белл

236 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

«второй палаты» из посланцев неправительственных организаций приведет к усилению управляющих ими бюрократий. Разумеется, есть и такие неправительственные организации, что пекутся исключительно о нуждах страждущих – «Врачи без границ», например, – но то скорее исключения. В большинстве же случаев подобные организации превратились в своего рода некоммерческие корпорации со своими интересами и со своей бюрократией, преследующей как экономические, так и политические цели. Так что не думаю, что эта идея могла бы что-то дать. Скорее она привела бы к утрате ООН некоторых сегодня выполняемых ею функций – и причем не самых немаловажных – но ничего не дала бы взамен. Это не послужило бы формированию нового порядка, о котором мы так интересно рассуждали.

ГЛОБАЛЬНАЯ 6 ЭКОНОМИКА

Иноземцев: Говоря о современных проблемах, нельзя обойти вниманием экономику.

Как известно, на протяжении многих столетий экономические связи становились все более значимыми – сначала по сравнению с патриархально-общинными, а затем и политическими. Постепенно они превратились в основной фактор, сплачивающий общество, которое становилось все более разнородным и разобщенным. Если согласитьсясБенедиктомАндерсоном,

238 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

Но к чему привел этот процесс? Современное общество переполнено фетишами и символами, большинство членов этого общества практически перестали ощущать себя личностями. И одна из главных причин человеческой разобщенности, столь тревожащей социологов, кроется, несомненно, в отрыве экономических форм жизни людей от их человеческой сущности, в том, что экономика подчинила все остальные стороны жизни.

Можно ли представить себе перспективу «деэкономизации» общественной жизни, переход к «менее экономическому» обществу – пусть даже мы не станем называть его коммунистическим, как в свое время это делали Карл Маркс и его последователи?

Белл: Глубокое понимание сути экономической теории сопряжено с решением двух отличающихся друг от друга проблем. Одна из них обусловлена тем фактом, что эта теория претендует на научный характер. Однако для того чтобы быть научной теорией, логическая конструкция должна иметь в своей основе абстракцию достаточно высокого уровня – и вопрос в том, насколько адекватен используемый в экономической науке уровень абстракции. Ведь те абстрактные категории, которыми она оперирует, совершенно не в состоянии описывать многообразие и комплексный характер реальных ситуаций. Поэтому не будет преувеличением сказать, что экономи-

ка никогда не превратится в описательную науку, поскольку такие науки давно стали в гораздо большей мере основанными на эмпирике.

Теория всегда должна немного «приподниматься» над практикой и задаватькакой-тообщийподход,пред- полагающий определенный уровень абстракции. Сегодня мало кто понимает истинное значение и роль этой идущей от жизни абстракции – примером редкого исключения я назвал бы книгу М. Хардта и А. Негри131. Но как бы то ни было, будучи абстрактной дисциплиной, экономическая те-

ория не способна отразить все многообразие факторов, влияющих на реальное поведение хозяйствующих субъектов. Именно поэтому я считаю весьма показательным фактом становление в качестве новой области знания бихевиористской (или поведенческой) экономической теории.

Психология вторгается в хозяйственную теорию. Почему? Да потому, что только с ее помощью можно понять, как люди поступают в реальной жизни, какие варианты действий они предпочитают. И самой важной проблемой является здесь отношение человека к риску – готов он рисковать или нет. Сама концепция риска в наибольшей мере разработана Ульрихом Беком, немецким социологом, который начал писать на эту тему лет, эдак, двадцать назад. Но не будем забывать, что несколько лет назад Нобелевская премия по экономике была присуждена Д. Канеману, ра-

ет место другим гуманитарным нау- кам – прежде всего тем же бихевиористике, социальной психологии и т. д.

Много лет назад в своей книге «Кризис экономической теории» (которая, кстати, имела подзаголовок «Этическая модель и реальность в экономических концепциях») я писал, что экономическая теория чрезвычайно хороша, но только там и настолько, где и насколько мы готовы пренебрегать полным описанием реальности и ограничиться формулами типа «если–то». В таком ракурсе все выглядит понятным. У вас легко возникает идеальная модель рационального выбора, в основе которой – кривая полезности.

Замечу: вся современная экономическая теория пошла из Англии. Не из Франции и Германии. Да, австрийцы внесли свой вклад в ее развитие, но это касалось скорее инструментария теории, а не ее фундаментальных понятий. Британия же стала ро-

доначальницей современной экономической науки потому, что именно там были наиболее сильны традиции утилитаризма, восходящие еще к И. Бентаму. А экономическая теория может быть хороша лишь в той мере, в какой она основывается на принципах утилитаризма, на идеях рационального выбора.

Сама же теория полезности исходит из возможности сравнения: можно предпочесть вариант А варианту В, возможность С возможности D или продукт F продукту S. Пытаясь сравнивать и выбирать, вы снова возвращаетесь к задачам максимизации полезности и оптимизации затрат, т. е. бентамовскому утилитаризму. Естественным выходом, позволяющим достигать большего при меньших издержках, оказывается повышение производительности. Однако основная проблема заключена в том, что между экономическими факторами не существует простых и однозначных связей.

Вы наверняка читали многие книги моего ныне покойного коллеги, профессора Дж. Гэлбрейта, – но ведь известно, что проблемы, которыми он занимался, были до него изучены Джоан Робинсон и Эдвардом Чемберлином133, работав-

чаев вы покупаете мыло определенной марки. И поэтому компании конкурируют за то, чтобы быть узнаваемыми. В данном случае (а из таких случаев состоит вся наша жизнь) не действуют простейшие принципы максимизации полезности при минимизации затрат. Эти наблюдения привели к появлению теорий, пытающихся объяснить, какие факторы влияют на эластичность спроса на те или иные товары, – а этот момент

крайне важен для экономической теории, так как в данном случае ставятся под сомнение ее основополагающие постулаты.

Принято считать, что снижение цены увеличивает спрос на товар. Предельная эластичность достигается тогда, когда изменения этих показателей находятся в линейной зависимости, т. е. в случае, если снижение цены пропорционально увеличивает объемы продаж. Неэластичным можно назвать спрос на тот товар, повышение цены которого не отражается на объеме спроса. Но в жизни практически не встречаются «чистые воплощения» той или иной идеальной ситуации.

Многие годы я был членом совета директоров Фонда Сантори, и мне вспоминается вот какой случай. Среди компаний, поддерживавших фонд, была фирма, занимавшая в Японии лидирующие позиции в производстве виски. И, скажу я Вам, она делала хороший – даже очень хороший! – виски. Выйдя на американский рынок, компания попыталась завоевать заметные позиции на нем за счет снижения цен: менеджеры были уверены, что так они продадут больше виски. И что Вы думаете? Продажи начали катастрофически падать, и стратегию пересмотрели. Почему?

Иноземцев: Ну это, думаю, объясняется просто. Если в Японии этот виски покупали много и каждый день, то в Америке он считался чем-то особенным; поэтому потенциальных покупателей отпугивал оригинальный и, казалось бы, высококлассный товар, предлагаемый по низкой цене. Ведь известные марки не могут продаваться за бесценок.

Белл: Совершенно верно. Большинство из тех, кто готов был купить этот новый для нас продукт, собирались использовать его в качестве подарка, в знак уважения к коллегам или боссу. Но подарок не должен быть слишком доступным и дешевым. Он должен восприниматься получающим как нечто не только оригинальное, но и ценное. В Японии, например, и сейчас дыни продаются по сорок долларов несколько дней в году, потому что в некоторые праздники их принято дарить, и эти подарки запоминаются. Сегодня лишь в немногих экономиках принят дарообмен, но так было далеко не всегда.

Дарообмен исследовал в свое время Марсель Мосс134, племянник Эмиля Дюркгейма, написавший замечательную книгу на эту тему. Многие антропологи описывают потлаш – странный обычай индейцев, живших на западном побережье

ние соотношений спроса и предложения, исследования изменения цен в зависимости от доступности благ, а также многое другое были и остаются сильными сторонами экономической теории. Но есть проблема, которая, на мой взгляд, принципиально не может быть разрешена в рамках экономикс. Я говорю о редкости. Очень немногие экономисты задумываются о важности этого понятия и о том, какое влияние на хозяйственную жизнь имеет сам

этот фактор. Одним из них я назвал

ние в условиях натурального хозяйства, то миссией буржуазного строя считалось обеспечение материального изобилия.

Есливспомнитьвеличайшихевропейскихфилософов–Т. Гоббса, К. Маркса, Ж.-П. Сартра, – все они задумывались над тем, можно ли обеспечить всем людям достаток и изобилие… Ограниченность материальных благ безапелляционно признавалась главной причиной ненависти, вражды, насилия и войн. Если один человек чем-то владеет, другой почти наверняка этого лишен – вот центральный пункт первой части книги Гоббса. Гоббс нередко указывает на ограниченность благ как на причину общественной несправедливости – скорее как на одну из таковых, но все же… Маркс считал одной из задач социализма преодоление бедности и открытие эпохи изобилия – имея в виду, что с устранением эксплуататоров будут сняты искусственные пределы для расширения производства, и технологии сделают все блага доступнее.

Отчасти это так и есть, но со временем выяснилось примечательное обстоятельство. Да, сегодня мы можем производить многие товары почти в неограниченном количестве: обувь, одежда, даже автомобили уже не являются чем-то редким или обретаемым с большим трудом. Но это не устраняет одного различия, которое заметил еще Д. Рикардо, хотя и не попытался его развить. Зато намного позже – где-то с полвека назад – это сделал Фред Хирш137. Он выявил различие между дистрибутивными, или распределяемыми, и статусными благами. Первые могут быть произведены в любом количестве и доставлены куда угодно.

Поэтому любой намек на дефицит обуви и одежды служит сигналом к стремительному восполнению этого дефицита, а производство с лих-

вой перекрывает потребности в товарах такого рода. Каждый может позволить себе новую обувь или одежду. Но имеется только одна усадьба на вершине красивого холма, и есть только один дом в укромной бухте на берегу горного озера. Руководителем департамента в крупной компании может быть только один, вполне определенный человек. И даже если мы, пусть и с трудом, сумеем преодолеть дефицит материальных, дистрибутивных благ, нам не дано

244 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

справиться с ограниченностью благ статусных. Они редки по самой своей природе. А экономикс не разработал методологии, пригодной для оценки статусных благ и позволяющей определять общие закономерности их производства, распределения и обмена.

Причина этого вполне понятна. Экономикс функционирует лишь потому, что имеет систему стандартов и координат. В любой экономической теории заложен принцип сравнения материальных благ и труда. Если вы имеете фунт картошки или фунт автомобиля, то вы сможете – пусть хотя бы приблизительно – свести их к одному «знаменателю». Проблема социологии в том, что здесь нет такого основания; нет и системы координат. Например, все мы хорошо знаем, что в любом обществе превыше всего ценятся богатство, власть и статус. Отчасти они взаимосвязаны. Власть легко обращается в богатство. Богатство обеспечивает его владельцу определенное положение в обществе. Но как их соизмерить? У нас нет «коэффициентов пересчета» богатства во власть и социальный статус. Именно поэтому социология никогда не обретет ту же мощь, что и экономикс, в котором есть механизмы определения сравнительной цены того или иного товара, своего рода «ценовая матрица».

Но в случае статусных благ оказывается, что и в рамках экономики возникает сегмент, к которому неприменимы прежние категории и единицы измерения. Если один бизнесмен говорит другому: «Мой офис лучше твоего», – что именно он имеет в виду: размер офиса? Его местоположение? Здания, которые его окружают? Приспособленность к каждодневной работе? Архитектуру? Дизайнерские решения? На эти вопросы нет однозначного ответа. В статусных благах воплощаются отношения между людьми, и их невозможно оценивать в сугубо экономических категориях.

Итак: современная экономика смогла решить проблему распределяемых благ, сделав их общедоступными и небывалым образом увеличив производительность работников. Сегодня таких товаров вырабатывается все больше, и становятся они все дешевле. Может показаться, что мы уже достигли той точки, где, по мнению старых философов – от Гоббса до Маркса и Сартра, – все проблемы можно считать решенными. Но это ошибочное представление. На смену проблеме ограниченности дистрибутивных благ пришла пробле-

ма ограниченности благ статусных, которая, похоже, вообще не имеет решения. А именно этот новый дефицит в наибольшей мере заботит сейчас людей и становится объектом их особо пристального внимания. Мой статус выше вашего – как бы говорит один человек другому, – так как это я владею той усадьбой на вершине холма, и другую рядом уже не построить.

Иноземцев: Согласен с Вами. По мере того как мотивы деятельности людей перемещаются из сферы сугубо материальных интересов, проблемы традиционной экономической теории все больше занимают не только экономистов, но и философов и социологов. А то, что мотивация изменяется именно в сторону уменьшения роли экономических факторов, вполне убедительно показал еще Р. Инглегарт138. Думаю, трудности, с которыми сталкивается экономическая наука в современном

Белл: Правильно. Я как раз и хотел подчеркнуть, что экономическая теория создавалась, чтобы

показать, как блага соизмеряются друг с другом, и предложить рецепты расширения и оптимизации производства товаров, делающие их более разнообразными и более доступными потребителям. И сегодня, говоря об экономике, люди обычно не понимают, что

ее естественный предел уже достигнут и в ближайшие десятилетия она вынуждена будет превратиться в одну из составных частей социологии.

Иноземцев: Да, с развитием сферы высокотехнологичного и интеллектуализированного производства эта проблема будет становиться все более актуальной. С одной стороны, в сфере производства информации и знаний люди мотивированы не только (и даже не столько) экономическими, сколько нематериальными фактора-