23. Перейре удается убедить китайских послов

Несмотря на это, они отказались выполнить соглашение о переправе через реку, хотя я не жалел ни времени, ни усилий, чтобы убедить их в этом. Видя, что такое важное дело проваливается из-за их незнания внешнего мира, я пришел в отчаяние. К тому же все присутствовавшие сановники делали мне знаки, чтобы я продолжал уговаривать послов. И хотя я дошел до того, что кричал на послов, все это не имело успеха. Видимо, они считали, что другие виноваты в том, в чем на самом деле они были виноваты сами. Наконец я сказал: «Господа, вы должны понять, что москвитяне — это разумные люди, а не дикие звери и не настолько вероломны, чтобы под предлогом мира нанести нам вред. Было бы оскорблением всему миру и мы стали бы посмешищем перед глазами всего света, если после всех трат, обещаний и лишений мы вернулись бы обратно, не открыв двери, в которые мы стучались, и не встретившись лицом к лицу с москвитянами, добравшись до их дома. И наконец, все это покажется странным императору и, как я полагаю, нисколько ему не понравится. Учитывая это, я предлагаю, чтобы в течение всей конференции одно из ружей москвитян было приставлено к моим ребрам как гарантия против любого риска. Если они таят какой-либо злой умысел, я, будучи полностью в их руках, буду убит первым». Они выслушали это предложение молча. Наконец дядя императора, отличавшийся благоразумием и здравым смыслом, ответил: «Сюй Жи-шэн (таково мое имя по-китайски) человек хорошо известный императору; и император в публичном послании объявил его верным человеком, заслуживающим доверия, и сделал он это после многих лет общения с ним. Он общественное лицо, хорошо известен, не молод и говорит так здраво и уверенно, что мы не можем отказать ему в том доверии, которое к нему испытывает сам император. Поэтому я вместе с ним переправлюсь через реку». Выслушав эти благоразумные слова, все пошли к переправе, и все, в том числе и послы, как они позже признались, [713] с восхищением отозвались о нашей действенной решимости и нашей преданности императору в таком важном деле. Они привели в движение то, что они тормозили раньше, и подняли то, что валялось разбитым.

24. Шатер Головина и его убранство

Московский посол прислал спросить наших послов, хотят ли они, чтобы он подготовил место для встречи или чтобы каждая сторона приготовила бы свое место. Не посоветовавшись со мной, они ответили, выразив хорошее понимание окружающего их мира, что у них есть шатер, а московский посол пусть устраивает свой. Московский посол воздвиг большой и хорошо устроенный продолговатый шатер, простирающийся с севера на юг, украшенный картинами и устланный дорогими коврами. У главного входа в шатер с южной стороны, то есть против нашего лагеря, был устроен помост, занимавший почти всю площадь, на верху которого стоял прекрасный золоченый письменный стол европейского стиля. Кроме того, имелись часы, по которым отмечалось время предложений и ответов, а также два больших изящных серебряных кубка, украшенных рельефными изображениями. В них послу подносили либо кислое питье с уксусом ¹⁸ и холодной водой, либо медовый напиток, который он часто пил. Над столом висело прикрепленное к потолку искусной работы распятие, украшенное драгоценными камнями, к которому москвитяне проявляли большое благоговение и уважение. К западу от шатра Головина был воздвигнут меньший, красиво расписанный шатер, о котором я расскажу дальше ¹⁹. Для посла было приготовлено великолепное кресло, крытое желтой камкой и обитое золотыми или золочеными гвоздями. Было еще кресло меньшего размера и обыкновенного ярко-красного цвета для местного воеводы и покрытая ковром скамья для еще одного человека, котрый, как мы полагали, заведовал церемониями. Других мест для сидения не было, вся остальная свита, состоявшая из выдающихся военных деятелей, капитанов и полковников, стояла, и никто не смел садиться в присутствии посла. Из этого мы заключили, что посол по своему сану, авторитету и оказываемому ему уважению был очень крупный деятель. Подписывался он — окольничий и наместник брянский Федор Алексеевич Головин ²⁰.