Makarenko_Ped_poema_full_text

Жевелия, и он может говорить с командиром только по делу, а также, если заболеет,— с врачом.

4.Спать Ужикову в коридоре спален, а есть за отдельным столом, где укажет ССК, а работать, если захочет, в одиночку, по наряду командира.

5.Всякого, кто нарушит это постановление, немедленно выгнать из колонии распоряжением ССК.

6.Приговор вступает в силу сразу после утверждения заведующим колонией».

Приговор немедленно был одобрен аплодисментами собрани я. Кузьма Леший обратился к нам:

—Îò-òî здорово! Вот это поможет. А то говорят: помогите бедному мальчику, сделайте ему отмычки, хе!

Простодушный Кузьма говорил все это в лицо Брегель и не соображал, что говорит дерзости. Брегель с великим осуждением посмотрела на лохматого Лешего и сказала мне официально:

—Вы, конечно, не утвердите это постановление?

—Надо утвердить,— ответил я.

Джуринская потерялась совершенно. С одной стороны, она чу в- ствовала какую-то истину в событии, с другой — приговор казался ей ужасным. В пустой комнате совета командиров Джуринская отозвала меня в сторону:

—Я хочу с вами поговорить. Что это за постановление? Как вы на это смотрите?

—Постановление хорошее,— сказал я. — Конечно, бойкот — опасное средство, и его нельзя рекомендовать как широкую меру, но в данном случае он будет очень полезен.

—Вы не сомневаетесь?

—Нет. Видите ли, этого Ужикова в колонии очень не любят, презирают. Бойкот, во-первых, на целый месяц вводит новую, у законенную систему отношений. Если Ужиков бойкот выдержит, уважение к нему должно повыситься. И для самого Ужикова очень

достойная задача. Я люблю такие наказания, которые разрешают конфликт до конца.

—Ну а если не выдержит?

—Поверьте, Ужикову терять нечего. Хуже быть не может. Если он не выдержит, ребята его выгонят.

—И вы поддержите?

—Поддержу.

—Но как же это можно?

—А как же можно иначе? Коллектив имеет право защищать

ñåáÿ?

641

—Ценою Ужикова?

—Ужиков поищет другое общество. И это для него будет полезно.

Джуринская улыбнулась грустно:

—Как назвать такую педагогику?

Я не ответил ей. Она вдруг сама догадалась:

—Может быть, педагогикой борьбы?

—Может быть.

В кабинете Брегель собралась уезжать. Лапоть пришел с при казом:

—Утверждаем, Антон Семенович?

—Конечно. Прекрасное постановление.

—Вы доведете мальчика до самоубийства,— сказала Брегель.

—Кого? Ужикова? — удивился Лапоть. — До самоубийства? Ого! Если бы он повесился, не плохо было бы… Только он не повесится.

—Кошмар какой-то! — процедила Брегель и уехала.

Эти дамы плохо знали Ужикова и колонию. И колония и Ужиков приступили к бойкоту с увлечением. Действительно коло нисты прекратили всякое общение с Аркадием, но ни гнева, ни оби - ды, ни презрения у них уже не осталось к этому дрянному чело - веку. Как будто приговор суда все это взял на свои плечи. Ко лонисты издали посматривали на Ужикова с большим интересом и между собою без конца судачили обо всем происшедшем и обо всем будущем, ожидающем Ужикова. Многие утверждали, что на - казание, наложенное судом, никуда не годится. Такого мнени я держался и Костя Ветковский.

— Разве это наказание? Ужиков героем ходит. Подумаешь, вся колония на него смотрит! Стоит он того!

Ужиков действительно ходил героем. На его лице появилось явное выражение тщеславия и гордости. Он проходил между к о- лонистами, как король, к которому никто не имеет права обра - титься с вопросом или с беседой. В столовой Ужиков сидел за отдельным маленьким столиком, и этот столик казался ему т роном.

Но увлекательная поза героя должна была скоро израсходов аться. Прошло несколько дней, и Аркадий почувствовал тернии п о- зорного венца, надетого на его голову товарищеским судом. Колонисты быстро привыкли к исключительности его положени я,но изолированность от коллектива все-таки осталась. Аркадий начал переживать тяжелые дни совершенного одиночества, дни эти тянулись пустой, однообразной очередью, целыми десятками ча сов, не украшенных даже ничтожной теплотой человеческого общ е-

642

ния. А в это время вокруг Ужикова, как всегда, горячо жил коллектив, звенел смех, плескались шутки, искрились характер ы, мелькали огни дружбы и симпатии, высоко к небу подымались прожекторы обычной человеческой мечты о завтрашнем дне. Как ни беден был Ужиков, а эти радости для него уже были привычны.

Через семь дней его командир Жевелий пришел ко мне:

—Ужиков просит разрешения поговорить с вами.

—Нет,— сказал я,— говорить с ним я буду тогда, когда он с честью выдержит испытание. Так ему и передай.

И скоро я увидел с радостью, что брови Аркадия, до того врем ени совершенно неподвижные, научились делать на его челе еле заметную, но ощутимую складку. Он начал подолгу заглядываться на толпу ребят, задумываться и мечтать о чем-то. Все отметили разите льную перемену в его отношении к работе. Жевелий назначал его бо льшею частью на уборку двора. Аркадий с неуязвимой точностью вы ходил на работу, подметал наш большой двор, очищал сорные урны, поправлял изгороди у цветников. Мы в особенности обратили внимание на то, что часто и вечером он появлялся во дворе со своим совком, поднимая случайные бумажки и окурки, проверяя чистоту клу мб. Целый вечер однажды он просидел в клубе над большим листом бумаги, а наутро он выставил этот лист на видном месте:

КОЛОНИСТ, УВАЖАЙ ТРУД ТОВАРИЩА, НЕ БРОСАЙ ОКУРКИ НА ЗЕМЛЮ.

—Смотри ты,— сказал Горьковский,— правильно написал. Он считает себя товарищем.

На средине испытания Ужикова в колонию приехала товарищ Зоя. Был как раз обед. Зоя прямо подошла к столику Ужикова и в затихшей столовой спросила его с тревогой:

—Вы Ужиков? Скажите, как вы себя чувствуете?

Ужиков встал за столом, серьезно посмотрел в глаза Зои и ск а- зал приветливо:

— Я не могу с вами говорить: нужно разрешение командира. Товарищ Зоя бросилась искать Митьку. Митька пришел, ожив-

ленный, бодрый, черноглазый.

—А что такое?

—Разрешите мне поговорить с Ужиковым.

—Нет,— ответил Жевелий.

—Êàê ýòî — «íåò»?

—Ну… не разрешаю, и все!

Обозлившаяся товарищ Зоя бросилась ко мне, наговорила мне обычного вздора.

643

—Как это так? А вдруг он имеет жалобу? А вдруг он стоит над пропастью? Что это такое?

—Ничего не могу сделать, товарищ Зоя.

Товарищ Зоя на крыльях ненависти рванулась и улетела в Ха рьков.

На другой день на общем собрании колонистов Наташа Петренко взяла слово:

—Хлопцы, давайте уже простим Аркадия. Он хорошо работает

èнаказание выдерживает с честью, как полагается колонист у. Я предлагаю амнистировать.

Общее собрание сочувственно зашумело:

—Это можно…

—Ужиков здорово подтянулся…

—Îãî!

—Ïîðà, ïîðà…

—Поможем мальчику!

Потребовали отзыва командира. Жевелий сказал:

—Прямо скажу: другой человек стал. И вчера приехала… эта самая… Да знаете ж!

—Знаем!

—Она к нему: мальчик, мальчик, а он — молодец, не поддался. Я сам раньше думал, что с Аркадия толку не будет, а теперь скажу: у него это есть… есть что-то такое… наше…

Лапоть осклабился:

—Выходит так: амнистируем.

—Голосуй,— сказали колонисты.

А Ужиков в это время притаился у печки и опустил голову. Лапоть оглянул поднятые руки и сказал весело:

—Ну, что ж… единогласно выходит. Аркадий, где ты там? Поздравляю, свободен!

Ужиков вышел на сцену, посмотрел на собрание, открыл рот и… заплакал.

В зале взволновались. Кто-то крикнул:

—Он завтра скажет…

Но Ужиков провел по глазам рукавом рубахи, и, приглядевшись к нему, я увидел, что сейчас он страдает. Это было похоже на человека. И Аркадий, наконец, сказал:

—Спасибо, хлопцы… И девчата… И Наташа… Я… тот… все понимаю, вы не думайте… Пожалуйста.

—Забудь,— строго сказал Лапоть.

Ужиков покорно кивнул головой. Лапоть закрыл собрание, и на сцену к Ужикову бросились хлопцы. Их сегодняшние симпа - тии к Аркадию были оплачены чистым золотом. Я вздохнул свободно, как врач после трепанации черепа.

644

В декабре 1927 года открылась коммуна имени Дзержинского. Это вышло очень торжественно и очень тепло.

Незадолго до этого, пухлым снежным днем назначенные в ком - муну первые пятьдесят колонистов оделись в новые, пошитые для них костюмы, вырядились в пушистые бобриковые пальто, простились с товарищами и потопали через город в свое новое жили ще. Собранные в кучку, они казались нам очень маленькими и пох о- жими на хороших черненьких цыплят. Они пришли в коммуну, покрытые хлопьями снега, как пухом, радостные и румяные. Та к же, как цыплята, они бодро забегали по блестящему паркету коммуны и застучали клювами по разным оргвопросам. Было страшно любопытно смотреть на них, уже через пятнадцать минут у них был совет командиров, и третий сводный отряд приступил к расстановке кроватей, они умело и весело подражали старшим, также четко салютовали и говорили «есть», также любовно подч инялись распоряжениям только что избранного ССК Митьки Жеве лия. Я побыл с ними около часа и поспешил в Горьковскую, где все было сложнее, труднее и беспокойнее.

На открытие коммуны горьковцы пришли строем, с музыкой и знаменем. Они теперь были в гостях у товарищей, которые с эт ого дня стали носить новое, непривычно торжественное имя комм у- наров. Среди собравшихся четырехсот бывших беспризорных группа чекистов, самых ответственных, самых занятых, самых заслу женных деятелей, вовсе не казалась группой благотворителей. Между теми и другими сразу установились отношения дружеские и т еплые, но в этих отношениях ярко была видна и разница поколен ий и какое-то новое наше советское уважение, и любовь ребят к старшим. Но в то же время ребята эти выступали не просто как под о- печная мелочь — у них была своя организация, свои законы и своя деловая сфера, в которых было и достоинство, и ответст венность, и долг.

Само собой как-то вышло, что заведование коммуной поруча- лось мне, хотя об этом не было ни договорено, ни объявлено.

Первое время коммуна меня почти не отягчала. Коммунары жи ли счастливо, в сияющей чистоте и в разумном комфорте. Киргиз ов прекрасно справлялся с небольшим коллективом. Я приезжал к коммунарам раза два в неделю, ночевал у них, и мы общими силами разрешали разные текущие вопросы, которых, впрочем, все прибавлялось и прибавлялось.

По сравнению с коммуной, Горьковская колония казалась неизмеримо более сложным и более трудным делом. На освободившиеся 50 мест немедленно прислали с улицы пятьдесят новых кол онистов, народ все столичный, видавший виды и угрозыски, побыв ав-

645

ший и в огне, и в воде, и в медных трубах. Как и раньше бывало, новые быстро усваивали колонистскую дисциплину и открыто признавали наши традиции, но культура и настоящая глубокая коллективная жизнь прививались гораздо медленнее. Впрочем, все это было привычно для меня и для колонистов и никого не пугало.

В это время колонисты заканчивали борьбу на последнем фро н- те, в Подворках. На рождественских святках Ховрах был пьян, но- чевал на селе, что-то продавал. В совете командиров Ховраху сделали капитальный ремонт, и он снова пошел в работу, но за се ло комсомольцы принялись основательно. Заручившись разреш ением милиции и ее искренним сочувствием, бригада Жорки Волохов а в несколько ночей разгромила питейные притоны, каморы каин ов и хулиганские шайки церковных сынков. Надеясь, что мы не пой дем на большой скандал, селянские герои вытащили из-за голенищ ф инки, но мы на скандал не пошли. Коротков, принимавший самое активное участие в этой борьбе, однажды вечером, возвращаясь с Р ыжова, подвергся нападению целой толпы, был ранен ножевым ударом и еле-еле убежал в колонию. Ночью мы, вызвав на помощь наряд м илиции, арестовали главных деятелей подворской контрреволю ции, и больше они в село не возвращались. В Наркомпросе мне сказа ли:

— Вы там… ссоритесь с крестьянами, куда это годится. Я ничего не сказал, а когда вышел на улицу, плюнул...

Впереди у нас были хорошие дали: мы начинали мечтать о собственном рабфаке, о новом корпусе машинного отделения, о н о- вых выпусках в жизнь. А скоро мы прочитали в газетах, что на ш Горький приезжает в Союз.

14. Награды

Это время — от декабря до июля — было замечательным временем. В это время мой корабль сильно швыряло в шторме, но на этом корабле было два коллектива, и каждый из них по-своему был прекрасен.

Дзержинцы очень быстро довели свой состав до полутораста че- ловек. К ним пришли тремя группами по тридцать человек нов ые силы, все беспризорные первого сорта, все народ на подбор. Бытовое богатство и блеск коммуны дзержинцев сильно задира ли пацанов за живое, а первоначальный кулак горьковцев давал и м готовые нормы и требования, так что очень просто обходилось де ло без подполья. Жизнь коммунаров, обставленная хорошими спальнями, клубами, множеством воды и электричества, была счастливой жизнью, дышала уютом, довольством, мирными отношениями, и

646

со стороны казалось, что коммунарам можно только завидова ть. Многие и в самом деле завидовали, и при этом отнюдь не беспр и- зорные.

Дзержинцы появлялись на людях в хороших суконных костюмах, украшенных широкими белыми воротниками. У них был оркестр духовых инструментов из белого металла, и на их труб ах стояли знаки знаменитой пражской фабрики. Коммунары были желанными гостями в рабочих клубах и в клубе чекистов, куд а они приходили солидно-элегантные, розовые и приветливые. Их коллектив имел всегда такой высококультурный вид, что для многих голов, обладающих мозговым аппаратом облегченного образца,

это обстоятельство послужило даже для сентенций, развенчивающих всю работу коммуны.

— Еще бы, набрали хороших детей, одели и показывают. Вы возьмите настоящих беспризорных!

До того все перевернулось в этих головах, что пьянство, вор овство и дебош в детском учреждении они уже стали считать пр и- знаками успеха воспитательной работы и заслугой ее руков одителей. Более печального фона и более грустного положения дл я моего самочувствия я никогда в жизни не встречал. То, что являлос ь прямым результатом разума, практичности, простой любви к дет ям, наконец, результатом многих усилий и моего собственного к аторжного труда, то, что должно было ошеломляюще убедительным образом вытекать из правильности организации и доказыва ть эту правильность,— все это объявлялось просто не существующим. Правильно организованный детский коллектив, очевидно, предс тавлялся таким невозможным чудом, что в него просто не верили, даж е когда наблюдали его в живой действительности.

Я истратил очень немного времени, чтобы разводить руками и удивляться. Коротко я отметил в своем сознании, что по всем признакам у меня нет никакой надежды убедить олимпийцев в моей правоте. Теперь уже было ясно, что чем более блестящи будут успехи колонии и коммуны, тем ярче будет вражда и ненависть к о мне и к моему делу. Во всяком случае, я понял, что моя ставка н а аргументацию опытом была бита: опыт объявлялся не только не существующим, но и невозможным в реальной действительности.

Но у меня не было времени скорбеть по этому поводу. Я еле успевал в течение суток проделать все необходимые дела. Я переносился из одного коллектива в другой на паре лошадей, и ис тра- ченный на дорогу час казался мне обидным прорывом в моем бюджете времени. По моим расчетам такое трудное положение должно было продолжаться месяца три. Воспитательский пер сонал, очень небольшой там и там, тоже выбивался из сил. Можно

647

было удивляться, отчего это происходило. Коллективы ребят жили как будто благополучно, без потрясений и провалов, почему в самом деле они требуют такого количества энергии? Сказывалось и звестное правило, что аппетит приходит во время еды.

В то время я пришел к тезису, который исповедываю и сейчас, каким бы парадоксальным он ни казался. Нормальные дети ил и дети, приведенные в нормальное состояние, являются наибол ее трудным объектом воспитания. У них тоньше натуры, сложнее запросы, глубже культура, разнообразнее отношения. Они тр ебуют от вас не широких размахов воли и не простой, бьющей в глаза эмоции, а сложнейшей тактики и настоящего, высокой квалификации знания. Они больше читают, больше мыслят. И если в нез доровом коллективе вы рады первому элементарному благопол учию, и каждый шаг вперед есть уже достижение, то здесь на ваших гл а- зах и на вашей ответственности развернуты сотни полноцен ных жизней, и каждая из них должна быть обслужена вами.

Èколонисты и коммунары давно перестали быть группами людей, уединенных от общения в порядке социальной санитарии. У

тех и у других сложные общественные связи: комсомольские, пионерские, спортивные, военные, клубные. Между ними и городом проложено множество путей и тропинок, по ним передвигаютс я не только люди, но и мысли, идеи, и влияния.

Èпоэтому общая картина педагогической заботы давно уже приобрела новые краски. Дисциплина и бытовой порядок давн о перестали быть главной моей заботой. Они сделались основной традицией коллектива, в которой он разбирается уже лучше мен я и за которой наблюдает уже не по случаю, не по поводу скандалов и истерик, а ежеминутно, в порядке такого же инстинкта, как стремление к теплу и пище215 .

Но как ни трудно мне было, как ни обидно было в то же время знать, что это все нужно делать в одиночестве, моя жизнь в это время была счастливой жизнью. Я не нахожу слов для описания тех совершенно исключительных форм радости, которые испытываешь в детском обществе, выросшем вместе с вами, доверяющ ем вам до конца, идущем с вами вперед. В таком обществе даже не - удача не печалит, даже огорчение и боль кажутся высокими ц енностями.

До поры до времени коллектив горьковцев был для меня роднее коммунаров. В нем были крепче и глубже дружеские связи, бол ь- ше людей с высокой себестоимостью, острее борьба. И горько вцам

ÿбыл нужнее. Дзержинцам с первого дня выпало счастье имет ь таких шефов, как чекисты, а у горьковцев, кроме меня и небол ь- шой группы воспитателей, близких людей не было. И поэтому я

648

никогда не думал, что настанет время и я уйду от горьковцев . Я вообще неспособен был представить себе такое событие. Оно могло быть только предельным несчастьем в моей жизни.

Приезжая в колонию, я приезжал домой, и в общем собрании колонистов, и в совете командиров, даже в тесноте сложнейш их коллизий и трудных решений я отдыхал по-настоящему. В это время закрепилась надолго одна из моих привычек: я потеря л умение работать в тишине. Только когда рядом, у самого моего ст ола, звенел ребячий галдеж, я чувствовал себя по-настоящему ую тно, моя мысль оживала и веселее работало воображение. И за это в особенности я был благодарен горьковцам.

Но коммуна Дзержинского требовала от меня все больше и бо льше. С каждым днем яснее становились те особенные условия, в которых находилась коммуна. С одной стороны, они требовал и особой заботы, с другой, открывали перспективы для моей педаг огики прямо-таки невиданные.

Что было особенно ново для меня и неожиданно — это коллектив чекистов. Прежде всего — это был коллектив, чего уже никак нельзя было сказать о сотрудниках наробраза. И чем больше я присматри - вался к этому коллективу, чем больше входил в рабочие отно шения, тем ярче открывалась предо мною одна замечательная н о- вость. Как это вышло, честное слово, не знаю, но коллектив че - кистов обладал теми самыми качествами, которые я в течени е восьми лет хотел воспитать в коллективе колонии. Я вдруг увидел п еред собой образец, который до сих пор заполнял только мое вооб ражение, который я логически и художественно выводил из всех с обытий и всей философии революции, но которого я никогда не ви дел

èпотерял надежду увидеть, ибо наробразы и педагогические круги в моем представлении не имели никакого отношения к революц ии.

Это мое открытие было настолько для меня дорого и значи- тельно, что больше всего я боялся разочароваться. Я держал его в глубокой тайне, ибо я не хотел, чтобы мои отношения к этим людям сделались сколько-нибудь искусственными.

ßсделал это открытие точкой отправления для моего нового педагогического мышления.

Меня особенно радовало, что качества коллектива чекистов очень легко и просто разъясняли многие неясности и неточн ости

âтом воображаемом образце, который до сих пор направлял м ою работу. Так, например, я стал в тончайших деталях уяснять себе до сих пор таинственную для меня область: у чекистов очень высокий интеллект и образование никаким образом не принимали ненавистных для меня особенностей российской интеллигентщи ны216 . ß

èраньше знал, что это должно быть так, но как это выражаетс я в

649

живых движениях личности, представить было трудно. А тепе рь я получил возможность изучить речь, пути логических ходов, новую форму интеллектуальной эмоции, новые диспозиции вкус ов, новые структуры нервов и — самое главное — новую форму использования идеала. Как известно, у наших интеллигентов и деал похож на нахального квартиранта: он занял чужую жилплощад ь, денег не платит, ябедничает, въедается всем в печенки, все п ищат от его соседства и стараются выбраться подальше от идеала . Теперь я видел другое: идеал не квартирант, а хороший администрат ор, он уважает соседский труд, он заботится о ремонте, об отопл ении, у него всем удобно и приятно работать. Во-вторых, меня заинт е- ресовала структура принципиальности. Чекисты очень прин ципиальные люди, но у них принцип не является повязкой на глаза х, как у некоторых моих «приятелей». У чекистов принцип — изм е- рительный прибор, которым они пользуются так же спокойно, как часами, без волокиты, но и без поспешности угорелой кош ки. Я увидел наконец нормальную жизнь принципа и убедился око н- чательно, что мое отвращение к принципиальности интеллиг ентов было правильное. Ведь давно известно: когда интеллиге нт чтонибудь делает из принципа, это значит, что через полчаса и о н сам, и все окружающие должны принимать валерьянку.

Увидел я и много других особенностей и отдельной личности и коллектива: и всепроникающую бодрость, и немногословие, и отвращение к штампам, и четкость в работе и в движении, и неспособность разваливаться на диване или укладывать живот на стол,и

даже маленькую дозу военизации, и, наконец, веселую, но безграничную работоспособность, без жертвенной мины и ханжеств а, без намека на отвратительную повадку «святой жертвы». И, нако нец, я увидел и ощутил осязанием то драгоценное вещество, которо е не могу назвать иначе, как социальным клеем: это чувство обще ственной перспективы, умение в каждый момент работы видеть все х членов коллектива, это постоянное знание о больших всеобщ их целях, знание, которое все же никогда не принимает характе ра доктринерства и болтливого, пустого вяканья. И этот социальн ый клей не покупался в киоске на пять копеек только для конференц ий и съездов, это не форма вежливого, улыбающегося трения с бли жайшим соседом, это действительная общность, это единство дв ижения и работы, ответственности и помощи, это единство тради ций. Становясь предметом особой заботы коллектива чекистов, дзержинцы попадали в счастливые условия: им оставалось только смотреть. А мне уже не нужно было продолжать с разгону биться головой о стену, чтобы убеждать начальство, что человек должен

уметь пользоваться носовым платком.

650