99. Иуда в качестве изобретателя пыток

Но вернемся к основному руслу иудейского террора, в отношении которого клевета и херем только ответвления. Иудейский террор далее раскрывается перед нами не только как средство устрашения мешающих людей, но еще и как самоцель – Иуда наслаждается мучениями своих жертв. И в этом садистском наслаждении иудеи черпают удовлетворение своей сатанинской злобы по отношению ко всему нееврейскому миру.

Как показывает исторический опыт, иудеи, когда им достается роль палача, не только убивают – они терзают свои жертвы. Они упиваются стонами и муками. В еврейской психологии явственно проступают черты садизма.

Пытка – едва ли не еврейское изобретение. Едва ли не евреями изобретены большинство наиболее жестоких и бесчеловечных способов пыток. История всех еврейских революций показывает одни и те же примеры. Мы уже рассказывали, что проделывали евреи с духовенством, женщинами и детьми в красной Испании.

Дальнейшие иллюстрации этого рода мы начнем с относительно безобидного примера, как евреи спешат расправиться с беззащитными людьми, когда к этому есть хотя бы малейшая возможность. Этот показательный случай рассказывает полковник Винберг в своих знаменитых альманахах «Луч света», напоминая выстрел смелых русских мстителей в матерого предателя Милюкова, поразивший другого матерого масона – Набокова, стоявшего рядом, и прозвучавший для иудо-масонства как гром среди ясного неба в демократическом Берлине в 1924 году: «Зала Берлинской Филармонии. Прошло уже несколько минут после того, как прогремели карательные выстрелы Шабельского и Таборицкого. Уже в залу вошла полиция и оба друга арестованы; их обступили полицейские; их держат; на них надеты наручники; они стали совершенно безопасны для обезумевшей от страха жидовской публики. И вот из-под столов, из-под стульев, из-под диванов выползают жиды, встают и крикливой, яростной толпой кидаются на арестованных, ставших обезоруженными, беззащитными жертвами... Они кричат, рассвирепевшие иудеи, что хотят произвести суд Линча; сломив сопротивление полицейских, боровшихся с ними в защиту арестованных, они бросаются на Шабельского и начинают его убивать: через несколько мгновений его бедная гордая голова окровавлена...

Поднявшись одним из последних из-под дивана, под которым лежал, спешит вперед, сквозь толпу соплеменников, некий иудей Барладьян, бывший секретарем закрывшейся еврейской газеты «Голос России», социалист-революционер. Барладьян вооружен палкой, он ее поднимает и наносит страшный удар по голове Шабельского, который стоит неподвижно с наручниками на руках и еще, кроме того, с двумя полицейскими по бокам, крепко держащими его за руки. Бесстрашные глаза мученика с невыразимым презрением, в упор, смотрят на искривленную дикой злобой гнусную морду подлого жида, и Шабельский кричит ему: «Таким же образом вы, мерзавцы, истязали петроградских городовых».

Бешенство злого еврея уже не знает границ; он теряет голову, забывает присущую его племени трусливую осторожность и кричит Шабельскому в ответ буквально следующее: «Да! Так мы растерзывали ваших городовых и так же будем всегда мучить и вас, русских офицеров».

Затем Барладьян вторично поднимает палку и концом направляет ее прямо в глаз Шабельскому с явным намерением проткнуть глаз.

В этот миг величайшей опасности Шабельский не теряет присутствия духа: движением плеча ослабив тиски полицейских, ногой, оставшейся свободной, он наносит сильнейший удар между ног жида, который падает и испускает неистовый визг, корчась от боли, затем, немного оправившись, но еще лежа, он кричит соплеменникам характерное предостережение: «Товарищи! Будьте осторожны! У него еще ноги свободны!» С трудом вырвали арестованных полицейские из рук остервенелой жидовской толпы и увели...»

Тут иудеи хотели изувечить беззащитного русского офицера на глазах немецкой публики, в присутствии немецкой полиции. До каких же пределов доходят они там, где нет посторонних свидетелей, где их ярость не сдерживает иностранная полиция, где власть в их руках!

До каких – свидетельствует страшная хроника недоброй памяти дней «военного коммунизма в России, тех мрачных дней, когда евреи получили, наконец, вслед за «равноправием» вожделенную возможность утолить свою затаенную ненависть к русским людям.

«За те слезы, которые пролило еврейство, они заплатят кровавым потом», – грозил жид Коган из Нью-Йорка в 1919 году в приведенной нами цитате в главах об СССР... И действительно: из плененной ими Великой России иудеи создали царство перманентного террора, в котором русский народ подвергается беспрерывной пытке страхом и беспощадно уничтожается.

«...В Харькове скальпировали черепа и снимали с кистей рук «перчатки». В Воронеже сажали пытаемых в бочки, утыканные гвоздями, и катали; выжигали на лбу пятиконечную звезду, священникам надевали венки из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости пилой. В Полтаве, например, было посажено на кол восемнадцать монахов и затем на колу сожжены. В Екатеринославе распинали и побивали камнями. В Одессе офицеров сжигали в топках кораблей и топили в гнилых барках. В Киеве клали в гроб с разлагающимся трупом, заживо хоронили и потом через полчаса откапывали...» – суммирует в своем капитальном исследовании генерал Головин («Российская контрреволюция», кн. 25).

«Особенно жестоким пыткам был подвергнут Архиепископ Пермский Андроник, которому были сначала вырезаны щеки, выколоты глаза и обрезаны уши и нос, – рассказывает «Черная Книга», изданная русскими студентами в Париже в 1925 году, – в таком изуверском виде его водили по городу Перми, затем бросили в реку. Гермоген Тобольский был отправлен зимой на принудительные работы по рытью окопов, а затем потоплен.

В монастыре Спасском арестовали настоятеля – семидесятипятилетнего Архимандрита Родиона, который в первую же ночь был выведен в поле и там убит. Один из красноармейцев хвалился тем, что убил настоятеля так: сперва он срезал с его головы кожу с волосами, а потом нагнул голову и стал рубить шею. Последующий осмотр трупа подтвердил ужасное признание красноармейца.

В Изюмском уезде сельского священника Логинова арестовали и повезли в город. Дорогой ему отрезали нос и бросили в реку.

В Херсонской губернии одного священника распяли на кресте. В одной из станиц Кубанской области в ночь под Пасху был во время богослужения замучен священник Пригоровский: ему выкололи глаза, отрезали уши и нос и размозжили голову. В той же области священника Лисицына убили после трехдневных истязаний. Священник Флачинский был изрублен в куски. Священнику Бойко было каким-то образом разорвано горло. Священника монастыря Марии Магдалины Григория Никольского, приобщавшего молящихся монастыря во время литургии, вывели из церкви за ограду монастыря и после всяческих издевательств убили выстрелом из револьвера в рот, который его заставили раскрыть при криках: «Мы тебя приобщаем»...

На станции Чаплино в пределах Екатерининской губернии был казнен Архимандрит Вениамин из Москвы. Казнен был за то, что заступился за приговоренного к смерти на той же станции бывшего земского начальника – слабого старика, едва передвигавшего ноги, тащили на казнь по Вокзальному проспекту. На месте казни его раздели и платье его палачи разделили между собой. Затем жертву стали нещадно бить шомполами. Сила ударов была столь велика, что одним из ударов была отбита коса. Архимандрит, окровавленный, молчал и только молился, но ударами по рукам палачи умышленно мешали креститься. Мучение продолжалось бесконечно долго, пока, наконец, несчастному не отрубили голову.

В Бахмутском уезде той же губернии священнику Попову предложили отслужить панихиду по самому себе, а когда он отказался выполнить, его тут же расстреляли. Другому сельскому священнику в том же уезде большевики перед смертью выкололи глаза и вырвали бороду.

В селе Рождественском Александровского уезда красноармейцы отрубили местному священнику руки и ноги по туловище и в таком виде повесили за волосы на акацию, а затем расстреляли и три дня не позволяли снимать тело с дерева.

В Каменноугольном районе одному из сельских священников отцу М[?]люткину было предъявлено вымышленное обвинение в публичном проявлении радости по поводу следования через село партии пленных красноармейцев. Во время долгого допроса в Чека его избивали шомполами, нанесли рану на ноге и сняли скальп. Затем он, по просьбе местных крестьян, был им выдан на поруки, но уже через два часа вновь привезен в «чрезвычайку», председатель которой выстрелил по нему из револьвера, а красноармейцы нанесли ему удары штыками. Весь пол был залит кровью. Труп священника был брошен в реку».

В книге социалиста С.П. Мелыунова, документально обоснованной и использующей, главным образом, свидетельства самой же советской прессы: во-первых, свидетельства социалистов, евреев и англичан – во-вторых, – а этих свидетелей уж никак нельзя обвинить в специфическом недоброжелательстве к советской власти – приводится великое множество потрясающих фактов красного террора в России, как озаглавлена эта книга, еврейском СССР, как уточнили бы ее заголовок мы.

«Учесть невозможно количество жертв, – говорит расследование о деятельности большевиков в Ставрополе с 1 января по 1 июня 1918 года. – Людей убивали без суда и следствия, по устным распоряжениям комендантов». Воспоминание о Ставропольской губернии бывшего прокурора Временного правительства Краснова, напечатанные в «Архиве Революции», подтверждают эти расследования.

Он рассказывает о надругательстве над калмыцкими женщинами, о детях с «отрезанными ушами», об истязании изнасилованных гимназисток из гимназии с. Петровского.

В материалах Деникинской комиссии перед нами проходят последовательно города: Харьков, Полтава и др. И повсюду «трупы с отрубленными руками и размозженными костями, и оторванными головами», «с переломанными челюстями, с отрезанными половыми органами». И повсюду могилы дают десятки таких трупов. В Кобелях – 69, в другом уездном городе – 20, в третьем, в Харькове – 18 семидесятилетних монахов. Вот труп семидесятипятилетнего архимандрита Родиона, с которого в Харькове сняли скальп.

Возьмем описание таких же дней в Ростове-на-Дону из другого уже источника, из замечательной книги социал-демократа А. Локермана «74 ДНЯ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ», вышедшей еще в 1918 году в освобожденном Ростове. Здесь те же массовые расстрелы, в том числе раненных по госпиталям. «В Штабе (Сиверса) арестованных раздевали, иных оставляли в сапогах и брюках, которые стаскивали уже после расстрела, других оставляли только в кальсонах. В XX веке, среди белого дня по улице большого города гнали зимой по снегу голых людей, одетых только в кальсоны, и, подогнав к церковной ограде, давали залпы... Многие крестились, и пули поражали их во время молитвы. Буржуазные предрассудки вроде завязывания глаз, приглашения духовного лица и т.п., конечно, не соблюдались».

Англичанин Эльстон пишет Бальфуру (в то время министр иностранных дел Великобритании. – Ред.) 14 января 1919 года: «Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот. Офицерам, захваченным тут большевиками, эполеты прибивались к плечам гвоздями, молодых девушек насиловали; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие – без носов. Двадцать пять священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо заморожен в проруби».

Находившаяся в тюрьме русская писательница О.Е. Колбасина в своих воспоминаниях рассказывает о таких же переживаниях: это было уже в Москве, во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, то есть в самом центре. Обвиняли одну женщину в том, что она какого-то офицера спасла, дав взятку в сто тысяч рублей. Передаем ее рассказ, как он занесен в воспоминаниях Колбасиной.

«На расстрел водили в подвал. Здесь несколько трупов лежало в нижнем белье. Сколько – не помню. Женщину одну хорошо видела и мужчину в носках... оба лежали ничком. Стреляют в затылок. Ноги скользят по крови... Я не хотела раздеваться, пусть сами берут, что хотят. «Раздевайся!» – гипноз какой-то. Руки сами собой машинально поднимаются, как автомат расстегиваешься... сняла шубу, платье начала расстегивать... И слышу голос, как будто бы издалека, как сквозь вату: «На колени». Меня толкнули на трупы. Кучкой они лежали. И один шевелится еще и хрипит. И вдруг опять какой-то кричит слабо-слабо, издалека откуда-то: «Вставай живее!», и кто-то рванул меня за руку. Передо мной стоял Романовский (известный следователь) и улыбался. Вы знаете его лицо – гнусное и хитрую улыбку злорадную: «Что, Екатерина Петровна (всегда по отчеству называет), испугались немного? Маленькая встряска нервов. Это ничего. Теперь будете сговорчивее. Правда?»

«...А вот Екатеринодарская Чека, где в 1920 году в ходу те же методы воздействия. Доктора Шестакова везут в автомобиле на реку Кубань. Заставляют рыть могилу, идут приготовления к расстрелу и... дается залп холостых выстрелов. То же проделывается несколько раз с неким Корвин-Пиотровским после жестокого избиения. Хуже – ему объявляют, что арестована его жена и десятилетняя дочь. И ночью проделывают перед глазами отца фальшивую инсценировку их расстрела.

Пытки совершаются путем физического и психологического воздействия. В Екатинодаре пытки производились следующим образом: жертва растягивается на полу застенка. Двое дюжих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким путем мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет железным орудием, чаще всего рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания...

В одиночке тюрьмы истерзали учительницу Домбровскую, вся вина которой заключалась в том, что у нее нашли чемодан с офицерскими вещами, оставленными случайно проезжавшим еще при Деникине ее родственником-офицером. В этой вине Домбровская чистосердечно созналась, но чекисты имели сведения о сокрытии Домбровской золотых вещей, полученных ею от родственника, какого-то генерала. Этого было достаточно, чтобы подвергнуть ее пытке. Предварительно она была изнасилована, и над ней глумились. Изнасилование происходило по старшинству чина. Первым изнасиловал чекист Фридман, затем остальные. После этого ее подвергли пытке, допытываясь от нее, где спрятано золото. Сначала у голой надрезали ножом тело, затем железными щипцами, плоскогубцами отдавливали конечности пальцев. Терпя невероятные муки, обливаясь кровью, несчастная указала какое-то место в сарае дома № 28 по Медведевской улице, где она и жила. В девять часов вечера 6 ноября она была расстреляна, а часом позже в эту же ночь в указанном месте чекистами тщательно производился обыск и, кажется, действительно нашли золотые часы и несколько колец.

В станице Кавказской при пытке пользовались железной перчаткой. Это массивный кусок железа, надеваемый на правую руку, со вставленными в него мелкими гвоздями. При ударе, кроме сильной боли от массива железа, жертва терпит мучения от неглубоких ран, оставляемых в теле гвоздями и скоро покрывающихся гноем. Такой пытке в числе прочих подвергался гражданин Ион Ефремович Лелявин, от которого чекисты выпытывали будто бы спрятанные им золотые и николаевские деньги. В Армавире при пытке употреблялся винтик. Это простой ременной пояс с гайкой и винтом на концах: гайка и винт завинчиваются, ремень сдавливает голову, причиняя ужасные физические страдания».

Пыткам в Одессе посвящена специальная глава в книге еврея Авербуха. Кандалы, арест в тюремном карцере, телесное наказание розгами и палками, пытки в виде сжимания рук клещами, подвешивание и прочее – все существовало в одесской ЧК. Среди орудий сечения встречаем палки «толщиною в сантиметр и сплетенную из ремней плеть, и щ (далее текст отсутствует. – Прим. Ред.)». В Пензе председательницей Чека была женщина Бош, зверствовавшая так в 1918 году, что была даже отозвана центром. В Тюмени также «пытки и порка» резиной. В Уральской ЧК допрашивали так: «М. привели в сарай, поставили на колени к стене и стреляли то справа, то слева. Гольдин (следователь) говорил: «Если не выдадите сына, мы вас не расстреляем, а предварительно переломаем вам руки и ноги, а потом прикончим». (Этот несчастный М. на другой день был расстрелян)». В Новочеркасской тюрьме следователь всунул в рот дула двух наганов, мушками цеплявшихся за зубы, и выдергивал их вместе с десной.

В Киеве в январе 1922 года была арестована следовательница-чекистка Ремовер. Она обвинялась в самовольном расстреле восьмидесяти арестованных, преимущественно молодых людей. Ремовер признана была душевнобольной на почве половой психиатрии. Следствие установило, что она лично расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей, вызванных в ЧК и имевших несчастье возбудить ее больную чувственность.

10-11 марта Р. Олеховскую, приговоренную к смерти за пустяковый проступок, который смешно карать даже тюрьмой, никак не могли убить. Семь пуль попало в нее – в голову, в грудь, тело трепетало. Тогда чекист взял ее за горло, разорвал кофточку и стал крутить и мять шейные хрящи. Девушке не было девятнадцати лет.

С Джонстоном (палач-негр, специализировавшийся на сдирании кожи с живых людей. – Ред.) могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Дора. О ее тиранстве ходили целые легенды. Она «буквально терзала» свои жертвы: вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы и т.п. Чтобы судить о ее деятельности, достаточно привести тот факт, что в течение двух с половиной месяцев ее службы в «чрезвычайке» ею одной было расстреляно семьсот с лишком человек, то есть почти одна треть того, сколько расстреляно было в ЧК всеми остальными палачами.

Были и другие женщины-палачи в Москве. С.С. Маслов, как старый деятель Вологодской кооперации и член Учредительного Собрания от Вологодской губернии, хорошо осведомленный в вологодских делах, рассказывает о местном палаче (далеко не профессионале) Ревекке Пластининой (Майзель), которая собственноручно расстреляла свыше ста человек. «Я знаю до десяти случаев, – говорит автор, – когда женщины добровольно «дырявили затылки».

О деятельности в Архангельской губернии весной и летом 1920 года этой Пластининой-Майзель, бывшей женой знаменитого Кедрова (вологодский чекист. – Ред.), корреспондент «Голоса России» сообщает:

«После торжественных похорон пустых красных гробов началась расправа Ревекки Пластининой со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Это безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свои проклятия; в своей злобе она превзошла всех мужчин в ЧК. Она вспомнила все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался неубитый, тот убит морально. Жестокая истеричка, безумная, она придумала, что белые офицеры хотели привязать ее к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь, уверовала в свой вымысел, поехала в Соловецкий монастырь и там руководила расправой вместе со своим новым мужем Кедровым».

Что испытывали заключенные в подвалах «чрезвычайки», говорят надписи на подвальных стенах. Вот некоторые из них: «Четыре дня избивали до потери сознания и дали подписать готовый протокол, и подписал, не мог перенести больше мучений»; «Перенес около восьмисот шомполов и был похож на какой-то кусок мяса... расстрелян 25 марта в 7 часов вечера на 23 году жизни», «Комната испытаний №», «Входящий сюда оставь надежду».

Следователь Мирошниченко, бывший парикмахер, и Иессель Манькин, восемнадцатилетний юноша, были особенно настойчивы.

Вскрытие трупов, извлеченных из могил жертв ЧК, обнаружило страшные жестокости: побои, переломы ребер, прижигание раскаленными предметами, на спине выжженные полосы и т.д., и т.д. В первом извлеченном трупе был опознан корнет 6-го Гусарского полка Жабокритский. Ему при жизни были причинены жестокие побои, сопровождавшиеся переломами ребер, кроме того, в тринадцати местах на передней части тела произвели прижигание раскаленным круглым предметом и на спине выжгли целую полосу. Дальше: «У одного голова оказалась сплющена в плоский круг толщиной в один сантиметр, произведено это сплющивание одновременным и громадным давлением плоских предметов с обеих сторон». Также: «Неизвестной женщине причинено было семь колотых и огнестрельных ран, она была брошена заживо в могилу и зарыта».

Обнаружены трупы облитых горячей жидкостью, с ожогами живота и спины, зарубленных шашками, но не сразу: «Казненному умышленно наносили сначала удары несмертельные, с исключительной целью мучительства».⁸¹

Не довольно ли этого безысходного ужаса?

«Правду выпытывали из-под ногтей,

В шею вставляли фугасы,

«Шили погоны», «кроили лампасы»,

«Делали однорогих чертей».

Сколько понадобилось лжи

В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи

Армии, царства, народы», – писал поэт М. Волошин.