Makarenko_Ped_poema_full_text
.pdfвспомню. А сейчас вдруг вспомнила. Такая книга есть, наверн ое, читали. Написал Беллами174 , а называется «В царстве будущего» или в этом роде. Там что-то такое через сто лет или через две сти. Помните. Кто-то спал, спал, проснулся — ничего не понимает. Ему все показывают, рассказывают, все новое и не такое!
Брегель крепко сжала губы, рассматривая красивую, воодуше в- ленную головку Гуляевой.
—Это, выходит, я проснулась?
—Да… нет. Но так похоже. Антон Семенович будто провожает вас по новому миру и объясняет.
Я серьезно сказал Гуляевой:
—Для меня много чести будет быть проводником в новом мире. Но… я бы очень хотел… Новый мир до зарезу нужен.
Брегель рассердилась.
—Какой новый мир? Вот эти выдумки, да? Традиции двадцатого отряда? Это называется социалистическим воспитанием? Н а что это похоже? Для него дороги не люди, а какой-то… абстрак т- ный двадцатый отряд. На что это похоже?
—Это похоже на Чапаевскую дивизию,— сказал я отчетливо и
ñóõî.
—Что? На Чапаевскую дивизию?
—Да. Уже нет тех людей и нет Чапаева175 … И новые люди. Но они несут на себе славу и честь Чапаева и его полков, понима ете или нет. Они отвечают за славу Чапаева… А если они опозорят ся, через двадцать лет новые люди будут отвечать за их позор.
Брегель немного растерялась:
—Не понимаю, для чего это вам нужно?
—Это все, конечно… довольно… я все-таки скажу… атрибутно! Но это же только внешность. Вы этого не думаете?
Я начинал злиться. С какой стати они пристали ко мне именно сегодня? И кроме того, чего они, собственно, хотят? Может быт ь, им жаль Куряжа?
—Ваши знамена, барабаны, салюты — все это ведь только внешне организует молодежь.
Я хотел сказать: «Отстань!» — но сказал немного вежливее:
—Вы представляете себе молодежь, или, скажем, ребенка в виде какой-то коробочки: есть внешность, упаковка, что ли, а есть внутренность — требуха. По вашему мнению, мы должны заниматься только требухой? Но ведь без упаковки вся эта драгоценная требуха рассыплется.
Брегель злым взглядом проводила пробежавшего к столовой Ветковского.
—Âñå-òàêè у вас очень похоже на кадетский корпус…
551
—Знаете что, Варвара Викторовна,— по возможности приветливо сказал я,— давайте прекратим. Нам очень трудно говори ть с вами без…
—Áåç ÷åãî?
—Без переводчика.
—Переводчики найдутся, товарищ Макаренко.
—Подождем.
От ворот подошел первый отряд, и его командир Гуд, быстро оглядев паперть, спросил громко:
— Так ты говоришь, через эту дверь не ходят, Устименко? Один из куряжан, смуглый мальчик лет пятнадцати, протянул
руку к дверям:
—Нет, нет… Говорю тебе верно. Никто не ходит. Они всегда заперты. Ходят на те двери и на те двери, а на эти не ходят, ве рно тебе говорю.
—У них там в середине шкафы стоят. Свечи и всякое… — сказал кто-то сзади.
Гуд вбежал на паперть, повертелся на ней, засмеялся:
—Так чего нам нужно? Ого! Тут шикарно будет. На чертей им такое шикарное крыльцо? И навес есть, если дождь… А только твердо будет. Чи не очень твердо?
Карпинский, старый горьковец и старый сапожник отряда Гуд а, весело присмотрелся к каменным плитам паперти:
—Ничего не твердо: у нас шесть тюфяков и шесть одеял. А может, еще что-нибудь найдем.
—Правильно,— сказал Гуд.
Он повернулся лицом к пруду и объяснил:
—Чтобы все знали: это крыльцо занято первым отрядом. И никаких разговоров! Антон Семенович, вы свидетель.
—Добре!
—Значит, приступайте... кто тут?.. Стой!
Гуд вытащил из кармана список:
— Слива и Хлебченко, какие вы будете, покажитесь. Хлебченко — маленький, худенький, бледный. Черные прямые
волосы растут у него почему-то не вверх, а вперед, а нос в чер ных крапинках. Грязная рубаха у него до колен, а оторванная кро мка рубахи спускается еще ниже. Он улыбается неумело и огляды вается. Гуд критически его рассматривает и переводит глаза на Сливу. Слива такой же худой, бледный и оборванный, как и Хлебченко , но отличается от него высоким ростом. На тонкой-претонкой шее сидит у него торчком узкая голова, и поражают полные румян ые губы. Слива улыбается страдальчески и посматривает на уго л паперти.
552
—Черт его знает,— говорит Гуд,— чем вас тут кормят? Чего вы все такие худые… как собаки. Отряд откормить нужно, Антон Семенович! Какой же это отряд? Разве может быть такой первы й отряд? Не может! Пищи у нас хватит? Ну а как же! Лопать умеете? В отряде смеются. Гуд еще раз недоверчиво проводит взгляд ом
по лицам Сливы и Хлебченко и говорит нежно:
—Слушайте, голубчики, Слива и Хлебченко. Сейчас это крыльцо нужно начисто вымыть. Понимаете, чем нужно мыть? Водой. А куда воду наливать? В ведро. Карпинский, быстро, на носках: п о- лучи у Митьки наше ведро и тряпку! И веник! Умеете мыть?
Слива и Хлебченко кивают. Гуд поворачивается к нам, галантно стаскивает с головы тюбетейку и отводит руку далеко в сто рону:
—Просим извинить, дорогие товарищи: территория занята первым отрядом, и ничего не поделаешь. На том основании, что зд есь будет генеральная уборка, я вам покажу хорошее место, там е сть и скамейки. А здесь — первый отряд.
Первый отряд с восхищением следит за этой галантерейной п роцедурой. Я благодарю Гуда за хорошее место и скамейки и отк азываюсь.
Прибежал, гремя ведром, Карпинский. Гуд отдал последние ра с- поряжения и махнул весело рукой:
—А теперь стричься, бриться!
Спускаюсь с паперти, Брегель сурово, молчаливо-внимательно следит, как ее собственные ноги ступают по ступеням. И она и Зоя надоели мне с самого утра, и мне страшно хочется, чтобы они уехали. У той самой паперти, где работает магазин Жевелия и где уже стоит очередь отрядных уполномоченных и группки их по - мощников и носильщиков накладывают на плечи синие стопки трусиков и белые стопки рубах, звенят ведрами, зажимают по д мышками коричневые коробки с мылом, стоит и фиат окриспол - кома. Сонный, скучный шофер с тоской поглядывает на Брегел ь.
Мы идем к воротам и молчим. Я не знаю, куда нужно идти. Если бы я был один, я улегся бы на травке возле соборной стены и п родолжал бы рассматривать мир и его прекрасные детали. До конца нашей операции остается еще больше часа, тогда меня снова захва тят дела. Одним словом, я хорошо понимаю тоскливые взгляды шофера.
Но из ворот выходит оживленно-говорливая, смеющаяся группа, и на душе у меня снова радостно. Это восьмой отряд, потом у что впереди его я вижу прекрасной лепки фигуру Федоренко, потому что здесь Корыто, Нечитайло, Олег Огнев. Мои глаза с не - вольным недоумением упираются в совершенно новые фигуры , противоестественно несущие на себе привычные для меня признаки горьковцев — синие трусики и белые сорочки. Наконец я начи-
553
наю соображать: здесь все бывшие куряжане. Это и есть то сам ое преображение, на организацию которого мы истратили две не дели. Свежие, вымытые лица, еще не потерявшие складок бархатные тюбетейки на свежеостриженных головах мальчиков. И са мое главное, самое приятное: веселые и доверчивые взгляды, только что зародившаяся грация чисто одетого, освободившегося от вш ей че- ловека.
Федоренко со свойственной ему величественно-замедленно й манерой отступает в сторону и говорит, округленно распола гая солидные баритонные слова:
—Антон Семенович, можете принять восьмой отряд Федоренко в полном, как полагается, порядке.
Рядом с ним Олег Огнев растягивает длинные, интеллигентно чуткие губы и сдержанно кланяется в мою сторону.
—Крещение сих народов совершилось и при моем посильном участии. Отметьте это в вашей душе на случай каких-нибудь моих не столь удачных действий.
Я дружески сжимаю плечи Олега, и делаю это потому, что мне непростительно хочется его расцеловать и расцеловать Фе доренко
èвсех остальных моих молодых, моих великолепных пацанов. Трудно мне что-нибудь отмечать сейчас в своей душе. Душа моя полна образами, торжественными хоралами и танцевальными ритма ми.
ßеле успеваю поймать что-нибудь за хвостик, как это пойман ное исчезает в толпе, и что-нибудь новое кричит, привлекая мое в нимание. «Крещение и преображение,— по дороге соображаю я,— все какие-то религиозные штуки». Но улыбающееся лицо Коро т- кова мгновенно затирает и эту оригинальную схему. Да, ведь я сам настоял на зачислении Короткова в восьмой отряд. На ле ту поймав мою остановку на Короткове, гениальный Федоренко о б- нимает его за плечи и говорит, чуть-чуть вздрагивая зрачка ми серых глаз:
—Хорошего колониста дали нам в отряд, Антон Семенович. Я уже с ним поговорил. Хороший командир будет по прошествии некоторого времени.
Коротков серьезно смотрит мне в глаза и говорит приветлив о:
—Я хочу потом с вами поговорить, хорошо?
Федоренко весело-иронически всматривается в лицо Коротк ова:
—Какой ты чудак! Зачем тебе говорить! Говорить не надо. Для чего это говорить?
Коротков тоже внимательно приглядывается к хитрому Федо - ренко:
—Видишь… у меня особое дело…
—Никакого у тебя особенного дела нет. Глупости!
554
—Я хочу, чтобы меня… тоже можно было под арест… сажать. Федоренко хохочет:
—О, чего захотел!.. Скоро, брат, захотел!.. Это надо получить звание колониста,— видишь, значок! А тебя еще нельзя под аре ст. Тебе скажи: под арест, а ты скажешь: «За что? Я не виноват».
—А если и на самом деле не виноват?
—Вот видишь, ты этого дела и не понимаешь. Ты думаешь: я не виноват, так это такое важное дело. А когда будешь колони с- том, тогда другое будешь понимать, как бы это сказать?.. Знач ит, важное дело — дисциплина, а виноват ты или, там, не виноват — это по-настоящему не такое важное дело. Правда ж, Антон Семе - нович?
Я кивнул Федоренко. Брегель рассматривала нас, как уродце в в банке, и ее щеки начинали принимать бульдожьи формы. Я поспешил отвлечь ее внимание от неприятных вещей:
—А это что за компания? Кто же это?
—А это тот пацан… — говорит Федоренко. — Боевой такой. Говорят, побили его крепко.
—Верно, это восемнадцатый отряд Зайченко,— узнаю и я.
—Кто его побил? — спрашивает Брегель.
—Избили ночью… здешние, конечно.
—За что? Почему вы не сообщили? Давно?
—Варвара Викторовна,— сказал я сурово,— здесь, в Куряже, на протяжении ряда лет издевались над ребятами. Поскольку это мало вас интересовало, я имел основание думать, что и этот с лу- чай недостоин вашего внимания… тем более что я заинтересо вался им лично.
Брегель мою суровую речь поняла как приглашение уезжать. Она сказала сухо:
—До свидания.
И направилась к машине, из которой уже выглядывала голова товарища Зои.
Я вздохнул свободно. Я пошел навстречу восемнадцатому отр я- ду Вани Зайченко.
Ваня вел отряд с открытой торжественностью. Мы восемнадцатый отряд нарочно составили из одних куряжан; это прида вало отряду и Ваньке блеск особого значения. Ванька это понял. Ф е- доренко громко расхохотался:
— Ах ты, шкеты такие!..
Восемнадцатый отряд приближался к нам, щеголяя военной выправкой. Двадцать пацанов шли по четыре в ряд, держали но гу и даже руками размахивали по-строевому. Неизвестно было, когда это Зайченко успел добиться такой милитаризации, наверно, на
555
реке репетировали. Я решил поддержать военный дух славного восемнадцатого отряда и приложил руку к козырьку фуражки и крикнул:
— Здравствуйте, товарищи!
Но восемнадцатый отряд не был готов к такому сложному маневру. Ребята загалдели как попало, и Ваня обиженно махнул рукой:
— Вот еще… граки!
Федоренко в восторге хлопнул себя по коленям:
— Смотри ты, уже научился!
Чтобы как-нибудь разрешить положение, я сказал:
—Вольно, восемнадцатый отряд! Расскажите, как купались… Петр Маликов улыбнулся светло и радужно:
—Купались? Хорошо купались. Правда ж, Тимка?
Одарюк отвернулся и сказал кому-то в плечо сдержанно:
— С мылом…
Ванька поднялся на цыпочки, оглядел всех командирским взг лядом и сказал строго:
—Теперь каждый день с мылом будем. У нас завхоз Одарюк, видите?
Он показал на жестяную коробку в руках Одарюка.
—Два куска сегодня мыла вымазали: аж два куска! Ну, так это для первого дня только. А потом меньше. А вот у нас какой вопрос, понимаете… Конечно, мы не пищим... Правда ж, мы не пищим? — обратился он к своим.
—Ах, ты, чертовы пацаны! — восхитился Федоренко.
—Не пищим! Нет, мы не пищим! — крикнули пацаны.
Ваня несколько раз обернулся во все стороны:
—А только вопрос такой, понимаете?
—Хорошо. Я понимаю: вы не пищите, а только задаете вопрос. Ваня вытянул губы и напружинил глаза:
—Âîò-âîò. Задаем вопрос: в других отрядах есть старые горьковцы, хоть три, хоть пять. Так же? А у нас нету. Нету, и все!
Когда Ваня произносил слово «нету», он повышал голос до пи ска
èделал восхитительное движение вытянутым пальцем от пра вого уха в сторону.
—А значит…
В Ванькиных глазах заиграли зайчики, он вдруг звонко засмеялся:
— Одеял нету! Нету, и все! И тюфяков. Ни одного! Нету! Ваня еще веселее захохотал, засмеялись радостно и члены во-
семнадцатого и восьмого отрядов.
Я написал командиру восемнадцатого записку к Алешке Волкову: немедленно выдать шесть одеял и шесть матрацев.
556
По дороге к речке началось большое движение. Отряды колонистов заходили по ней, как на маневрах. К речке шли темные, бесформенные группы, от речки приходили, показывая талии и сияя на солнце белыми рубахами.
За конюшней, среди зарослей бурьяна, расположились четыре парикмахера, привезенные из города еще утром. Куряжская к орка по частям отваливалась с организмов куряжан, подтверждая мою постоянную точку зрения: куряжане оказались обыкновенны ми мальчиками, оживленными, говорливыми и вообще «радостным народом»176 ,— Пушкин в свое время хорошо разобрался в мальчишеской сущности. Какая жалость, что в настоящее время в ней не разбираются многие «высококвалифицированные» умы. В это т день мне то и дело приходила в голову кощунственная мысль: если самого выдержанного моралиста освободить от денег, пиджака, галс тука, семьи, квартиры, в течение месяца продержать в Куряже в кач естве воспитанника, не брить и не стричь, раза два отколотить, раз а три поиздеваться, честное слово, какие интересные наблюдения можно было бы после этого производить над выдержанным моралист ом!
Óменя только на короткий миг пробегали сомнения: радуютс я новой одежде, может быть, завтра потащут ее на базар. Но немедленно на эту гадкую мысль набегали целые отряды молоды х бодрых мыслишек: потащить на базар трусики и сорочку — небольшой доход, а в чем остаться? Кроме того, я видел, с какой искренне й радостью осматривают хлопцы свой новый костюм, с каким неожиданным кокетством расправляют складки рубах, вертят в р уках тюбетейки. Остроумный Алешка Волков, разобравшись в беско - нечной ярмарке всяких вещей, расставленных вокруг собора , прежде всего вытащил на поверхность единственное наше трюмо, и его в первую очередь приладили два пацана на алтарном возвышении. И возле трюмо сразу образовалась толпа желающих ув и- деть свое отражение в мире и полюбоваться им. Кстати, нужно сказать, среди куряжан нашлось очень много красивых ребят, да
èостальные должны были похорошеть в самом непродолжител ь- ном времени, ибо красота есть функция труда и питания.
Óдевочек было особенно радостно. Горьковские девчата при - везли для куряжских девчат специально для них сшитые роск ошные наряды: синяя сатиновая юбочка, заложенная в крупную с кладку, хорошей ткани белая блузка, голубые носки и так называе мые балетки. Кудлатый разрешил девичьим отрядам затащить в сп альню швейные машины, и там началась обыкновенная женская ва к- ханалия: перешивка, примерка, прилаживание. Куряжскую пра - чечную на сегодняшний день мы отдали в полное распоряжени е девчат. Я встретил Переца и сказал ему строго:
557
—Переоденься в спецовку и нагрей девчатам котел в прачечной. Только, пожалуйста, без волынки: одна нога здесь, другая там .
Перец вытянул ко мне поцарапанное свое лицо, ткнул себя в грудь и спросил:
—Это… чтобы я нагрел девчатам воды?
—Äà.
Перец выпятил живот, надул щеки и заорал на весь монастырь , козыряя рукой, как обыкновенно козыряют военные:
— Есть нагреть воды!
Вышло это у него достаточно нескладно, но энергично. Но пос ле такого парада Перец вдруг загрустил:
—Так… А где ж я возьму спецовку? Наш девятый отряд еще не получил…
Я сказал Перецу:
—Детка! Может быть, нужно взять тебя за ручку и повести переодеть? И, кроме того, скажи, сколько еще времени ты буде шь здесь болтать языком?
Окружающие нас ребята захохотали. Перец завертел башкой и закричал уже без всякой парадности:
—Сделаю!.. Сделаю, будьте покойны!
И убежал.
Лапоть снова трубил совет командиров, на этот раз на папер ти собора, где уже устроил свою спальню отряд Гуда.
Стоя на паперти, Лапоть сказал:
—Командиры, усаживаться не будем, на минутку только. Пожалуйста, сегодня же растолкуйте пацанам, как нужно носы в ы- тирать. Что это такое, ходят по всему двору, «сякаются»! Пот ом другое: за обедом, чтобы мясо резали ножом, а не рвали, как собаки прямо зубами, и насчет уборной скажите,— говорил же Жорка на собрании. И дальше: Алешка ведь уже поставил сорные ящики,
надо все ненужное в ящики бросать, а не куда попало.
—Да ты не спеши, раньше вон всякую гадость прибрать нужно, какие там ящики! — улыбнулся Ветковский.
Лапоть надул губы.
—Как ты, Костя, не понимаешь, одно дело — прибрать, а другое — аккуратно чтоб. Раз он будет знать, что нельзя бросать, так он и уберет охотно, а зачем ему убирать, если завтра опя ть набросают… А еще путешественник.
—Да это я так,— смутился Костя.
—Да не забудьте, чтобы все знали. Наше правило, на пол не плевать. Все знаете правило?
—Да знаем.
—Повторить хором.
558
Лапоть задирижировал рукой, и смеющиеся командиры шутли- во-басовитыми голосами устроили хоровую декламацию:
— «Раз плюнешь — три дня моешь!» Ротозеи-пацаны из куряжан, внимавшие совету командиров со
священным трепетом новоиспеченных масонов, ойкнули и при - крыли рты ладонями. Лапоть распустил совет, а пацаны понес ли новый лозунг по временным отрядным логовам. Донесли его и до Халабуды, который неожиданно для меня вылез из коровника, в соломе, в пыли, в каких-то кормовых налетах, и забасил:
—Чертовы бабы, бросили меня, теперь пешком на станцию. Да. Раз плюнешь — три дня моешь! Здорово!.. Витька, пожалей старика, ты здесь лошадиный хозяин, запряги какую клячонк у, отвези на станцию.
Витька оглянулся на маститого Антона Братченко, а Антон т оже мог похвастаться басом:
—Какую там клячонку? Запряги Молодца в кабриолет, отвези старика, он сегодня сам Зорьку вычистил. Давайте вас тепер ь вы- чистим.
Ко мне подошел взволнованный Таранец в повязке дежурного:
—Там… агрономы какие-то живут… Отказались очистить спальни
èговорят: никаких нам не нужно отрядов, сами будем отрядом.
—У них, кажется, чисто?
—Был сейчас у них. Осмотрел кровати и так… барахло на вешалке. Вшей много. И клопов.
—Пойдем.
В комнате агрономов был полный беспорядок: видно, давно уже не убиралось. Воскобойников, назначенный командиром в торого отряда коровников, и еще двое, зачисленных в его отряд , подчинились постановлению, сдали свои вещи в дезинфекцию и ушли, оставив в агрономическом гнезде зияющие дыры, броше н- ные обрывки и куски ликвидированной оседлости. В комнате было несколько человек. Они встретили меня угрюмо. Но и я и они знали, на чьей стороне победа, вопрос мог стоять только о фо рме их капитуляции.
Я спросил:
—Не желаете подчиниться постановлению общего собрания? Молчание.
—Вы были на собрании?
Молчание. Таранец ответил:
—Íå áûëè.
—У вас было достаточно времени думать и решать… Сейчас здесь колония имени Горького. Кем вы себя считаете: колонистами или квартирантами?
559
Молчание.
—Если вы квартиранты, я могу вам разрешить жить в этой комнате не больше десяти дней. Кормить не буду.
—А кто нас будет кормить? — сказал Сватко.
Таранец улыбнулся:
—Вот чудаки!
—Это меня не интересует. Кто хочет, пусть кормит,— сказал
ÿ.— ß íå áóäó.
—И сегодня обедать не дадите?
—Íåò.
—Вы имеете право?
—Èìåþ.
—А если мы будем работать?
—Здесь будут работать только колонисты.
—Мы будем колонистами, только будем жить в этой комнате.
—Нет. Кто не знает дисциплины, тот не колонист.
—Так что ж нам делать?
ßдостал часы:
—Пять минут можете подумать. Скажите дежурному ваше решение.
—Есть! — сказал Таранец.
Через полчаса я снова проходил мимо флигеля агрономов. Ал ешка Волков запирал дверь флигеля на замок. Таранец торчал т ут ex officio.
—Выбрались?
—Ого! — засмеялся Таранец. — Еще как!
—Они все в разных отрядах, да?
—Да, по одному в разных отрядах.
—Здорово! Выбрались!
Через полтора часа за парадными столами, накрытыми белыми скатертями, в неузнаваемой столовой, которую передовой св одный еще до зари буквально вылизал, украсив ветками и ромаш ками, и где, согласно диспозиции, немедленно по прибытии с вок - зала Алешка Волков повесил портреты Ленина, Сталина, Воро - шилова177 и Горького, а Шелапутин с Тоськой растянули под потолками лозунги и приветствия, между которыми неожиданны м торчком становилось в голове у зрителя:
НЕ ПИЩАТЬ!
состоялся торжественный обед.
Подавленные, вконец деморализованные куряжане, все остри - женные, вымытые, все в белых новых рубахах, вставлены в то-
560