Makarenko_Ped_poema_full_text

Приготовить станки, материалы и инструмент в мастерских д ля работы с августа.

Несмотря на свою внешнюю простоту, декларация явилась сокрушительным и неожиданным ударом на куряжан. Даже нас, ее авторов, она поражала жестокой определенностью и требова тельностью действия. Кроме того,— это потом особенно отмечали куряжане — она вдруг показала всем, что наша бездеятельност ь перед приездом горьковцев прикрывала крепкие намерения и т айную подготовку, с пристальным учетом разных фактических я в- лений.

Комсомольцами замечательно были составлены новые отряд ы. Гений Жорки, Горьковского и Жевелия позволил им развести куряжан по отрядам с аптекарской точностью, принять во вним ание узы дружбы и бездны ненависти, характеры, наклонности, стр емления и уклонения. Недаром в течение двух недель передово й сводный ходил между куряжанами. Во всяком случае Жорка мог ответить на любой вопрос, почему он того или другого мальч ика зачислил в определенный отряд.

С таким же добросовестным вниманием были распределены и горьковцы: сильные и слабые, энергичные и шляпы, суровые и веселые, люди настоящие, люди приблизительные и шпана вроде Ужикова — все нашли себе место в зависимости от разных соображений: какой в отряде командир, кто с кем в дружбе, кто близок к выпуску, у кого какие производственные стремления.

Даже для многих горьковцев решительные положения декларации были новостью; куряжане же встретили Жоркино чтение в полном ошеломлении. Во время чтения кое-кто еще тихонько спра - шивал соседа о плохо расслышанном слове, кое-кто удивленн о поднимался на носки и с большим оживлением оглядывался на лица товарищей, кто-то сказал даже: «Ого!» в самом сильном месте декларации, но, когда Жорка кончил, в зале стояла тишина, и в тиш и- не этой тонким паром подымались еле заметные, несмелые, молча- ливые вопросики: «Что делать? Куда броситься? Подчиниться , протестовать, бузить? Аплодировать, смеяться или крыть матом?

Жорка скромно сложил листик бумаги и кивнул Лаптю. Лапоть иронически-внимательно провел по толпе своими припухлым и веками и ехидно растянул рот. Постучал пальцем по груди:

— Мне… Тишина обратилась в гробовую, или абсолютную тишину.

— Мне… думаете это нравится? Скажите, пожалуйста, я старый горьковец, я имел свою кровать, свою постель, свое одеяло, свою спальню? А теперь я должен спать под кустиком. А где этот кустик? Кудлатый, ты мой командир, скажи, где этот кустик?

541

—Я для тебя уже давно выбрал.

—На этом кустике хоть растет что-нибудь? Может, этот кустик с вишнями или яблоками? И хорошо б соловья… Там есть соловей, Кудлатый?

—Соловья пока нету, горобцы есть.

Лапоть недовольно сморщился:

—Горобцы? Мне лично горобцы мало подходят. Поют они бузово, и потом — неаккуратные. Хоть чижика какого-нибудь посад и.

—Хорошо, посажу чижика! — хохочет Кудлатый на алтарном возвышении.

—Дальше... — Лапоть страдальчески оглянулся. — Наш отряд третий… Дай-ка список… Угу… Третий… Старых горьковцев раз , два, три… восемь. Значит, восемь одеял, восемь подушек и восемь матрацев, а хлопцев в отряде двадцать два. Мне это (снова дурашливый палец Лаптя со смешной важностью тычется в грудь) мало нравится. Кто тут есть? Ну, скажем, Стегний. Где тут у вас Стег - ний? Подыми руку. А ну, иди сюда! Иди, иди, не бойся!

На алтарное возвышение вылез со времен каменного века не мытый и не стриженный пацан, с головой, выгоревшей вконец, и

ñлицом, на котором румянец, загар и грязь давно обратились в сложнейшую композицию, успевшую уже покрыться трещинами . Стегний смущенно переступал на возвышении черными ногам и и неловко скалил на толпу неповоротливые глаза и ярко-белые большие зубы.

—Так это я с тобой должен спать под одним одеялом? А скажи, ты ночью здорово брыкаешься?

Стегний пыхнул слюной, хотел вытереть рот кулаком, но застеснялся своего черного кулака и вытер рот бесконечным по долом полуистлевшей рубахи.

—Íå…

—Так… Ну, а скажи, товарищ Стегний, что мы будем делать, если дождь пойдет?

Стегний охотно ответил:

—Тикать, ãè-ãè…

—Êóäà?

Стегний подумал и сказал:

— À õòî åãî çíàå.

Лапоть озабоченно оглянулся на Дениса:

— Денис, куда тикатымем по случаю дождя?

Денис выдвинулся вперед и по-хохлацки хитро прищурился на собрание:

— Не знаю, как другие товарищи командиры думают на этот счет, и в декларации, собственно говоря, в этом месте упущен ие.

542

От же, я так скажу: если в случае дождь или там другое что — третьему отряду бояться нечего. Речка близко, поведу отря д в реч- ку. Собственно говоря, если в речку залезть, так дождь ничег о, а если еще нырнуть, ни одна капля не тронет. И не страшно, и для гигиены полезно.

Денис невинно взглянул на Лаптя и отошел в сторону, а Лапоть печально опустил голову:

—В речку? Вот видите товарищи, какой с ними разговор, с командирами…

Лапоть вдруг рассердился и закричал на задремавшего в соз ерцании великих событий Стегния:

—Òû ÷óâ? ×è íè?

—Чув,— показал зубы Стегний.

—Ну, так смотри, спать вместе будем, на моем одеяле, черт с тобой. Только я раньше тебя выстираю в этой самой речке и ср ежу

óтебя шерсть на голове. Понял?

—Т´а понял,— оскалился Стегний.

Собрание слушало представление Лаптя с широко открытыми ртами и влюбленными взглядами, но Лапоть вдруг сбросил с себя дурашливую маску и придвинулся ближе к краю помоста:

—Значит, все ясно?

—Ясно! — закричали в разных местах.

—Ну, раз ясно, будем говорить прямо: постановление это не очень, конечно, такое… бархатное. А надо все-таки принять нашим общим собранием, другого хода нет.

Он вдруг взмахнул рукой безнадежно и с неожиданной горькой слезой сказал:

—Голосуй, Жорка!

Собрание закатилось смехом. Жорка вытянул руку вперед:

—Голосовать нужно так: кто согласен с постановлением комсомольской ячейки, тот поднимет руку вверх? Поняли?

Лапоть снова вмешался в дело:

—Рука так подымается, смотрите. Вот она у тебя висит, как будто ей никакого дела нет. А если ты согласен с постановле нием, ты на руку так посмотри и начинай ее поднимать. Поднимай, по д- нимай, аж пока тебя не пересчитают. Видишь?

—Да, знаем,— закричали кое-где в клубе.

—Голосую,— сказал Жорка. — Поднимите руки, кто согласен? Лес рук, вытянутых вверх по рецепту Лаптя, вырос над голова -

ми. Жорка начал считать.

Я внимательно пересмотрел ряды всей моей громады. Голосовали все, в том числе и группа Короткова у входных дверей. Д е- вочки подняли розовые ладони с торжественной нежностью и улы-

543

бались, склонив набок головы. Я все-таки был очень удивлен: почему голосовали коротковцы? Сам Коротков стоял, прислон ившись к стене, и терпеливо держал приподнятую руку, спокойно рассматривая красивыми глазами нашу группу на сцене.

Торжественность этой минуты была немного нарушена появлением Борового. Он ввалился в зал в настроении чрезвычайно мажорном, споткнулся о двери, оглушительно рыкнул огромной гармошкой и заорал:

—А, хозяева приехали? Сейчас… постойте… туш сыграю, я знаю такой… туш.

Коротков опустил руку на плечо Борового и о чем-то засигна - лил ему по-прежнему красивыми глазами. Боровой задрал голову, открыл рот и затих, но гармошку продолжал держать с таким фасоном, что ежеминутно можно было ожидать самой настойчивой музыки.

Жорка объявил результаты голосования:

—За принятие предложения ячейки комсомола триста пятьдесят четыре голоса. Против — ни одного. Значит, будем считать, что принято единогласно.

Горьковцы, улыбаясь и переглядываясь, захлопали, куряжане с загоревшимся чувством подхватили эту непривычную для ни х форму выражения, и, может быть, первый раз со времени основания мо - настыря под его сводами раздались радостные легкие звуки аплодисментов человеческого коллектива. Малыши хлопали долг о, отставляя пальцы. Хлопали, то задирая руки над головой, то перенося их к уху, хлопали до тех пор, пока не поднял руку Задоров.

Я не заметил, откуда он взялся,— я потерял его еще на станции.

Видимо, он что-то привез с Рыжова, потому что и лицо и костюм его были измазаны белым. Впрочем, он и теперь, как и всегда, вызывал у меня ощущение незапятнанной чистоты и открытой простой радости. Он и сейчас прежде всего предложил внима нию собрания свою пленительную улыбку.

—Друзья, хочу сказать два слова. Вот что: я самый первый горьковец, самый старый и когда-то был самый плохой. Антон Семенович, наверное, это хорошо помнит. А теперь я уже студент п ервого курса Харьковского Технологического института. Поэтому слушайте: вы приняли сейчас хорошее постановление, замеча тельное, честное слово, только трудное ж, прямо нужно говорить, ой,

èтрудное ж!

Он завертел головой от трудности. В зале рассмеялись любо вно.

— Но все равно. Раз приняли — конец. Это нужно помнить. Может быть, кто подумает сейчас: принять можно, а там будет видно. Это не человек, нет, это хуже гада — это, понимаете, га-

544

дик. Ко-нец! Вы думаете, это пустяк? Ого. По нашему закону, если кто не выполняет постановления общего собрания — одн а дорога: в двери, за ворота!

Задоров крепко сжал белые губы, поднял кулак над головой.

— Выгнать! — сказал резко, опуская кулак.

Толпа замерла, ожидая новых ужасов, но сквозь толпу уже про - бирался Карабанов, тоже измазанный, только уже во что-то че р- ное, и спросил в тишине удивления:

—Кого тут выгонять нужно? Я з´араз!

—Это вообще,— пропел безмятежно Лапоть.

—Я могу и вообще и как угодно. А только, чего вы тут стоите и понадувалысь, як пип на ярмарку? А?

—Та мы ничего,— сказал êòî-òî.

—О так! Приехали, тай головы повисылы? Га? А музыка дэ?

—А есть, есть музыка, как же! — в восторге закричал Боровой

èрявкнул гармошкой.

—О! И музыка! Давай круг! А ну, девчата, годи там биля печи греться, кто гопака? А ну, Наталко, серденько! Дывись, хлопцы, яка у нас Наталка!

Хлопцы с веселой готовностью уставились на лукаво-ясные о чи Наташи Петренко, на ее косы и на косой зубик в зарумянившей ся ее улыбке.

—Гопака, значит заказуете, товарищ? — с изысканной улыбкой маэстро спросил Боровой и снова рявкнул гармошкой.

—Ну, а тоби чего хочется?

—Я могу и вальс, и падыпатынер, и дэспань, и все могу.

—Падыпатынер, папаша, потом, а з´араз давай гопак.

Боровой снисходительно улыбнулся хореографической нетр е- бовательности Карабанова, подумал, склонил голову и вдруг растянул свой инструмент и заиграл какой-то особенный, дробн ый и подзадоривающий танец. Карабанов размахнулся руками и с места в карьер бросился в стремительную, безоглядную присядку. Наташины ресницы вдруг затрепетали над вспыхнувшим лицом и опустились. Не глядя ни на кого, она неслышно отплыла от берега , чуть-чуть волнуя отглаженную в складках, парадно-скромную юбку. Но Семен ахнул об пол каблуком и пошел вокруг Наташи с нахальной улыбкой, рассыпая по всему клубу отборный часты й перебор и выбрасывая во все стороны десятки ловких, разго ворчи- вых ног. Наташа неожиданно вздернула ресницы и глянула на Семена тем особенным лучом, который употребляется только во время гопака и который переводится на русский язык так: «Красивый ты, хлопче, и танцуешь хорошо, а только смотри, осторожнее!..»

Боровой прибавил какого-то перца в своей музыке, Семен при-

545

бавил пару, прибавила Наташа радости: уже и юбка у нее не чуть волнуется, а целыми хороводами складок и краев летает вок руг Наташиных ножек. Куряжане шире раздвинули круг, спешно выте рли носы рукавами, крепче завинтили огоньки в глазах, загалдели о чемто. Дробь, и волны, и стремительность гопака пошли кругом по клубу, подымая к высокому потолку забористый ритм гармошк и.

Тогда откуда-то из глубины толпы протянулись две руки, без - жалостно раздвинули пацанью податливую икру, и Перец, изб о- ченившись, стал над самым водоворотом танца, подергивая н огой

èподмигивая Наталке. Милая, нежная Наташа гордо повела на Переца кристальным, кокетливым огоньком, перед самым его носом шевельнула вышитым чистеньким плечиком и вдруг улыбн у- лась ему просто и дружески, как товарищ, умно и понятливо, к ак горьковец, только что протянувший Перецу руку помощи.

Перец не выдержал этого взгляда. В бесконечном течении мг новения он тревожно оглянулся во все стороны, взорвал в себе ка- кие-то башни и бастионы и, взлетев на воздух, хлопнул старой кепкой об пол и бросился в пучину гопака. Семен оскалил зубы, Наташа еще быстрее, качаясь, поплыла мимо носов куряжан. Пе - рец танцевал что-то свое, дурашливо ухмыляющееся, издеват ельски остроумное и немножко блатное.

ßглянул. Затененные глаза Короткова серьезно прищурилис ь, еле заметные тени пробежали с красивого лба на встревоженный рот. Он кашлянул, оглянулся, заметил мой внимательный взгл яд

èвдруг начал пробираться ко мне. Еще отделенный от меня ка - кой-то фигурой, он протянул мне руку и сказал хрипло:

— Антон Семенович, здравствуйте! Я с вами сегодня еще не здоровался.

— Здравствуй,— улыбнулся я, разглядывая его глаза.

Он повернул лицо к танцу, заставил себя снова посмотреть на меня, вздернул голову и хотел сказать весело, но сказал по-п режнему хрипло:

— А здорово танцуют, сволочи!..

9. Преображение

Около двух тысяч лет назад на такой же святой горе, как Куряж, Иисус Христос с двумя ассистентами организовал такой же фокус с переодеванием, как и мы в Куряже. Тогда несколько ол ухов, бесплатных зрителей этого фокуса, сидевших под горкой, пр идумали термин «преображение». У нас преображение сделано было квалифицированнее. Во-первых, в нашем преображении участвовало не

546

три человека, а четыреста. Это очень важно. Во-вторых, мы пре - красно освоили технику преображения, в то время как наши п алестинские предшественники не имели никакого понятия, как он о делается. Это именно упущение позволило на протяжении сотен лет

èдесятков поколений тысячам попов морочить головы сотня м миллионов олухов, которые были настолько простодушны, что не требовали от батюшек даже повторения фокуса, а довольствовались простой и малохудожественной информацией. Беззастенчив ые и нахальные батюшки, прекрасно понимая, насколько техничес ки слабо обставлена вся эта операция, прибавили к ней освящение яб лок. Доверчивые глупцы жадно ухватились за эту процедуру и потащ или к храмам целые мешки этих плодов, не обращая внимания на оче видные белые нитки: между фокусом с переодеванием и освящени ем яблок невозможно найти ничего общего. И во время нашего фо куса присутствовало два-три глупца, но мы не пытались воспольз оваться их доверчивостью и не содрали с них ни одного килограмм а яблок.

Преображение началось немедленно после общего собрания и продолжалось часа три — срок для всякого преображения рек ордный.

Когда Жорка махнул рукой в знак того, что собрание закрывается, в клубе начался невообразимый галдеж. Стоя на цыпочках, командиры орали во всю глотку, призывая собираться к ним членов своих отрядов. В клубе сразу возникло два десятка течений, и минут десять эти течения, сталкиваясь и пересекаясь, бурлили в старых стенах архиерейской церкви. По отдельным углам клу ба, за печками, в нишах и посредине начались отрядные митинги, и каждый из них представлял сгрудившуюся грязно-серую толпу оборванцев, среди которых не спеша поворачивались белые плеч и горьковцев.

Потом из дверей клуба повалили колонисты во двор и к спаль - ням. Еще через пять минут и в клубе и во дворе стало тихо, и только отрядные меркурии173 , не касаясь земли, пролетали с каки- ми-то срочными поручениями, трепеща крылышками на ногах.

ßмогу немного отдохнуть, генеральное сражение, собственно говоря, было закончено.

ßподошел к группе женщин на церковной паперти и с этого возвышения наблюдал дальнейшие события. Мне хотелось мол чать

èне хотелось ни о чем думать. Екатерина Григорьевна и Лидо чка, радостные и успокоенные, слабо и лениво отбивались от как их-то вопросов товарища Зои. Брегель стояла у пыльной решетки п аперти

èговорила возбужденной, раскрасневшейся Гуляевой:

—Как же это можно. Именно сейчас воспитатели должны быть с ними. Там что угодно может произойти, а вы все здесь сидит е.

547

Гуляева оглянулась на меня:

—Антон Семенович, в самом деле!

—Не нужно,— ответил я через силу.

Массивная серая фигура Брегель тяжело оттолкнулась от ре - шетки и двинулась ко мне. Я за спиной сжал кулаки, но Брегель откуда-то из-за воротника вытащила кустарно сделанную приветливую улыбку и не спеша надела ее на лицо, как близорукие надевают очки. Я хотел посоветовать ей раньше протереть эту улыбку чистым платком, ибо она показалась мне несколько запыленн ой, но от лени не посоветовал.

—Товарищ Макаренко, только не злитесь. Все-таки объясните мне, почему не нужно, какую роль играют у вас воспитатели?

Мне не хотелось говорить и думать, я с трудом ответил:

—Он не играет роль надзирателя.

—Но вы знаете, что у вас сейчас делается в колонии. Может быть, там везде недоразумения, ссоры, какое-нибудь насилие .

—Нет, ничего такого нет.

—Вы знаете, что там делается?

—Çíàþ.

—Расскажите.

Для того чтобы рассказать, не нужно было думать.

—Пожалуйста. В спальнях ребята складывают кровати, вытряхивают солому из матрацев и подушек, связывают все это в узлы.

Âузлах — одеяла, простыни, старые и новые ботинки, все.

—Дальше.

—В каретном сарае Алешка Волков принимает все это барахло, записывает и направляет в дезкамеру.

—Здесь есть дезкамера?

—Нет. Пригласили из города. На колесах. Дезкамера работает на току, и распоряжается там Денис Кудлатый.

—Интересно, дальше.

—На противоположной паперти, с той стороны собора, Дмитрий Жевелий выдает командирам отрядов или их уполномочен ным по списку новую одежду — трусики, белые рубахи и спецовки. Тюбетейки.

—Здесь выдает? Вы уверены?

—Конечно.

—Пойдемте посмотрим.

—Не надо. Не нужно мешать Жевелию. Он отвечает за свою работу.

—Я пойду посмотрю.

ßпромолчал. Брегель, переваливаясь, спустилась с паперти . Я снова начал отдыхать и, оглянувшись, заметил тот прекрасн ый

548

предмет, который издавна называется миром. Было около двух ча- сов дня. На небе стояли неподвижно белые резервные облачк а, на ступенях паперти сидела Гуляева — у нее нежная, красивая шея над белоснежным воротником блузки. По ту сторону пруда под солнцем нагревался соломенный лишайник села, а дальше прекрасное пространство земли с лесами, полями, дорогами, и еще дальше то же небо и те же белые, спокойные тучки, остановившиеся здесь п о какому-то расписанию, впредь до распоряжения.

Опираясь на колени, на паперть поднялась Брегель. Из-за ее с пины вдруг выпорхнул озабоченный Синенький и, протягивая свою трубу в сторону, заторопился:

—Сказал Таранец сигналить сбор командиров в столовой.

—Давай!

Синенький зашуршал невидимыми крылышками и перепорхнул к дверям столовой. Остановившись в дверях, он нескольк о раз проиграл короткий, из трех звуков сигнал.

Брегель внимательно рассмотрела Синенького и обернулас ь ко мне:

—В таком случае, почему этот мальчик все время спрашивает вашего разрешения давать… эти самые… сигналы? Вы здесь комуто не доверяли?

—У нас есть правило: если сигнал дается вне расписания, меня должны поставить в известность. Я должен знать…

—Так. Это все, конечно… довольно организовано. Там у этого Жевелия целый магазин: ведра, тряпки, веники. Но у него их ни кто не получает…

—Значит, командиры еще не кончили подготовки… еще рано…

Êстоловой начали пробегать захлопотанные командиры.

—Для чего они собираются? — спросила Брегель, провожая пристальным взглядом каждого мальчика.

—Таранец будет распределять столы между отрядами. Столы

âстоловой.

—Кто такой Таранец?

—Сегодняшний дежурный командир.

—Очередной дежурный?

—Äà.

—Он часто дежурит?

—Приблизительно два раза в месяц.

Брегель возмущенно наморщила подбородок.

— Серьезно, товарищ Макаренко, вы, вероятно, просто шутите. Я прошу Вас серьезно со мной говорить. Или я действитель но ничего не понимаю. Как это так? Мальчик-дежурный распредел яет столовую, а вы спокойно здесь стоите. Вы уверены, что Таране ц

549

Ваш все это сделает правильно, никого не обидит? Наконец… о н может просто ошибиться.

Гуляева снизу посмотрела на нас и улыбнулась. И я улыбнулс я ей.

—Это, видите ли, не так трудно. Таранец — старый колонист. И, кроме того, у нас есть очень старый, очень хороший закон.

—Интересно. Закон…

—Да, закон. Такой: все приятное и все неприятное или трудное распределяется между отрядами по порядку их номеров.

—Êàê ýòî? ×òî т-такое: не понимаю.

—Это очень просто. Сейчас первый отряд получает самое луч- шее место в столовой, за ним второй и так далее.

—Хорошо. А «неприятное», что это такое?

—Бывает очень часто так называемое неприятное. Ну, вот, например, если сейчас нужно будет проделать какую-нибудь сроч- ную внеплановую работу, то будет вызван первый отряд, за ним второй. Когда будут распределять уборку, первому отряду в первую очередь дадут чистить уборные. Это, конечно, относится к ра ботам очередного типа.

—Это вы придумали такой ужасный закон.

—Нет, почему я? Это хлопцы. Для них так удобнее: ведь такие распределения делать очень трудно, всегда будут недоволь ные. А теперь это делается механически. Очередь передвигается ч ерез месяц.

—Так, значит, ваш двадцатый отряд будет чистить уборные только через двадцать месяцев?

—Конечно. Но и лучшее место в столовой он займет тоже через двадцать месяцев.

—Кошмар! Но ведь через двадцать месяцев в этом отряде будут уже новые дети. Ведь так же?

—Да, отряд значительно обновится. Но это ничего не значит. Вы же поймите. Отряд — это коллектив, у которого свои традиции, история, заслуги, если хотите, слава. До нашего переход а сюда отряды просуществовали по пяти лет. Мы стараемся, чтобы от - ряд был длительным коллективом.

—Не понимаю. Все это какие-то выдумки. Все это знаете… несерьезно. Какое имеет значение отряд, слава, если там новые люди? Какое!..

Глаза Брегель, выпуклые и круглые, смотрели на меня ошараш енно и строго, лоб наморщился, напряглись полные щеки.

Гуляева вдруг громко рассмеялась и, опираясь рукой на сту пеньку, подняла к нам возбужденное мыслью лицо:

—Знаете, товарищи, я вас слушаю, и никак сначала не могла разобрать: ваша беседа что-то мне напоминает, а что, никак н е

550