Makarenko_Ped_poema_full_text

вый серый, искрящийся терезитом дом. В доме высокие светлы е спальни, нарядные залы, широкие лестницы, гардины, портрет ы. Все в коммуне было сделано с умным вкусом, вообще, не в стил е наробраза.

Для мастерских предоставлено два зала. В углу одного из ни х я увидел сапожную мастерскую и очень удивился.

Мы рассказываем ребятам об индустриализации, о Днепрострое, об автомобильных заводах. Даем им газету, в которой они чит ают о технике, а работать заставляем в сапожной и столярной ма с- терских, при этом работать так, как работали только сапожн ики в старой России, заставляем «сучить дратву» и строгать шерхеблем. А этот самый беспризорный давно знает, что на обувных и деревообделочных фабриках совсем не так работают. Он стре мится на завод, он хочет быть механиком, металлистом, шофером, радистом, летчиком или электромонтером, а мы ему даем арха и- ческое сапожное шило или заставляем делать вручную табуретки, которые сейчас никто уже вручную не делает. А потом обвиня ем беспризорного в лени. Так же ленивы были и «мальчики» у ста рых сапожников, но старые сапожники умели, по крайней мере, зас тавить «мальчика» «сучить дратву», а нас такое положение не удовлетворяет: нам обязательно нужно, чтобы мальчик сам увлекся этой «захватывающей» работой.

Но зато в деревообделочной мастерской коммуны были прекрасные станки. Все же в этом отделе чувствовалась некото рая неуверенность организаторов.

Строители коммуны поручили мне и колонии Горького подготовку нового учреждения к открытию. Я выделил Киргизова с бригадой. Они по горло вошли в новые заботы, и день и ночь занимались шлифовкой нарождающегося бытия коммуны.

Коммуна имени Дзержинского рассчитана была всего на сто детей, но это был памятник Феликсу Эдмундовичу, и украинск ие чекисты вкладывали в это дело не только личные средства, н о и все свободное время, все силы души и мысли. Только одного он и не могли дать новой коммуне. Чекисты слабы были в педагоги - ческой теории. Но педагогической практики они почему-то н е боялись.

Меня поэтому очень интриговал вопрос, как товарищи чекисты вывернутся из трудного положения. Они-то, пожалуй, могут игнорировать теорию, но согласится ли теория игнорироват ь че- кистов? Я очень интересовался, например, таким пунктом в этом новом, таком основательном деле, не уместно ли будет приме нить последние слова педагогической науки, ну, скажем, положен ие Шульгина о том, что самоуправление не должно быть шкрабьим и об яза-

631

но пройти стадию подполья. Паркет, зеркала, роспись стен и п о- толков, хорошая мебель будет ли принесена в жертву ненасытному идолу педагогической науки, или чекисты из узко материаль ных соображений откажутся от последних выводов науки. Этот захв а- тывающий вопрос был скоро разрешен, и, увы, разрешен без дос таточного уважения к науке. Товарищ Барт усадил меня в глубокое кресло в своем кабинете и сказал:

—Видите, какая у меня к вам просьба: коммуна — это памятник Дзержинскому. Он сделан так, как надо, вы знаете, мы пост а- вили там самое лучшее и дорогое. Если мы возьмем ребят прям о с улицы, пока мы их не воспитаем, там ничего не останется. А ко м- муна, конечно, нужна и пригодится надолго для тех же беспри зорников. Мы знаем, у вас хороший, дисциплинированный коллект ив, хоть и правонарушителей, а главное — дисциплинированный. Так вот мы решили, Вы нам дайте для начала человек сорок—пятьде- сят, а потом мы уже будем пополнять с улицы. Вы понимаете? У них сразу будет и самоуправление и порядок. Понимаете?

Еще бы я не понимал? Я прекрасно понял, что этот бритый носатый человек никакого понятия не имеет о педагогической науке. Собственно говоря, в этот момент я совершил преступ ление: я сознательно скрыл от товарища Барта, что существует педагогическая теория, я ни словам не обмолвился о «подпольном самоуправлении»209 . Я сказал «есть» и тихими шагами удалился, оглядываясь по сторонам и улыбаясь коварно.

Мне было приятно, что горьковцам поручили основать новый коллектив, но только придя в колонию я заметил, что в этом деле заключены для меня и трагические моменты. Кого выделить? В ыделить самых лучших, значит, обессилить колонию, выделить ин ых, значит, не выполнить поставленную Бартом задачу. А, кроме того, хотелось, чтобы в коммуну ушли ребята, заслужившие эту чес ть.

Работа бригады Киргизова заканчивалась. В наших мастерск их делали для коммуны мебель, в швейной начали шить для будущих воспитанников одежду. Чтобы сшить ее по мерке, надо было сразу выделить пятьдесят «дзержинцев».

Âсовете командиров к задаче отнеслись серьезно. Лапоть с ка-

çàë:

—В коммуну нужно послать хороших пацанов, а только старших не нужно. Пускай старшие, как были горьковцами, так и останутся. Да им скоро и в жизнь выходить, все равно.

Командиры согласились с Лаптем, но когда подошли к спискам, начались крупные разговоры. Командиры ни за что не хотели отдавать лучших ребят. Так ничего и не решили, а поручили вы бор сделать мне и Лаптю:

632

— Вы по справедливости сделаете!

Мы просидели до глубокой ночи и наконец составили список сорока мальчиков и десяти девочек. В список вошли оба Жеве лия, Горьковский, Ванька Зайченко, Маликов, Одарюк, Зорень, Нисинов, Синенький, Шаровский, Гардинов, Оля Ланова, Смена, Васька Алексеев, Марк Шейнгауз. Исключительно для солидно с- ти прибавили Мишу Овчаренко. Отряд девочек возглавила Оля Ланова. Я еще раз просмотрел список и остался им очень доволен: хорошие и крепкие пацаны, хоть и молодые.

Назначенные в коммуну начали готовиться к переходу. Они н е видели своего нового дома, тем больше грустили, расставая сь с товарищами. Кое-кто даже говорил:

—Кто его знает, как там будет? Дом хороший, а люди смотря какие будут.

К концу ноября все было готово к переводу. Я приступил к составлению штата новой коммуны. В виде хороших дрожжей н а- правлял туда Киргизова.

Все это происходило на фоне не только отрицательного, но и почти презрительного отношения ко мне, которое в последне е время установилось со стороны «мыслящих педагогически» круго в тогдашнего Наркомпроса. И круги эти были как будто всем понятные , а все же как-то так получилось, что спасения для меня почти не был о:

—Этот Макаренко все-таки странный какой-то тип.

Я в то время обладал великим терпением, я умел в течение мес я- цев молчаливо отбрасывать в сторону самые неприятные впе чатления, мешающие работать. Но и моему терпению упорно ставилс я предел, и я начинал даже нервничать.

Не проходило и дня, чтобы то по случайным, то по принципиаль - ным поводам мне не показывали, насколько я низко пал. У меня самого начинало уже складываться убеждение, что я представляю из себя очень подозрительный тип, что необходимо будет в б лижайшее время пересмотреть себя самого и проверить, каких гадостей натащило в мое существо беспардонное и безжалостное в ремя.

Казалось бы, что может быть проще и понятнее, и приятнее задачи210 : в Харькове происходит съезд «Друзей детей»211 , колония идет их приветствовать. Условились, что мы подходим к мест у съезда ровно в три часа. Оказывается, что в таком деле я напутал.

Колонии нужно пройти маршем десять километров. Мы идем не спеша, я по часам проверяю скорость нашего движения, ино гда задерживаю колонну, позволяю ребятам отдохнуть, напиться воды, поглазеть на город. Такие марши для колонистов — приятная вещь. На улицах нам оказывают внимание, во время остановок окру жают нас, расспрашивают, знакомятся. Нарядные, веселые колон ис-

633

ты шутят, отдыхают, чувствуют красоту своего коллектива. Все хорошо как будто, и только немного волнует нас цель нашего похода — «друзей детей», — в сущности, это не так плохо. На моих часах стрелки показывают три, когда наша колонна с му зыкой и развернутым знаменем, по шести в ряд, радостная и подтянутая, подходит к месту съезда. Но навстречу нам выбегает группа разгневанных олимпийцев и протестует:

—Почему вы так рано пришли? Теперь детей будете держать на улице?

Я показываю на часы.

—Мало ли что!.. Надо же приготовиться.

—Было условленно в три.

—У вас, товарищ, всегда с фокусами.

Колонисты не понимают, в чем они виноваты. Не понимают, почему на них посматривают с нескрываемым презрением.

—А зачем взяли маленьких?

—Колония пришла в полном составе.

—Но разве можно, разве это допустимо — тащить таких малышей пешком десять верст! Нельзя же быть таким жестоким только потому, что вам хочется блеснуть!

—Малыши были рады прогуляться… А после встречи мы идем

âцирк,— как же можно было оставить их дома?

—В цирк? А из цирка когда?

—Ночью.

—Товарищ, немедленно отпустите малышей!

«Малыши» — Зайченко, Маликов, Зорень, Синенький — бледнеют в строю, и их глаза смотрят на меня с последней надеждо й.

—Давайте их спросим,— предлагаю я.

—И спрашивать нечего, вопрос ясен. Немедленно отправляйте их домой.

Я принужден идти на самый возмутительный конфликт.

—Извините меня, но я не подчиняюсь вашему распоряжению.

—Äà?

—Да. Как раз потому, что это слишком жестоко по отношению к малышам.

—В таком случае, я сама распоряжусь.

Кое-как скрывая улыбку, я говорю:

— Пожалуйста.

Она подходит вплотную к нашему левому флангу:

— Дети!.. Вот эти!.. Сейчас же идите домой!.. Вы устали, наверное…

Ее ласковый голос никого не обманывает. «Малыши» смотрят на нее с недоумением. Кто-то говорит:

634

—Как же домой? Íå-å…

—И в цирк вы не пойдете… Будет поздно…

«Малыши» смеются. Зорень играет глазами, как на танцеваль - ном вечере:

—Ой, и хитрая, смотри ты… Антон Семенович, вы смотрите, какая хитрая!

Неловко мне вступать в спор с Зоренем и убеждать его, что ка к раз хитрости у этой женщины никогда не было.

Ваня Зайченко одному ему свойственным движением торжественно протягивает руку по направлению к знамени:

—Вы не так говорите… В строю не так надо говорить… Надо так: раз, два… Видите, у нас строй и знамя… Видите?

Она смотрит с сожалением на этих окончательно заказармен - ных детей и уходит.

Такие столкновения не имели, конечно, никаких горестных результатов для текущего дела, но они оставляли меня в невыносимом организационном одиночестве, в котором человек работ ать не может. Я так привык к этому одиночеству, что каждый новый случай встречал с угрюмой готовностью, мне не хотелось да же вступать в спор и кому-либо что-то доказывать, а если и огры зался иногда, то, честное слово, из одной вежливости, ибо нельз я же с начальством просто не разговаривать212 .

В октябре случилось несчастье с Аркадием Ужиковым, которо е положило между мной и «ими» последнюю, непроходимую пропасть.

На выходной день приехали к нам погостить рабфаковцы. Мы устроили для них спальню в одной из классных комнат, а днем организовали гулянье в лесу. Пока ребята развлекались, Уж иков проник в их комнату и утащил портфель, в котором рабфаковц ы сложили только что полученную стипендию.

Колонисты любили рабфаковцев, как только могут любить младшие братья старших, и нам всем было нестерпимо стыдно, что их так мерзко обидели. До поры до времени похититель оставался неизвестным, а для меня это обстоятельство было самым важным. Кража в тесном коллективе не потому ужасна, что пропадает вещь,

èне потому, что один бывает обижен, и не потому, что другой продолжает воровской опыт и укрепляется в нем, а главным образом потому, что она разрушает общий тон благополучия, унич тожает доверие товарищей друг к другу, вызывает к жизни рост самых несимпатичных инстинктов подозрительности, беспокойства за личные вещи, осторожный, притаившийся эгоизм. Если виновник кражи не разыскан, коллектив раскалывается сраз у в нескольких направлениях: по спальням ходят шепоты, в секр ет-

635

ных беседах называют имена подозреваемых, а так как секреты всегда делаются общим достоянием, целые десятки характеров подвергаются самому тяжелому испытанию, и как раз таких хара ктеров, которые хочется беречь, которые и так еле-еле налажены . Пусть через несколько дней вор будет найден, путь он понесет зас луженное возмездие,— все равно, это не залечит ран, не уничтож ит обиды, не вернет многим прежнего покойного места в коллективе. В такой, казалось бы, одинокой краже всегда лежит начало пе- чальнейших затяжных процессов вражды, озлобленностей, уединенности и настоящей мизантропии. Кража принадлежит к тем многочисленным явлениям в коллективе, которые являются носителями невероятно могучих влияний, но в которых нет субъекта влияния, в которых больше химических реакций, чем зловред ной воли.

Поэтому я был всегда сторонником беспощадных мер по отношению к кражам, самых решительных средств для их предотвр ащения. Кража не страшна только там, где нет коллектива и общественного мнения; в этом случае дело разрешается просто: о дин украл, другой обокраден, остальные в стороне. Кража в колле ктиве вызывает к жизни раскрытие тайных дум, уничтожает необ ходимую деликатность и терпеливость коллектива, что особен но гибельно в обществе, состоящем из «правонарушителей».

Горьковское общество всегда отдавало себе отчет в вопрос е о кражах, колонисты всегда рассматривали кражу как определ енновраждебный акт по отношению ко всем, и интересы всех всегда открыто ставили против интересов личности, как бы они не были священны.

Преступление Ужикова было раскрыто только на третий день . Я немедленно посадил Ужикова в канцелярии и на дверях поста вил стражу, чтобы предотвратить самосуд. Совет командиров пос тановил передать дело товарищескому суду. Такой суд собирался у нас очень редко, так как хлопцы обычно доверяли решению совет а.По отношению у Ужикову, сам совет отказался судить, и это знач ило, что Ужикову ничего хорошего ожидать нельзя. Выборы судей происходили в общем собрании, которое единодушно остановило сь на пяти фамилиях: Кудлатый, Горьковский, Ваня Зайченко, Ступи - цын и Перец. Первые трое обеспечивали самый жестокий приговор, обещали полную невозможность мягкости или снисхождения . Ступицын входил как представитель пролетарской мудрости, сл авился справедливостью, а Перец — как представитель новых горьковцев. Переца выбрали, чтобы не обижать куряжан.

Во всем этом деле совет командиров вел определенную политику: по нашей традиции мое участие в суде ограничивалось ро лью

636

обвинителя, совещались судьи в закрытой комнате, значит, о пасность моего смягчающего влияния устранялась совершенно , тем более что, по нашей же традиции, я как обвинитель обязан был дать только анализ поступка, требование наказания в моем положении считалось неприличным.

Суд начался вечером при полном зале, бурлящем негодованием. В зале были Брегель и Джуринская, приехавшие специальн о к этому делу.

Ужиков сидел на отдельной скамейке. Сегодня он был бледен и почему-то казался более чистоплотным, чем всегда. Все эти дни он держался нахально, грубил мне и колонистам, посмеивалс я и вызывал к себе настоящее отвращение. Аркадий прожил в кол о- нии больше года и за это время, несомненно, эволюционирова л, но направление этой эволюции всегда оставалось сомнител ьным. Он стал более аккуратен, прямее держался, нос его уже не так сильно перевешивал все на лице, он научился даже улыбатьс я. И все же это был прежний Аркадий Ужиков, человек без малейше го уважения к кому бы то ни было и тем более к коллективу, чело - век, живущий только своей сегодняшней жадностью. Я даже думал, что колония, скорее, испортит Ужикова, чем исправит.

Раньше Ужиков побаивался отца или милиции. В колонии же ему ничего не грозило, кроме совета командиров или общего собрания, а эта категория явлений Ужиковым просто не ощущал ась. Инстинкт ответственности у Ужикова еще более притупился , а отсюда пошли и новая его улыбка, и новая нахальная мина.

Но сейчас Ужиков бледен: очевидно, товарищеский суд ему не - сколько импонирует.

Дежурный командир приказал встать, вошел суд. Кудлатый был хорошим председателем: серьезным, разумным и кратким. Начал допрос свидетелей и потерпевших. Их показания были полны и сурового осуждения и насмешки над Ужиковым. Только Задоров от имени седьмого сводного сказал иначе:

— Вы судите его, как хотите, только не говорите, пожалуйста, что он позорит колонию. Мы не считаем его ни колонистом , ни даже человеком. Это домашнее животное, как собака или ко ш- ка, только бесполезное и вредное. Но выгонять его не нужно. Нужно построить для него будку и кормить. Может быть, из него ч тонибудь и выйдет. Может быть, он хоть «гавкать» научится.

Это была очень оскорбительная и уничтожающая речь. Ваня Зайченко хохотал за судейским столом. Аркадий Ужиков серьезно повел глазом на Задорова, покраснел и отвернулся.

Но в этот момент неожиданно попросила слова Брегель. Кудлатый предложил ей:

637

— Может быть, вы после хлопцев?

Брегель настаивала, и Денис уступил. Брегель вышла на сцен у и сказала пламенную речь, очень убедительную и даже красивую. Кое-какие сильные места этой речи я и сейчас помню:

—Вы судите этого мальчика за то, что он украл у товарищей деньги. Все здесь говорят, что он виноват, что его нужно кре пко наказать, а некоторые требуют увольнения. Он, конечно, вино - ват, но еще больше виноваты колонисты.

Колонисты затихли в зале и вытянули шеи, чтобы лучше рассмотреть человека, который утверждает, что они виноваты в краже Ужикова.

—Он у вас прожил больше года и все-таки крадет. Значит, вы плохо его воспитывали, вы не подошли к нему как следует, потоварищески, вы не объяснили ему, как нужно жить. Здесь гово - рят, что он плохо работает, что он и раньше крал у товарищей . Это все доказывает, что вы не обращали на Аркадия должного вни мания.

Зоркие глаза пацанов, наконец, увидели опасность и беспок ойно заходили по лицам товарищей. Если отбросить хитроумные домыслы ажурной педагогической науки, необходимо признать, что пацаны не напрасно тревожились, ибо, конечно, в этот момент их коллектив стал перед серьезной, большой угрозой. Но Брегель не увидела тревоги в собрании. С настоящим пафосом она закончила:

—Наказывать Аркадия — значит мстить, а вы не должны унижаться до мести. Напротив, вы должны понять, что Аркадий сей- час нуждается в вашей помощи, что он в тяжелом положении, потому что вы поставили его против всех, здесь приравнива ли его

êживотному. Надо выделить хороших парней, которые должны взять Аркадия под свою защиту и помочь ему.

Конечно, после речи Брегель необходимо было бы выступить переводчику. Большинство колонистов просто не разобрали в чем дело, поэтому, когда Брегель сошла со сцены, в рядах завертелись, загалдели, заулыбались пацаны. Кто-то серьезно-звонко спрос ил:

—Чего это она говорила? А?

Àдругой голос ответил немного сдержаннее, но в форме довольно ехидной:

—Дети, помогите Ужикову!

В зале засмеялись. Судья Ваня Зайченко отвалился на спинк у стула и стукнул ногами в ящик стола. Кудлатый сказал ему возмущенно:

— Ванька, собственно говоря, какой ты судья?

Ужиков сидел, сидел, склонившись к коленям, и вдруг прыснул смехом, но немедленно же взял себя в руки и еще ниже опу -

638

стил голову. Кудлатый что-то хотел сказать ему, но не сказал, покачал только головой и поколол немного Ужикова взглядо м.

Брегель, кажется, не заметила этих мелких событий, она о чем - то оживленно говорила с Джуринской.

Кудлатый дал слово мне, и мое положение было трудное. Не затевать же бой с Брегель в присутствии всей колонии. Я поэ тому ни слова не сказал о возможном наказании Ужикова, но кра тко насел на кражу. В таких случаях всегда полезно говорить о з аконах коллективной жизни, предпочтительно, перед темами инд и- видуальными.

Кудлатый объявил, что суд удаляется на совещание. Мы знали , что меньше часа судьи не истратят на юридические препират ельства и писание приговора. Я пригласил гостей в кабинет.

Джуринская забилась в угол дивана, спряталась за плечо Гу ляевой и тайком рассматривала остальных, видимо, искала прав ду. Брегель была уверена, что сегодня она преподала нам урок « настоящей воспитательной работы». Я предчувствовал приговор и предвкушал злобное упрямство моего торжества. Нет, торжествов ать уже не хотелось. Скорее, упрямство горечи и беспросветнос ть моей работы. В этот вечер я остро почувствовал, вдруг понял, что этим людям не нужны никакие колонии, никакие жизни пацанов, ник акие качества будущих людей. Я понял, что вся моя работа все равн о будет осуждена. Я был почти приговорен. Поэтому у меня не бы ло желания ни спорить, ни убеждать213 .

Брегель спросила:

—Вы, конечно, не согласны со мной? Я ответил ей:

—Хотите чаю?

Горович начал что-то доказывать ей, я не хотел даже слушать , но поневоле в сознании пробивались отдельные слова, утвер ждения, логические цепочки.

Ну, конечно, у этих людей гипертрофия силлогизма. Первое ср едство хорошее, второе средство плохое, следовательно, нужн о употреблять первое средство. А почему оно называется хорошим? Гденибудь оно проверено? Где-нибудь исчислены его результаты ? Нет. Только потому оно хорошее, что в его словесном определени и есть два-три хороших слова: человек, труд, коммунизм.

Представлять себе воспитательную работу как простую цел ь логических категорий просто неграмотно. Сказать, что это средство хорошо, а это плохо — просто безобразие.

Необходимо, чтобы кто-нибудь вошел в мое положение. Ведь ни - какой такой простой и короткой логики в моей работе нет. Мо я работа состоит из непрерывного ряда многочисленных опер аций, более

639

или менее длительных, иногда растягивающихся на год, иног да проводимых в течение двух-трех дней, иногда имеющих характер молниеносного действия, иногда проходящих, так сказать, инкубационный период.

Всякая такая операция представляет очень сложную картин у, так как она должна иметь в виду и воспитательное влияние н а целый коллектив, и влияние на данную личность, и влияние на окружающую среду, и сбережение материальных ценностей, наконе ц, она должна ставить и меня и воспитательский коллектив в н аиболее выгодное положение.

Идеально проведенной операцией будет такая, при которой в се указанные цели достигаются. Но как раз в большинстве случаев задача принимает характер коллизии, когда нужно бывает ре шить, какими интересами и в какой степени можно пожертвовать и полезно пожертвовать. Для того чтобы такая коллизия благопо лучно разрешилась или даже приняла характер гармонии, нужно быв ает пережить огромное напряжение. В таком случае задача требу ет от меня сверхъестественной изворотливости и мудрости, широкого точного маневра, а иногда сложной игры, настоящей сцени ческой игры.

Чего добилась Брегель своей блестящей речью? Представим с ебе, что суд уступит ей и учредит помощь и покровительство Ужи кову. Колонисты остаются в положении виноватых. Коллектив п ереживает неясную напряженность действия, опыт общественно го бессилия, а Ужиков останется в колонии на прежней позиции стояния против всех, да еще усложненной тем обстоятельством, что теперь на целые годы в нем будут видеть точку приложения б регелевского тормоза.

Дежурный пригласил нас в зал.

В полной тишине, стоя, колонисты выслушали приговор.

Приговор214

«Как врага трудящихся и вора, Ужикова нужно с позором выгнать из колонии. Но, принимая во внимание, что за него проси т Наркомпрос, товарищеский суд постановил:

1.Оставить Ужикова в колонии.

2.Объявить ему бойкот на один месяц, исключить из отряда, не назначать в сводные отряды, запретить всем колонистам и воспитанникам разговаривать с ним, помогать ему, есть за одним столом, спать в одной спальне, играть с ним, сидеть рядом и х о- дить рядом.

3.Считать его под командой прежнего командира Дмитрия

640