с точки зрения скорости принятия решений, данная тактика может быть признана эффективной. Однако, она лишь нака­ пливает количество ошибок в системе, поскольку сокрытие напряжения сил в ней лишь в самой незначительной части может привести к действительному снижению самого этого напряжения системы.

Топос пространства мышления

46 Итак, какой же я сделаю выбор? Какие «факты» ока­ жутся для меня приоритетными — те, которые мне подручны и «ясны», или те, которые блуждают где-то в сумраке моих не­ внятных восприятий?

Допустим, я что-то испытываю — это «факт» реальности. Но сказать так («я что-то испытываю») недостаточно, ведь я вряд ли могу быть понят. А говорить нечто, даже не рассчи­ тывая на то, чтобы оказаться понятым, бессмысленно. Эго про­ тиворечит самой логике языка как коммуникативной машины.

Тогда я должен найти «сигнал сигнала» — знак, который свяжется с этим моим состоянием (с тем, что со мной проис­ ходит на самом деле, с тем, как я, на самом деле, происхожу). И я говорю: «Я испытываю любовь».

Но является ли это «фактом» реальности? Испытываю ли

я«любовь» на самом деле? Точнее было бы сказать, что я ис­ пытываю что-то похожее на «любовь». Ведь это «что-то», что

яиспытываю, похожее на «любовь», похоже еще, возможно,

ина «желание», на «чувство безопасности» или, напротив, на ощущения «брошенности», «зависимости», «неудовлетворен­ ности»...

«Фактом» реальности является то, что я испытываю не­ что, то есть, нахожусь в неких действительных отношениях реальности. А вот все, что я по этому поводу думаю (какие представления у меня в связи с этим возникают), используя ресурсы моей лингвистической картины мира, позволяет мне лишь уточнить некую направленность того, что я испытываю на самом деле.

Сдругой стороны, когда я называю свое чувство так, у меня возникает ощущение понятности того, как мне быть

https://t.me/medicina_free

дальше — как себя вести, что требовать от предмета мой люб­ ви и т. д. У меня теперь словно бы есть ответы на все вопро­ сы — «что я могу знать?», «что я должен делать?» и «на что я могу надеяться?» [И. Кант].

Это облегчает жизнь, но лишь в моменте. И к действи­ тельности, к тому, что происходит на самом деле, это не имеет ни малейшего отношения.

47 Таким образом, если я собираюсь эффективно суще­ ствовать в реальности, мне следует как-то разорвать эту «ил­ люзию понятности» («иллюзию понимания»), внести не­ определенность туда, где все как раз сделано для того, чтобы никакой неопределенности не было и близко — в топос пло­ скости мышления.

Поскольку все-таки какой-никакой эффективности мы таким образом добиваемся, этот процесс становится для нас приоритетным. И это несмотря на то, что я не разрываю таким образом свою «иллюзию понятности», а другие люди, кото­ рые, как и я, существуют со мной в том же мире интеллекту­ альной функции, рушат мои планы (стройность конструкций моей лингвистической картины мира).

Как может быть так, что «мать» или «отец», которые «должны любить своего ребенка», наказывают его, не дают ему того, чего он хочет, игнорируют его? Этот вопрос — пом­ ним мы об этом или нет — в какой-то момент своего раннего детства задавал себе каждый.

Это был тот момент, когда топос плоскости нашего мыш­ ления, состоящий из связных интеллектуальных объектов, входил в противоречие с тем, что демонстрировала нам реаль­ ность — ее факты, от которых мы не могли скрыться.

Возможно, родители объясняли нам, что делают все это «ради нашего блага». Но факт нашего страдания никак не со­ гласовывался с этой идеей «блага», и принять подобные «объ­ яснения» мы были не в силах.

Так в нас (в нашем топосе плоскости мышления) воз­ никали первые разрывы и накапливалась неопределен­ ность — мы начинали задумываться о том, что же скрыва­ ется за словами, которыми мы пользуемся («мама», «папа», «благо» и т. д.).

https://t.me/medicina_free

В нас каким-то образом (конечно, не вполне осознанно) возникал этот вопрос — «что же происходит на самом деле?». В нас возникала озадаченность, которая тогда как-то все-таки разрешалась теми средствами, которые мы имели (по счастью плоскость мышления не обладает внутренней структурой, она в некотором смысле ризоматична [Ж. Делез, Ф. Гваттари]), но начало возникновению нового топоса — на сей раз «специаль­ ных интеллектуальных объектов» — было положено.

Дальше нечто подобное происходило с нашими «друзь­ ями», которые вдруг оказывались «не друзьями», или «воз­ любленными», которые, как выяснялось, не готовы были ими быть. И еще множество других ситуаций вынуждали нас усо­ мниться в однозначности связности интеллектуальных объек­ тов топоса плоскости мышления.

Автор первых исследований феномена расщепленно­ го мозга Майкл Газзанига говорит, что специфической осо­ бенностью маленьких детей является то, что они приходят в чрезвычайное недоумение, если сталкиваются с ситуациями преувеличения (или искажения) неким рассказчиком обстоя­ тельств ситуаций, свидетелями которых они были.

Майл Газзанига объясняет это тем, что языковой «интерпретатор» левого полушария маленького ребенка еще не­ достаточно развит, чтобы спрятать от него это передергивание фактов, зафиксированных правым полушарием детского мозга.

То есть, используя данные нейрофизиологии, если гово­ рить совсем образно (и сильно все упрощая), наше правое полу­ шарие (почти полностью внеязыковое) отвечает в нас как бы за топос интеллектуальных объектов внутреннего психического пространства, а левое полушарие (напротив, языковое) — за то­ пос связных интеллектуальных объектов плоскости мышления.

И в нас, таким образом, на неосознаваемом уровне идет постоянная борьба: знание о «фактах» реальности (условно — правое полушарие) борется в нас с «объяснениями», подчерпнутыми из нашей лингвистической картины мира (которые во множестве производятся левым полушарием нашего мозга).

Поскольку же лингвистическая картина мира стала для нас эффективным средством организации хаоса «фактов» ре­ альности (а само левое полушарие — ведущим), мы постепенно научаемся игнорировать «факты» реальности, заговаривать

https://t.me/medicina_free

их бесчисленными «объяснениями» (созданными по случаю конструктами нашей лингвистической картины мира).

И только другие люди, делающие что-то, что мы никак не можем впихнуть в свою лингвистическую картину мира (мир, понятый нами так в нашем представлении о нем), спо­ собны ввести в нашу отлаженную систему скрадывания «фак­ тов» (слепоты к действительным отношениям реальности) существенный диссонанс.

Оказавшись в подобной ситуации (в таком положении ве­ щей) мы как бы зависаем — «объяснения» лингвистической картины мира не срабатывают, а «факты» реальности (дей­ ствительные отношения в ней) столь весомы и существенны, что мы просто не можем их проигнорировать.

То есть, разрушается та «связность» между «знаками» (сигналами сигналов) и «значениями» (сигналами, нашими внутренними состояниями), которая и гарантировала нам прежнюю легкость понимания и принятия решений. Мы об­ наруживали себя в состояниях, как говорят в таких случаях, когда «что-то пошло не так».

Вот это — «что-то пошло не так» — и побуждает в нас ту ориентировочную реакцию, ту поисковую активность, ту вов­ леченность в реальность, которые способны заново дать нам наше место в реальности действительных отношений, вы­ скочить хотя бы нам миг из ткани своих представлений (кон­ структов лингвистической картины мира), вновь ощутить это действие (отношение) сил в реальности как таковой.

48 Подумайте о различии, которое всегда может быть об­ наружено между тем, что вы говорите, и тем, когда вы пытае­ тесь что-то сказать.

Конечно, я далеко не всегда говорю, пытаясь сказать чтото, я могу просто говорить — «говорю то, что думаю». Иногда же я говорю, действительно пытаясь сказать нечто, указать на то, что находится за моими словами (указать на то, о чем я действительно пытаюсь сказать).

Это нечто всячески сопротивляется своему оказыванию: то, на что мы хотим указать, не имея возможности это сде­ лать, — это и есть отношение элементов в некоем усмотренном нами положении вещей.

https://t.me/medicina_free

Нет, это не ваше «отношение к чему-то» — подобные «мысли» мы высказываем без затруднений, а ваше собствен­ ное положение, ваше место в ситуации, которое действитель­ но никак не высказываемо.

Мы прибегаем к метафорам, образам и прочим ухищрени­ ям, чтобы дать нашему собеседнику возможность почувство­ вать некую систему отношений (положение вещей, действие сил) внутри воображаемой ситуации, надеясь, что, ощутив это напряжение сил внутри предложенного ему образа (метафо­ ры), он сможет перенести это свое ощущение со-отношений (соответствующую систему действия сил) на то положение ве­ щей, о котором мы ему рассказываем.

Нужно быть в высшей степени наивным, полагая, что даже подобная тактика (лучшая из доступных нам) может привести к хорошему результату — так, чтобы ваш собеседник действительно понял, что именно вы пытаетесь ему сказать. Он возможно поймет, о чем вы пытаетесь ему сказать, но вряд ли он ощутит те отношения, то действие сил, которое вы пыта­ етесь ему сообщить.

Это совершенно неудивительно, поскольку язык созда­ вался для целей упрощения, аппроксимации отношений, для сглаживания их сложности и парадоксальной зачастую взаи­ мообусловленности. Он создавался для коммуникативных це­ лей, которые не предполагают проникновения «в суть вещей», а лишь необходимость координации действий в конкретной социальной группе.

49 При этом, кроме языка у нас нет иного средства, для передачи того, что мы можем начать понимать, образовывая в себе «специальные интеллектуальные объекты». С другой сто­ роны, мы не были бы способны к образованию этих «специ­ альных интеллектуальных объектов», если бы не язык.

Если у нас совсем нет языка (если мы живем в некоем до­ языковом племени), то мы полностью погружены в очевид­ ное нам положение дел. Мы отслеживаем все, что происхо­ дит в племени, пытаясь найти для себя наиболее правильную и безопасную форму поведения. Но в данном случае, и сама эта жизнь и эти формы поведения, очевидно, не могут быть слишком сложными.

https://t.me/medicina_free

Если же мы получили язык и играем в его языковые игры, мы, конечно, оказываемся в более сложном социальном мире.

Вконце концов, это язык порождает эфемерные «сущности»,

скоторыми мы потом, как нам кажется, и имеем дело: напри­ мер, статус «вождя», «институт брака», «божеств» и т. д., и т. п.

Все эти штуки были бы невозможны в доязыковом мире. Мы бы не смогли играть в эти сложные игры, не имея соответ­ ствующих виртуальных «сущностей». Впрочем, и играем мы

вних, потому что в них играют все остальные (эти «сущности» названы в методологии мышления «форпостами веры»).

То есть, вся эта конструкция обусловливается лишь реаль­ ностью соответствующей социальной игры, а не тем, что эти «сущности» есть.

Но дальше язык усложняется, каждое слово (сигнал сиг­ нала) начинает значить больше определенного элементарного денотата. Возникают понятия с набором трудно верифициру­ емых характеристик — например, «справедливость», «право», «любовь», «ответственность», «красиво», «правильно», «хо­ рошее поведение» и т. д.

Ни одно из этих слов не имеет денотата в реальном мире, на который мы могли бы совместно указать и прийти к взаим­ ному согласию. Мы прибегаем к различным толкованиям этих неопределенных слов, которые уже лишь формально являют­ ся «сигналами сигналов».

На деле же, это уже странные производные друг друга — что-то бессмысленное, что силится найти свой денотат (состо­ яние, значение) в нас же самих, но так и не находит ничего определенного.

Вкаждой конкретной ситуации, то есть имея дело с опре­ деленным положением вещей, мы можем сказать — это «хоро­ шо», а это «плохо», это «справедливо», а это «красиво».

Но мы не можем сказать что это, если мы не находимся

вкакой-то конкретной ситуации. При этом, мы используем эти слова в определении других слов, что неизбежно приводит к противоречиям.

Может ли «другой человек» сделать мне что-то плохое? Конечно. Может ли «друг» сделать мне что-то плохое? Нет. Но разве «друг» — это не «другой человек»? Конечно, он — «другой человек», но я определяю его как «друга», а «друга»

https://t.me/medicina_free

яопределяю как — он «в беде не бросит, лишнего не спросит»

ит. д. Но что такое «беда», «бросит», «лишнего» и т. д.? Отве­ тов на этот вопрос у меня нет, а при необходимости я буду, так сказать, «ориентироваться по ситуации».

Ичто мне делать, если он меня «в беде бросит», «лишнее спросит», а затем скажет: «Ты все неправильно понял! Я твой настоящий друг!». Факты, нарративы, связные интеллекту­ альные объекты — все это встанет во мне колом, и я не буду знать, что с этим делать.

Единственное возможное решение здесь (если я не прими­ тивен как трехлетний ребенок) — это ощутить этого человека как «специальный интеллектуальный объект», чьи действия всегда находятся под вопросом, а я, соответственно, никогда не могу быть уверен в том, что понимаю то, что происходит на самом деле.

Допустим, он не дал мне наркотик, хотя я очень в нем нуждался? Вроде бы он «бросил» меня в «беде», плюс еще и спрашивал меня черт знает о чем (когда я последний раз при­ нял дозу, кому и что я наврал и т. д.). Ну изверг же, правда?! Но я могу понимать одновременно и то, что он изверг, и то, что он друг... И для этого мне нужны слова.

50 Вот, в чем фундаментальный парадокс топоса про­ странства мышления — интеллектуальные объекты, которые ему принадлежат, имеют языковую природу, но имеют неязы­ ковое измерение.

Это какая-то дополнительная связность: с одной сто­ роны, вроде бы эти интеллектуальные объекты образованы элементом лингвистической картины мира (сигнал сигнала) и элементом моего внутреннего психического пространства (сигналом), но, с другой стороны, сюда еще вмешиваются об­ наруживаемые мною «факты» реальности (как отношения от­ ношений, как действие сил), которые связывают эту конструк­ цию как бы с другой стороны.

Грубо говоря, специальные интеллектуальные объекты моего пространства мышления возникают как события (поло­ жения вещей) на стыке топоса моего внутреннего психическо­ го пространства и топоса плоскости моего мышления (лингви­ стической картины мира).

https://t.me/medicina_free

Они — мои специальные интеллектуальные объекты — по­ добно искрам высекаются в этом столкновении, и живут какието считанные мгновения, пока я длю свою озадаченность.

После, исчерпав энергию этого своего столкновения, они развалятся и окажутся втянутыми в себя топосами моего вну­ треннего психического пространства и плоскости мышления.

И я снова буду слышать лишь гул своего мозга, в котором вспыхивают какие-то мои состояния (сигналы) и, без всякой существенной цели, проворачиваются понятия моей лингви­ стической картины мира. Я снова потеряю контакт с реально­ стью, выпаду из составляющих ее отношений сил.

Возникает, конечно, вопрос, а где же я сам, в таком случае, нахожусь, ведь кроме реальности ничего нет? Правда в том, что я более нигде и не нахожусь, потому что меня нет. Есть лишь эти состояния — все множество этих, издающих гул, ин­ теллектуальных объектов — составляющих мой совокупный топос внутреннего психического пространства.

Мое действительное «я», если о нем вообще можно гово­ рить, возникает таким образом, только в этом отношении — когда на столкновении двух топосов («внутреннего психиче­ ского пространства» и «плоскости мышления») возникают объекты третьего, топоса пространства моего мышления.

Вот почему мы с полным правом можем повторить за Парменидом — «мыслить — значит быть». Впрочем, верно, надо полагать, и обратное — что, не мысля, то есть вне топоса пространства мышления, мы и не имеем собственного суще­ ствования.

https://t.me/medicina_free

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:

«НЕСО

ДЕРЖА

ТЕЛЬНОЕ

МЫШЛЕ

НЫЕ»

https://t.me/medicina_free