Makarenko_Ped_poema_full_text

Во дворе колонии становилось людно, как на главной улице города. Колонисты, украшенные бутоньерками из колосьев, широкими нарядными рядами ходят по дорожкам с приезжими, улыб а- ются им алыми губами, освещают их лица то смущенным, то открытым сиянием глаз, на что-то указывают, куда-то увлекают.

Особенно уже дружелюбно и знакомо окружили шефскую комис сию. Шефская комиссия давно уже приезжает в колонию чуть не еж едневно. Это очень дружная компания, даром что она представляет целых шесть предприятий. Здесь Надежда Андреевна Белецка я— председатель комиссии — молодая, красивая женщина, румяная, разговорчивая, полюбившая колонистов, «как сорок тысяч бр атьев любить не могут»199 , здесь и товарищ Яковлев, с холеной шевелюрой над рабочим лицом — от харьковской электростанции, и товарищ Перетц, старичок с табачной фабрики, человек убежденн ый, что колония имени Горького стоит его стариковской работы . И в шефском комитете неисповедными путями провидения оказа лась и Галя Подгорная — черниговка с черными глазами, которые и сейчас не дают покоя черным глазам Карабанова. Черниговка связал а колонию родственными узами с шефами, и поэтому в этом отделе го с- тей все были не только приветливы, но и остроумны, и просты.

В двенадцать часов во двор въехали Синенький и Зайченко, наклонившись с седел пошептались с дежурным командиром Н а- ташей Петренко, и Синенький, разгоняя смеющихся гостей и к о- лонистов, галопом ускакал на хозяйственный двор. Через ми нуту оттуда раздались поднебесные звуки общего сбора, который всегда играется на октаву выше всякого другого сигнала. Ваня Зай- ченко подхватил сигнал. Перекликаясь между собой, эти два пацана наполнили двор колонии торопящимися, сталкивающимися звуками… Колонисты, бросив гостей, сбегались к главной площадке, и, не успел улететь к Рыжову последний трубный речитатив, о ни уже вытянулись в одну линию, и на левый фланг, высоко подбра - сывая пятки и умиляя гостей, пронесся с зеленым треугольным флажком Митя Нисинов. Я начинаю каждым нервом ощущать свое торжество. Этот радостный мальчишеский строй, сине-б елой лентой вдруг выросший рядом с линией цветников, уже удари л по глазам, по вкусам и по привычкам собравшихся людей, уже потребовал к себе уважения. Лица гостей, до этого момента доб ро- желательно-покровительственные, какие бывают обыкновен но у взрослых, великодушно относящихся к ребятам, вытянулись в друг и заострились вниманием. Юрьев, стоящий сзади меня, сказал громко:

— Здорово, Антон Семенович! Так их!..

Колонисты озабоченно заканчивали равнение, почти не отры-

601

ваясь от меня взглядом. Не оглядываясь, будучи уверен, что в езде все готово, я не задержал следующей команды:

— Под знамя, смирно!

Ахнули по земле рокоты и звоны салюта, замерли над лицами подброшенные розовые на солнце руки колонистов. Из-за стены собора, строго подчиняя свое движение темпам салюта, вышла дежурная Наташа Петренко и повела к правому флангу знаменную бригаду, умеющую носить знамя без напряжения, без торопливости, подчеркнуто почтительно и торжественно важно.

Я обратился к колонистам с двумя словами, поздравил с праз д- ником, поздравил с победой.

— А теперь отдадим честь лучшим нашим товарищам, восьмому сводному первого снопа отряду Буруна. Смирно!

Снова колонисты вытянулись и подняли руки. Снова заиграли трубы привет. Из далеких, широко открытых ворот хозяйстве нного двора вышел восьмой сводный. О, дорогие гости, я понимаю ваше волнение, я понимаю ваши неотрывные, пораженные взгл я- ды, потому что уже не в первый раз в жизни я сам поражен и восхищен высокой торжественной прелестью восьмого свод ного отряда! Пожалуй, я имею возможность больше вашего видеть и чувствовать.

Впереди восьмого сводного Бурун, маститый, заслуженный Бурун, не в первый раз водящий вперед рабочие отряды колонии. У него на богатырских плечах высоко поднята сияющая отточе нная коса с грабельками, украшенная крупными ромашками. Бурун величественно красив сегодня, особенно красив для меня, п отому что я знаю: это не только декоративная фигура впереди живо й картины, это не только колонист, на которого стоит посмотр еть, это прежде всего действительный командир, который знает, кого ведет за собой и куда ведет. В сурово-спокойном лице Буруна я вижу мысль о задаче: он должен сегодня в течение тридцати м и- нут убрать и заскирдовать полгектара ржи. Гости не видят э того. Гости не видят и другого: этот сегодняшний командир косар ей — студент медицинского института, в этом сочетании особо уб едительно струятся линии нашего советского стиля. Да мало ли чего не видят гости и даже не могут видеть, потому хотя бы, что не только же на Буруна смотреть. За Буруном идут по четыре в ря д шестнадцать косарей в таких же белых рубахах, с такими же р асцветшими косами. Шестнадцать косарей! Так легко их пересч и- тать! Но из этих шестнадцати сколько славных имен: Карабанов, Задоров, Белухин, Шнайдер, Георгиевский! Только последний ряд составлен из молодых горьковцев: Воскобойников, Сватко, П ерец и Коротков.

602

За косарями шестнадцать девушек. На голове у каждой венок из ромашек, и в душе у каждой венок из прекрасных наших советских дней. Это вязальщицы.

Восьмой сводный отряд подходит уже к нам, когда из ворот на рысях выносятся две жатки, запряженные каждая двумя парам и лошадей. И у каждой в гриве и на упряжи цветы, цветами убран ы

èкрылья жаток. На правых конях ездовые в седлах, на сиденье первой машины сам Антон Братченко, на второй — Горьковски й. За жатками конные грабли, за граблями бочка с водой, а на бо чке Галатенко, самый ленивый человек в колонии, но совет коман диров, не моргнув глазом, премировал Галатенко участием в во сьмом сводном отряде. Сейчас можно видеть, с каким старанием, как не лениво украсил цветами свою бочку Галатенко. Это не бочка , а блогоухающая клумба, даже на спицах колес цветы, и, наконец , за Галатенко — линейка под красным крестом, а на линейке Елен а Михайловна и Смена — все может быть на работе.

Восьмой сводный остановился против нашего строя. Из строя выходит Лапоть и говорит:

—Восьмой сводный! За то, что вы хорошие комсомольцы, колонисты и хорошие товарищи, колония наградила вас большой н аградой: вы будете косить наш первый сноп. Сделайте это как пола гается

èпокажите еще раз всем пацанам, как нужно работать и как ну жно жить. Совет командиров поздравляет вас и просит вашего ко мандира товарища Буруна принять командование над всеми нами.

Эта речь, как и все последующие речи, неизвестно кем сочине - на. Они произносятся из года в год в одних и тех же словах, за писанных в совете командиров. И именно поэтому они выслушив а- ются с особенным волнением, и с особым волнением все колон и- сты затихают, когда подходит ко мне с косой Бурун, пожимает руку и говорит тоже традиционно необходимое:

—Товарищ заведующий, разрешите вести восьмой сводный отряд на работу и дайте нам на помощь этих хлопцев.

Я должен отвечать так, как я и отвечаю:

—Товарищ Бурун, веди восьмой сводный на работу, а хлопцев этих бери на помощь.

С этого момента командиром колонии становится Бурун. Он дает ряд команд к перестроению, и через минуту колония уже в марше. За барабанщиками и знаменем идут косари и жатки, за ними вся колония, а потом гости. Гости подчиняются общей ди с- циплине, строятся по четыре в ряды и держат ногу по дороге в поле. Халабуда идет рядом со мной и говорит бритому:

—Черт!.. С этими одеялами!.. А то и я был бы в строю… вот, с косой!

603

Я киваю Силантию, и Силантий летит на хозяйственный двор. Когда мы подходим к намеченному полугектару, Бурун остана в- ливает колонну и, нарушая традиции, спрашивает колонистов :

—Поступило предложение назначить в восьмой сводный отряд

âбригаду Задорова пятым косарем Сидора Карповича Халабу ду. Чи есть возражения?

Колонисты смеются и аплодируют. Веселее всех хлопает в ладоши бритый и оглядывается на колонистов. Бурун берет из рук Силантия украшенную косу и передает ее Халабуде. Сидор Карп ович быстро, по-юношески, снимает с себя пиджак, бросает его на м ежу, потрясает косой:

—Спасибо!

—А косить умеете? — тихо спрашивает Бурун.

—Пошел ты к черту! — улыбается Халабуда,— а чем отбивать

áóäó?

—Поделимся,— говорит Бурун.

Халабуда становится в ряд косарей пятым у Задорова. Задор ов грозит ему пальцем:

—Смотрите же, не воткните в землю! Позор нашей бригаде будет.

—Отстань,— говорит Халабуда,— я еще вас научу…

Строй колонистов выравнивается на одной стороне поля. К главному флангу выносится знамя — здесь будет связан первый сноп. К знамени подходят Бурун, Наташа, и наготове держится Зоре нь, как самый младший член колонии.

— Смирно!

Бурун начинает косить. В несколько взмахов косы он уклады - вает к ногам Наташи порцию высокой ржи. У Наташи из первого накоса готово перевесло. Сноп она связывает двумя-тремя л овкими красивыми движениями, двое девчат надевают на сноп цве - точную гирлянду, и Наташа, розовая от работы и удачи, переда ет сноп Буруну. Бурун подымает сноп на плечо и говорит курнос ому серьезному Зореню, высоко задравшему носик, чтобы слышать , что говорит Бурун:

—Возьми этот сноп из моих рук, работай и учись, чтобы, когда вырастешь, был комсомольцем, чтобы и ты добился той чести, которой добился я,— косить первый сноп.

Ударил жребий Зореня. Звонко-звонко, как жаворонок над нивой, отвечает Зорень Буруну:

—Спасибо тебе, Грицько! Я буду учиться и буду работать. А когда вырасту и стану комсомольцем, добуду и себе такую честь — косить первый сноп и передать его самому младшему пацану.

Зорень берет сноп и весь утопает в нем. Но уже подбежали к

604

Зореню пацаны с носилками, и на цветочное ложе их укладыва ет Зорень свой богатый подарок. Под гром салюта знамя и первы й сноп переносятся на правый фланг.

Бурун подает команду:

— Косари и вязальщицы — по местам!

Колонисты разбегаются по намеченным точкам и занимают вс е четыре стороны поля.

Поднявшись на стременах, Синенький трубит сигнал на работу. По этому знаку все семнадцать косарей пошли кругом пол я, откашивая широкую дорогу для жатвенных машин.

Я смотрю на часы. Проходит пять минут, и косари подняли косы вверх. Вязальщицы довязывают последние снопы и относ ят их в сторону.

Наступает самый ответственный момент работы. Антон и Витька

èоткормленные, отдохнувшие кони готовы.

—Рысью… ìà-à-àðø!

Жатки с места выносятся на прокошенные дорожки. Еще дветри секунды, и они застрекотали по житу, идя уступом одна за другой. Бурун с тревогой прислушивается к их работе. За последние дни много они передумали с Антоном и Шере, много повозилис ь над жатками, два раза выезжали в поле. Сегодня будет большим скандалом, если кони откажутся от рыси, если нужно будет на них кричать, если жатка заест и остановится.

Но лицо Буруна постепенно светлеет. Жатки идут по полю с ровным механическим звуком, лошади свободно набирают рыс ь, даже на поворотах не задерживаются, хлопцы неподвижно сид ят в седлах. Один, два круга. В начале третьего жатки так же крас иво проносятся мимо нас, и серьезный Антон бросает Буруну:

— Все благополучно, товарищ командир!

Бурун повернулся к строю колонистов и поднял косу:

— Готовься! Смирно!

Колонисты опустили руки, но внутри у них все рвется вперед , мускулы уже не могут удержать задора.

— На поле… бегом!

Бурун опустил косу. Три с половиной сотни ребят ринулись в поле. На рядах скошенной ржи замелькали их руки и ноги. С хохотом опрокидываясь друг через друга, как мячики, отска кивая в сторону, они связали скошенный хлеб и погнались за жатка ми, по трое, по четверо наваливаясь животами на каждую порцию колосьев:

— Чур пятнадцатого отряда!..

Гости хохочут, вытирая слезы, и Халабуда, уже вернувшийся к нам, строго смотрит на Брегель:

605

—А ты говоришь... Ты посмотри!.. Брегель улыбнулась:

—Ну, что же… я смотрю: работают прекрасно и весело. Но ведь это только работа…

Халабуда произнес какой-то звук, что-то среднее между «б» и «д», но дальше ничего не сказал Брегель, а посмотрел на брит ого свирепо и заворчал:

—Поговори с нею…

Бритый строго оглядел Брегель и ничего не сказал.

Возбужденный, счастливый Юрьев жал мне руку и уговаривал Джуринскую:

—Нет, серьезно… вы подумайте!.. Меня это трогает, и я не знаю почему. Сегодня это, конечно, праздник, конечно, это не рабо чий день… Но знаете, это… это мистерия труда. Вы понимаете?

Бритый внимательно смотрит на Юрьева:

—Мистерия труда? М-может быть. Но зачем это так усложнять? По-моему, тут что хорошо: они счастливы, они организованы и они умеют работать. На первое время, честное слово, довольно. Как вы думаете, товарищ Брегель?

Брегель не успела подумать, потому что перед нами осадил Молодца Синенький и пропищал:

—Бурун прислал… Копны кладем! Собираться всем к копнам.

Я посмотрел на часы, прошло 25 минут. Уже стояло несколь-

ко «полукопен», ребята копошились, складывая остальные. П ока мы шли к ним, на скошенном участке стояло десять половин копен и на средней уже развевалось знамя. Рядом с ним встал Лапоть и поднял руку. Потом он опустил ее, и мы запели «Интернационал».

Начался митинг. Говорили многие, говорили растроганные и самим праздником, и близким небом, и бодрой живостью ребят, и

стрекотаньем кузнечиков в поле.

Возвратившись с поля, обедали вперемешку, забыв, кто кого старше и кто кого важнее. Красивый, не отравленный ничьим аппетитом труд примирил все противоречия и потушил все сп о- ры. Даже товарищ Зоя сегодня была благосклонная и умиротворенная.

Праздник продолжался долго. Еще играли в лапту, и в «довгои лозы», и в «масло». Халабуде завязали глаза, дали в руки жгу т и заставили безуспешно ловить юркого пацана с колокольчиком. Еще водили гостей купаться в пруду, еще пацаны представляли ф еерию200 на главной площадке, которая начиналась хоровой декламацией:

606

Что у нас будет через пять лет? Тогда у нас будет городской свет, Новый цех во дворе, Новый сад по всей нашей горе, И мы очень бы хотели,

Чтоб у нас были электрические качели.

Àзаканчивалась феерия пожеланием:

Èколонист будет, как пружина, А не как резиновая шина.

После фейерверка на берегу пруда пошли провожать гостей н а Рыжов. На машинах уехали раньше, и, прощаясь со мной, бритый — «хозяин» — сказал:

—Ну что ж? Так держать, товарищ Макаренко!

—Есть, так держать,— ответил я.

12. Жизнь покатилась дальше

И снова пошли один за другим строгие и радостные рабочие дни, полные забот, маленьких удач и маленьких провалов, за к о- торыми мы не видим часто крупных ступеней и больших наход ок, надолго вперед определяющих нашу жизнь. И как и раньше, в эт и рабочие дни, а больше поздними затихшими вечерами складыв а- лись думы, подытоживались быстрые дневные мысли, прощупывались неуловимо-нежные контуры будущего.

Но приходило будущее, и обнаруживалось, что вовсе оно не такое нежное и можно было бы обращаться с ним бесцеремонн ее. Мы недолго скорбели об утраченных возможностях, кое-чему учи- лись и снова жили уже с более обогащенным опытом, чтобы совершать новые ошибки и жить дальше.

Как и раньше, на нас смотрели строгие глаза, ругали нас и доказывали, что ошибок мы не должны совершать, что мы должны жить правильно, что мы не знаем теории, что мы должны… вообще, мы были кругом должны.

Мы выслушивали их и прекрасно понимали, чего они хотят. Их желания были обычными человеческими — не больше; собственно говоря, они хотели, чтобы мы совершали ошибки, которые сове р- шают они, не имея, впрочем, ни нашего опыта, ни наших обожжен - ных пальцев. Мало находилось людей, которые уважали наш оп ыт и наши старые раны, а они находились, то строгие глаза обраща лись к нам и начинали выделывать ужасающие сигналы.

Мы давно привыкли к этой технике жизни педагога и были по-

607

этому терпеливы. Мы находили силы в глубокой уверенности, что строгие глаза вклеены в самые обыкновенные головы россий ских интеллигентов. Это вымирающее племя все равно не имеет буду щего. Собственно говоря, оно уже изгнано из всех областей жизни , может быть, его оставили для музея или для заповедной рощи, и чтобы оно не погибло с голоду, позволили ему кормиться самой д ешевой пищей — педагогами. Но ведь и педагоги когда-нибудь понадобятся.

Тогда вымирающее племя интеллигентов, потомство Онегины х, Карамазовых и «Идиотов» будет переведено на еще более дешевый корм и, может быть, незаметно… исчезнет.

Так мы верили. Будущее показывало, что мы не ошиблись. Тольк о благодаря нашей вере, мы легко перепрыгивали через загово ренные круги, через многочисленные «табу» и еще более многочисле нные речи, и подвигались вперед.

Но наша жизнь была тяжела. Колония богатела, в ней рос коллектив, росли стремления, росли возможности и, самое главн ое, росло знание наше и наше техническое умение. Но мы были зап акованы в узкие железные рамки и над нами всегда стоял Некто в сером, замахивался на нас палкой и вопил, что мы совершаем г осударственное преступление, если на полсантиметра высунем нос за пределы рамки. Некто в сером назывался иначе — финотделом. (Над нами еще стоял чиновник из финотдела, существо еще более д ревней формации, бесславно протащившее свою историю через ве ка и поколения, тот самый «ярыга», который основательно засел в российские печенки еще при московских великих государях.) Эт о был настоящий организатор и вдохновитель соцвосовской педа гогики, истинный хозяин всех наших идеалов, принципов и идей. Раст рачи- вая в год десятки миллионов, он зорко следил, чтобы они были именно растрачены, проедены, прожиты в той норме нищеты, котору ю он считал наиболее подходящей и которую стремился сделать стабильной. Это был сущий сказочный Кащей — сухой, худой, злобный и, кроме того, принципиально бессмертный. Как и все Кащеи, о н вечно ворчал, что денег тратится много, что все это никуда н е годится, и в то же время он изо всех сил старался, чтобы они б ыли истрачены. Больше всего боясь партизанского вложения его капиталов в настоящее дело, Кащей Бессмертный выдавал нам ден ьги полумесячными долями, и его зеленые глаза торчали над каж дым нашим карманом:

—Как же это? — скрипел он. — Как же вы допускаете такое своеволие: вам было выдано сто пятнадцать рублей на обмун дирование, а вы купили на них какие-то доски? На обмундирование вам было выдано! На доски вам ничего не полагается.

—Товарищ Кащей, с обмундированием мы можем подождать, а

608

доски — это материал, мы из него сделаем вещи, продадим и будем иметь прибыль, потому что в доски мы вложили труд, и труд бу - дет оплачен.

—Не говорите это, не говорите. Какие там доски и какие там прибыли? Вам выдано на обмундирование…

—Но лучше же будет, если эти сто пятнадцать рублей мы обернем в нашем производстве. Мы обратим их в триста рублей, и т риста рублей истратим на обмундирование.

—Вы не можете истратить больше, чем вам разрешено. Вам разрешено двадцать семь рублей в год на человека. Если вы п олучите прибыль, мы все равно сократим вашу смету.

Великий ученый и великий мыслитель Чарльз Дарвин. Он был б ы еще более великим, если бы наблюдал нас. Он бы увидел соверш енно исключительные формы приспособления, мимикрии, защитной окраски, поедания слабейших, естественного отбора и прочих явлений настоящей биологии. Он бы увидел, с какой гениальной присп особляемостью мы все-таки покупали доски и делали кое-что, как быс т- ро и биологически совершенно мы все-таки обращали сто пят надцать рублей в триста и покупали поэтому не бумажные костю мы,

àсуконные, а потом, дождавшись очередной сутолоки у Кащея Бессмертного, мы представляли ему каллиграфически выпис анный отчет и окрашивались в зеленый цвет, цвет юности, надежды и соцвоса, притихали на общем фоне наркомпросовской зелени и, затаив дыхание, слушали кащеевские громы, угрозы начетами и уголовной ответственности, мы даже видели, как, распростерши сь на сухих крючковатых крыльях, Кащей Бессмертный ширял над нами и клевал наших коллег, защитная окраска которых была хуже сделана, чем у нас.

Заведующий колонией, вообще, существо недолговечное. Гдето у Дарвина, а может быть, у Тимирязева201 , а может, еще у когонибудь третьего, подсчитано, какое большое потомство у му хи и у одуванчика и какой грандиозный процент его погибает в бор ьбе за существование. К мухам и одуванчикам нужно обязательно пр иписать нас, заведующих детскими колониями. Одни из нас погиб али от непосредственной бедности и неприспособленности соц воса, их десятками проглатывали кооперативные, торговые и другие организации; других в самые первые моменты после рождения пое дала сама мамаша, родившая их,— есть такие мамаши, и такой мамашей часто бывал Наркомпрос; третьих клевал Кащей Бессмерт ный; четвертых лопали иные птицы: народный суд, милиция. Очень н е- многие выживали и продолжали ползать на соцвосовских лис тьях, но и из них большинство предпочитало своевременно окукли ться и выйти из кокона нарядной и легкомысленной бабочкой в обра зе инс-

609

пектора или инструктора. А таких, как я, были сущие единицы, и во всем Союзе, может быть, я — единственный человек, который в течение восьми лет сидел на беспризорной капусте. Почему я оказался более приспособленным, не знаю, но тем не менее до пор ы до времени мы жили.

Âколонии скоро завелось настоящее производство. Разными правдами и неправдами мы организовали деревообделочную мастерскую с хорошими станками: строгальным, фуговальным, пи - лами, сами изобрели и сделали шипорезный станок. Мы заключ а- ли договоры, получали авансы и дошли до такого нахальства , что открыли даже в банке текущий счет.

Колонисты с большой охотой пошли на производственную раб о- ту, они не испугались машин, не испугались разделения труд а. Нам запрещалась зарплата, но и в этом вопросе мы обходили камн и идеализма и тоже приспособились: вместо зарплаты мы ввели разные формы вещевого и бытового поощрения, и, когда к нам пристав али

ñвопросом, почему «не всем одинаково», мы поднимали глаза к небу и отвечали благочестиво:

— Мы бедны, мы не в состоянии всем сразу. Мы по очереди: сна- чала этим, а потом тем…

— А может быть, у вас опять конкуренция? А?

Мы божились, крестились, плевались и кое-как отодвигали от себя хотя бы пятьдесят процентов грязных подозрений.

Делали мы дадановские ульи. Эта штука оказалась довольно сложной, требующей большой точности, но скоро мы насобачи- лись на этом деле и стали выпускать их сотнями. Делали мебе ль, зарядные ящики и еще кое-что. Потом мы открыли и металлообрабатывающую мастерскую, но в этой отрасли не успели доби ться успехов, нас настигла катастрофа.

Âколонии завелись деньги в таком количестве, что мы получ или возможность не окрашиваться в зеленый, защитный цвет и не прятаться в листве. Мы пошли по другой биологической линии: сд елались пухлой, яркой гусеницей, по всем признакам, настолько ядовитой и вредной, что, увидев нас, сам Кащей Бессмертный остано - вился бы пораженный, чихнул, взъерошился и, отлетев в сторо ну, подумал бы:

— Стоит ли трогать эту гадость? Проглотишь, сам не рад будешь. Лучше я клюну вот эту богодуховскую колонию.

Так проходили месяцы. Отбиваясь направо и налево, приспособляясь, прикидываясь, иногда рыча и показывая зубы, иног да угрожая настоящим ядовитым жалом, а часто даже хватая за ш таны чью-нибудь подвернувшуюся ногу, мы продолжали жить и богатеть.

610