Конституция РФ

осмыслить правовой кризис, но и активно участвуют в его воспроизводстве. Это обусловлено рядом причин. Остановлюсь лишь на одном аспекте данной проблемы — на самом общем анализе традиционной формы юридического мышления — господствующей в современной российской правовой науке позитивистской парадигмы. Замечу, что многие идеи доклада отнюдь не являются оригинальными, тем не менее необходимость в повторении некоторых «старых» тезисов вызвана тем, что официальный российский юридический дискурс обходится с ними не по правилам существования научного поля: не опровергая соответствующих критических аргументов и не соглашаясь с ними, он делает вид, будто эти идеи просто-напросто не существуют.

Чем объясняется скептицизм в оценке возможностей современной юриспруденции?

Социальная реальность — не совокупность разрозненных, независимых друг от друга сфер, а целостная система. Если какая-то из составляющих этой целостности приходит в противоречие с ней, «отчуждается», то устранение этого несоответствия с необходимостью требует анализа всех (в идеале) или, по крайней мере, существенных причинно-следственных связей, его вызвавших. Другими словами, в этом случае следует «рассмотреть самую вещь во всех ее «опосредованиях», связях и отношениях и притом —

вразвитии, причинно обусловленном со стороны всего породившего эту вещь мира явлений»210. Или как точно выразил эту мысль Б. Олман, «реальность, являющаяся цельной и находящаяся в постоянном движении, не может быть понята по частям и обрывкам»211.

Поскольку позитивное право является частью социальной системы, то необходимым условием недопущения или преодоления его отчуждения является анализ системы права и правовой системы в контексте социальной реальности как целостности. А это возможно лишь с привлечением знаний, по меньшей мере, всех гуманитарных наук. Целостный характер общества требует «целосообразного» анализа, т. е. анализа, сообразного с целым. Только в ходе такого анализа, производимого через призму «тотальности», «конкретно-исторической всеобщности», анализа, выявляющего «единство

вмногообразии», могут быть вскрыты причины расхождения между «правом в книгах» и «правом в жизни».

Но в том-то и дело, что традиционный способ мышления, формируемый современным юридическим образованием в России (и не только в ней) и господствующий в юридической науке, исключает исследование позитивного права с точки зрения соотнесения его с социальной целостностью.

210Ильенков Э.В. Школа должна учить мыслить! // Э.В. Ильенков Школа должна учить мыслить. — М.: Изд-во МПСИ; Воронеж: Изд-во НПО «МОДЭК», 2002. С. 38.

211Ollman B. Alienation. Marx's Conception of Man in Capitalist Society. — Cambridge: University Press, 1971. Р. 234.

251

Конституция и доктрины России современным взглядом

С позиции формально-догматической юриспруденции, господствующей в современном российском правоведении, основной целью теоретического исследования является формально-логический анализ понятий, содержащихся в нормативно-правовых актах: социальный генезис понятий, их действительный онтологический статус и гносеологическая адекватность рассматриваются как предметы второстепенной важности и поэтому чаще всего ускользают вовсе из сферы внимания ученого-правоведа.

На эту интерналистскую направленность юридического «способа представления» и обусловленные ею заблуждения обращали внимание многие авторы. К. Маркс и Ф. Энгельс весьма резко определили ее как кретинизм212, а выдающийся российский правовед первой половины XX века Н.Н. Алексеев писал о том, что «материальные определения основных юридических понятий требуют гораздо большего, чем ссылку на простую условность, а юридическая догматика как раз этим «большим» и не обладает, поэтому в ее пределах многие основные вопросы материально и неразрешимы»213.

Но многими юристами абстрактный, ограниченный характер юридического мышления либо вовсе не осознается в качестве такового, либо оценивается в позитивных терминах. Показательно в этом отношении содержание большинства учебников и учебных пособий по различным отраслям права и дисциплинам теоретико- и историко-правового цикла, равно как и огромного количества монографий и диссертаций по праву. В первых разделах таких работ, посвященных вопросам методологии, в качестве одного из основных называется диалектический метод мышления, восхождение от абстрактного к конкретному. Содержание же большинства из этих текстов свидетельствует о том, что диалектика в них отсутствует, а действительной основой исследования оказывается метафизика.

«Юрист вас спросит, — замечал в связи с подобными фактами П.И. Стучка, — в ответ на ваш общий вопрос, каким, собственно, правом вы интересуетесь: гражданским, уголовным или иным? И, как доктор по рецепту, вам, может быть, отпустит вашу долю правды и справедливости, хотя и без всякого ручательства. Но как и доктор вам не объяснит содержания своего рецепта, так и юрист вам не даст общего пояснения права»214.

На мой взгляд, одно из самых глубоких и диалектически тонких рассуждений о специфике научного познания идеальных явлений и тех трудностях, которые связаны с этим процессом, содержится в работе Э.В. Ильенкова «Материалистическое понимание мышления как предмета логики». Это рассуждение дает ключ к пониманию всякого феномена отчуждения теоре-

212См., например: Маркс К. Конституция Французской республики, принятая 4 ноября 1848 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 7. — М.: Политиздат, 1956. С. 529.

213Алексеев Н.Н. Основы философии права. — Прага: Пламя, 1924. С. 4.

214Стучка П.И. Революционная роль права и государства. Общее учение о праве. — М.:

Издание Соцакадемии, 1923. С. 12.

252

тического знания, в том числе — явления отчуждения в сфере юридической науки.

«Когда человек действует с символом или со знаком, а не с предметом, опираясь на символ и знак,– пишет Э. Ильенков, — он действует не в идеальном, а лишь в словесном плане. Очень часто случается, что вместо того, чтобы с помощью термина раскрыть действительную суть вещи, индивид видит только сам термин с его традиционным значением, видит только символ, его чувственно воспринимаемое тело. В таком случае языковая символика из могучего орудия реального действия с вещами превращается в фетиш, загораживающий своим телом ту реальность, которую она представляет. И тогда вместо того, чтобы понимать и сознательно изменять внешний мир сообразно его всеобщим законам, выраженным в виде идеального образа, человек начинает видеть и изменять лишь словеснотерминологическое выражение и думает при этом, что он изменяет сам мир»215.

Фетишизация словесных репрезентаций и тех общественных отношений, которые в этих репрезентациях представлены, по мысли Э. Ильенкова, обусловлена непониманием того, что идеальное всегда существует лишь в неразрывной связи с предметно-практической деятельностью человека, в ней возникает и ею воспроизводится216. Если такое понимание отсутствует, то «данное, налично сложившееся состояние общественных отношений, с одной стороны, наличное выражение их в языке, терминологии и синтаксических структурах — с другой, начинают казаться такими же «святыми», как идолы для дикаря, как крест для христианина, т. е. единственно возможными воплощениями идеального, его подлинным, хотя и несколько искаженным земными условиями, обликом»217.

Формальное усвоение идеального образа, не опосредствованное осознанием его социально-исторической обусловленности, приводит к тому, что человек оказывается не способным к критическому анализу этого образа, и, как следствие, — к творческому его изменению. В этом случае «не индивид действует с идеальным образом, а, скорее, догматизированный образ действует в индивиде и посредством его. Здесь не идеальный образ оказывается деятельной функцией индивида, а, наоборот, индивид — функцией образа, господствующего над его сознанием и волей как извне заданная формальная схема, как отчужденный образ, как фетиш, как система непререкаемых правил, неизвестно откуда взятых»218. Именно такого рода процессы обнаруживаются в догматическом юридическом мышлении.

215Ильенков Э.В. Материалистическое понимание мышления как предмета логики // Э.В. Ильенков Философия и культура. — М.: Политиздат, 1991. С. 222–223.

216См.: Ильенков Э.В. Указ. соч. С. 223.

217Там же.

218Там же. С. 226.

253

Конституция и доктрины России современным взглядом

Формально-догматическая юриспруденция ставит во главу угла анализ дефиниций нормативно-правовых актов с помощью правил формальной логики, т. е. — анализ «буквы» закона. Сторонники этого метода полагают, что таким способом можно получить ответ на любой вопрос, охватываемый сферой позитивно-правового регулирования, разрешить любую проблемную ситуацию. Приоритетной здесь оказывается исследование не права как реально существующей формы общественной воли, а его объективаций

вслове, быть может, уже давно утративших связь с реальностью. То есть, помимо прочего, такой анализ изначально игнорирует то, что, как писал Г. Гегель, «положенность составляет ту сторону наличного бытия, в которой может появляться также и случайно порождаемое своеволием и другой особенностью; поэтому то, чтó есть закон, все же еще может отличаться от того, чтó есть право в себе»219.

Таким образом, формально-догматическая методология, дающая крайне абстрактное знание о своем предмете (т. е. знание о формально-логической стороне позитивно-правовых установлений), рискует тем, что в любой момент может оказаться, используя терминологию Н.Н. Алексеева, лишь «наукой о «юридическом словоупотреблении», наукой, следовательно, номинальной, словесной»220, знанием, которое «не дает никакого ручательства

вистине»221.

Чисто внутреннее прочтение права приводит к тому, что зафиксированные в законе понятия, являющиеся продуктом предшествующего состояния мира, идеологической формой или же следствием «саморазвития» той или иной политико-правовой теории, рассматриваются как адекватное отражение современной юристу реальности, как форма мышления, фиксирующая ее существенные признаки: заблуждение — относительное или абсолютное — рассматривается как действительность, сама же действительность, поскольку она находится в несоответствии с юридическим представлением, оказывается за гранью официального теоретико-правового сознания. «Истинно-сущее» (термин В.И. Ленина) становится в сознании правоведа иллюзией, а юридическая иллюзия приобретает статус «истинно-сущего». Поэтому в юридической среде так часто можно встретить людей, которые, например, совершенно искренне считают, что современный мир движется по направлению к правовому, социальному и демократическому государству, что существуют естественные и неотчуждаемые права человека, а классы не существуют, что демократия — это выборы, что она (демократия) невозможна без рыночной экономики, что частная собственность — это всегда «хорошо», а кража — это всегда «плохо».

219Гегель Г. Философия права // Гегель Г. Сочинения. В 14 т. Т. 7. / Пер. с нем. Б. Столпнера. — М-Л.: Соцэкгиз, 1934. С. 233.

220Алексеев Н.Н. Указ. соч. С. 5.

221Там же. С. 5.

254

Может ли преступление не быть общественно опасным? C точки зрения формально-догматической юриспруденции, на этот вопрос существует только один ответ и этот ответ (априорное и категоричное «нет»), многократно воспроизведенный на лекциях, семинарах, в учебниках, монографиях и статьях, прочно объективируется в сознании студента-юриста и определяет логику его поступков в правовом поле. В педагогической деятельности постоянно приходится сталкиваться с этим, по терминологии И.А. Покровского, «рефлексом объективной нормы»222. Сама постановка приведенного выше вопроса зачастую приводит студента в растерянное состояние, а допущение положительного ответа у многих вызывает протест. И это объяснимо: ведь большинство людей, получивших юридическое образование, знают, что в процессе изучения уголовного права возможность другого ответа никогда не обсуждается, т. к. понятие преступления, вопреки всем нормам эпистемологии, берется из уголовного кодекса, а не из теоретической рефлексии над ним и анализа самой реальности.

Точно так же, впадая в «правовой кретинизм», в советский период правоведы, ссылаясь на конституцию, нередко ставили знак равенства между государственной и общественной собственностью и утверждали, что в СССР

отсутствовала частная собственность. Как следствие, возникло негативное отношение не только к государственной, но и к общественной собственности, к самому обобществлению собственности, и позитивное − к собственности частной (которую отождествляют с личной собственностью). Многие не понимают того, что государственная собственность в обществе с политическим отчуждением − это всего лишь одна из разновидностей частной собственности, т. е. собственности не всего общества, а только той его части, которая имеет реальную возможность владеть, пользоваться и распоряжаться ею223.

Как в России, так и во всем мире найдется несколько сотен теоретиков, которые увлеченно и добросовестно разрабатывают, к примеру, понятие и признаки правового и социального государства, опираясь в своей деятельности исключительно на сравнительный анализ позитивного права и полагая, что их труд не является формой иллюзорной практики.

Приверженность правовым догмам приводит к тому, что теоретик утрачивает способность относиться к правовой системе критически: классовая природа права, его конкретно-историческая роль остаются для такого исследователя загадкой. Он воспринимает право не как продукт общественноисторической деятельности человека, а как явление, имеющее основания в чем-то отличном от этой деятельности — в Идее Права, в Боге, в Конституции, в некоторой абстрактной Справедливости и Целесообразности. «Dura

222Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. — М.: Cтатут, 1998. C. 122.

223См. об этом: Семенов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней: Основные проблемы и концепции. С. 245, 280–281.

255

Конституция и доктрины России современным взглядом

lex sed lex» — таково «правильное» мышление юриста, которое обрекает его на роль подпорки status quo, незаметного придатка системы, движимого логикой этой системы, но не способного понять ее и овладеть ею.

С точки зрения современной теории познания, на научный статус может претендовать только такая мыслительная деятельность, которая не ограничивается описанием своего предмета, но и объясняет его, открывает закон его происхождения и функционирования. Используя язык Э. Кассирера, можно сказать, что современная наука, изучая явление, которое всегда представляет собою некоторое целое, показывает не только то, «чтó есть это целое, но и почему оно есть»224. Другими словами, в то время как правилом античной и средневековой науки можно было считать главным образом описательное определение понятия (определение через ближайший род и видовое различие), требованием науки Нового и Новейшего времени (начиная с XVII века) стала дефиниция генетическая или каузальная, которая «должна быть средством для построения, конструирования понятийных содержаний и их обоснования в этой конструктивной деятельности и благодаря ей»225.

Основным критерием адекватности дефиниции сегодня считается наличие или отсутствие возможности на основе и с помощью этой дефиниции воспроизвести (в самом материальном мире или в мышлении) тот объект, который эта дефиниция отражает. Если определение понятия дает алгоритм решения этой задачи, значит — оно адекватно своему предмету и является определением конкретным, если же такой алгоритм отсутствует, то данное определение следует считать абстрактным и неадекватным226.

Оценка с этих позиций любой правовой дефиниции, которая предлагается последовательными приверженцами интерналистского подхода к праву и которая в рамках формально-догматической юриспруденции считается приемлемой или даже общепризнанной, как правило, приводит к выводу о том, что эта дефиниция в действительности не отвечает требованиям современной теории научного познания, т. к. — в лучшем случае — является абстрактным определением через ближайший род и видовое различие, не дающим понимания генезиса и сущности изучаемого явления. На это свойство позитивистской теории права обращал внимание Г. Гегель. В «Философии права» он отмечал, что дефиниции, которые юристы именуют правовыми понятиями, на самом деле зачастую представляют собою всего лишь «абстрактные рассудочные определения»227. Поэтому, по мнению Гегеля, положительную науку о праве «не должно абсолютно удивлять, что … задают

224Кассирер Э. Философия Просвещения / Пер. с нем. — М.: РОССПЕН, 2004. С. 279.

225Там же.

226См. также: Ильенков Э.В. Материалистическое понимание мышления как предмета логики. С. 217–218.

227См.: Гегель Г. Указ. соч. — С. 23; См. об этом также: Там же. С. 27.

256

вопрос, разумно ли то или другое определение права, хотя бы она и смотрела на такой вопрос как на очень неприятный для ее дела»228.

На наш взгляд, к числу подобных «абстрактных рассудочных определений» следует отнести многие предлагаемые нашими юристами-теоретиками дефиниции, в том числе — определения таких «священных коров» современного отечественного правоведения, как правовое и социальное государство, демократия, законность, правопорядок. В текстах по теории государства и права эти понятия определяются именно абстрактно.

Правовое государство — «организация политической власти, создающая условия для наиболее полного обеспечения прав и свобод человека и гражданина, а также для наиболее последовательного связывания с помощью права государственной власти в целях недопущения злоупотреблений»229.

Законность — «строгое и неуклонное соблюдение всеми субъектами права существующих в стране законов и основанных на них подзаконных нормативных актов»230.

Правопорядок — объективно обусловленное состояние, свойство социальной жизни, «которое характеризуется внутренней согласованностью и урегулированностью системы правовых отношений и связей, основанных на реализации демократических, гуманистических принципов и нормативных основ права и законности; прав, свобод и обязанностей всех субъектов»231.

Приведенные выше дефиниции являются не каузальными, а описательными, т. к. они всего лишь фиксируют внешние признаки соответствующих явлений, но никоим образом не открывают потенциальной возможности для воссоздания этих явлений в реальной действительности. Понимание генезиса и сущности правового государства, законности и правопорядка в данных определениях отсутствует. Они не отвечают ни на вопрос «что есть их предмет», ни на вопрос «почему он есть».

Таким образом, авторы этих дефиниций отбрасывают современный юридический дискурс за тот методологический порог, который был преодолен политико-правовой наукой несколько веков назад благодаря усилиям Н. Макиавелли, Б. Спинозы, Т. Гоббса и Г. Гегеля. Но современный студентюрист, незнакомый или весьма поверхностно знакомый с эпистемологией, зачастую оказывается не в состоянии правильно определить гносеологический статус соответствующих концептов, принимает «вещи логики» за «логику вещей» и попадает в идеологический плен.

228Там же. С. 233.

229Матузов Н.И., Малько А.В. Теория государства и права: Учебник. — М.: Юрист, 2001.

С.132.

230Там же. С. 408.

231Общая теория государства и права. Академический курс в 3-х т. / Отв. ред. проф.

М.Н. Марченко. Т. 3. — М.: Зерцало-М, 2002. С. 187.

257

Конституция и доктрины России современным взглядом

Описательный, абстрактный характер юридических дефиниций, следовательно, — основная причина тех претензий, которые не может не выдвинуть против формально-догматической юриспруденции современная теория научного познания. Однако проблема состоит в том, что этот существенный ее недостаток, как уже отмечалось выше, самой юридической наукой, как правило, не осознается: приверженцы юриспруденции понятий искренне верят в то, что продуктом их теоретических усилий являются формы мышления, отражающие сущности вещей, а не «абстрактные рассудочные определения», как полагал Г. Гегель. Поясним это на примере основополагающей юридической дисциплины — теории государства и права.

Согласно широко распространенному мнению, предметом данной науки являются наиболее общие закономерности возникновения, развития и функционирования государственно-правовых явлений, а продуктом — основополагающие правовые понятия232. На поверку же оказывается, что аспект реальности, который в действительности изучает теория государства и права, — это то, что в диалектической традиции именуется «разлитым всеобщим»233, т. е. — некоторые наиболее общие признаки, присущие некоторому классу явлений. Это «разлитое всеобщее», отражающее лишь «абстрактное сходство ряда единичных вещей, явлений или образов сознания»234, является, говоря словами М. Лифшица, более или менее безразличным «к частному существованию тех предметов, в которых оно присутствует»235, — оно не указывает на причину вещи и поэтому не приводит к образованию понятия.

Очевидно, что все основные «понятия» теории государства и права фиксируют лишь таким образом понимаемое всеобщее, а то, что сегодня принято рассматривать в качестве классического содержания этой науки, представляет собой совокупность «теорий классов»236 — теорий, отражающих абстрактно-общие признаки государственно-правовых явлений: преступлений и наказаний, форм и норм права, правовых отношений и юридических фактов, форм государства и государственных органов и т. д. Такой схоластической, метафизической интерпретации всеобщего в теории научного познания противостоит диалектическое понимание всеобщего как «закономерной связи материальных явлений, в смысле закона их сцепления в составе некоторого целого, в составе саморазвивающейся тотальности, все компоненты которой «родственны» по существу дела не в силу того, что

232См.: Матузов Н.И., Малько А.В. Указ. соч. С. 12–13.

233См.: Лифшиц М.А. Диалог с Эвальдом Ильенковым. (Проблема идеального). — М.: Прогресс-Традиция, 2003. C. 177.

234Ильенков Э.В. Понимание абстрактного и конкретного в диалектике и формальной логике // Э.В. Ильенков Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. — М.: РОССПЭН, 1997. С. 396.

235Лифшиц М.А. Указ. соч. С. 177.

236Там же.

258

все они обладают одним и тем же одинаковым признаком, а в силу единства генезиса, в силу того, что все они имеют одного и того же общего предка, или, выражаясь точнее, возникли в качестве многообразных модификаций одной и той же субстанции, имеющей вполне материальный (т. е. независимый от мысли и слова) характер»237. C этой точки зрения, предметом теории государства и права должно являться не столько абстрактно-общее в правовых явлениях, сколько, с одной стороны, та причина, которая вызывает их к существованию и выступает в качестве основания их бытия, а с другой — вся «многослойность» причинно-следственных связей, опосредствующих их место в системе социальной реальности, связывающих их со всеми неправовыми явлениями и определяющих их социальные функции и механизм функционирования.

Таким образом, широкое распространение в российском правоведении метафизической (интерналистской) методологии является причиной того, что научный статус юридической теории становится все более сомнительным: предлагаемые ею понятия не отвечают требованиям современной теории познания, а сама теория оставляет без должного внимания самую существенную часть своего предмета и даже не отдает себе в этом отчета.

В связи с этим замечу, что научная несостоятельность выводов, сделанных с позиций формально-догматической юриспруденции, не вызывает сомнений не только с точки зрения диалектического материализма — на это указывали представители всех оппозиционных по отношению к «юриспруденции понятий» направлений правопонимания. В частности, это обстоятельство было очевидным для всех виднейших представителей российской политико-правовой мысли конца XIX — начала XX вв., в том числе и для такого выдающегося позитивиста, как Г.Ф. Шершеневич238. Ни советские, ни современные российские приверженцы формально-догматической юриспруденции не опровергли с научных позиций аргументы своих противников — они просто стараются их не замечать, обходить, а в безвыходных ситуациях ссылаются на доводы прагматического характера.

Та или иная наука развивается прогрессивно, если ее достижения могут быть использованы в целях преобразования мира в соответствии с представлениями общества о том, каким он должен быть. Очевидно, что крайне абстрактные, чисто описательные, противоречивые, а зачастую, и просто умозрительные официальные правовые понятия и теории (законности, правопорядка, правомерного поведения, правонарушения, правового, социального и демократического государства) в деле преобразования реальности практически никак не участвуют. Принципы и методы, лежащие в

237Ильенков Э.В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. М.: Политиздат, 1974.

С.256.

238См., в частности: Шершеневич Г.Ф. Философия права. Т. 1. Общая теория права.

Вып. 1 — М.: Башмаковы, 1911. C. 45–47.

259

Конституция и доктрины России современным взглядом

основе современной российской политики, скорее базируются на некоторых рекомендациях Н. Макиавелли, чем на нормах первой и второй главы Конституции РФ или основных постулатах официальной юридической теории, которая построена на пересказе и апологии этих глав.

Вообще, в современной российской юридической науке сложилась парадоксальная ситуация: в абстрактном плане многие теоретики делают различные «реверансы» в адрес естественно-правовой школы, социологической

итак называемой «интегративной» юриспруденции, но в ситуациях, когда необходимо продемонстрировать на деле свою теоретическую позицию, т. е. теоретически решить конкретные проблемы (например, в дискуссиях о понятиях правонарушения и преступления, об основаниях уголовной ответственности, о возможности действий contra legem и т. п.), оказывается что приверженность многих современных российских авторов соответствующим теориям является только формальной, что за антипозитивистским словесным фасадом скрывается чисто позитивистское содержание. В теоретическом плане это можно оценить как правовой эпифеномен того раздвоения общественного бытия позднекапиталистического общества на мир виртуальных и мир сущностных действий, на которое обращали внимание как основоположники марксизма, так и современные философы239.

Вывод, который следует из этого сделать, заключается, помимо прочего, в том, что перед человеком, который попадает в юридическое поле и не хочет стать «жертвой» отчужденного юридического мышления, неизбежно встает сложнейшая из задач: «разграничить мир коллективно исповедуемых представлений, т. е. весь эмоционально организованный мир духовной культуры, со всеми его устойчивыми и вещественно зафиксированными всеобщими схемами его структуры, его организации, и реальный — материальный — мир, каким он существует вне и помимо его выражения в этих социально узаконенных формах «опыта», в объективных формах «духа»«240.

Сэтой проблемой сталкивается каждый человек, преследующий цель научного анализа социума. Однако, в отличие от ученых, представляющих поля многих других гуманитарных наук, юрист оказывается в менее благоприятном положении, поскольку господствующая интерналистская парадигма практически не предоставляет средств для решения этой задачи, а напротив, всячески способствует тому, чтобы субъект мышления воспринимал продукты реификации как вечную и непреходящую реальность. Вот

иполучается, что самые хорошие юристы оказываются одновременно самыми неразумными (в гегелевском смысле) социальными субъектами, порабо-

239См. например: Зиновьев А.А. Идеология партии будущего. — М.: Алгоритм, 2003.

С.195–196, 210; Левада Ю.А. Стабильность в нестабильности // Общественные науки и современность. 2003. № 5. С. 6.

240Ильенков Э.В. Диалектика идеального // Э.В. Ильенков Философия и культура. — М.:

Политиздат, 1991. С. 252.

260