эти интеракции образуют соответствующее представление, но — сами по себе — им очевидно не являются.

* То, как это может происходить, прекрасно показано в исследованиях Элизабет Лофтус, которая занимается изучением «ложных воспоминаний», и в частности интерпретацией человеком событий в зависимости от того, как, в каком контексте и кем ему соответству­ ющая информация была преподнесена.

https://t.me/medicina_free

Таким образом, такой «специальный» интеллектуальный объект, можно предположить, находится в сложных трой­ ственных отношениях: с одной стороны, это реальный чело­ век, который находится по ту сторону моего представления

онем, с другой стороны, у меня есть некое представление

онем, в истинность которого я верю, но еще есть и третья сто­ рона — реальность моего собственного мышления (реальность работы моей интеллектуальной функции), которая как бы тоже стоит за моим представлением, но в некотором смысле с другого края — со стороны моего мышления.

Роль моего представления о другом человеке, таким об­ разом, лишь связующая — объединяющая одну реальность с другой, реальность этого человека с реальностью моего мышления. Само представление, образно говоря, выглядит как разрез на теле реальности: у реальности появились два края — стороны этого разреза, но само тело реальности сохра­ няет свою прежнюю цельность.

Таков, по существу, всякий «специальный объект» — вся­ кий «другой человек», который кажется нам реальным, но на самом деле живущий внутри нашей собственной головы (в нашем внутреннем психическом пространстве). Это касается

идавно умершего Канта, и клиента психоаналитика, и любого другого человека, с которым мы, как нам кажется, имеем дело.

В действительности мы, конечно, имеем дело только с этой сложной динамикой отношений внутри соответствую­ щего интеллектуального объекта. Лишь местами эта динами­ ка прорывается наружу — в поле нашей осознанности — име­ нем (например, «Кант») и нарративом («жизнь и философия Иммануила Канта»). Причем последний всегда разный, пред­ ставляющий соответствующий интеллектуальный объект в другом свете — в зависимости от задач и контекста, в кото­ ром он на сей раз актуализирован*.

Вкниге «Что такое мышление? Наброски» я пы­

теллектуальный объект может быть актуализирован, — «история философии», «фило­ софия идеализма», «этические вопросы», «философия познания», «философия масс-маркета» (книги: «Кант для менеджеров», «Кант за 15 минут», а также многочислен­ ные «философские» комиксы), «история Кенигсберга-Калининграда» и т. д. и т. п.

https://t.me/medicina_free

«специальность» такого объекта — «другого человека» — заклю­ чается в одной-единственной его специфической особенности. В подростковом возрасте мы переживаем травматичный пси­ хологический опыт, когда сталкиваемся с тем (и наконец, это осознаем), что другие люди принимают решения, исходя из каких-то своих, неведомых нам мотивов. То есть, несмотря на очевидность для нас нашего же представления о другом чело­ веке, выясняется, что оно — это наше представление о нем — может оказаться неполным, ошибочным и даже откровенно ложным*. Например, мы думали, что заслуживаем доброго отношения со стороны какого-то человека, а он поступил в от­ ношении нас прямо противоположным образом, или были аб­ солютно уверены в том, что наша любовь к кому-то настолько прекрасна, что ее никак нельзя проигнорировать, а это проис­ ходило сплошь и рядом.

То есть опыт наших отношений с другими людьми научил нас тому, что они — эти «другие» — в принципе вольны посту­ пать так, как они считают нужным, по каким-то своим, нам неведомым, причинам. Речь, разумеется, не идет о том, что мы, «прозрев» таким образом, даем другим людям эту волю или, например, внутренне согласны с тем, что они ее — эту не­ зависимую от нас волю — имеют и ею пользуются. Нет, нас как раз все это категорически не устраивает и полностью противо­ речит нашим представлениям (ощущениям, внутреннему на­ шему переживанию, нашим желаниям). Но, по крайней мере, мы теперь хотя бы допускаем, что она у них теоретически есть (пусть это и звучит весьма забавно — допускаем мы это или нет, это так). В результате мы получаем — так же, впрочем, те­ оретически — возможность это учитывать, принимать в рас­ чет, быть к этому хоть как-то психологически готовыми.

Дело в том, что для нас, странным образом, эта «воля дру­ гого» является чем-то глубоко противоестественным. Мы на каких-то фундаментальных уровнях организации своего пси­ хического аппарата категорически не приемлем самой такой возможности. Да, животные в некотором смысле «понима­ ют», что другие животные ведут себя так, как они себя ведут,

* В качестве возможной иллюстрации сошлюсь на мою статью «Два мертвых субъекта». В ней я рассматриваю данный феномен на примере нашего отношения кВ. И. Ленину — до и после перестройки.

https://t.me/medicina_free

ис этим у них не возникает никаких проблем, по крайней мере они точно к этому готовы. Но ведь у других животных, кро­ ме человека разумного, и нет тех специфических «моделей других», какие сформированы у нас. Они реагируют друг на друга, мы же реагируем — каждый на свое представление друг

одруге, находящееся во внутреннем психическом простран­ стве каждого из нас. Грубо говоря, там, где другие животные реагируют действием — приспосабливаются к ситуации, мы реагируем рационализацией — приспосабливаем к ситуации какие-то свои нарративы.

Иными словами, в отличие от других животных мы всег­ да сообщаемся со своими собратьями через мир интеллекту­ альной функции, а не непосредственно, между нами всегда стоит этот своеобразный буфер, и в нем, собственно, разво­ рачивается значительная часть пьесы. Другие животные, не интроецировавшие в себя, как мы с вами, мир интеллектуаль­ ной функции, реагируют на других животных в соответствии

симеющимися у них паттернами поведения (по существу, речь идет о нехитрых условных рефлексах — без участия, пользуясь терминологией И. П. Павлова, второй сигнальной системы). Мы же сообщаемся с другим человеком через посредство мира интеллектуальной функции, который организован своей вну­ тренней логикой — сам по себе — и опирается на какие-то свои формальные правила.

Грубо говоря, когда животное действует в отношении другого животного определенным образом — оно получает то или иное подкрепление этому своему действию (или позитив­ ное, или негативное), что приводит к формированию соответ­ ствующих поведенческих шаблонов, которые в дальнейшем

иопределяют его поведение. Человек же продумывает это свое социальное будущее благодаря той самой «дефолт-системе мозга», преобразованной миром интеллектуальной функции: «если я поступлю так-то, то он будет вести себя так-то», и даль­ ше я уже принимаю решение о соответствующем действии.

Но ведь я могу и ошибаться, хотя когда я понимаю со­ ответствующее решение, я, разумеется, так не думаю. Соот­ ветственно, если я не думаю, что я ошибся в своем прогнозе, то единственный вывод, к которому я в связи со всем этим могу прийти, — это то, что другой человек просто ведет себя

https://t.me/medicina_free

«неправильно». Впрочем, по-другому и быть не может, пото­ му что я принимаю свои представления о действительности за саму эту действительность, а потому понятно, что всякий че­ ловек, который действует не так, как, мне кажется, он должен действовать, вызывает у меня и растерянность, и негодование*.

То, что какой-то человек на самом деле может быть не та­ ким, каким мы его видим через, образно говоря, очки нашего индивидуального мира интеллектуальной функции, является для нас существенной проблемой. Он как бы нарушает прави­ ла, действуя не так, как наш индивидуальный мир интеллек­ туальной функции ему приписывает. Впрочем, с этим «непра­ вильно» рано или поздно приходится смириться. После чего соответствующие интеллектуальные объекты моего внутрен­ него психического пространства и в самом деле становятся «специальными». То есть такими, которые могут действовать «против правил» (по «своей воле»), не так, как предписывает им моя картина мира, которая для меня, конечно, и есть ис­ тинный (причем истинный, как мне хотелось бы думать, для всех и каждого, а не только для меня) мир.

Этот мир я вижу (даже если понимаю, что зря) именно так, как я его вижу, а другие, как я могу заключить, иначе, что по вполне понятным причинам не может меня радовать**. Так что состояние этого неприятного и даже эмоционально тягостного парадокса, в точности как у Ивана Карамазова, почти неизбежно: «Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять» [Ф. М. Достоевский]. Впрочем, при­ нять все-таки приходится, а по-плохому или по-хорошему — это уж каждый решает для себя сам.

Тут надо заметить, что многое (если не все) зависит от готов­ ности решать соответствующую задачу понимания, принятия, осознания, то есть в конечном счете лишь развитости интел­ лектуальной функции как таковой, от ее способности учитывать вариативность и сложность. Многие, впрочем, по причине сла­

*Особенно отчетливо этот феномен проявляется у детей дошкольного и младшего школь­ ного возраста: когда кто-то делает что-то не так, как ребенок привык, он может отчаянно протестовать, настаивая на том, что это «неправильно» и «по-другому делать нельзя».

**Именно это переживание часто лежит в основе чувства одиночества, непонятости и даже бессмысленности собственной жизни.

https://t.me/medicina_free

бости этой самой функции, чтобы справиться с этим вечным па­ радоксом, упрощают ситуацию, делая ссылки на человеческую «глупость», «сумасбродность», «безумие», «слепоту», «некуль­ турность», «невоспитанность», «комплексы». Кто-то способен смотреть правде в глаза с чуть большей смелостью, понимая, что его собственная версия реальности — лишь его версия.

Впрочем, как бы там ни было, мы в любом случае про­ должим думать, что они — эти «другие люди» — ведут себя неправильно. Ведь они и вправду ведут себя не так, как им сле­ довало бы себя вести, согласно императивам моего индивиду­ ального мира интеллектуальной функции! Но кто-то понима­ ет (реконструируя должным образом реальность), что все это лишь игра нашего собственного разума с самим собой, а кто-то плутает в его чертогах, переживая одну за другой новые и но­ вые психологические травмы.

Так или иначе, у нас есть все возможности для того, чтобы научиться так думать: то, что кажется нам по каким-то при­ чинам (обусловленным конструкцией нашего индивидуаль­ ного мира интеллектуальной функции) невозможным, чем-то «против правил» («здравого смысла», «добродетели»), для других совершенно нормально. Если соответствующая мысль укореняется в нашем пространстве мышления, то «другие люди» совершенно естественным образом переходят в статус «специальных объектов» (впрочем, некоторые даже «других животных» способны превратить в такие «специальные объ­ екты», не только человека).

В результате наша троичная схема еще более усложняет­ ся. Троичная схема, грубо говоря, такова: во-первых, это ре­ альный человек (впрочем, факт его существования в таком специфическом качестве мы можем лишь реконструировать), во-вторых, есть наше представление об этом человеке (кото­ рое, впрочем, мы как раз и принимаем ошибочно за этого ре­ ального человека), а в-третьих, как уже было сказано, есть весь объем работы нашей интеллектуальной функции, которая так же, как и всякая реальность, скрывается от нас за нашим пред­ ставлением об этом человеке, но уже как бы с другого края.

Но есть, судя по всему, и четвертый аспект этой схемы — «специальная поправка», которая специфическим образом модифицирует реальность работы моей интеллектуальной

https://t.me/medicina_free

функции, превращая «других людей» из «интеллектуальных объектов» моего внутреннего психического пространства в «специальные интеллектуальные объекты», могущие (хотя это в некотором смысле и продолжает оставаться для меня па­ радоксом) действовать «против правил»,«по своей воле».

Введение этой «специальной поправки» представляется мне крайне существенным дополнением, поскольку благодаря ей здесь (лишь в каком-то смысле, конечно) происходит свое­ образная смычка этого четвертого аспекта схемы с ее первым элементом. Первый элемент схемы — это сама реальность, данная нашему познанию (реальность, явленная наблюдате­ лю), а четвертый аспект схемы — это некий икс («х») в услов­ ном уравнении интеллектуальной функции, рассчитывающей наше представление об этой реальности.

Важно, что речь идет именно о неизвестном, о некоем безразмерном «х». Наличие этого неизвестного в нашем урав­ нении оставляет наше представление в определенном смысле открытым*. Если мы не можем знать всего, если наше знание не может быть абсолютно корректным и исчерпывающим, мы должны предполагать наличие этого незнания и учиты­ вать наличие этого незнания в любом своем представлении о реальности. Таким образом, эта «поправка» в реальности работы моей интеллектуальной функции как бы сопрягает ее с реальностью как таковой, создает брешь, щель, через кото­ рую они — эти две стороны реальности (на самом деле одной и той же, разумеется) — могут контактировать.

Выше я уже предложил представить, что речь идет о свое­ го рода «разрезе» на теле реальности, благодаря которому об­ разуются как бы края «раны» — наши представления. Но да­ вайте продолжим это размышление и пройдем чуть дальше, имея в виду тот самый четвертый аспект — эту нашу «специ­ альную поправку» (неизвестное, «х»).

Два края нашей «раны» — это края как бы двух реально­ стей: с одной стороны, реальность познаваемого, с другой — ре­ альность познающего. Линия среза по двум сторонам раны — это наши представления о том и другом. Но пока, используя

* Это соображение сближается с понятием «открыто-системности», которое было опре­ делено нами в рамках «новой методологии» в книге «Философия психологии. Новая ме­ тодология» (Курпатов А. В., Алехин А. Н., 2006.).

https://t.me/medicina_free

этот образ — «тела», «раны» и ее «краев», — мы смотрим на реальность как бы снаружи, что, наверное, не совсем верно. Попробуем же взглянуть на эту «рану» как бы изнутри «тела» реальности. Изнутри мы будем видеть лишь увеличение по­ верхности реальности — как раз на величину краев этой раны.

Пользуясь этой графической метафорой, можно предста­ вить себе то, как возможно то, что при противопоставлении реальности самой себе никакого действительного разрыва

вней не происходит. Реальности познаваемого и познающе­ го, конечно, не являются различными или противостоящими друг другу: мы всегда имеем дело с единой и неразрывной

всебе реальностью, которая, впрочем, может быть специфиче­ ским образом искажена наличием «наблюдателя».

Однако мы вряд ли сможем заметить эту принципиаль­ ную неразрывность реальности, пока не поймем, что нуждаем­ ся в этой «четвертой поправке», которая, подобно физической «кротовой норе», «червоточине», оказывается зоной контакта реальности самой с собой, или, если угодно, зоной перехода реальности самой в себя, то есть минуя буфер мира интеллек­ туальной функции и, соответственно, самой необходимости производства представлений (некоей представленности так).

Думаю, что этот ход с нашей условной «четвертой поправ­ кой», дающийся всякому человеку с огромным трудом (и не все, я полагаю, способны совершить его), является, по суще­ ству, революционным для нашего мышления, делая его по-на­ стоящему разумным и сложным. Знать, понимать, что все так

ине так одновременно, — это чрезвычайно сложный интел­ лектуальный навык, требующий специфической перестройки нашего внутреннего психического пространства.

Возможно, именно эта перестройка и приводит оконча­ тельно к тому, что плоскость нашего мышления получает свое дополнительное измерение, о котором шла речь выше, а само наше личностное «я», которое изначально было лишь спосо­ бом осуществления простой косвенной рекурсии, превраща­ ется в личностное «я», обладающее собственным временем

испособное на подлинную самореферентацию.

https://t.me/medicina_free

Соображение Ns 8

ОБ

ОЗА

АЛЧЕН

НОСТИ

https://t.me/medicina_free

Допустим, что развитие нашего мышления в онтогенезе благополучно прошло все необходимые фазы, и мы до­ стигли способности думать о реальности так:

•во-первых, реальность нам принципиально недоступна,

авсе, с чем мы имеем дело, — это лишь наши представления о реальности, созданные нашим же психическим аппаратом по результатам его взаимодействия с реальностью;

•во-вторых, наши представления о реальности — не про­ сто «образы реальности» (именно так, судя по всему, она пред­ ставлена в мозгах других животных), а представления, опо­ средованные миром интеллектуальной функции, который мы интроецировали в процессе социальной коммуникации, сфор­ мировав на его основе сначала «плоскость мышления», а затем и «пространство мышления»; так что теперь всегда между нами и реальностью, с которой мы имеем дело (хоть внешней, хоть внутренней — интроспективной), стоит этот буфер, преобража­ ющий сигналы («факты») реальности в некие «пропозиции» нашего индивидуального мира интеллектуальной функции;

•в-третьих, всякое наше «познание» стремится вовсе не к абстрактной истине, а к созданию определенности — неко­ его «понимания»; то есть все, с чем мы имеем дело в резуль­ тате нашего познания, — это имена и нарративы (истории, которые мы создаем для того, чтобы собрать «факты/пропозиции» воедино и, образно говоря, примерить их на себя); причем «имена» определяют для нас контексты и вовлекают

вту или иную языковую игру, а «нарративы» задают структур­ ные отношения элементов нашего пространства мышления, производя таким образом эффект наподобие «дополненной реальности», когда человек одновременно видит и то, что дей­ ствительно находится перед ним, и то изображение, которое выводится на его очки и накладывается на действительное*;

•в-четвертых, другие люди, существующие в реальности, даны нам так же, как и любые другие «факты» реальности

вкачестве интеллектуальных объектов нашего внутреннего

психического пространства; и в реальном взаимодействии

* Речь идет о современной цифровой технологии, когда воспринимаемое человеком че­ рез специальные очки пространство дополняется графическими элементами, созданными предварительно на компьютере и проецируемыми непосредственно на эти очки «допол­ ненной реальности».

https://t.me/medicina_free

мы на самом деле контактируем не с ними — не с реальны­ ми людьми, а с теми интеллектуальными объектами, которые существуют в нас (условно говоря, с представлениями друг друга друг о друге, находящимися в головах каждого из нас); однако данные интеллектуальные объекты могут стать для нас собственно «специальными объектами» — то есть интеллек­ туальными объектами, обладающими неким специфическим свойством (в отличие от других интеллектуальных объектов нашего внутреннего психического пространства), а именно — способностью действовать по своим (самих этих объектов) вну­ тренним мотивам вопреки тому, что мы сами, со своей сторо­ ны, считаем «возможным», «необходимым», «правильным», «разумным», «естественным»; в них — в этих «специальных объектах» — есть своего рода зона неопределенности, некая непредсказуемость, нечто, что мы могли бы обозначить услов­ ной неизвестной — «х», резервирующей эту неопределенность и способной повлиять на конечный результат наших просче­ тов при оценке «ситуации»;

• наконец, в-пятых, как бы ни было хорошо развито наше мышление, мы принципиально не можем переживать все это так, как мы можем это понимать (реконструировать), — нам никуда не уйти от тех ограничений, которые заданы нашим мозгом, а он, как говорил И. П. Павлов, постоянно«стремится к динамической стереотипии», что значит буквально следую­ щее: я могу допускать сколь угодную значительную неопреде­ ленность, но мне все равно надо будет свести ее в конечном итоге к некой схеме (истории, нарративу, модели, реконструк­ ции), и эта схема, как только она становится моим ощущением (переживанием), переходит в разряд представлений, которые, по существу своему, всегда ошибочны (в том смысле, что я на­ чинаю переживать нечто как реальность, хотя она принципи­ ально мне недоступна).

Итак, перед нами некая схема, исходный алгоритм для по­ следующего эффективного мышления. Впрочем, я снова вы­ нужден оговариваться, поскольку это никогда нельзя упускать из виду: речь идет о том, как нам следует думать о реально­ сти, но «думать о реальности» и «думать реальность» — это не одно и то же. Собственно, приведенный только что набор «правил» — это своего рода точка входа к действительному,

https://t.me/medicina_free

озадаченному мышлению, которое есть возможность «думать реальность»* (собственно, поэтому мы можем считать эти правила своеобразными «исходными для озадаченного мыш­ ления»), но еще не сам алгоритм такого мышления, который нам и следует сейчас вывести.

Даже «думая реальность», мы потом снова и неизбежно окажемся в плену неких «представлений о реальности», но эти представления уже будут основаны на той реконструкции, которую мы произвели и в самом деле «думая реальность», а следовательно, они — эти реконструкции, возможно, будут более эффективны (продуктивны, адекватны и т. д.). Наши представления о реальности в рамках обычного для нас псев­ домышления формируются у нас как бы сами собой, то есть автоматизмами нашего психического аппарата, без нашего участия как разумных существ, осуществляющих фактиче­ скую мыслительную деятельность, и только «озадаченное мышление» превращает нас, образно говоря, в активных дея­ телей, что и отличает ситуацию «реконструкции» от обычного пассивного формирования представлений о реальности.

(Зуть же реконструкции реальности (и собственно «оза­ даченного мышления») состоит в том, что мы, поддерживая состояние сомнения (озадаченности) в своих представлени­ ях, способны сохранять своего рода контакт с реальностью, собирая новые и новые «факты» реальности, определяя новые возможные «положения вещей» [Л. Витгенштейн]. В состоянии «озадаченности» мы все еще можем сдерживать наплывающие на нас «очевидности» и задаваться вопросами: «Как я могу быть уверен, что это так?», «Что происходит на са­ мом деле?», «Должен ли я принять «ситуацию» («положение вещей») так?», «Все ли мною учтено и не может ли быть, что я все еще нахожусь в плену языковых игр, имплицитно встро­ енных в мои размышления?».

Все это позволяет нам, образно говоря, не удовлетворять­ ся «простыми ответами» (ни к чему, к сожалению, не веду­

* Термин «озадаченное мышление» может быть и не так хорош, как хотелось бы, но тут с терминами всегда сложно, поскольку мы должны обозначить ими то, что всячески со­ противляется обозначению. Так или иначе, под «озадаченным мышлением», в противовес «псевдомышлению» (соответствующее различение произведено в книге «Что такое мыш­ ление? Наброски»), мы понимаем как раз процесс реконструкции реальности, который мы осуществляем, пытаясь ее думать, а не «думать о ней».

https://t.me/medicina_free

щими), а дальше и дальше пунктировать реальность, обнару­ живать новые и новые факты, создавать иные конфигурации «положения вещей» («реконструкция реальности»), которые, может статься, будут более точны с точки зрения эффектив­ ности наших будущих действий, вытекающих из «положения вещей», понятого так.

Однако все это пока звучит слишком оптимистично, что­ бы быть правдой. Действительно, для реализации потенциа­ ла, заложенного в понимании приведенных выше «исходных для озадаченного мышления», нам не хватает, возможно, главного — собственно способности входить в это состояние озадаченности. Теоретически тут, казалось бы, все предельно просто: мы, подобно Сократу, утверждаем:

«Я знаю, что ничего не знаю!», а дальше задаемся вопро­ сом: «Что происходит на самом деле?». Но этот алгоритм дей­ ствий требует еще чего-то, что необходимо, чтобы добиться понимания своего непонимания и действительной озадачен­ ности реальностью, этой, как бы, возможно, сказал Мартин Хайдеггер, «охваченности бытием». Легко сказать: «Я знаю, что я ничего не знаю!», но от этого я еще не буду испытывать действительного сомнения в том, что я, безусловно, как мне кажется, «знаю»*.

Собственно поэтому нам надо вернуться к «специальным объектам» и еще раз рассмотреть их. Как уже было показано в книге «Что такое мышление? Наброски», наша социаль­ ность является той специфической средой, которая только

иделает наше «озадаченное мышление» возможным. В мире интеллектуальной функции ничто не может нам сопротив­ ляться, оказать нам фактическое противодействие — то есть, по существу, заставить действительно задуматься. Если мы

иможем обнаружить в мире интеллектуальной функции ка­ кое-то препятствие, то это лишь другой человек, только он мо­ жет сопротивляться нам через эту реальность и в ней**.

*Именно об этом говорит Л. Витгенштейн во втором пункте работы «О достоверности»: «Из того, что мне — или всем — кажется, что это так, не следует, что это так и есть. Но задайся вопросом, можно ли сознательно в этом сомневаться».

*‘ Конечно, после того как пространство нашего мышления обретает структуру, нам будет сопротивляться в основном и как правило сама эта структура, но она-то и возникла как результат социального противодействия нам в процессе нашего воспитания и образования.

https://t.me/medicina_free

Грубо говоря, мир интеллектуальной функции не скажет нам, что, мол, «2x2 = 5» — это неправильно. Что-то подобное может сказать нам другой человек (например, воспитатель

вподготовительной группе детского сада) — и это от его чер­ нил покраснеет наша тетрадь, а вовсе не сама по себе. И мы, столкнувшись с Другим на пространстве мира интеллектуаль­ ной функции, будем вынуждены задуматься, по крайней мере, принять его утверждение к сведению и что-то сделать с этими, открывшимися нам, таким образом, обстоятельствами.

Надо полагать, все интеллектуальные объекты, сопряжен­ ные с «пространством мышления», имеют в себе эту, скажем условно, — «социальную координату». По большому счету нет ни одного слова, которое бы мы выдумали сами (как нет и не может быть «приватного языка»), да и все значения слов, ко­ торые мы используем, возникли в нас в процессе социальных отношений — нас обучали словоупотреблению, взаимообу­ словленности понятий и т. д. и т. п.

То есть все, что мы содержим в себе как интеллектуаль­ ные объекты пространства нашего мышления, в каком-то смысле «социально», а механика работы этих объектов (обе­ спечивающие ее нейрофизиологические механизмы) должна быть такой же, как и та, что обусловливает функционирование «специальных объектов» (то есть интеллектуальных объектов, которые и являются для нас, по сути, «другими людьми»).

Однако если «другие люди» поставили нас в поло­ жение, когда мы были вынуждены признать за ними их «свободу воли» (скрытые от нас и лишь гипотетически нами предполагаемые их — «других людей» — внутрен­ ние мотивации), вследствие чего они стали существовать

внас на некоем привилегированном положении (тех са­ мых «специальных объектов»), то с другими интеллек­ туальными объектами это, по крайней мере, самой со­ бой произойти не может. Таким образом, озадаченность

врамках социальных отношений, включая освоение нами тех или иных знаний под руководством (и соответственно,

ссопротивлением нам) «других людей», является вполне естественным феноменом, но этого никак нельзя сказать о мыслительной деятельности, не связанной напрямую

с«другими людьми».

https://t.me/medicina_free

412 об озадаченности

Могу ли я, по собственному разумению, придумать какогонибудь «бога» и начать верить в него? Вполне, ведь даже история традиционных церквей пестрит переписыванием официальных «биографий» бога (божеств), не говоря уже о бесчисленности интерпретаций поведения божества, его по­ ступков и того, наконец, что оно от нас ждет. Очевидно, что и само понятие божества, и разные другие вещи, с этим связан­ ные, я не выдумал, а позаимствовал из мира интеллектуаль­ ной функции, хотя, конечно, какое-то конкретное «божество» по этому лекалу я могу придумать себе и самостоятельно.

Так, например, я могу начать как-то увязывать разные события своей жизни друг с другом, объясняя их воздействи­ ем данной потусторонней силы, находить «знаки» и прочие свидетельства ее контакта со мной, а затем уже превращу это в некое более-менее конкретное представление о ней. В ре­ зультате подобной интеллектуальной работы я могу создать, вероятно, очень сложный интеллектуальный объект (Сократ, как известно, был казнен, в частности, за то, что верил в соб­ ственного «демона», подрывая тем самым авторитет «офици­ альных» афинских богов).

Но можем ли мы назвать создание подобного интеллек­ туального объекта мышлением? Полагаю, что нет, потому ре­ альность не может нам в таком случае сопротивляться. Наши мысли будут свободно течь по бескрайним просторам неких мыслеобразов и складываться, как им вздумается, производя на свет интеллектуальный продукт, никак с действительной реальностью не связанный. Могу ли я сам в таком случае обна­ ружить какие-то действительные противоречия в этих своих умопостроениях? Боюсь, что нет. И только опять-таки «другие люди» могут заставить меня испытать сомнения, указав, на­ пример, на очевидные совпадения, которые я принял за «зна­ ки» моего выдуманного бога, или на другие противоречия моей конструкции, которые я проигнорировал.

Иными словами, мы обнаруживаем очевидную проблему: находясь в мире интеллектуальной функции, я не могу встре­ тить сопротивление реальности, а соответственно, и мышле­ ние (если речь не идет о «других людях», непосредственно сталкивающих меня с действительностью) вроде как невоз­ можно. С другой стороны, такое мышление, судя по всему,

https://t.me/medicina_free

все-таки существует: реконструкции реальности, сделанные Максом Планком, Альбертом Эйнштейном, Нильсом Бором, Вернером Гейзенбергом, Эрвином Шредингером и др., вы­ веденные, вроде бы, на бумаге и являющиеся, по сути, лишь умостроениями, достоверность которых невозможно прове­ рить изнутри мира интеллектуальной функции, были удиви­ тельным образом точно подтверждены данными объективных наблюдений. Каким же образом это оказывается возможным?

Математики решают проблему посредством строгой ак­ сиоматики, устанавливая базовые правила взаимодействия интеллектуальных объектов и дальше строго следуя этим — пусть и искусственным, но жестко соблюдаемым — правилам. Но если речь идет о реконструкции фактической реальности (математики все-таки реализуют свой подход, не покидая ре­ альности мира интеллектуальной функции)? Если мы дума­ ем, например, об эволюции, химических элементах, биологии или даже самой физике, подобная аксиоматика невозможна. Здесь все равно приходится соотноситься с действительно­ стью, которая, как мы понимаем, представлена в нашем мире интеллектуальной функции интеллектуальными объектами, которые сами по себе не могут транслировать нам сопротив­ ление реальности.

Конечно, если речь идет об обучении, некая «аксио­ матика» в любой естественно-научной дисциплине с не­ избежностью присутствует (что и отличает науку от псев­ донаучной гуманитарной практики). Но обучение, хоть

ипредполагает озадаченное мышление, представляет собой все-таки прежде всего процесссоциальной коммуникации (даже если мы учимся лишь по учебнику, он все равно кем-то написан

ис соблюдением соответствующей «аксиоматики»). Но что если речь идет о тех интеллектуальных объектах, которые никем еще не были созданы и, соответственно, аксиоматизированы?

Как Галилею пришла в голову мысль катать шары по на­ клонной плоскости и вычислять таким образом скорость сво­ бодного падения? Почему Ньютону вдруг стало понятно, что существует гравитационная сила и ее необходимо уложить

вего «закон всемирного тяготения»? Как Резерфорду пришла идея искать ядра атомов? Каким образом Макс Планк доду­ мался до идеи квантования? Почему Эйнштейн озаботился

https://t.me/medicina_free

поведением броуновского тела? Как Уотсон и Крик додума­ лись до концепции двойной спирали ДНК?

Сейчас все эти совершенно удивительные прозрения человеческого ума кажутся нам тем самым «дважды два», но, когда соответствующие интеллектуальные объекты еще не существовали — нигде и никак, нужен был какой-то осо­ бенный способ взаимодействия пространства мышления ис­ следователя с принципиально недоступной ему реальностью. Подлинный научный поиск без этого «способа» невозможен: все научные открытия были изобретением новых интеллекту­ альных объектов, прежде не существовавших, но возникших, очевидно, в рамках этого, искомого нами теперь, особого вза­ имодействия мышления с реальностью (не такого, каким, на­ пример, Сократ создавал своего «демона»).

Итак, строгое научное мышление, характеризующееся, как мне представляется, глубокой и подлинной озадаченно­ стью, возможно. Возможна и эффективная реконструкция реальности — создание нового, прежде не существовавшего

вмире интеллектуальной функции интеллектуального объек­ та. С другой стороны, мы понимаем, что мозг стремится все пре­ дельно упростить и свести все к неким очевидностям: яблоки падают на землю, потому что они тяжелые, а тяжелые яблоки падают быстрее, чем легкие, причем если они из чего-то и со­ стоят, то очевидно, что из кожуры, мякоти и семян... Какие там ядра атомов и спирали ДНК? Как все это вообще могло прийти нашим достопочтенным исследователям в голову? Как возмож­ но озадачиться, добиться состояния внутреннего вопрошания, чувства непонимания, если «все и так понятно»?

По всей видимости, нет другого способа понять возникно­ вение озадаченного мышления, не связанного непосредственно

своздействием на нас «других людей», иначе как вернувшись к понятию «специального объекта». Нам следует рассмотреть возможность использования этого принципа, превращающего обычный интеллектуальный объект (наше тривиальное «пред­ ставление о реальности») в «специальный объект». Условная формула последнего содержит в себе неизвестный, «х», то есть учитывает тот факт, что действительная реальность не может быть полностью схвачена нами, а потому мы должны удерживать

всвоих расчетах (реконструкциях) своего рода люфт или зазор.

https://t.me/medicina_free

Собственно, вся суть «специального объекта» заключает­ ся именно в том, что мы, имея его, не можем быть уверены в том, что мы понимаем его правильно, исчерпывающим об­ разом. Он как бы и содержится в нашем внутреннем психиче­ ском пространстве, но одновременно и продолжает находить­ ся где-то вне нас.

Иными словами, сама специальность этого «специально­ го объекта» заключена в одновременном утверждении факта его наличия и факта неточности нашей его реконструкции (а потому и отсутствия): «я знаю» и «я не знаю» одновремен­ но. В каком-то смысле вся эта ситуация очень напоминает «кота Шредингера», который, пока мы не решили заглянуть к нему в эту злосчастную коробку, и жив, и мертв.

Попытаюсь объяснить еще раз, чуть иначе, эту специфи­ ческую особенность «специального объекта».

Содной стороны, мы, конечно, имеем некое представ­ ление о «другом человеке» и не испытываем с этим никаких проблем: нам удобны наши представления (нарративы), потому что они нам все объясняют, благодаря их «логично­ сти» нам все становится понятно, и мы успокаиваемся. Те­ перь мы как бы «знаем», как этот «другой человек» должен себя вести, что думать, как реагировать, что чувствовать

итак далее. Грубо говоря, на всякого «другого человека»

унас есть нарратив, и мы считаем, что он сам и есть этот нарратив, таким образом, реального человека (способного вести себя непредсказуемо для нас — так, как ему заблаго­ рассудится) в нашем а-ля шредингеровском ящике нет — «кот», можно сказать, «мертв».

Сдругой стороны, мы имеем необходимый опыт, разо­ блачающий эту нашу наивную уверенность в собственной способности точно описывать реальность «другого человека»

иверно предсказывать его поведение в любых ситуациях. Так что мы на каком-то заднем плане своего сознания способны сохранять критическое отношение к собственным представле­ ниям, допуская, что, возможно, по крайней мере, в каких-то ситуациях «все пойдет не так», как мы себе это представля­ ем. То есть мы и «не знаем» (как оно все случится), а потому реальный человек в нашем ящике пусть и гипотетически, но есть, то есть «кот», вполне возможно, еще и «жив».

https://t.me/medicina_free

Теперь посмотрим, как это работает. Допустим, я нахо­ жусь в неких партнерских отношениях с каким-то человеком

иполагаю, что если я окажусь в психологически затрудни­ тельной для себя ситуации, то он меня поддержит и словом,

иделом — в общем, поступит как настоящий друг*. Ины­ ми словами, у меня есть в запасе очень неплохой нарратив на случай, если что-то в моей жизни пойдет не так, — плечо друга поддержит меня. И вот это «что-то» происходит, что-то

ивправду идет не так, как бы мне того хотелось, и в ситуацию

япопадаю по-настоящему затруднительную. Партнер, как мы с ним и договаривались, оказывает мне необходимую помощь, но я вижу, что он делает это с внутренним неудовольстви­ ем, как-то натужно, словно одалживает меня — в общем, не по порыву души, а просто потому, что обязан, потому, что «он друг», «он партнер» и «мы договаривались». Что ж, мой кра­ сивый и такой естественный, казалось бы, нарратив оказался чистой воды блефом.

Еще раз: пока в рассматриваемом нами примере мой во­ ображаемый партнер не является во мне «специальным объ­ ектом», поэтому естественно, что его поведение воспринима­ ется мною как «неправильное» — «черствость», «жестокость», возможно, даже «предательство» (как в «Дневнике Бриджит Джонс»: «Он не поддержал меня на дипломатическом бан­ кете!»). В моем нарративе все должно было быть по-другому! Он должен был хотеть прийти мне на помощь, а не делать это по принуждению наших с ним взаимных обязательств — «в конце концов, мы же друзья!». При этом сам партнер, веро­ ятно, сильно недоумевает, глядя на то, как я пышу недоволь­ ством, полагая, что он все свои обязательства передо мной выполнил, а я, хотя именно я и поставил его в ситуацию, когда ему нужно было что-то для меня делать, не демонстрирую без­ граничную и чистосердечную благодарность**.

Теперь вот что: если бы соответствующие «интеллекту­ альные объекты» — мой партнер в моей голове и я в голове

*Разного рода соответствующих идеалистических нарративов, сформированных в нас книжками, фильмами и побасенками старших, вспоминающих свое «боевое прошлое», в нашей голове, как известно, пруд пруди.

** В этом гипотетическом примере у моего партнера тоже есть свой нарратив (особенно если я не являюсь для него «специальным объектом») — то, как в такой ситуации должен был повести себя я: если так случилось, что я себя с ним подвел, а ему поэтому пришлось включаться, оказывать мне помощь, я должен быть счастлив и всячески его благодарить—он же поступил «как настоящий друг!».

https://t.me/medicina_free

моего партнера — были бы действительно «специальными», то мы бы предполагали, что наши с ним нарративы (хоть они и очень нам нравятся) ложны. Таким образом, мы бы увидели, что здесь наблюдается шредингеровская неопределенность, и, возможно, будет так, как мы ожидаем (то есть в соответствии

снашим нарративом), а возможно, и нет (то есть будет как-то по-другому, как мы не предполагали). И если бы мы были пси­ хологически готовы и к тому, и к другому вариантам развития событий, тогда бы никаких взаимных обид не возникло.

Теперь вопрос: часто ли мы так «цивилизованно» и к вза­ имному удовольствию расходимся бортами в подобных си­ туациях? К сожалению, не часто, а взаимные претензии есть норма нашей социальной жизни. И понятно, почему это про­ исходит: нашей психике трудно удерживать «другого челове­ ка» в качестве «специального объекта» («жив»), он постоянно превращается у нас в нарратив («мертв»).

Да, «другой человек» обладает своими собственными «вну­ тренними мотивациями», «волей», «видением», «представле­ нием», которые, скорее всего, не согласуются с моими (хотя бы потому, что на одну и ту же ситуацию мы смотрим буквально

сразных сторон отношения). Но одно дело понимать это теоре­ тически, то есть на уровне абстрактных конструкций, и совсем другое — так чувствовать, потому что так (с этой внутренней неопределенностью и свободой действий) ощущается нами сам этот «специальный объект» («другой человек»).

Таким образом, если я верю своему нарративу, то, скорее всего, я буду разочарован. Другой человек, который ведет себя так, как он себя ведет, а не так, как ему приписывает «идеаль­ ный план» моего нарратива (о котором он, скорее всего, даже ничего не знает), вряд ли сильно меня этим порадует. Если же я все-таки, несмотря на свое отчаянное желание («динами­ ческая стереотипия») уложить все в определенный нарратив («иллюзия понимания»), продолжаю держать в себе эту не­ определенность, опцию вариативности, то у меня сохраняются все шансы на «живого кота».

Еще раз. Если я думаю о другом человеке просто как об интеллектуальном объекте, зашитом в некий распрекрасный нарратив, то речь идет просто о моей фантазии — это такое вот мое представление о «другом человеке», которого, и это надо

https://t.me/medicina_free

понимать предельно отчетливо, в действительной реальности просто нет, а я колдую над пустой коробкой.

Ирония ситуации состоит еще и в том, что он — как реаль­ ный человек — скорее всего, вряд ли способен понять драма­ тургию моего нарратива, даже если я начну ему ее подробно растолковывать, поскольку он сам, в свою очередь, находится

вплену своих представлений и нарративов, и я для него точно такой же фантазм его психики, как и он — моей. Таким обра­ зом, реализуя данный подход, мы оба имеем все шансы впасть

вдисфорию, депрессию и чувство, что «мир полон предателей и бесчувственных придурков».

Да, мы могли бы оставить своих «котов» в живых, но для этого мы должны были бы отказаться от своих нарративов и увидеть друг друга как «специальные объекты». В конце концов, правда состоит в том, что «кот» ни в чем не виноват, это мы сами придумали ложные истории про реальное «по­ ложение вещей». И сделали мы это потому, что на этапе до проверки наших нарративов реальностью подобные истории очень греют душу (наверное, это вполне нормально и даже естественно надеяться на то, что тебя обрадует, и на то, что все будет так, как ты хочешь). Проблема в том, что все эти нарра­ тивы по сути своей неправильные, а потому проверка их ре­ альностью с неизбежностью ввергнет нас в пучину драматиче­ ских переживаний.

Если же я понимаю «другого человека» как «специаль­ ный объект», это значит, что уже в рамках моего представле­

ния о нем (сильно, впрочем, неопределенного в сравнении с обычным для меня и приятным мне нарративом) он неиз­ бежно будет действовать по «своей воле», исходя из каких-то своих «внутренних мотиваций», мне до конца, а то и совсем не известных и/или не понятных. Реальность такова, како­ ва она есть, и другие люди ведут себя так, как они себя ведут (и я сам—для всех остальных — тоже «другой человек», и с их точ­ ки зрения, скорее всего, тоже веду себя «как попало»). Если я пом­ ню об этом, если я включаю эту «х», в свои расчеты, то получаю «специальный объект» и неумирающего «кота», ведь сюрпризы в поведениидругого человека не будутдля меня «крахом надежд», а уже предусмотренным и внесенным в мои же расчеты естествен­ ным боем стеклотары, неизбежным для любой перевозки.

https://t.me/medicina_free

Слепая и даже абсолютная вера в собственные представ­ ления (нарративы) столь же нормальна, сколь и губительна, потому что они — мои собственные представления — засло­ няют от меня реальность, с которой я постоянно и неизбежно имею дело. По сути, я действую наугад, и рано или поздно это приводит к проблемам. Да, я никогда не могу знать реальность такой, какова она на самом деле, но, зная, что я ее не знаю, я, по крайней мере, буду двигаться осторожно, пошагово. По­ куда же я верю своему представлению о «другом человеке», меня, конечно, ждут неприятные сюрпризы. Сама эта страте­ гия — доверять своим представлениям о реальности, не испы­ тывая в них сомнений, — чистой воды живодерня для «котов».

Впрочем, задача всей этой психологической экскурсии не в том, чтобы между делом рассказать о «мерзости межче­ ловеческих отношений» [И. П. Павлов], а в том, чтобы про­ демонстрировать всю сложность задачи — держать у себя в голове интеллектуальные объекты в этом их особом каче­ стве — «специального объекта». Подобная интеллектуальная работа требует огромных усилий, значительного напряжения интеллектуальных способностей (и тренированного аппарата для этих целей).

Однако, если это непросто даже в области социального взаимодействия (хотя, казалось бы, это так очевидно, что дру­ гие люди имеют свое собственное видение любой ситуации, у них свои интересы и мотивы), то что же делать с ситуацией, когда речь идет об интеллектуальных объектах, которые вовсе не способны сопротивляться нам сами собой на пространстве мира интеллектуальной функции?

То есть если мое представление о «другом человеке» при желании не так уж и сложно ввести в состояние «специального объекта»*, то в случае с интеллектуальными объектами, которые никак не связаны с социальными отношениями, перед нами, очевидно, задача со звездочкой (тут шансы «кота» на выжива­ ние или даже просто на попадание в коробку крайне невелики).

* Все мы в глубине души параллельно собственным задушевным нарративам понимаем и то, что «люди, вообще-то говоря, ведут себя так себе» и «что от них еще ждать?». Поэтому определенная охранительная функция (предохраняющая нас от слишком розовых очков) тут в ряде случаев срабатывает на автомате. Осечки возникают обычно как раз с близкими и доверенными людьми, потому что именно в таких ситуациях нарративы берут вверх над здравомыслием. Мы ждем от близких исполнения наших желаний, а потому со «специальностью» объектов тут всегда беда.

https://t.me/medicina_free

Если мы посмотрим на любые интеллектуальные объ­ екты, находящиеся в ведении науки, мы обнаружим их пол­ ностью погруженными в массу нарративов — в науке роль таких «нарративов» выполняют господствующие парадигмы [Т. Кун], принятые научным сообществом теории, определе­ ния понятий и т. д. Чтобы выдернуть тот или иной интеллек­ туальный объект из таких нарративных пут, необходимо за­ тратить огромные усилия. Так что неудивительно, что только немногие ученые смогли увидеть в интеллектуальных объек­ тах, почивающих на лаврах «понятности» и «очевидности», неизвестные («х») и, превратив их в «специальные объекты», найти в соответствующем пространстве научных фактов ту саму «кротовую нору» или заветную «червоточину» перехода к новой модели реконструкции реальности*.

Как же это в принципе можно сделать? Ответ на этот во­ прос, возможно, покажется странным, но пока я не вижу дру­ гого. Возможности нашего мозга таковы, каковы они есть, и природа не изобретала специальных мозгов для ученых, которые бы отличались от мозгов обычных людей, включая кроманьонцев. И если соответствующий «программный код», позволяющий переводить обычные интеллектуальные объ­ екты в статус «специальных объектов», вырабатывается у нас в рамках социальных отношений, в рамках нашей собствен­ ной социализации, то он же работает и в головах ученых для целей их — научных — исследований.

Конечно, нельзя утверждать наверняка, но если за слож­ ные социальные отношения, за поддержание самой социаль­ ной структуры в нашем мозгу отвечает его «дефолт-система» (более неудачное название, конечно, трудно было придумать), то, вероятно, ей же предстоит решать и задачи по созданию теории относительности, изобретать квантовую механику и реконструировать репликации ДНК. Используя этот преду­ становленный в нас «программный код», мы, по крайней мере, можем дать нашему ученому «коту» хотя бы какой-то

* Тут надо сказать, что нет науки, которая бы в каких-то вопросах не находилась под гип­ нозом ошибочных теорий (нарративов) на протяжении огромных отрезков времени — на­ чиная с «небесной механики» Птолемея, подмявшей под себя Коперника, Галилея и Джор­ дано Бруно, и заканчивая трагической судьбой Игнаца Земмельвайса, открытиям которого в области асептики коллеги просто не поверили.

https://t.me/medicina_free

шанс на выживание после открытия ящика (после испытания соответствующих теоретических реконструкций реальностью научного эксперимента).

Впрочем, мы вряд ли можем рассчитывать на столь про­ стое решение — мол, тренируем «дефолт-систему мозга», и подлинное мышление нам обеспечено. Нет, проблема в том, что она — эта моя «дефолт-система» — занята, арендована, так сказать, на постоянной основе. Там, собственно, и живут эти мои «другие люди», тут же появляясь в прожекторе луча моего сознания, как только я не занят решением какой-то практической задачи, требующей моего активного внимания (а если она автоматизирована, то всплывают и в процессе ее решения). Короче говоря, там достаточно плотно.

Если представить себе «дефолт-систему мозга», зани­ мающую, надо сказать, огромные объемы нашего мозга (ме­ диальная префронтальная кора, задняя поясная извилина, преклиновидная кора и медиальная, латеральная и нижняя часть теменной коры и др.), как своего рода «серверное про­ странство», то оно постоянно занято просчетом и пересчетом взаимосвязей, объединяющих от ста пятидесяти до двухсот тридцати интеллектуальных объектов, которыми для нас яв­ ляются «другие люди» (наше число Дамбара).

И если мы хотим этим «серверным пространством» вос­ пользоваться для просчета других интеллектуальных объек­ тов — например, научных (хотя это могут быть и любые другие интеллектуальные объекты, например религиозного содержа­ ния), то нам, очевидно, необходимо сначала высвободить на нем место (причем желательно брать места получше). Этим, вероятно, объясняется специфическая социальная аскеза, ко­ торой подвергают себя как ученые (в особенности математи­ ки), так и монахи всех видов и конфессий.

Звучит, возможно, странно, но нам никуда не уйти от при­ знания этого факта: если мы хотим какие-то интеллектуаль­ ные объекты (не «других людей») превратить в «специальные объекты», то нам для этого потребуется этих «других людей» с нашего специализированного под эти нужды «серверного пространства» убрать. Придется хотя бы частично и временно зачистить свою «дефолт-систему мозга» от «других людей», освободив это местодля тех объектов, о которых мы собираемся

https://t.me/medicina_free

озадаченно думать, — например, о математической «теории категорий» или о «ядре атома», о «репликации двойной спи­ рали ДНК» или о «принципе неопределенности Гейзенберга». И вряд ли можно надеяться на то, что «дефолт-система мозга» освободит себя сама по себе.

Собственно, здесь нам и открываются предельно слож­ ные отношения «дефолт-системы мозга», ответственной за поддержание в нашей голове всей матрицы наших соци­ альных отношений и зон «префронтальной коры», ответ­ ственных за осознанное и целенаправленное «торможение» [А. Р. Лурия]*. Очевидно, что для этого потребуются колос­ сальные интеллектуальные усилия и для того, чтобы удалить с сервера «других людей», его исконно занимающих, и для того, чтобы ввести соответствующие интеллектуальные объ­ екты в состояние «специальных объектов».

Что касается «дефолт-системы мозга», то у нас она засе­ лена нашими представлениями о «других людях», а вовсе не «специальными объектами». Впрочем, это, надо полагать, ре­ зультат интроекции мира интеллектуальной функции. Тогда как эволюционно она, судя по всему, приспособлена как раз к неопределенности: если ее задача в природе заключается в постоянном сканировании социального пространства — ре­ ального поведения наших сородичей (сигналов, от них исхо­ дящих), а не прокручиванием замкнутых на самих себя нар­ ративов (наших представлений о других людях), то место для неизвестного, для того самого «х», в ней за каждым элемен­ том предусмотрено.

Мир интеллектуальной функции, продолжая ту же ком­ пьютерную аналогию, инсталлирован на структуры «де­ фолт-системы мозга» человека, тогда как у животных она никакая не «дефолтная», а как раз активная система сканиро­ вания наличной действительности. У человека же она вклю­ чается именно тогда, когда мы ни о чем целенаправленно не думаем. Может быть, именно поэтому озадаченное мыш­ ление, по крайней мере феноменологически, действительно

* Уолтер Мишел — автор «зефирного теста» — называет префронтальную кору обла­ стью «холодного мышления». Как показали исследования Мишела и его многочисленных коллег, дети способны демонстрировать контроль над своими побуждениями именно с помощью стратегий «холодного мышления».

https://t.me/medicina_free

представляется нам чрезвычайно странным состоянием. Это вовсе не то же самое, что сидеть и считать в столбик или разби­ раться в том, что значит тот или иной термин, используемый автором какой-нибудь научной монографии. Это состояние, которое можно назвать «сосредоточенной растерянностью», или, еще точнее, «растерянной сосредоточенностью».

Так или иначе, но для того чтобы оказаться в состоянии озадаченности, решая проблемы, не связанные напрямую с нашими социальными отношениями (как, например, та, кото­ рую сейчас решаю я, пытаясь удерживать в себе «специальные объекты», необходимые для понимания «пространства мыш­ ления»), мы должны использовать тормозные функции преф­ ронтальной коры. Они необходимы нам для того, чтобы зачи­ стить пространство мышления от «других людей» (по крайней мере, временно превращая их из «специальных объектов» в своего рода предметы с функциями), а также — отсепарировать искомые интеллектуальные объекты от опутывающих их нарративов, втолкнуть в них неизвестное «х», превратив их тем самым в «специальные объекты». Собственно это и есть озадаченность, а дальше уже начинается работа интеллекту­ альной функции, которую мы не контролируем сознательно — она просто обеспечивает непосредственную работу этого на­ шего «сервера».

https://t.me/medicina_free

Соображение № 9

ОБ

ИНТЕЛ

ЛЕКТУ

АЛЬНОЙ

ФУНК

НИИ

https://t.me/medicina_free

Прежде всего попытаемся осмыслить такой парадокс: ка­ жется вполне естественным думать, что мы в своей обыденной жизни имеем дело с теми или иными предметами — напри­ мер, со «стулом» или со «столом» (по крайней мере, так это звучит в наших самоотчетах: «Мне нужен стул, чтобы сесть за стол»). Но думаем ли мы в этот момент собственно «стул» и «стол», или нам надо сесть, потому что мы, например, хотим что-то написать, перекусить, поиграть в шахматы? Какое ме­ сто во всем этом занимает «стул» и «стол»?

Когда у меня болят ноги, я ищу стул не потому, что мне нужен стул как таковой, но потому, что у меня болят ноги, а сидеть на полу для меня непривычно. То есть «стул», «стол», да и любой другой предмет, по сути, лишь видимый элемент происходящего — нечто, через что моя деятельность может быть зафиксирована, рассказана. Это то, что заметно, потому что в этой точке происходит своеобразный переход хода —

якак бы переключаюсь с одной деятельности на другую: вот

ястоял рядом со стулом, потом сел на стул, потом снова встал со стула, подошел к столу. Но точка перехода — это еще не само действие, а само действие в каком-то смысле происходит как бы «между» предметами, которые лишь регистрируют фазы моей активности.

Теперь посмотрим на возникшее в этом объяснении «хочу»: мне нужен стол, потому что я хочу написать письмо, мне нужен стол, потому что я хочу пообедать. Нам кажется естественным думать, что лев, например, гонится за зеброй, потому что он хочет ее съесть. Но так ли это? Разве он не гонит­ ся за ней, потому что он голоден? Но может ли лев испытывать «голод», или он просто находится в некоем психофизиологи­ ческом состоянии, когда зебра кажется ему желанной (вкус­ ной, манящей)?* Что здесь является фактической интенцией?

Некий человек говорит: «Я хочу большой и чистой люб­ ви». Так ли это? Хочет ли этот человек некой такой любви, или он хочет чего-то другого, например, перестать чувство­ вать себя одиноким, знать, что ему есть на кого положиться, или, может быть, наконец, он просто хочет испытывать силь­ ное сексуальное влечение? Что здесь фактическое «хочу»?

* Не об этом ли говорит Л. Витгенштейн: «Если бы лев мог говорить, мы не могли бы его понять»?

https://t.me/medicina_free

Полагаю, что его все-таки интересует некий профит, удовлет­ ворение определенного недостатка, нехватки, а не просто ка­ кая-то абстрактная сущность «большой и чистой любви». Да­ вайте спросим его: будет ли он по-прежнему хотеть «большой и чистой любви», если ничто из перечисленного не случится — не будет ни сильного сексуального влечения, ни поддержки, ни взаимопонимания? Нужна ли льву зебра, если она не смо­ жет избавить его от психофизиологического состояния «голо­ да», которое у него возникло?

Не знаю, насколько мне удается это показать, но в этом действительно суть дела: нечто действительное, фактическое, настоящее как бы исчезает («утекает сквозь пальцы») из на­ ших самоотчетов. Даже в наших мыслях о том, что нам, вроде бы, необходимо, мы не думаем того, чего хотим на самом деле. Наш язык словно бы специально устроен таким образом, что­ бы не сказать того, что нам действительно важно, не предпо­ лагает возможность высказывания изначальной, фактической интенции. И лично меня это совершенно не удивляет: язык, разумеется, создавался не для того, чтобы я (или кто-либо другой) эманировал свои «хотелки» или «высказывал самого себя». Цель языка утилитарна — он необходим для того, чтобы я мог осуществить эффективную коммуникацию с другим су­ ществом, которое этот язык понимает и способно оказать мне содействие.

Впрочем, дело ведь не в том, что язык плох и даже вовсе несостоятелен в описании наших внутренних состояний. Дело в том, что он, по существу, переписывает наши состояния.

Это язык заставляет меня думать, что «я хочу большой и чистой любви», но на самом деле я хочу, как мы видим, че­ го-то другого.

Представим, что ученые создали машину, которая дает все то, что мне и в самом деле нужно, в результате чего я чувствую себя абсолютно удовлетворенным, комфортно и радостно. У меня случится в этот момент «большая и чистая любовь», о которой я прежде думал, или просто некое мое состояние из­ менится на какое-то другое мое состояние? Так ищу ли я нечто вовне себя, или нечто внутри себя?

Может ли язык, вообще говоря, обозначить это — иско­ мое мною — некое мое собственное внутреннее состояние?

https://t.me/medicina_free

Судя по всему, нет. Не значит ли это, что он будет вынужден, чтобы справиться с этим своеобразным разрывом, разместить снаружи меня некую фиктивную цель? Просто потому, что он так устроен — приспособлен к обозначению лишь внешних относительно меня (моего внутреннего психического про­ странства) предметов. Но тогда получается, что он в букваль­ ном смысле этого слова вводит меня в заблуждение. Тогда проблема даже не в «стене языка», отгораживающей меня, как утверждал Жак Лакан, от реальности (фактических моих чувств, желаний, других людей), а куда серьезнее: в том, что язык полностью переписывает для меня (под меня) мою же собственную действительную реальность.

Тогда не является ли хваленая интенциональность, опре­ деляющая, как кажется, саму суть нашего мышления (со­ знательного акта), тотальным подлогом? Считается, что на­ правленность на некий объект есть «центральное свойство человеческого сознания». Конечно, это сомнительно хотя бы

стой точки зрения, что если на что и «направлено» наше «со­ знание», так это на интеллектуальные объекты нашего вну­ треннего психического пространства, а вовсе не на объекты внешнего мира. С последними взаимодействует только ре­ цепторный аппарат моего мозга, а мы сами реагируем на ту «фигуру», которую мой мозг на основе этих раздражителей построил. Но, как выясняется, дело даже не в этом — проблема

ссамими этими интеллектуальными объектами.

Разве сами интеллектуальные объекты нашего внутрен­ него психического пространства не являются фикцией, точно так же вмененной нам языком? Да, методология мышления предлагает нам этот удобный дидактический прием — мол, в нас есть те или иные интеллектуальные объекты, необходи­ мые нам для репрезентации (реконструкции) некоего, про­ исходящего в нашем мозге процесса. Но что это, как не та же ошибка, которую мы совершаем, когда подменяем «зеброй» некий «голод», который на самом деле никакой не «голод», а некое состояние, которое мы с помощью языка просто не можем ухватить? То же самое со «стулом», который словно бы скрадывает мою действительную боль в ногах, которая, впрочем, и не «боль в ногах», а нечто, что я так называю. А все эти песни о «большой и чистой любви», которая решается

https://t.me/medicina_free

удовлетворением каких-то моих психофизиологических по­ требностей, — это вообще о чем?

«Голод», кажущийся нам такой понятной вещью, — это блеф. Да, нам удобно пользоваться этим словом, пото­ му что оно упрощает нам коммуникацию с другими людьми (и в какой-то части алгоритмизирует наши действия). «Поче­ му у тебя такое плохое настроение?» — «Не обращай внимания, просто проголодался». Не потому ли половина «золотого мил­ лиарда» озабочена постоянным «голодом» и страдает от чудо­ вищного ожирения, а хищники, не знающие слова «голод», — нет, даже если кругом зебры-зебры-зебры? Точно так же и моя «боль в ногах» — это ведь лишь формальное (языковое) объ­ яснение некой слабости, тяжести, дискомфорта, «понятное» другим (сам я не думаю, что у меня «болят ноги», я чувствую дискомфорт и так о нем «отчитываюсь» — не важно, себе или другим). «Хочешь посидеть?» — «Да нет, просто ноги болят».

«Да нет» — тонкая метафора, отражающая суть происхо­ дящего в языке подлога.

Собственно, я веду к тому (не знаю, правда, насколько успешно), что все наше понимание мышления, сознания, соб­ ственных чувств — лишь такие представления об этой реаль­ ности: просто способ так репрезентировать то, о чем ни я, ни кто-либо другой на самом деле думать не можем. У нас нет для такого мышления подходящего инструмента, и язык нам в этом тоже помочь не может, а лишь вводит в заблуждение и путает.

То, что язык, казалось бы, пытается ухватить, — прячется за словами, и происходит это хотя бы потому, что язык и не имеет с этим содержанием никакого действительного срод­ ства: то, что он, как предполагается, означивает, является материальным состоянием нашего мозга, тогда как слова ста­ новятся знаками чего-то только в пространстве мира интел­ лектуальной функции.

Мы не можем эффективно обозначить собственную ре­ альность с помощью языка. Нам для этого нужен был бы ка­ кой-то особый, приватный язык, а на самом деле даже не язык вовсе, а какой-то особый способ «видения», как у «льва» Вит­ генштейна. И у льва, кстати сказать, подобное «видение», по крайней мере теоретически, может быть, потому что «язык»,

https://t.me/medicina_free

который дали ему родители в его прайде, не вводит его в за­ блуждение по поводу того, что с ним — со львом — происходит на самом деле.

Вотличие от льва у нас язык есть — им прошито насквозь все наше внутреннее психическое пространство. И этот язык

внекотором смысле лгал нам с самого начала: маленький ребенок, еще не умеющий почти ничего, уже слышит, что ка­ ждое его действие сопровождается специфическими звуками, которые в действительности есть просто коммуникация с ним взрослых. «Ванечка, давай сядем на стульчик?», «Ванечка проголодался? Сейчас заправлю тебе бутылочку смесью!», «Хочешь писать, Ванечка?», «Ну что ты плачешь, Ванечка? У тебя что-нибудь болит?».

То, что Ванечка, возможно, испытывает какую-то вну­ треннюю нехватку, ищет способ ее нейтрализовать, — это да. Но все, что говорят его родители (даже если они угадывают), не есть то, что происходит с ним — с нашим Ванечкой — на самом деле. Язык перевирает все, к чему прикасается, а пото­ му нам следует, наверное, повнимательнее вчитаться в знаме­ нитый витгенштейновский афоризм: «Границы моего языка определяют границы моего мира».

Все, чем мы располагаем, это лишь чужой язык — создан­ ный кем-то до нас (и за нас) с конкретной целью побуждать других к неким действиям, но не для того, чтобы мы через него могли понять себя или то, что с нами происходит, а так­ же собственное мышление. То есть весь наш язык, образно го­ воря, вывернут наружу, хотя используется нами именно для того, чтобы, как нам кажется, высказать себя.

Врезультате мы попадаем в лабиринт бесконечных язы­ ковых игр, и в какой-то момент нам даже может казаться, что мы вполне понимаем себя и то, чего мы хотим. Но мы «пони­ маем», таким образом, лишь нарративы, созданные по тому или иному случаю, а ощущение понимания возникает у нас вне связи с языком, но просто потому, что мы реально испы­ тываем все то, что пытаемся с его помощью обозначить.

Когда в мозге собирается зрительный образ — той же «зе­ бры» или «стула», — в соответствующих зонах мозга произ­ водится огромная работа (одна обработка зрительного образа

вассоциативных полях коры чего стоит!). Но является ли

https://t.me/medicina_free

процесс создания мозгом зрительного образа собственно ин­ тенциональным актом? Разве все, что мы знаем об исследова­ ниях зрительного восприятия, не свидетельствует о том, что в этом процессе мозг, по существу, просто пытается иденти­ фицировать возникшее в нем под действием соответствую­ щих сигналов возбуждение? То есть нельзя даже сказать, что он пытается понять собственное состояние. Он, по существу, лишь решает, что ему делать с собственным возбуждением — то есть даже не то, что оно для него «значит», а что следует делать, если он возбужден так.

Иными словами, после того, как соответствующий образ нашим мозгом собран (в нашем внутреннем психическом пространстве возник определенный интеллектуальный объ­ ект), важна ли ему — нашему мозгу — некая специфическая идентификация этого образа? Или же все это на самом деле не имеет никакого значения, а важно лишь то, в отношения с какими другими интеллектуальными объектами нашего внутреннего психического пространства этот интеллектуаль­ ный объект вступает?

Полагаю, что по-настоящему важны именно эти внутрен­ ние процессы апперцепции, вовлеченности ассоциативных связей коры. Но что про это может сказать наш хваленый язык? Какое действительное отношение он будет к этому иметь? Мы сами можем иметь дело лишь с некой нашей соб­ ственной реакцией на эту нашу же собственную апперцепцию,

ивсе это — по сути и прежде всего — в обход нашего «язы­ кового сознания». Реальные психические процессы не просто обходятся без языка, они в нем и не нуждаются.

Здесь, конечно, надо сделать уточнение — речь не идет

отом, что язык не нужен или не играет никакой роли в на­ шем внутреннем психическом пространстве. Язык реален, че­ рез него фактически конструируется наш индивидуальный мир интеллектуальной функции — возникают «плоскость»

и«пространство мышления». Не без его помощи фиксируются воспринимаемые нами образы и даже сами наши внутренние состояния. Наконец, именно язык в значительной степени об­ условливает сложную иерархическую организацию, которая характеризует человеческое сознание (разработчики искус­ ственного интеллекта сейчас с большим трудом решают анало­

https://t.me/medicina_free

гичную задачу в рамках создания соответствующих программ). То есть язык нужен и важен. Но ровно так же (или почти так же) важен, например, и бог для истинно верующих. Важен, и что? Они вознесутся на небо? Мне можно с тем же успехом пришить третью руку, и велик шанс, что она приживется. И да, она ста­ нет важным обстоятельством моей жизни. Ну и что?

Иначе говоря, важность языка в нашей жизни еще не означает, что он способен решить все задачи, которыми мы пытаемся его нагрузить. С задачами осуществления коммуни­ кации он худо-бедно справляется, но, может быть, он просто не в состоянии помочь нам в понимании самих себя, процес­ сов нашего мышления, в понимании действительных других людей? Мы можем сколь угодно долго описывать, каковы, например, отношения мамы с дочкой или, допустим, у меня с моей третьей, пришитой мне рукой, но разве это даст нам реальность этих отношений? С другой стороны, разве мы не можем осознать эти отношения, просто будучи в них или даже глядя на них со стороны, не используя при этом язык как пер­ воочередной инструмент подобного опыта? Можем, и более того — именно так это и происходит. Да, нам помогают, если так можно выразиться, последствия интроецированного нами языка, изменившего конфигурацию нервных путей нашего мозга. Да, язык выполнит и коммуникативную функцию — когда, например, нужно будет провести психотерапию мамы или дочки или семейную — на двоих. Да, с помощью языка мы можем рассказать кому-нибудь об этой маме и об этой дочке, побудив его тем самым оказать данной семье материальную поддержку, например. То есть он работает, но не всесилен.

Давайте возьмем для примера психические расстройства, чтобы окончательно уяснить себе то, насколько возможности языка действительно ограничены. Порой пациент, страдаю­ щий депрессией, не может вымолвить ни слова, не способен объяснить ни что с ним, ни почему. Он и сам этого не пони­ мает — ему просто «невыносимо тяжело». Остается только догадываться, какой невероятный объем работы совершает в этот момент его мозг, чтобы создавать такой, буквально раз­ давливающий человека, «дух тяжести» [Ф. Ницше]. Это пси­ хическое напряжение может толкнуть человека на суицид, то есть соответствующая потребность в его мозгу способна

https://t.me/medicina_free

противостоять биологическому инстинкту выживания и само­ сохранения. Но насколько адекватно вся эта огромная актив­ ность может быть выражена в словах, в языке?

Или, например, больной с психотическим расстройством —

вего сознании развертываются порой невообразимые по сложности и драматизму сцены, весь он может находиться

вчудовищном стрессе. А что слова и язык? В лучшем случае — бессмысленное бормотание. Наконец, обычные наши снови­ дения, так хорошо иллюстрирующие работу интеллектуаль­ ной функции, — сложнейшие образы, парадоксальные ситуа­ ции, яркие переживания. Но как эту чехарду образов выразить

всловах? Как передать другому то, о чем на самом деле был наш сон? Понимаем ли мы сами — хотя, казалось бы, мы ведь даже видели его, — что это был за сон, о чем он был?

Все это, как мне представляется, с предельной очевид­ ностью свидетельствует о том, что работа интеллектуальной функции в нас — делающей все, что она с нами делает, с одной стороны, и возможности нашего языка как коммуникативного средства, интроецированного нами, — с другой, — явления, по своему масштабу, значению и сложности проявлений совер­ шенно несопоставимые.

Оговорюсь еще раз: да, мы думаем не без помощи языка, но вовсе не благодаря языку. Важно то, что язык сделал с нами

впроцессе нашего ему обучения, в процессе интроекции вме­ сте с ним мира интеллектуальной функции, в процессе нашего врастания в культуру и формирования в нас соответствующих структур — «плоскости мышления», «пространства мышле­ ния», нашего «личностного «я», перестройки самых прин­ ципов работы «дефолт-системы мозга» и т. д. и т. п. То есть важно то превращение, которое произошло с нами благодаря языку, но это не значит, что теперь он подходит мне для реше­ ния каких-то конкретных задач.

Если мой генотип изменила радиация, это ведь не значит, что я стал радиоактивен. Так и с языком: то, что он с нами сде­ лал, — значительно, но то, что мы теперь можем сделать его помощью — ничтожно. Если не считать, конечно, марева на­ ших заблуждений, ошибок, неосознанного самообмана, пер­ манентного подлога реальности — всего того, что составляет нашу специфическую «языковую иллюзию».

https://t.me/medicina_free

Сейчас я смотрю в окно — передо мной бухта, море, горы, кипарисы... Сколько и что мне еще надо сказать, чтобы вы поняли и увидели то, что именно вижу я? Нет таких слов. Но способны ли мы осознать это? Мы уверены, что язык по­ зволяет нам все рассказать, объяснить, донести нашу мысль до собеседника, но это та самая — одна большая — «языковая иллюзия». Мы не замечаем, да и не можем, наверное, этого за­ метить: то, что мы хотим сказать, молчит между слов, которые мы произносим и используем.

Слова — поворотные пункты, между которыми располага­ ется то, что мы пытаемся сообщить. Смысл нашего сообщения очевиден нам самим лишь потому, что мы его уже знаем — без слов, прежде слов, а нашему собеседнику из наших слов он ни­ когда не будет понятен*. То, что понимает наш собеседник — это то, что возникает у него между этими — как бы нашими, но на самом деле уже его — словами. И это не то, что сообща­ ем ему мы, а то, что он понимает сам, своим способом и через свои интеллектуальные объекты.

Мышление по самому своему существу немо, а мы лишь пассивно свидетельствуем факт его наличия своими мири­ адами слов. Собственно, эта немота мышления и есть ин­ теллектуальная функция. Описать ее не проще, чем дей­ ствительность какой-нибудь волновой функции. Да, всегда можно изобрести нечто наподобие «принципа дополни­ тельности» Нильса Бора — мол, например, интеллектуаль­ ная функция пользуется словами и не пользуется ими од­ новременно. Но само по себе это ничего нам не даст, в этом нет никакого приращения знания, скорее, напротив — вве­ дет в заблуждение: нам будет казаться, что мы что-то поня­ ли просто потому, что у нас нашлось для этого подходящее слово или комбинация слов. А вот попытки пройти дальше, продолжить исследование прекратятся, несмотря на то что

* Согласно Готлобу Фреге, если это предельно упростить, под «смыслом» наших высказыва­ ний надо понимать нечто, что может быть выражено самыми разными способами — можно сказать так, можно иначе, а можно еще как-то, — но тот же смысл, по Г. Фреге, будет сохра­ няться. Но как это было бы возможно, если бы язык и вправду точно выражал смыслы? Никак и ни при каких обстоятельствах. Однако в том-то все и дело, что язык и не выражает смыслы, он в лучшем случае лишь очерчивает некое, недоступное ему пространство, в котором и на­ ходится соответствующий смысл, но угадать его можем только мы сами. А вот очертить такое пространство вокруг смысла можно действительно самими разными языковыми формами.

https://t.me/medicina_free

ответ-то не найден. Впрочем, в этом, собственно, и состоит «темная магия» «языковой иллюзии».

И так ведь всегда происходит — номинация, по существу, воспринимается нами как акт познания: если мы что-то назва­ ли определенным образом и «знаем», что значит само это сло­ во, то нам уже кажется, что мы знаем не значение этого слова, а соответствующий объект. Но самого этого «объекта» в таком уравнении даже нет! Это в лучшем случае танец вокруг иско­ мого объекта — вокруг некой, принципиально не обозначае­ мой пустоты, но не он сам. Кажется, это должно нас неверо­ ятным образом расстраивать — мы не справляемся с задачей. Но подобное понимание данной ситуации было бы, должен сказать, фатальной ошибкой с нашей стороны.

Ведь что происходит? На самом деле, коли так (и если мы способны эту правду принять), перед нами открывается действи­ тельная реальность — в данном случае реальность интеллекту­ альной функции! Ведь всякая подлинная реальность по опреде­ лению есть нечто принципиально нам неизвестное, тот самый «х» реальности нашего мышления. А если нам удалось ощутить это неизвестное, мы, по существу, вышли на подлинный контакт с реальностью, и большего желать вряд ли возможно.

Но неизвестность пугает и кажется даже в некотором роде постыдной — мол, как мы можем не знать? Мы столько наго­ ворили, а так ничего и не высказали — подлинный «объект» высказывания выпал из нашей речи, «смысл» высказывания спрятался где-то в ее глубине. Да, наверное, для кого-то это повод посокрушаться и все-таки потребовать ясности. Одна­ ко, отказываясь от того, чтобы признать свое незнание и су­ ществование этого неизвестного (например, формально но­ минируя его, укутывая в научно-теоретических «нарративах», пряча его за тысячами слов), мы лишаем себя возможности узнать и увидеть большее. Мы пытаемся снизить свой стресс в ситуации неопределенности (что само по себе может быть и правильно), но цена за этот мнимый комфорт — невозмож­ ность подступиться к «фактам» реальности.

Да, реальность (сама по себе) нам недоступна, но мы спо­ собны находиться в отношениях с реальностью, и сами эти от­ ношения есть «факты», то есть нечто, что есть как результат этого контакта. Естьность этого «есть» означает, что мы все еще

https://t.me/medicina_free

имеем дело с реальностью, пусть теперь это и не та реальность,

ккоторой мы подступались, а реальность нашего взаимодействия

сней. Конечно, это не одно и то же, но след «той» реальности в реальности нашего с ней взаимодействия все еще присутствует, и мы все еще, соответственно, сохраняем контакт с реальностью.

Ипусть мы не можем увидеть того, как происходит работа интел­ лектуальной функции, но мы вполне можем понять, каким обра­ зом возможно ее направлять или, по крайней мере, использовать в собственных, осознанных нами нехватках.

Простое, ни к чему, вроде бы, не обязывающее нас правило сообщает следующее: интеллектуальная функция превраща­ ет интеллектуальные объекты попроще в интеллектуальные объекты посложнее. Понятие «интеллектуального объекта» — методологический инвариант, то есть все, с чем имеет дело интеллектуальная функция, может быть названо «интеллек­ туальным объектом». Понятно, соответственно, что под интел­ лектуальным объектом может пониматься и визуальный образ поперечной линии, сгенерированный единственной клеткой затылочной коры, и тот самый «Кант», о котором мы уже го­ ворили. «Интеллектуальный объект», впрочем, — тоже мето­ дологический инвариант, а не некий реальный объект. Иными словами, реальность там, где интеллектуальная функция что-то делает с интеллектуальным объектом, само это ее действие — нечто, что происходит на самом деле, все прочее же — лишь наши попытки обозначить сам факт, что это действие есть.

Что ж, самое время вернуться к «Канту» и посмотреть, что происходит на самом деле, когда мы думаем «Канта» — оче­ видно же, что «Кант» лишь название для некого состояния, которое актуализируется во мне в определенных ситуациях. Сначала, как мы выяснили, я достаточно долго формировал в себе соответствующий интеллектуальный объект (это состо­ яние) — мое представление о «Канте», мое понимание «фи­ лософии Канта». Все это осуществлялось не без посредства языка, но с помощью интеллектуальной функции: нечто, чему потом предстояло стать «Кантом» в моем внутреннем психи­ ческом пространстве, движимое моей озадаченностью, по­ рожденной некой нехваткой, примерялось мною к различным контекстам. Мне потребовалось большое количество вводных, социальных подсказок, после чего весь этот сложный объект

https://t.me/medicina_free

был как-то пережит, а затем свернут мною до некой единич­ ности, и теперь мне кажется, что я понимаю, о чем идет речь, когда мне говорят о «Канте».

Является ли теперь этот «Кант» «специальным объек­ том»? На самом деле, конечно, назвать его специальным объектом в том смысле, как мы говорили о «других людях» (впрочем, в данном случае правильнее говорить о «Других» — с большой буквы), было бы большим преувеличением — сам Иммануил Кант уже ничем не может меня удивить, его нет в реальности (как реального человека с его «внутренними мотивациями»). С другой стороны, некое сродство со специ­ альным объектом он действительно имеет: я формирую неко­ торое представление о нем, поселяю его в своей «дефолт-си­ стеме мозга», он живет у меня там «как человек», в отношении которого у меня действует определенный нарратив. Может ли этот нарратив разрушиться? В случае «чрезвычайных, вновь открывшихся фактов» — вполне.

Допустим, что вдруг с абсолютной достоверностью будет доказано: реальный Кант не написал ни слова в своих книгах, а все они на самом деле написаны его слугой. Так случилось, что этот несчастный слуга страдал тяжелой социофобией,

иединственный способ, каким он мог придать свои работы огласке, это уговорить господина — заштатного домашнего учителя Иммануила Канта — выдать эти его работы за свои. Узнай я это, сама «философия Канта», наверное, не пострада­ ет, но, с другой стороны, наверное, иначе будет для меня зву­ чать многое в этих книгах слуги Канта. Более того, в следую­ щий раз, когда меня будут спрашивать о Канте, весь комплекс моих реакций будет иным, нежели прежде.

Собственно, я привел этот гипотетический пример, что­ бы показать, насколько на самом деле относительно понятие «специального объекта». По существу, им может быть все что угодно, вопрос лишь в том — сможем ли мы придать ему со­ ответствующий статус, допуская наличие в нем «свободы»

и«внутренних мотивов», или не сделаем этого. Социализация научила нас тому, что «другие люди» могут

быть, грубо говоря, непредсказуемы, непонятны. Но если мы думаем, что со всем остальным — с реальностью — все понят­ но, то это, конечно, большое заблуждение. Проблема только

https://t.me/medicina_free

втом, видим ли мы соответствующие «х», или довольствуемся своими нарративами, способны ли мы озадачиваться там, где все нам кажется таким очевидным, или удовлетворимся «ил­ люзией понятности». В остальном же такие «специальные» интеллектуальные объекты, как «другие люди», ничем прин­ ципиально не отличаются от любого другого интеллектуаль­ ного объекта, который мы образовываем интеллектуальной функцией в своем внутреннем психическом пространстве.

Но если речь не идет о действительных «других людях», которые в некотором смысле требуют от нас постоянной (хоть

вкакой-то степени) включенности в наши с ними отношения, то в случае объектов, подобных «Канту», мы вполне можем и «отключиться». «Канта» легко свернуть в слово «Кант» — он, как говорится, ни есть, ни пить не просит, — и на том успо­ коиться, а потом вспомнить о нем, если это потребуется. С «дру­ гими людьми» ситуация другая: они с регулярностью способны преподносить нам сюрпризы, так что мы постоянно прокручи­ ваем силами «дефолт-системы мозга» свои с ними отношения, представляем себе различные ситуации, разговоры и т. д.*

Вэтой специфической навязчивости, впрочем, ничего удивительного нет: если я сохраняю в объекте неизвестную «х» (то есть не могу быть уверен, что он точно поведет себя так, а не иначе), вариативность моего будущего, связанного с этим объектом, существенно увеличивается. Я в некотором смысле даже жду от «других людей», что они выкинут какой-то фор­ тель, будут вести себя «неправильно», а потому мне надо про­ считывать варианты своего поведения на случай таких слу­ чаев. И я занимаюсь этим всякий раз, как только не решаю какую-то конкретную, часто совершенно утилитарную задачу.

Вотношении остальных объектов, которые кажутся мне понятными и предсказуемыми, я не должен находиться

вподобном напряжении, ведь они кажутся мне понятными и предсказуемыми, а потому дополнительные расчеты воз­ можных вариантов развития будущих событий мне, вроде бы, и не требуются. Это тем более так, если я еще и нечасто с ними (на просторах своего внутреннего психического пространства)

* Собственно, поэтому, видимо, затраты мозга на работу «дефолт-системы мозга» иссле­ дователи считают настолько значительными — в разных исследованиях говорится о поло­ вине или даже о двух третях от совокупной работы нашего мозга.

https://t.me/medicina_free

сталкиваюсь, как, например, с «Кантом». Зачем считать этот «объект» хоть в чем-то неизвестным, если это повлечет за со­ бой трату энергии и волнение по поводу того, что он сделает что-то, с чем мне придется разбираться?

Таким образом, мы даем своей интеллектуальной функ­ ции поработать над созданием того или иного интеллектуаль­ ного объекта, затем сворачиваем его до некой единичности и отправляем куда-нибудь в «нижний мозг». То есть, по су­ ществу, вся эта наша активность ограничивается достаточно простой номинацией: я наделю объект именем/названием, а дальше он уже в рамках моего псевдомышения отправля­ ется, так сказать, по волнам моего индивидуального мира интеллектуальной функции. Надо ли еще раз говорить, что в этот самый момент подлинная реальность от нас и ускользает?

Именно такие случаи прекрасно описываются лингвисти­ кой, предполагающей, что у всякого «объекта» есть его «знак» (означающее — например, «Кант») и его «значение» (озна­ чаемое — то, например, что я знаю о «Канте»). По сути, это разделение и есть основная наша языковая игра: предполага­ ется, что мы имеем и то, что знаем, и то, как это обозначается. Но знаем мы в таком случае лишь объяснение одних слов дру­ гими, и к действительной реальности такого рода игра не имеет никакого отношения. Иными словами, то, что хорошо в целях лингвистики, не так прекрасно для методологии мышления.

Впрочем, давайте продумаем это чуть более основательно — в конце концов, именно интеллектуальная функция и созда­ ет во мне все интеллектуальные объекты (и «специальные», и, понятно, все прочие). Итак, «знак» (имя) и его «значение» (нарратив) — не более чем формальные обозначения того, что происходит в пространстве нашего мышления на самом деле. Это как расстояние между нулем (о) и единицей (l), которое кажется дистанцией в один шаг, хотя в действительности о и 1 — лишь фиксируют границы, а внутри этих границ впол­ не может расположиться не одна бесконечность — несчетное множество чисел, причем разных — рациональных, веще­ ственных, комплексных, а также всяческих кватернионов, октонионов, седенионов и т. д. и т. п. Все это, грубо говоря, можно при желании запихнуть в этот один шаг. Так что, сворачивая некий интеллектуальный объект — сколь угодно большой

https://t.me/medicina_free

объект — до мельчайшей, торчащей на поверхности номина­ ции (названия/имени), интеллектуальная функция не совер­ шает каких-то особых чудес.

Как это происходит, я, хотя, конечно, и очень условно, по­ казал выше как раз на примере создания интеллектуального объекта «Кант». По сути, если как-то формализовать описание этого процесса и посмотреть на него как на методологический принцип, то мы получаем следующую формулу.

Во-первых, есть «нечто, мне неизвестное» — некая скрытая от меня реальность, о которой я пытаюсь составить какое-то свое представление. Понятно, что, если уж соответ­ ствующая озадаченность во мне возникла, я испытываю чув­ ство неопределенности, а чтобы уйти от него, я должен попы­ таться эту нехватку снять, сделав это «нечто, мне неизвестное» «понятным».

Итак, озадаченность порождает во мне некую нехватку — мне недостает понимания, а точнее — мне недостает интел­ лектуальных объектов, связь с которыми данной «неизвест­ ности» все бы мне «объяснила». И я начинаю сканировать свое внутреннее психическое пространство на предмет поис­ ка соответствующих интеллектуальных объектов. Я пытаюсь снять испытываемую мною нехватку, помещая «нечто, мне неизвестное» в некие смежные (гипотетические, подходящие этому «неизвестному») контексты — что думают о «филосо­ фии Канта» другие люди, которые этим вопросом специаль­ но занимались, как он жил — «философ Кант», как его мысль

ифилософская система повлияли на развитие научной мыс­ ли, что менеджерам было бы неплохо знать о «Канте» и т. д.

ит. п. (выше я привел много примеров).

Все это прокручивание того, что было прежде для меня чем-то «неизвестным» (в отношениях с интеллектуальными объектами, которые я рассматриваю как «известное»), уве­ личивает в моем внутреннем психическом пространстве его объем и массу, что, образно говоря, как бы материализует ту «пустотность» («нечто, мне неизвестное»), с которой я изна­ чально имел дело в своей озадаченности. По большому сче­ ту, конечно, я просто создаю некое движение других интел­ лектуальных объектов вокруг этой неизвестности и пытаюсь усмотреть в происходящем ось вращения (все в точности так,

https://t.me/medicina_free

как когда мы говорили о «личностном “я”»). Эта ось, по сути, новый, нарождающийся во мне сложный интеллектуальный объект — то, что возникает здесь. Это во-вторых.

Впрочем, здесь есть нюанс, и это третье: представим себе «Канта» в контексте, например, бильярда или его сложносо­ чиненных отношений с дряхлым слугой, а потом в контексте, например, роли Канта в мировой философии. Получается как-то странно — вроде бы, думается про один и тот же объект, но сказать, чтобы эти единичные представления естественно и гармонично вкладывались одно в другое, — сложно.

Соответственно, каждое такое отношение, определяемое различными контекстами (отношениями с разными интел­ лектуальными объектами), дает мне что-то вроде еще одного дополнительного внутреннего измерения этого моего интел­ лектуального объекта. И чем больше количество таких изме­ рений, тем сложнее (и в каком-то смысле «тяжелее», «весо­ мее») становится этот объект в моем внутреннем психическом пространстве. Теперь в нем, самом по себе, возможно огром­ ное количество перекрестных связей, а следовательно, возни­ кает все большее и большее количество элементов, он как бы распухает во мне. Причем все это происходит в одном этом ус­ ловном шаге, между нулем и единицей!

До тех пор пока я обладал лишь «плоскостью мышления», все возможные «измерения» существовавших у меня тогда интеллектуальных объектов функционировали для меня как бы отдельно*, как бы сами по себе: там и тогда я думаю про условного «Канта» так, а здесь и сейчас — по-другому, а то, что одно с другим для меня никак не связано, меня совершен­ но не заботит. В ситуации «плоскости мышления» я детерми­ нирован ситуацией, побуждающей к активности те или иные интеллектуальные объекты моего внутреннего психического пространства, а не самой внутренней жизнью этих объектов.

Чтобы эта «внутренняя жизнь», запрятанная для меня между нулем и единицей, у моего интеллектуального объек­ та возникла, эти разные, множественные, дополнительные измерения должны соединиться, так сказать, под одной об­ щей крышей. И как только это произойдет, как только я cMOiy

* Каждое из них было, по существу, отдельным интеллектуальным объектом с одной и той же, правда, номинацией (названием/именем).

https://t.me/medicina_free

спаять, сжать, сдавить их в это единство, они превратятся в своего рода самодвижущиеся машины — одно в этой систе­ ме будет пытаться войти в согласие с другим, другое с третьим и так далее, и этот процесс в принципе представляется мне по­ тенциально бесконечным.

Когда меня спрашивают, что «менеджеру нужно знать о Канте?», я (если «Кант» уже поселился со всеми своими инте­ грированными друг с другом измерениями в моем «простран­ стве мышления») испытываю своего рода культурный шок. Теперь мне надо совместить мое представление о «менеджере» (есть у меня и такой интеллектуальный объект) с моим гро­ моздким (объемным, тяжелым, массивным) совокупным пред­ ставлением о Канте и его философии, и я не могу этого сделать. Легче, наверное, верблюду пройти через угольное ушко!

Как же решается эта задача? В конце концов, я же всег­ да могу им, этим менеджерам, что-то рассказать о «Канте». Что-нибудь, что и вправду им пригодится... Могу, потому что

ясовершу аппроксимацию: я разверну свой интеллектуаль­ ный объект «Кант» не во всех его измерениях, как они пред­ ставлены во мне в связи с этим интеллектуальным объектом, а в каких-нибудь, например, трех измерениях (могу даже в двух), а остальные в нем просто спрячутся. Нет, они не исчез­ нут, не перестанут существовать, не аннигилируютони про­ сто свернутся внутри, продолжая при этом влиять на «трех­ мерную развертку для менеджеров» (или кого угодно еще!). Впрочем, никто этого влияния не заметит. Возможно, даже

ясам не увижу этих трудов моей интеллектуальной функции, скрытой внутри этого моего интеллектуального объекта.

Так что, в-четвертых, здесь — это превращение сложного интеллектуального объекта в такое «тензорное поле»* моего «пространства мышления». Причем пример с «менеджера­ ми» я ведь привел исключительно ради шутки (уж очень меня умиляют подобного рода книги), в действительности же этот процесс аппроксимации и ограниченной развертки сложных интеллектуальных объектов в нашем «пространстве мышле­ ния» происходит постоянно.

Особенность нашего осознанного внимания, самой на­ шей осознанности в том, что мы не можем одновременно

* См. Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. П. 96.

https://t.me/medicina_free

удерживать в этом луче более трех (или, возможно, четырех) интеллектуальных объектов. А теперь представим себе, какое в принципе число интеллектуальных объектов может содер­ жать в себе подобный «тензор»? Какое бесчисленное число отношений может возникнуть там — внутри этого шага между нулем и единичкой?

Попробуйте представить себе, например, такой тензор «естественного отбора» в пространстве мышления Чарльза Дарвина или тензор «относительности» в пространстве мыш­ ления Альберта Эйнштейна... Совершенно очевидно, что, даже если бы они очень захотели за раз, за одну, так сказать, ходку «выгрузить» в свою оперативную (рабочую) память* все, что связано у них в их пространствах мышления с соответствую­ щими интеллектуальными объектами, они бы не смогли этого сделать. Им пришлось бы пользоваться разными вариантами (конфигурациями) этого «тензора»!

Допустим, что ограничение d в три-четыре элемента для рабочей памяти универсально и для наших «дополнительных измерений», то есть все, чем мы располагаем для развертки наших интеллектуальных объектов, — это трехмерное, ну, мо­ жет быть, от силы четырехмерное пространство. Теперь пред­ ставим себе тензор «относительности» Альберта Эйнштейна — количество его «дополнительных измерений», возможно, измерялось десятками. Но у нас квота только на три измере­ ния! Так что остальные придется припрятать где-то внутри разворачиваемого нами интеллектуального объекта — в его тензорном поле.

И вот Альберт Эйнштейн решает какую-то задачу — испы­ тывает озадаченность и нехватку, ему необходимо привлечь на свою сторону свою собственную «теорию относительно­ сти». Но она слишком сложна, чтобы уместиться в его рабо­ чей памяти «за раз». И что можно в такой ситуации делать? Перебирать варианты. Сначала сконструировать один вари­ ант данного интеллектуального объекта, дальше развернуть его по-другому — в других трех измерениях, потом еще как-то, а потом еще и еще. Далее он может сводить их — эти версии — друг с другом, условно говоря — по три за раз. Потом все ме­

* Именно о ней идет речь, когда я пользуюсь образами «осознанности», «луча осознанного внимания» и т. д.

https://t.me/medicina_free

нять и производить аналогичные операции заново, сталкивая эти варианты между собой в луче своего осознанного внима­ ния, ожидая, что какая-то из конфихураций «сыграет» и дан­ ная нехватка заполнится.

Здесь мне остается вспомнить «модель множественных на­ бросков» Дэниела Деннета, которая представляет собой весьма продуктивный, надо полагать, способ реконструкции реально­ сти работы нашего психического аппарата. Начало этому под­ ходу в середине XX века положил Оливер Селфридж, который ввел в философский обиход понятие «пандемониум», исполь­ зуя его в качестве альтернативы традиционному картезиан­ скому театру. Если последний, как модель, характеризуется иерархичностью структуры, на вершине которой возвышается фигура декартовского гомункулуса, то в концепции Селфрид­ жа «обитель демонов» нашей психики не линейна и не иерархична. Здесь психика есть набор более-менее самостоятельных агентов, каждый из которых решает какую-то свою задачу*.

Дэниел Деннет приходит к выводу, что все эти условные агенты больше похожи на фрагменты текстов, нежели на об­ разы. Причем они существуют в психике не как некие стабиль­ ные единицы, а как множество вариаций: «в любой момент существует множество набросков текстуальных фрагментов на разных этапах редактирования в разных областях мозга»**. Достоинство этой метафоры состоит в том, что графические объекты представляются нам завершенными и существующи­ ми реально (как бы «уже сделанными»), тогда как текстовый формат, напротив, предполагает возможность постоянных интерпретаций, редактирование, переписывание, некую не­ завершенность такого кванта. Кроме того, в случае «образов» нам не обойтись без «зрителя», того, кто этот образ видит, причем вместе они представляют собой единую, целостную систему, а вот текстовая метафора позволяет достаточно чет­ ко различать представленную информацию и способ ее пред­ ставленности, контент и его носителя***.

*Назвав селфриджских демонов «глупцами», Роберт Орнстейн рисует в рамках своих, уже психологическихисследований показательную картинутакого—неиерархическогоспособа— прочтения психики. Впрочем, все это лишний раз демонстрирует состоятельность подхода А. А. Ухтомского с его игрой «конкурирующих доминант».

**Цит. по Волков Д. Б. Бостонский зомби: Д. Деннет и его теория сознания. М., 2012. С. 122.

***Там же. С. 123

https://t.me/medicina_free

Используем этот способ реконструкции — деннетовскую «модель множественных набросков», — как будто речь идет не о психике с ее процессами восприятия, механикой созда­ ния образов, а об интеллектуальных объектах мира интеллек­ туальной функции.

Если следовать этой модели, ни один из интеллектуальных объектов не существует в завершенной форме — каждый из них сам по себе уже есть такое «множество набросков», которые претерпевают постоянные изменения, даже если не находятся в фокусе луча нашего сознания. Весь же наш индивидуальный мир интеллектуальной функции представляется тогда киша­ щей бездной, в которой по большому счету нет ничего, кроме самого этого постоянного изменения, а всякая видимость ста­ бильности этого мира — лишь еще одна большая иллюзия.

Так или иначе, но поддержание интеллектуальных объ­ ектов в таком вот состоянии «множественных набросков» — и есть то состояние интеллектуальной функции, которое отра­ жает существо пространства мышления.

https://t.me/medicina_free

Соображение № 10

О

ПРО

СТРАН

СТВЕ

МЫШЛЕ

НИЯ

https://t.me/medicina_free

всегда пользуемся некими схемами (нарративами), предпочи­ тая, разумеется, те, что нам максимально близки и понятны, те, что нам легче представить, «примерить на себя».

Поскольку же идея «человека», которая является цен­ тральным объектом проблематизции мира интеллектуальной функции, нам наиболее близка, не стоит, наверное, удивлять­ ся нашим попыткам превратить в гомункулов все, что только возможно. И бог, и животные у нас человекоподобные, словно бы другого лекала просто нет: мы созданы «по образу и подо­ бию» бога, а животные — это наши «меньшие братья»*. Все у нас в той или иной степени антропоморфно, включая пове­ дение химических элементов и энергии физических законов. Что ж, такое явление, как «мышление», просто не могло соста­ вить здесь исключения — мы думаем о нем, как о «человеке».

Мышление, по какому-то нашему внутреннему ощуще­ нию, являет собой своего рода «личность» — оно имеет цели, видит и оценивает реальность, решает задачи, может, кстати, устать («я устал думать») или даже приболеть («расстройства мышления» в психиатрии), ошибиться («не сообразил») и, на­ против, совершить что-то значительное («блестящая мысль!»)

ит. д. и т. п. Вся языковая конструкция, которая используется нами для описания нарратива «человека», смело надевается нами на реальность мышления, и мы тут же, как нам кажется, хорошо понимаем, что это такое и с чем это едят. Типичная работа «иллюзии понимания».

Но что, если наше мышление — это вовсе никакой не «че­ ловек», а, например, «крот». Ну и правда, оно же сидит внутри головы — там темно, замкнутость какая-то, как в норе, а еще приходится постоянно копошиться, перебирая разные идеи

иобразы, прокладывать пути, удовлетворять какие-то нуж­ ды... Вполне логично. Так почему же не «крот»? Лишь потому, что «схемой выбора» у нас является — «человек».

Хотя, конечно, сравнение с «кротом», надо сказать, это куда более удачная метафора, причем я даже не шучу: мышле­ нию никогда не дана целостная картина, а лишь те отдельные

* В детских сказках животные и вовсе не отличаются от людей, но и взрослые могут отно­ ситься к своим домашним любимцам так, словно бы те, действительно, являются людьми, но вот просто такими.

https://t.me/medicina_free

интеллектуальные объекты, которые сейчас им актуализиро­ ваны. Причем сами эти объекты созданы интеллектуальной функцией скорее на ощупь, нежели срисованы с некого ориги­ нала*. Наконец, нам только так кажется, что мышление имеет некие цели и решает какие-то задачи, — нет, хотя ему действи­ тельно свойственна озадаченность, оно испытывает нехватку, занимается устранением всякой неопределенности и изыски­ вает выход из обнаруженного положения вещей.

Впрочем, вот хороший пример того, как быстро «мышле­ ние» превращается в гомункула — даже указывая на ошибоч­ ность подобного подхода, я все равно пишу о «мышлении», как о чем-то, что имеет некоторую свою внутреннюю сущ­ ность, особенности поведения, цели и задачи. Проблема, как мы уже говорили, в языке, который возник как средство ком­ муникации между людьми, и он продолжает нести в себе эту стигму, о чем бы мы ни думали.

Вот и у меня получается, что я рассказываю вам как буд­ то бы о некоем «субъекте» — «товарище Мышлении», авто­ матически дополняя его соответствующими «человеческими» компонентами. Что бы мы ни исследовали — мышление, фи­ зические законы или структуру художественного текста, — благодаря языку мы превращаемся в придумщика Марко Поло, вернувшегося из долгого путешествия и живописующе­ го нам о неведомых жителях исследованных им дальних стран.

Впрочем, если я понимаю эту игру языка со мной — это одно дело (а я, например, понимаю, сохраняю настороженность и де­ лаю поправку на все эти неизбежные искажения). Ну а если нет? Что если я принимаю результат этой нарративизации за чистую монету якобы осуществленного мною познания? В этом случае (а это, собственно, все случаи нашего «познания» или, по край­ ней мере, их подавляющее большинство) ничто не мешает соот­ ветствующему «очеловечивающему» все и вся нарративу во мне приписать мышлению целый ворох атрибутов, которые не име­ ют к нему в действительности никакого отношения. Причем этих системных искажений я даже заметить не смогу, а через паузу уже и вовсе буду на голубом глазу общаться с этой, с позволения сказать, «личностью» — «Его Величеством Мышлением».

* Здесь следует отметить действительное генетическое сродство осязания и проприоцептив­ ной чувствительности с мышлением, на что настоятельно указывал Лев Маркович Веккер.

https://t.me/medicina_free

Иными словами, нам не обойтись без этого радикально­ го сомнения в языке, представляющего нам «факты» реаль­ ности, всегда уже преображенные встроенными в него про- граммами-утилитами*. Потому что, конечно, «мышление» не только не является «субъектом» или какой-то «личностью», но и вообще не существует. Нет никакого «мышления», а есть лишь нечто, что происходит в реальности, и наши представле­ ния, которые мы об этой реальности создаем. Все, что пытает­ ся делать методология мышления, — это постоянно разрывать этот контур, не позволять нам принимать свое представление

одействительности за саму эту действительность.

Вэтих-то разрывах и возникает состояние озадаченно­ сти: мы теряем ощущение «понятности», не знаем, что нам делать, — возникает некая пустота, невесомость, «нехватка».

И единственный конструктивный способ действия в такой ситуации — это запросить недостающую информацию. То есть в нас возникает вопрошание, способное дать нам новые «факты» реальности, которые можно будет использовать для следующей, более эффективной реконструкции**. «Мышление» ли это, как мы обычно себе его представляем? Нет, конечно. Так ли все про­ исходит (или может происходить, если мы соответствующий на­ вык у себя сформируем) на самом деле? Да, безусловно.

«Мышление», таким образом, это не только не «лич­ ность», но даже не какая-то «конструкция», обладающая «плотью и кровью», а лишь такой вот жест, серия жестов — один, другой, третий: порвать, ощутить нехватку, обратиться за фактами. Но что об этом можно сказать? Как это может быть выражено в языке? Это, по существу, такой же навык, как, например, ходьба или жевание, и его всегда можно на­ звать в языке, но номинация лишь фиксирует элементы неко­ его процесса. Сам процесс оказывается «между», а то, что мы хотим сказать, всегда скрывается между слов, но мы этого не замечаем. Не замечая, мы верим своим словам так, будто бы

*В качестве примера сошлюсь на книгу Грега МакКеона «Эссенциализм. Путь к простоте», где он подробно разбирает одну из таких «программ-утилит», побуждающую нас обнару­ живать «внутреннюю сущность» у всякой вещи или явления. Это также одна из разновид­ ностей «гомункулизации».

** Есть еще, конечно, и неконструктивный способ — хвататься за любой нарратив, спо­ собный помочь нам вернуть себе утраченное в этот миг чувство устойчивости. Но это уже совсем не про «мышление», так что подробно останавливаться на этом не стоит.

https://t.me/medicina_free

они означают то, что как бы призваны означить, и мы оказы­ ваемся в западне, устроенной нашими нарративами.

Собственно, по этим причинам я и настаиваю на том, например, что «озадаченность» (состояние озадаченности)

и«решение задачи» (как описание некого действия) — не одно

ито же, а наличие «нехватки» еще не означает, что у него — нашего мышления — вообще есть эта опция — «иметь цель». Но подобные ошибки возникают постоянно: мы не замечаем определяющий наше мышление жест и тут же бросаемся на поиски подходящего, как нам кажется, нарратива — пытаемся как-то рационализировать происходящее, говорить о мышле­ нии так, как если бы речь шла о системе обучения, формаль­ ной логике, аналитическом подходе и других социальных практиках, что, конечно, совершенно неверно.

Короче говоря, мы заложники историй (если не сказать — сказок) о мышлении. Если же мы все-таки зададимся вопро­ сом о том, что происходит на самом деле, когда мы действи­ тельно думаем, то окажется, что все эти аналогии никуда не годятся. Более того, если мы внимательно приглядимся, то поймем, насколько подобные сравнения нелепы.

Думая о мышлении, будучи в плену подобного рода нар­ ративов (метафор, аналогий, схем), нам кажется, что «за­ дачи», которые решает наше мышление, выглядят подобно задачкам из школьного учебника, где «все дано», и все, что дано, — это ровно то, что нужно, чтобы найти правильный от­ вет: поезд вышел из пункта «А» в пункт «В» в 17-30, скорость такая-то, расстояние такое-то, когда он придет в пункт «В»? Но в подобной ситуации действительное мышление оказаться не может — было бы, по крайней мере, странно, если бы реаль­ ность предлагала ему уже решенные по существу квесты.

Иными словами, тут неверен сам подход, потому что наше мышление, как мы могли убедиться на протяжении всего это­ го исследования, не решает какие-то задачи, а исследует «фак­ ты» реальности, создает интеллектуальные объекты, работает

сними — как сопоставить, как организовать, что новое про­ извести, какую реконструкцию происходящего сформировать. Откуда здесь может взяться задачка, в которой «все дано»?

Или, например, «цель». В нашем языке, как мы уже вы­ яснили, многое строится из гипотезы о существовании некой

https://t.me/medicina_free

конкретной «цели», но лишь потому, что единственный спо­ соб описать наше поведение в языке — это указать на некую «целенаправленность деятельности».

В действительности же происходит нечто совершенно дру­ гое: озадаченное мышление испытывает нехватку «фактов» (интеллектуальных объектов), которые бы позволили ему ре­ конструировать реальность для последующего эффективного действия. Причем эта «нехватка» — это вовсе не какое-то там неудовлетворенное желание (как это могло бы показаться лю­ бому заправскому производителю гомункулов), а именно недо­ статок данных — не «страстное желание», а скорее нечто вроде растерянности, поиска недостающих ингредиентов решения. Но это, опять-таки, не какая-то аналитическая работа, а лишь работа по поиску неизвестного, конфронтация с реальностью: озадаченное мышление в каком-то смысле выбивает, высекает факты из принципиально скрытой от него действительности.

Наконец, мышление не может быть и «логическим» в том смысле, как мы привыкли думать о «логическом мышлении». Для того чтобы мышление было «логическим», элементы, ко­ торые оно использует, должны быть стабильными, устойчивы­ ми, а кроме того, поименованными. Однако интеллектуальные объекты пространства мышления никакой стабильностью об­ ладать не могут. Напротив, сила интеллектуальной функции заключается в ее способности видоизменять эти элементы (тен­ зорные интеллектуальные объекты), пребывая в постоянном поиске необходимой комбинации составляющих уже внутри этого элемента. И уж конечно, наименование — это не то, что может сохранить нам жест мышления в его фактичности.

Язык просто не способен ухватить эту динамику — для него «Кант» всегда «Кант», что бы я о нем ни думал. Но важно ведь именно то, что я о нем думаю. Или, например, что Эйнштейн думает об «относительности», всякий раз в разных таких ком­ бинациях используя одно и то же слово, — лишь вынужденный компромисс, выполняющий в лучшем случае какую-то утили­ тарную функцию фиксации целостного концепта, тензора соот­ ветствующего интеллектуального объекта. Всякий раз в любой новой комбинации мы понимаем тот или иной объект по-раз­ ному, разворачивая соответствующий тензор то так, то иначе, в зависимости от наличествующей в нас озадаченности.

https://t.me/medicina_free

Этим я хочу сказать, что наше привычное представление о мышлении является, по существу, одной большой ошибкой. Реальное озадаченное мышление (не то, что использует уже заготовленные шаблоны и является, по существу, псевдомыш­ лением) занимается выявлением новых и новых фактов реаль­ ности, созданием новых и новых реконструкций реальности, проверкой этих реконструкций реальности в конфронтации с реальностью и поиском той комбинации интеллектуальных объектов — реконструкции реальности, которая даст ему воз­ можность обнаружить следующий эффективный шаг.

Главная же проблема мышления — это трудность в фор­ мировании продуктивной озадаченности. Прежде всего пото­ му, что реальность мира интеллектуальной функции не может оказать нашей интеллектуальной активности деятельного сопротивления*, а без этого сопротивления нашу интеллекту­ альную активность и мышлением-то назвать нельзя. Да, мы, вроде бы, и думаем, даже производим новые интеллектуаль­ ные объекты, принимаем какие-то решения. Однако без не­ посредственной и живой связи с реальностью (которая при этом является для нас принципиально недоступной) это мыш­ ление, по сути, лишь самодвижущаяся машина, затрачиваю­ щая все свои усилия на согласование бесконечных внутренних противоречий.

Таким образом, перед нами всегда своеобразная развилка. С одной стороны, у нас есть множествоуже заготовленных нами загодя схем (нарративов, своеобразных лекал), которые легко поглотят и растворят любой «факт», трансформируя конфигу­ рацию интеллектуальных объектов в угоду драматургии соот­ ветствующего нарратива. Так что мы всегда можем составить на этом весьма сомнительном основании некое представление о реальности, и все это произойдет, по сути, автоматически, в рамках непрекращающейся интеллектуальной активности нашего мозга средствами псевдомышления.

С другой стороны, мы можем и не спешить с тем, чтобы от­ дать обнаруженный «факт» на быструю и бездумную по сути вивисекцию нашим нарративам. Мы можем включить, так сказать, эффекты торможения и задержать соответствующий

* Конечно, математические аксиомы, например, сопротивляются неверным вычислениям, но это частный случай отношений элементов мира интеллектуальной функции.

https://t.me/medicina_free

«факт» в некой карантинной зоне озадаченного мышления — словно бы подвесить его в пустом пространстве, высвеченном прожектором нашего осознанного внимания.

В этой области осознанного внимания, как мы знаем, мо­ жет находиться не более трех (некоторые авторы считают, что

идо четырех) интеллектуальных объектов. Соответственно, мы можем ввести сюда еще какие-то два интеллектуальных объекта и посмотреть, в каком отношении они окажутся с на­ шим карантинным «фактом».

То есть речь идет о некой «ситуации», которую мы соз­ даем в поле своего осознанного внимания, приглядываясь к разным возможным вариантам «положения вещей». Есть вероятность, что одна из таких конфигураций окажется про­ дуктивной и откроет нам какие-то новые опции действия (в этот момент бывший на своеобразном карантине «факт» превращается в полноправный интеллектуальный объект на­ шего внутреннего психического пространства).

Но может статься, что возникшая комбинация — это ту­ пиковый вариант. Что, впрочем, совершенно не страшно, по­ тому что у нас по-прежнему есть наш «факт» на карантине

илуч осознанного внимания. Это позволяетнам повторить про­ цедуру, заменив интеллектуальные объекты, вводимые нами в это освещенное нашим сознанием поле.

То есть, даже несмотря на свое стремление к созданию «иллюзии понимания», мы все-таки способны сохранять оп­ цию сомнения и возможность просчитывать другие, альтерна­ тивные варианты сборки «ситуации» («положения вещей»). Для этого, впрочем, нам могут потребоваться еще и новые «факты», которые мы должны будем извлечь из наших кон­ тактов с реальностью*.

Итак, мы вольны снова и снова прокручивать варианты возможных отношений, пока необходимое «положение ве­ щей» не будет нами обнаружено, о чем мы узнаем, когда пой­ мем, что нам следует делать. Причем другого критерия для действительного понимания и качества нашей реконструк­ ции, как такое «положение вещей», которое непосредственно

* Не случайно этот вопрос подробно обсуждался в «Соображении № 7»: попадание «фак­ тов» к нам ограничено действующими нарративами, так что сама эта возможность обнару­ жения новых «фактов» — отдельная и большая проблема.

https://t.me/medicina_free

открывает возможность действия, адекватного нашим целям

изадачам, нет. Решение — это, проще говоря, выход из тупика озадаченности в действие.

Возможно, впрочем, что у нас пока нет тех интеллектуаль­ ных объектов, которые необходимы для того, чтобы обнару­ жить «положение вещей», обеспечивающее действительное понимание ситуации, в связи с данным «фактом». Но и это не проблема: мы можем пока отставить его, чуть сместив луч сво­ его сознания и освободив, таким образом, занимаемую им — третью — позицию. Теперь у нас есть три места и соответству­ ющая озадаченность — мы поищем, какие комбинации других имеющихся у нас интеллектуальных объектов могут создать недостающий. А затем снова вернем под луч осознанного вни­ мания наш карантинный «факт» и снова посмотрим, что бу­ дет происходить в отношениях уже с этим новым, сделанным специально по этому случаю, интеллектуальным объектом.

Впрочем, и это еще не гарантирует нам того, что искомое «положение вещей» будет найдено. Возможно, нам просто не­ достает «фактов», которые, следовательно, нам необходимо получить, снова обратившись к реальности, сохраняя преж­ нюю озадаченность. Пока мы, конечно, не понимаем, какого конкретно «факта» нам не хватает, но, если мы испытыва­ ем нехватку, мы будем продолжать сканировать реальность.

Врезультате будут обнаруживаться новые «факты», и мы бу­ дем заново проходить этот круг — карантин, проворачивание данного «факта» с другими интеллектуальными объектами, подведенными нами к нему в луч осознанного внимания,

итак далее, далее...

Рано или поздно мы придем к тому, что необходимое «по­ ложение вещей» все-таки будет обнаружено. Проблема, воз­ можно, лишь в том, что на протяжении этого подчас весьма продолжительного поиска мы все время должны находиться в состоянии озадаченности. Впрочем, здесь действуют психо­ логические механизмы, обеспечивающие фиксацию результа­ тов размышлений в так называемой долговременной памяти.

Как нам известно из общей психологии, если мы соверши­ ли лишь частичный просчет интеллектуальной задачи и оста­ новились, ничего в нем не зафиксировав как следует, то затем нам придется просчитывать ее заново — все промежуточные

https://t.me/medicina_free

результаты будут утеряны. Причем это уже будет действи­ тельно новый просчет — мы, скорее всего, не сможем прой­ ти прежним путем, а изобретем какой-то новый. Однако если

впроцессе интеллектуальной работы мы фиксируем какие-то промежуточные ее результаты (некие интеллектуальные объ­ екты), то, продолжив через некоторую паузу, мы не стартуем

сусловной нулевой позиции, а действуем с учетом уже произ­ веденных интеллектуальных объектов.

Начать расчет заново и по-другому тоже возможно. На са­ мом деле вовсе не так важно, каким именно путем мы пройдем, достигая искомых «ситуаций мышления», того «положения вещей», которое станет кульминационным интеллектуаль­ ным объектом данного расчета. Нет сомнений, что таких пу­ тей множество, и никогда нельзя сказать заранее, какой из них короче и точнее. Реальность в любом случае предлагает нам только те решения, которые возможны, а соответствую­ щие решения верны, если они дают желаемый результат (соб­ ственно это и есть критерий эффективности решения и каче­ ства реконструкции).

Наивно думать, что мы своим мышлением можем чтото изменить в реальности, что-то существенное привнести

внее. Нет, мы лишь смотрим на некую диспозицию «фак­ тов» и меняем свое собственное положение относительно этих «фактов», получая, таким образом, новые конфигурации от­ ношений и новые возможности. Мы можем в рамках своего поиска подбирать разные факты, сводить их друг с другом

внеких новых комбинациях, использовать разные промежу­ точные модели, но в любом случае мы просто ищем эффек­ тивный подход к реальности (способ ее реконструкции), а не делаем что-то с реальностью как таковой.

Блестящий и очень наглядный пример такой работы мышления приводит Леонард Сасскинд — друг и коллега Ри­ чарда Фейнмана, посвятивший ему свое выступление в рамках проекта TED. Собственно, это история исследования струк­ туры протона. Протон состоит из множества мелких частиц,

апроводившийся эксперимент был, как рассказывает Сас­ скинд, «предельно прост: вы просто берете протон и сильно ударяете по нему электроном». Для дальнейших расчетов использовались диаграммы Фейнмана, и они уже много лет

https://t.me/medicina_free

успешно работали именно для такого рода анализа. Но в слу­ чае протона расчеты оказались настолько сложными, что на их основе совершенно невозможно было построить теорию.

Исследовательская группа оказалась в тупике, выйти из которого помог сам Ричард Фейнман, но в обход своих же собственных диаграмм. Он предложил думать о протоне как о скоплении маленьких частиц — партонов (от англ, part — «часть»), двигающихся очень быстро. Согласно же теории относительности если протон движется очень быстро, то дви­ жение его партонов, напротив, должно быть предельно замед­ ленным. Соответственно, рассудил Фейнман, когда электрон врезается в протон, он делает как бы мгновенный снимок не­ подвижных, словно бы застывших партонов, а потому и нет нужды заботиться о том, чтобы рассчитывать их собственные — этих партонов — взаимодействия внутри протона. «Просто ду­ майте о протоне как о группе замерших партонов», — сказал Фейнман. И этот подход действительно позволил с удивитель­ ной точностью объяснить результаты множества эксперимен­ тов, а само это интеллектуальное решение назвали «револю­ цией в изучении частиц».

Теперь попытаемся схематично реконструировать то, что делает Фейнман. Прежде всего он понимает, что его собствен­ ные «диаграммы Фейнмана», за которые он, кстати сказать, и получил Нобелевскую премию, никуда не годятся — это не тот способ, которым можно решить задачу с протоном (хотя абсолютно все пытались решить ее именно так). Здесь, оче­ видно, возникает эффект озадаченности — то, что кажется ра­ ботающим, не работает. Конечно, можно было упорствовать (что и делали, надо сказать, все остальные), а можно было оза­ дачиться: все, вроде бы, правильно, но это не работает. Таким образом, прежняя схема устраняется, и начинается активный поиск новой конфигурации реальности, которая позволит ре­ шить задачу, покажет направление движения.

Испытывая эту озадаченность, Фейнман идет дальше — он сканирует реальность на предмет «фактов», относящихся к делу. В конечном итоге этими «фактами/пропозициями» оказываются: протон, состоящий из микрочастиц, скорость движения протона и то, что происходит с его микрочастица­ ми, когда он движется с такой огромной скоростью (теория

https://t.me/medicina_free

относительности), а также момент контакта электрона с про­ тоном (метафора «мгновенного снимка»). Разумеется, каж­ дый из перечисленных интеллектуальных объектов был для Фейнмана тем еще тензором (вряд ли многие ученые могли бы похвастаться такой сложностью организации аналогичных интеллектуальных объектов), но, по сути, по крайней мере в финальной версии (очевидно, что было и много промежу­ точных), этих элементов всего три.

Три сложных интеллектуальных объекта, решающие за­ дачу, состоящую, казалось бы, из бесчисленного множества интеллектуальных объектов, — как такое возможно? Действи­ тельно, это кажется почти невероятным, удивительным, если бы не одно существенное обстоятельство: другого способа просто нет. Чтобы собрать этот свой финальный интеллекту­ альный объект, решивший дело: «Просто думайте о нем как о группе замерших партонов», — у Фейнмана, как и у любого из нас, нет другой возможности, как найти те три интеллекту­ альных, которые могут произвести эту, действительно работа­ ющую, конфигурацию («положение вещей»).

Впрочем, ограничение в три объекта, умещающихся

влуче осознанного внимания, это вовсе не единственное ограничение нашего мышления, которое нам следует иметь

ввиду. Не следует питать иллюзий — мы, как и Ричард Фейн­ ман, решающий задачу протона, — все еще пользуемся мозгом кроманьонца, под нужды которого он эволюцией и создавал­ ся. Наш мозг действительно весьма и весьма ограниченная штука, в частности, как мне представляется, и на количество «специальных объектов» (то есть интеллектуальных объектов, допускающих существенную неопределенность, вариатив­ ность, непредсказуемость).

Вцелом, наша память способна хранить огромное количе­ ство интеллектуальных объектов, записанных, условно, на ее жестком диске. Но одно дело — просто «хранить» некий объ­ ект, и совершенно другое дело — находиться с ним в неких, условно говоря, «заряженных» (то есть подвижных, вариатив­ ных и не гарантирующих предсказуемого поведения) отно­ шениях. Подобное — «заряженное» — отношение возникает у нас лишь в том случае, если вопрос, так сказать, не завершен. Если нам действительно с неким интеллектуальным объек­

https://t.me/medicina_free

том «все понятно», он архивируется в долговременной памя­ ти*. Если он сейчас не нужен, то нет нужды им и заниматься, а если возникнет оказия, его всегда можно будет вытащить на свет осознанного внимания и пустить в дело.

Так с каким же количеством «специальных объектов» по­ тенциально может иметь дело наша психика? Поскольку, как я полагаю, в нашем мозгу нет каких-то лишних ресурсов, ко­ торые бы природа предусмотрела в нем «на всякий случай», то надо полагать, что в процессах своего мышления мы ис­ пользуем те же мощности мозга и структурные элементы ор­ ганизации нашей психики, которые изначально имели куда более утилитарное значение, нежели изучение структуры про­ тона или даже методологии мышления.

Соответственно, я полагаю, что думать надо о «специаль­ ных объектах», которые в доисторическом человечестве вряд ли могли быть другими, нежели так называемые другие люди. Нашему кроманьонскому предку, несомненно, постоянно при­ ходилось иметь в виду других кроманьонцев (а также неандер­ тальцев и прочую «публику»), с которыми он должен был под­ держивать какие-то отношения — чтобы выжить, укрепиться в социальной иерархии, а также отправить свои гены в отда­ ленное — теперь уже наше с вами — будущее.

Если верить расчетам Робина Данбара, речь должна идти о ста пятидесяти, максимум — двух сотнях объектов такого рода. Впрочем, если вы проведете соответствующее исследо­ вание, то уверен, что сможете легко в этом убедиться: количе­ ство людей, о которых вы время от времени думаете, а также почему-то с некоторой регулярностью вспоминаете, примерно равно этому числу**. Думаю, что некоторым удивлением для вас будет значимость людей из этого списка — в нем может

*Подобные эффекты подробно описаны, например, в концепции «доминанты» А. А. Ух­ томского, который говорил, что «доминанты» никогда не исчезают полностью, но, если они ничем не спровоцированы, они находятся «в глубине» психики. Аналогичный феномен, но используя уже метафору «гештальта», описывал и Ф. Перлз, в его теории соответствующие интеллектуальные объекты назывались «завершенными» и «незавершенными ситуациями».

**Однако количество людей, которых вы знали, скорее всего, значительно больше. Только в одном моем телефоне более тысячи номеров, хотя значительную часть моих прежних абонентов я не могу сейчас даже идентифицировать—кто это и почему мы созванивались? И это только одно мобиль­ ное устройство, а ведь было время, когда не у всякого и был-то телефон (не говоря уже про элек­ тронную почту и аккаунт в социальной сети), чтобы можно было занести в этот «список кораблей».

https://t.me/medicina_free

вовсе не оказаться тех людей, которые действительно «сыгра­ ли большую роль» в вашей жизни (они, вполне возможно, уже давно «заархивированы»), а вот ничего не значащий для вас на самом деле продавец из магазина, в который вы регулярно заходите, или стоматолог, посещение которого вы уже пятый год откладываете, вполне могут стоять там в полный рост.

При этом в вашем списке, скорее всего, не окажется учите­ лей и преподавателей, которые имели для вас в течение мно­ гих лет огромное психологическое значение, друзей детства, разных ваших влюбленностей, хотя казалось бы — как такое забыть с учетом того, «что между нами было»! Почему? Пото­ му что действует жесткий лимит из двухсот человек, и доступ к соответствующей «социальной квоте» получают только те ваши знакомцы, с кем вы продолжаете находиться в действи­ тельных отношениях, предполагающих, так скажем, некие сюрпризы.

То есть дело не в том, насколько эти люди значимы или важны для нас, если рассуждать об этом абстрактно, но ис­ ключительно в том, завершены ли для нас психологически соответствующие «ситуации» или мы еще в процессе, то есть что-то еще осталось недоделанным (некий «осадок», напри­ мер, если речь идет о людях, которых вы уже давно не виде­ ли, но почему-то регулярно о них вспоминаете). Если же нам с каким-то человеком, напротив, уже действительно «все по­ нятно», хотя формально мы можем с ним даже продолжать взаимодействие, то соответствующий ему интеллектуальный объект, по существу, перестает быть «специальным» и перехо­ дит, условно говоря, в зоны долговременной памяти. Потребу­ ется — мы о нем вспомним, а не потребуется — нет.

Но является ли эта «квота» сугубо «социальной»? Пола­ гаю, что изначально так оно и было, но лишь по содержанию, а по существу, конечно, наш мозг не может видеть никакой принципиальной разницы между интеллектуальными объек­ тами, характеризующимися сходными свойствами. Поэтому в эту социальную квоту у верующих, допустим, попадают бог и святые, которых они особенно почитают, у телезрителей — «звезды шоу-бизнеса» и телевизионные ведущие, а у физи­ ков или математиков, не в пример прочим, такими «соци­ альными» объектами становятся хоть частицы, которые они

https://t.me/medicina_free

изучают, хоть числа и множества, хоть сами теоретические мо­ дели — относительности, например, квантовой механики или теории категорий. Программисты строят такие отношения со своими кодами и программами, причем этой «социальной» общности им зачастую оказывается совершенно достаточно. Есть, надо полагать, и какие-то более утилитарные «персо­ ны», свойственные тем или иным профессиям, а также «Пер­ соны» разнообразных «хобби».*

Этим я хочу сказать, что любой сложный интеллекту­ альный объект, который нам не до конца понятен и кото­ рый побуждает нас к озадаченности (конструктивность этой озадаченности — другой вопрос), являясь методологически «специальным объектом», также претендует на ту самую ограниченную — изначально «социальную» — квоту Данбара (я предлагаю называть такие «специальные объекты», не яв­ ляющиеся действительными людьми, «персоной»).

Причем в разные периоды жизни эта квота заполняется разными «субъектами» («другими людьми» и «персонами»): вспомните, например, свои экзамены в вузе — когда нужно осво­ ить огромный массив каких-то сложных теорий, а через несколь­ ко дней вы вообще не можете вспомнить, чему все это посвя­ щалось. А помните ли вы сейчас всех преподавателей, который тогда были для вас «специальными объектами» высшей пробы?

Через наше мышление, таким образом, прошло множе­ ство таких вот (причем самых разнообразных) «других людей» и «персон», ато, какиеотношения мы смогли сними построить— то есть в конечном итоге насколько сложными стали для нас те или иные наши «специальные объекты» (насколько мощными тензорами), зависит, как мне представляется, от сложности ор­ ганизации самого нашего «пространства мышления».

Последняя же определяется тем, какой, условно говоря, средний уровень плотности между всеми (актуальными на «сейчас») «другими людьми» и «персонами» в конкретном «пространстве мышления» в принципе данным человеком достигался. И кроманьонец, и физик уровня Фейнмана распо­ лагают одной и той же квотой на «специальные объекты», так

* Полагаю, например, что пространство мышления болельщика «Спартака» сильно пере­ гружено околофутбольными «специальными объектами» — игроками, тренерами, буду­ щими соревнованиями и т. д.

https://t.me/medicina_free

что базовым отличием мощности их мышления могут быть только количество и сложность отношений между этими объ­ ектами внутри данной системы. А последняя, как мне пред­ ставляется, обусловлена сложностью организации простран­ ства нашего мышления как такового.

Если всякий «специальный объект» пространства наше­ го мышления более-менее самостоятелен, то общая мощность этого мышления (если понимать под ней его расчетную спо­ собность) просто не может быть значительной*. Если же каж­ дый такой «специальный объект» соотносится в пространстве данного мышления со значительным количеством других «специальных объектов» этого же пространства, то расчетные и вычислительные мощности такой системы, конечно, несо­ поставимо выше. Собственно этим и объясняется необходи­ мость развивать саму сложность пространства мышления, а не гнаться за простым накоплением «фактов». Хотя без послед­ них и сложность пространства мышления, надо признать, на­ растить невозможно.

* В этом случае правильнее, наверное, даже говорить, что такое «пространство мышления" еще будет «плоскостью мышления».

https://t.me/medicina_free

ЧТО ТАКОЕ РЕАЛЬНОСТЬ?

Концепт

https://t.me/medicina_free

Вместо введения:

«СКАН

ДАЛЫ

В

ФИАО

СОФИИ»

https://t.me/medicina_free