Makarenko_Ped_poema_full_text

ненькие изящные рамки из горьковцев и выскочить из рамок уже не могут. Они тихонько сидят у столов, сложив руки на коленя х, и с глубоким уважением смотрят на горки хлеба на блюдах и х ру- стально-прозрачные графины с водой.

Девочки в белых фартучках, Жевелий, Шелапутин и Белухин в белых халатах, передвигаясь бесшумно, переговариваясь ше потом, поправляют последние ряды вилок и ножей, что-то добавляют , для кого-то освобождают место. Куряжане подчиняются им ра с- слабленно, как больные в санатории, и Белухин поддерживае т их, как больных, осторожно.

Я стою на свободном пространстве, у портретов, и вижу до кон ца весь оазис столовой, неожиданным чудом выросший среди исп ач- канной монастырской пустыни. Мне улыбаются одними глазами милые наши, прелестные женщины Е. Г., Л. П. и Гуляева, гениальн о поместившиеся в самых далеких углах, между самыми забытым и фигурами. В столовой стоит поражающая слух тишина, но на румянце щек, на блеске глаз, на неловкой грации смущения она отражается, как успокоенная радость, как таинство рождения чегото нового, чего-то прекрасного.

Так же бесшумно, почти незамеченные, в двери входят один за другим трубачи и барабанщики и, тихонько оглядываясь, оза бо- ченно краснея, выравниваются у стены. Только теперь увиде ли их все, и все неотрывно привязались к ним взглядом, позабыв об обеде, о непривычной чистоте столов. В своей душе я ощущаю сложную тонкую машину, от которой проведены невидимые провода к глазам, к мозгам, к мускулам и нервам, к совести, к классовом у чутью всех этих четырехсот колонистов. Одним только прико сновением к той или иной кнопке я разрешаю и создаю целые стра ницы переживаний у этих маленьких людей. Я ощущаю в себе неизме римое могущество и рядом с ним ощущаю что-то страшно широкое, размахнувшееся тысячами километров полей, лесов и морей, во в се стороны, то, что является основанием и моего могущества — СССР.

Все это я ощущаю в духовной тесноте и в духовном просторе и в тот же самый момент отмечаю направленный на меня взгляд В еры Березовской. Я думаю: «Да, вот Вера… Надо с ней сегодня же по говорить, как она себя чувствует… очень важно». И о другом дум аю. Передо мной, как живая, встает красивая талия тонкого сукн а вицмундира, ослепительно-элегантный пластрон178 , синий покрой бархатного воротника и серебряная звездочка в петлице ст атского советника, а над всем этим выхоленное лицо, мешки под глаза ми и порожние холостые глаза, смотрящие на меня не потому, что я человек, и не потому, что я работник, а только «на основании существующих законоположений и вследствие занимаемой м ною

561

должности». Какая волнующая разница между тогдашней моей позой чинуши и сегодняшним моим творческим простором!

И четыреста праздничных детей, государственных детей, собранных в этой столовой, таких еще сырых и диких, сколько не сут в себе высокопринципиальных различий от моих давних учен иков, не испивших в своем детстве ключевых бурлящих нарзанов колл ектива! Даже самое слово это в то время не существовало.

Таранец показался в дверях:

— Под знамя встать! Смирно!

Горьковцы привычно вытянулись. Ошарашенные командой куряжане еле успели оглянуться и упереться руками в доски столов, чтобы встать, как были вторично ошарашены громом наше го

примитивного оркестра. Целые очереди движений — естественных, подражательных и движений неуверенности — затолпились у дверей их сознания и насилу… навели в этих очередях сносный п орядок.

Таранец ввел наше знамя, уже без чехла, уверенно играющее бодрыми складками алого шелка. Знамя замерло у портретов, сразу придав нашей столовой выражение нарядной советской то ржественности.

— Садитесь.

Я сказал колонистам короткую речь, в которой не напоминал уже им ни о работе, ни о дисциплине, в которой не призывал их ни к чему и не сомневался ни в чем. Я только поздравил их с новой жизнью и высказал уверенность, что эта жизнь будет п рекрасна, как только может быть прекрасна человеческая жизн ь.

Я сказал колонистам:

— Мы будем красиво жить, и радостно, и разумно, потому что мы люди, потому что у нас есть головы на плечах и потому что мы так хотим. А кто нам может помешать? Нет тех людей, которые могли бы отнять у нас наш труд и наш заработок. Нет в нашем Союзе таких людей. А посмотрите, какие люди есть вокруг нас? Смотр ите, среди вас целый день сегодня был старый рабочий, партизан товарищ Халабуда. Он с вами перекатывал поезд, разгружал вагоны, чи стил лошадей. Посчитать трудно, сколько хороших людей, больших людей, наших вождей, наших большевиков думают о нас и хотят нам помочь. Вот я сейчас прочитаю вам два письма. Вы увидите, чт о мы не одиноки, вы увидите, что вас любят, о вас заботятся.

Письмо Максима Горького председателю Харьковского испо л- кома тов. Гаврилину

Разрешите от души благодарить Вас за внимание и помощь, оказанные Вами колонии имени Горького.

562

Хотя я знаком с колонией только по переписке с ребятами и заведующим, но мне кажется, что колония заслуживает серьезнейшего внимания и деятельной помощи.

В среде беспризорных детей преступность все возрастает и наряду с превосходнейшими здоровыми всходами растет и много уродливого. Будем надеяться, что работа таких колоний, как та, которой Вы помогли, покажет пути к борьбе с уродствами, выработает из плохого хорошее, как она уже на- училась это делать.

Крепко жму Вашу руку, товарищ. Желаю здоровья, душевной бодрости и хороших успехов в вашей трудной работе.

М. Горький

Ответ Харьковского исполкома Максиму Горькому

Дорогой товарищ! Президиум Харьковского окрисполкома просит Вас принять глубокую благодарность за внимание, оказанное Вами детской колонии, носящей Ваше имя.

Вопросы борьбы с детской беспризорностью и детскими правонарушениями привлекают к себе наше особенное внимание и побуждают нас принимать самые серьезные меры к воспитанию и приспособлению их к здоровой трудовой жизни.

Конечно, задача эта трудна, она не может быть выполнена в короткий срок, но к ее разрешению мы уже подошли вплотную.

Президиум исполкома убежден, что работа колонии в новых условиях прекрасно наладится, что в ближайшее же время эта работа будет расширена и что общим дружным усилием ее положение будет на той высоте, на которой должна стоять колония Вашего имени.

Позвольте, дорогой товарищ, от всей души пожелать Вам побольше сил и здоровья для дальнейшей благотворной деятельности, для дальнейших трудов.

Читая эти письма, я через верхний край бумаги поглядывал н а ребят. Они слушали меня, и душа их, бросив без присмотра все другие части и дела, вся целиком, столпилась в глазах, удивленных и обрадованных, но в то же время не способных обнять всю таинственность и широту нового мира. Многие привстали за столом и, опершись на локти, приблизили ко мне свои лица. Рабфа - ковцы, стоя у стены, улыбались мечтательно, девочки начина ли

563

уже вытирать глаза, и на них потихоньку оглядывались муже - ственные пацаны, кое-как ликвидируя волнение в расстроенных носах. За правым столом сидел Коротков и думал, нахмурив красивые брови. Ховрах, запустив пятерню в рыжую шевелюру, смотрел

âокно, страдальчески поджав щеки.

ßкончил. Пробежали за столами первые волны движений и слов, но Карабанов поднял руку:

— Знаете что? Что ж тут говорить? Тут… черт его знает… тут спивать надо, а не говорить. А давайте мы двинем… знаете, то лько так, по-настоящему… «Интернационал».

Хлопцы закричали, засмеялись, но я видел, как многие из куряжан смутились и притихли,— я догадался, что они не знали слов «Интернационала».

Лапоть влез на скамью:

— Ну! Девчата, забирайте звонче! Он взмахнул рукой, и мы запели.

Может быть, потому, что каждая строчка «Интернационала»179 сейчас так близка была к нашей сегодняшней куряжской жизн и, пели мы наш гимн весело и улыбаясь. Хлопцы косили глазами на Лаптя и невольно подражали его живой, горячей мимике, в которой Лапоть умел отразить все человеческие идеи. А ког да мы пели:

Чуеш, сурмы загралы, Час разплаты настав…

Лапоть выразительно показал на наших трубачей, вливающих в наше пение серебряные голоса корнетов.

Кончили петь. Матвей Белухин махнул белым платком и зазве - нел по направлению к кухонному окну:

—Подавать гусей-лебедей, мед-пиво, водку-закуску и мороженое по полной тарелке!

Ребята громко засмеялись, глядя на Матвея возбужденными глазами, и Белухин ответил им, осклабясь в шутке, сдержанно расставленным тенором:

—Водки, закуски не привезли, дорогие товарищи, а мороженое есть, честное слово! А сейчас лопайте борщ!

По столовой пошли хорошие дружеские улыбки. Следя за ними ,

ÿнеожиданно увидел широко открытые глаза Джуринской. Она стояла в дверях столовой, и из-за ее плеча выглядывала улыб ающаяся физиономия Юрьева. Я поспешил к ним.

Джуринская рассеянно подала мне руку, будучи не в силах от о- рваться от линий остриженных голов, белых плеч и дружески х улыбок.

564

—Что это такое? Антон Семенович… Постойте!.. Да нет! — У нее задрожали губы:

—Это все ваши? А эти… где? Да рассказывайте, что здесь у вас происходит?

—Происходит? Черт его знает, что здесь происходит... Кажется, это называется преображением. А впрочем… это все наши.

10. У подошвы Олимпа

Май и июнь в Куряже были нестерпимо наполнены работой. Я не хочу сейчас об этой работе рассказывать как о некоторой форме счастья. Тенденция рассматривать труд только как приятно е переживание, только как блаженство и горный полет существуе т преимущественно у людей, которые сидят за письменными сто лами, но нечего не пишут и ни о чем даже не думают, а только разговаривают.

Спасибо профессору Павлову180 , в настоящее время появилась надежда, что скоро механизмы этих людей будут изучены и вс ем станет ясно, что ничего особенно хитрого в этих механизма х нет. У собаки, если ей показать мясо, происходит слюнотечение. У этих людей в таком же самом порядке происходит словотечение, к ак только им показывают некоторые определенные предметы: ст у- дента педагогического вуза или техникума, заведующего ко лонией или детским домом, карточку беспризорного или даже простой лист бумаги, испещренный письменами какими угодно, но чтобы св ерху было написано что-либо определенное, заранее обусловленн ое для возбуждения словотечения, привычное. Если, скажем, сверху будет написано: «Основные принципы организации детского колле ктива» или «Ребенок и общественно полезный труд», то словотечени е обязательно будет наблюдаться в очень сильной степени. Замеч ено при этом, что в словотечении участвуют не все слова русского я зыка, а только некоторые, при этом связанные в определенные компл ексы, и таких комплексов немного. До сих пор, например, никому еще не удавалось наблюдать в этих комплексах таких, казалось бы, общеупотребительных слов, как «целесообразность», «выгода», « разумно», «польза», «своевременность»; совершенно не участвуют слова «мера», «килограмм», «метр», «сантиметр», «минута», «секунда», «сутки», вообще названий единиц измерения; очень редко мо жно встретить слова «план», «отчет», «контроль ответственнос ти», «уголовная ответственность».

Зато, если уже вытекло слово «труд», то за ним обязательно вытекут и слова: «радостный», «коллективный», «преобразующий»,

565

«наслаждение», «удовлетворение», «личность», «интерес», «твор- чество», «инициатива».

Как уже было сказано, словотечение наблюдается при показы вании определенных предметов. Показывание каких угодно дру гих предметов не вызывает словотечения. Например, сколько угодно можно показывать исследуемому лицу его собственного ребенка, и сследуемое лицо в этом случае ничем не будет отличаться от других людей. Живой беспризорный также не вызывает рефлекса словот ече- ния, в этом случае исследуемое лицо обычно произносит сло во «милиционер» или два слова «караул, грабят».

Если к работе или к труду подходить трезво, то необходимо признать, что много есть работ тяжелых, неприятных, неинте ресных, многие работы требуют большого терпения, привычки пр е- одолевать болевые угнетающие ощущения в организме; очень многие работы только потому и возможны, что человек привык ст радать и терпеть.

Если у этого человека есть семья, которую нужно кормить, ес ли его работа сопровождается заработком, человеку легче зас тавить свои мускулы работать, преодолевая и боль и усталость, ино гда и отвращение. Если человек принадлежит к коллективу, интересы которого зависят от его работы и работы других членов кол лектива, в этом случае преодоление мускульного сопротивления с овершается не так легко, ибо эффект этого сопротивления кажется не столь решающим.

А что можно сказать о детях, у которых нет семьи, труд которых не сопровождается заработком, а представление о кол лективе находится в эмбриологическом состоянии? При помощи к аких институтов в этом случае преодолевается тяжесть труда, его физическая непривлекательность? Будущая настоящая педа гогика когда-нибудь, может быть даже очень скоро, разработает это т вопрос, разберет механику человеческого усилия, укажет, к акое место принадлежит в нем воле, самолюбию, стыду, внушаемости, подражанию, страху, соревнованию и как все это конструируется с деталями чистого сознания, убежденности разума.

Преодолевать тяжесть труда, его физическую непривлекате льность люди научились давно, но мотивации этого преодолени я нас теперь не всегда удовлетворяют. Снисходя к слабости ч елове- ческой природы, мы терпим и теперь некоторые мотивы лично го удовлетворения, мотивы собственного благополучия, но мы н еизменно стремимся воспитывать широкие мотивации коллекти вного интереса. Однако многие проблемы в области этого вопро са очень запутаны, и в Куряже приходилось решать их почти без помощи со стороны.

566

Когда-нибудь настоящая педагогика разработает этот вопр ос, разберет механику человеческого усилия, укажет, какое мес то принадлежит в нем воле, самолюбию, стыду, внушаемости, подража - нию, страху, соревнованию и как все это комбинируется с явл е- ниями чистого сознания, убежденности, разума. Мой опыт, меж - ду прочим, решительно утверждает, что расстояние между эл е- ментами чистого сознания и прямыми мускульными расходам и довольно значительно и что совершенно необходима некото рая цепь связующих более простых и более материальных элемен тов.

Первые месяцы в Куряже для меня были полны крупных и мелки х задач в области именно этой проблемы. Я сам находился в пол ожении довольно трудном. Предыдущая работа в колонии имени М . Горького была построена на иных математических отношениях. В на- чале колонии, совершенно безоружный педагогически, я разр ешил задачу организации человеческого усилия при помощи крайне го волевого давления, в самых простых его формах — в формах насилия. В дальнейшем мне повезло. Колония росла в количестве колони стов очень медленно, вновь прибывающие ее члены составляли нич тожную часть целого, и я мог спокойно допустить очень постепе нное и длительное освоение новичков, уверенно ожидая того момен та, когда сложнейшая система внутриколлективных мотиваций оконча тельно захватит новичка и вооружит его многими приспособлени ями и привычками, необходимыми в борьбе с мускульным сопротивл ением.

В Куряже я оказался в ином положении. В день приезда горьковцев в Куряже очень счастливо был решен вопрос о сознании. Куряжская толпа была в течение одного дня приведена к увере нности, что приехавшие отряды привезли ей лучшую жизнь, что впервые к куряжанам прибыли люди с опытом и помощью, что нужно идти дальше с этими людьми. Здесь решающими не были даже сообра - жения выгоды, здесь было, конечно, прежде всего коллективное внушение, здесь решали не расчеты, а глаза, уши, голоса и сме х. Все же в результате этого дня куряжане безоглядно захотел и стать членами горьковского коллектива, хотя бы уже и потому, что это был коллектив, еще не испробованная сладость в их жизни.

Но я приобрел на свою сторону только сознание куряжан, а этого было страшно мало. На другой же день это обнаружилос ь во всей своей сложности. Еще с вечера были составлены сводны е отряды на разные работы, намеченные в декларации комсомола, по- чти ко всем сводным были прикреплены воспитатели или стар шие горьковцы, настроение у куряжан с самого утра было прекра сное, и все-таки к обеду выяснилось, что работают очень плохо. Пос ле обеда многие уже не вышли на работу, где-то попрятались, час ть по привычке потянулась в город и на Рыжов.

567

Я сам обошел все сводные отряды — картина была везде одина - кова. Вкрапления горьковцев казались везде очень незначи тельными, преобладание куряжан бросалось в глаза, и нужно было опасаться, что начнет преобладать и стиль их работы, тем бо лее что среди горьковцев было очень много новеньких, да и неко торые старики, растворившись в куряжской пресной жидкости, грозили просто исчезнуть как активная сила.

Взяться за внешние дисциплинарные меры, которые так выразительно и красиво действуют в сложившемся коллективе, бы ло опасно. Нарушителей было очень много, возиться с ними было делом сложным, требующим много времени, и неэффективным, ибо всякая мера взыскания только тогда производит полезн ое действие, когда она выталкивает человека из общих рядов и под держивается несомненным приговором общественного мнения. К роме того, внешние меры слабее всего действуют в области орг анизации мускульного усилия.

Менее опытный человек утешил бы себя такими соображениями: ребята не привыкли к трудовому усилию, не имеют «ухватк и», не умеют работать, у них нет привычки равняться по трудово му усилию товарищей, нет той трудовой гордости, которая всег да отличает коллективиста; все это не может сложиться в один де нь, для этого нужно время. К сожалению, я не мог ухватиться за такое утешение. В этом пункте давал себя знать уже известн ый мне закон: в педагогическом явлении нет простых зависимос тей, здесь менее всего возможна силлогистическая формула, дед уктивный короткий бросок.

В майских условиях Куряжа постепенное и медленное развит ие трудового усилия грозило выработать общий стиль работы, в ыраженный в самых средних формах, и ликвидировать быструю и точную ухватку горьковцев.

Область стиля и тона всегда игнорировалась педагогической «теорией», а между тем это самый существенный, самый важный от - дел коллективного воспитания. Стиль — самая нежная и скор о- портящаяся штука. За ним нужно ухаживать, ежедневно следи ть, он требует такой же придирчивой заботы, как цветник. Стиль создается очень медленно, потому что он немыслим без накопл ения традиций, то есть положений и привычек, принимаемых уже не чистым сознанием, а сознательным уважением к опыту старши х поколений, к великому авторитету целого коллектива, живущ его во времени! Неудача многих детских учреждений происходил а оттого, что у них не выработалось стиля и не сложились привыч ки и традиции, а если они и начинали складываться, переменные и нспектора наробразов регулярно разрушали их, побуждаемые к это-

568

му, впрочем, самыми похвальными соображениями. Благодаря этому соцвосовские «ребенки» всегда жили без единого намека на какую бы то ни было преемственность — не только «вековую» , но даже и годовалую.

Побежденное сознание куряжан позволяло мне стать в более близкие и доверчивые отношения к ребятам. Но этого было ма ло. Для настоящей победы от меня требовалась теперь педагоги ческая техника. В области этой техники я был так же одинок, как и в 1920 году, хотя уже не был так юмористически неграмотен. Одиночество это было одиночеством в особом смысле. И в воспит а- тельском, и в ребячьем коллективе у меня уже были солидные кадры помощников, я бы сказал — хороших педагогических техников; располагая ими, я мог смело идти на самые сложные операции. Но все это было на земле.

На небесах и поближе к ним, на вершинах педагогического «Олимпа»181, всякая педагогическая техника в области собственно воспитания считалась ересью, и в области образования там забавлялись и игрались действительно как боги, т. е. без присмот ра, без ответственности и без практических соображений, играли в комплекс.

Развивая работу в колонии, я сейчас не мог быть так естеств енно безоглядным, как раньше, ибо тучи клубились над самой моей головой и из них то и дело гремели громы и сверкали молнии.

Уже и раньше на меня косо смотрели с «небес», но раньше я подвизался в провинции, на меня редко падали лучи великих светил, да и сам я старался не прыгать чрезмерно над поверхностью земли. Я оказался в неприятном соседстве с богами. Они рассматри вали меня невооруженным глазом, и спрятаться от них со всей сво ей техникой я был не в состоянии.

Боги были разные — партийные и беспартийные. Впоследствии оказалось, что почти все они состоят в близком родстве с не которыми земнородными,— Троцким182 , Петлюрой183 , Ефремовым184 , но в то время они умели казаться непогрешимыми.

Трудно сказать, отражалось ли указанное родство на педаго ги- ческих доктринах богов? Для этого нужно специальное иссле дование. Я тогда квалифицировал программу «Олимпа», как довол ьно хитро составленную композицию из революционной термино логии, толстовства, кусочков анархизма, совершенно нематериаль ных остатков эсеровского «хождения в народ», барской высокомер ной благотворительности и интеллигентского обычного «вяканья» . Все это каким-то снадобьем склеивалось вместе, я долго не мог разо брать, что это за снадобье, а потом-таки догадался: это было обыкно - венное христианство, не какой-нибудь там дезинфицированн ый, очи-

569

щенный экстракт, не какая-нибудь паутинка из его этически х волокон, вообще не «неохристианство», а обыкновенное бабско е православие, с любовью к ближнему, с воскрешением Лазаря, с неч истой силой и со всеми десятью заповедями.

«Олимп», например, запрещал мне вовсе начислять воспитанн и- кам зарплату и даже выдавать небольшие карманные деньги. При этом, захватив меня на этом грехе, олимпийцы в ужасе кругли ли глаза, тайно крестились и очерчивали себя кругом. В Москве в то время сидел известный проповедник и…

Между мною и «Олимпом» не было ни одной общей точки, а разговор о педагогической технике иногда даже не начинался, ибо, как только я произносил «те»… меня бросали в котел с горячей с вятой водой, и начиналась длительная и очень неприятная для мен я процедура изгнания беса. На Олимпе ребенок рассматривался как существо, наполненное особого состава тонким паром, название которому даже не успели придумать. Впрочем, это была все та же с таромодная душа, над которой упражнялись еще апостолы.

Предполагалось, что душа эта обладает способностью саморазвиваться, стоит только создать для нее благоприятные условия. О том, какие именно условия должны быть созданы, существова ло целое учение, довольно многословное, но в сущности повторяющее изречения Руссо:

«Относитесь к детству с благоговением…» «Бойтесь помешать природе...»

Учение это отличалось чисто сектантской припадочной вер ой в то, что только в таком случае из души вырастет настоящая ко м- мунистическая личность. Насколько все это неряшливо дела лось можно судить из того, что никому в голову не приходило сост а- вить список признаков настоящей коммунистической лично сти и проверить, вырастает такая личность или не вырастает.

На самом деле в условиях чистой природы вырастало только то, что естественно могло вырасти, то есть обыкновенный полев ой бурьян, но это никого не смущало — для небожителей были дор о- ги принципы и идеи. Мои указания на практическое несоотве т- ствие получаемого бурьяна заданным проектам коммунисти ческой личности называли делячеством, а если хотели подчеркн уть мою настоящую сущность, говорили:

— Макаренко — хороший практик, но в теории он разбирается очень слабо.

Между тем я всегда честно старался разобраться в теории, н о с первых ее строчек у меня немедленно разжижались мозги, и я не знал даже, как квалифицировать всю эту теорию: бред сумасш едшего, сознательное вредительство, гомерическая, дьявольс кая на-

570