белл

206 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

тизм – это метод узнавания ранее неизвестных вещей через богатство общемировой культуры.

Коспомолитизм – это отношение [к миру], одно из определений смысла модернити. Я часто наблюдаю, как люди говорят о современном, но я редко готов с ними согласиться. Мне кажется необходимым различать модернити, модернизм и модернизацию. Модернити – это отношение к миру. Даже в античных Афинах имелись серьезные элементы модернити. Первым, кого можно считать воплощением открытости миру, был Диоген. Елизаветинская Англия во многом была космополитичной и модернистской. Модернити – это принятие открытости мира.

Напротив, модернизм – это исторически определенный культурный феномен, ведущий свою историю от Бодлера. Это своего рода метод экспериментирования, способ восприятия различных жанров [искусства] как таковых.

Модернизация – еще один совершенно особый термин, обозначающий определенную форму рационализации, средство сведения воедино административных, политических и культурных элементов. Поэтому-то в своих рассуждениях я и применяю термины «modernity», «modernism» и «modernization» для описания различных аспектов реальности.

Космополитизм – это по сути своей лишь один из многих аспектов модернити. При этом космополитизм не только обладает какой-то особенной привлекательностью для одних людей, но и вызывает у других яростное отторжение – прежде всего потому, что отрицает любые проявления тоталитаризма. Я должен в связи с этим сказать, что наиболее антикосмополитичной фигурой ХХ века был Сталин. В России накануне революции наблюдался невиданный подъем в сфере искусства; в то время сочиняли Брюсов, Белый, Мандельштам… В живописи появились Малевич, Лисицкий, Каплан… Этот исключительный всплеск даже не был прерван революцией; он закончился тогда, когда вмешался Сталин и огульно осудил все эти «буржуазные» проявления, чем обрек многие редкие таланты на гибель.

Таким образом, космополитизм может обладать и большим подрывным потенциалом, так как он изначально антинационален и антиинституционален. Если заявлять о том, что мы желаем

исследовать и познать все и вся, и не приемлем никаких ограничений, это не может не содержать в себе протеста против любой существующей системы. Космополитизм черпает свою привлекательность из того, что он абсолютизирует стремление к проникновению в суть вещей – в том числе и запретных. Он не принимает самой идеи, что что-то может быть запрещенным. Поэтому руководители государств и других политических структур считают его опасным.

Иноземцев: Насколько я понимаю, Вы считаете космополитизм преимущественно культурным феноменом, не имеющим серьезной политической составляющей – если, конечно, не принимать в расчет его протестный потенциал. Значит ли это, что неразумно говорить о возможности появления космополитических институтов, тем более космополитического общества или – о ужас! – космополитического государства?

Белл: И да, и нет. На Ваш вопрос нет однозначного ответа. Космополитизм – внутренне противоречивое течение; он одновременно несет в себе черты консерватизма и новаторства. Наиболее космополитичным из существующих институтов являются музеи. И иногда это вызывало даже страх. К примеру, один из самых ради-

Музеи отчасти обращены в прошлое – но при этом они постоянно стремятся породить ощущение новизны. Качественный рубеж был

пройден с постройкой Бобура109. Почему? Потому что тут – именно в музее – вся его подноготная, вся инфраструктура как бы вывернуты наружу. Все продемонстрирова-

«Я не могу пропустить это в стра-

ну!» – «Почему?» – спросил я. – «Потому что это порнография!» – ответил он. – «А почему Вы считаете это порнографией?» – поинтересовался я. – «Потому, что это нечто такое, чего нельзя давать читать детям», – был ответ. Книгу у

влекался даже Джон Спэрроу116, глава попечительского совета оксфордского Колледжа Всех Святых – признанного эталона британскости в вопросах культуры... А сейчас – чего только ни пишут и ни показывают! И это практически нет возможности остановить...

210 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

Иноземцев: И что же, по Вашему мнению, все это может породить?

Белл: Реакцию. Скорее, неоправданно жесткую. Поиск новых моральных ценностей и даже их придумывание. Не думаю, что это будет к лучшему – но скорее всего волна реакции на все это практически неостановима...

НОВЫЙ 5 МИРОВОЙ

ПОРЯДОК

Иноземцев: Когда эксперты обсуждают глобальные проблемы, нередко говорится о нарастающем хаосе в отношениях между отдельными государствами. Выходят десятки книг о «новом всемирном хаосе», о «неупорядоченном мире», об усилении анархии и неразберихи. Наблюдая за тем, сколь быстро множатся конфликты и столкновения на религиозной, этнической и национальной почве, политологи и историки предпринимают все новые попытки искать аналогии нашей действительности в событиях прошлых столетий – и особенно активно используют параллели с тем политическим устройством, которое имело место в Европе в эпоху религиозных войн, то есть в период, обычно называемый довестфальским. Возможно, они правы по крайней мере в том, что современные войны и конфликты радикально отличаются от тех, что вспыхивали, скажем, в XIX веке. Тогда главная цель войны заключалась в расширении владений, установлении контроля над новыми территориями. Причины большинства конфликтов обнаруживались в политической сфере; мало какие войны в истории начинались по чисто экономическим причинам.

Как Вы думаете, мы действительно отходим сегодня от привычных стереотипов эпохи модернити? Согласны ли Вы, что в глобальную политику возвращаются этнические и религиозные факторы, что конфликты обретают неполитическую природу и их все труднее урегулировать политическими средствами? Можно ли, наконец, предвидеть войны нового типа, развязываемые с целью полного уничтожения противника?

212 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

Белл: Современная ситуация отличается от прежней в двух аспектах, и это затрудняет адекватные сравнения настоящего с прошлым. Первый, который я считаю наиболее важным и значение которого нередко принижается, – это масштаб событий. Именно масштаб всего того, что происходит сегодня, делает наш мир столь не похожим на существовавший ранее. Еще Галилей заметил закономерность, которую он назвал соотношением квадрата и куба: если вы вдвое увеличиваете проекцию фигуры на плоскости, ее объем утраивается.

Масштабы современных событий поистине беспрецедентны, и этот факт нужно всегда принимать во внимание. Что бы ни присходило в одном из уголков планеты, это так или иначе отзовется в любом другом уголке мира. Но и на более низком уровне масштаб тоже имеет значение. Иногда говорят: вот, посмотрите, как то или это устроено в Швеции, – а вот что творится в Соединенных Штатах! Но что хотят этим доказать? Сколько людей живет в Швеции? Двенадцать миллионов? Тринадцать? Население США приближается сегодня к 300 миллионам человек. Уже поэтому нельзя сравнивать ситуации в этих странах. То же относится и к историческим аналогиям. В период, предшествовавший заключению Вестфальского мира, монархи и философы думали о том, как покончить с отдельными военными конфликтами, опустошавшими западную часть европейского континента. Но разве сейчас можно утверждать, что тлеющие в мире конфликты локальны или порождены одной и той же причиной? Мне кажется, что сравнения тут неправомерны.

Второй аспект заключается в многообразии. Этот фактор тоже многое меняет в современном мире. Даже в XIX веке мы не сталкивались с таким многообразием ситуаций, которое сегодня воспринимается как само собой разумеющееся. Если в те времена возникали стычки и конфликты на культурной почве, они оставались преимущественно религиозными и не распространялись на взаимное отрицание культурных традиций в их совокупности.

Итак, наш мир отличается от прежнего масштабами и многообразием. И любая попытка сконструировать схему, которая адекватно описывала бы и прошлое, и настоящее, неизбежно разобьется об эти различия.

Иноземцев: Хорошо; если для современного мира действительно характерно такое множество конфликтов столь разнообразной природы, что никакие сравнения не представляются возможными, то, наверное, и впрямь сегодня нельзя предложить ничего подобного вестфальским рецептам. Порой кажется, что невозможно ни понять того, к чему может привести наблюдаемое нами развитие событий, ни выработать четких рекомендаций для действий. Но я хотел бы обратить внимание вот на что. В довестфальскую эпоху существовала сложная система пересекающихся суверенитетов – причем долгое время они так или иначе были связаны с религией или санкционировались духовной властью. В 1076 году у стен Каноссы император Генрих IV вынужден был на коленях молить папу Григория VII о прощении. Пятью столетиями позже испанские и португальские монархи получали от папы, пусть даже и формальные, но права на владение и упрравление заморскими территориями. Законность рождения престолонаследников и возможность развода венценосных пар определяли линии передачи власти. Сегодня же почти везде в мире суверенитет имеет сугубо политическую природу; его носителем объявлен народ, – однако конфликты религиозного толка не исчезли, хотя религия имеет сейчас гораздо меньшее влияние на политические процессы. Пусть конфликты XXI и войны XVI веков порождены разными причинами. Но есть ли что-то, что объединяет между собой современные противостояния и междоусобицы?

Белл: Я кое-что добавил бы к сказанному Вами. Прежде большинство крупных конфликтов провоцировалось отношениями между отдельными государствами. Все они – по крайней мере, в западном мире – были частными конфликтами, в которых одна из великих держав сталкивалась с другой (или другими). Англия с Францией, Франция – с Австрией и Россией, Пруссия – с Францией, затем Германия – с Россией. Масштаб конфликтов расширялся, но все они оставались частными.

Кроме того, большинство конфликтующих сторон представляли собой монархии, более того – империи. Эпоха империй продолжалась в Европе вплоть до конца Второй мировой войны, а

214 ЭПОХА РАЗОБЩЕННОСТИ

уж Первая мировая война была развязана и шла всецело в рамках имперской логики – пусть даже ее результатом и стал бесславный конец трех крупнейших европейских империй: Габсбургов, Романовых и Гогенцоллернов. Сейчас нередко рассуждают об американской империи, в основном для красного словца; по меньшей мере меня это не убеждает. Америка – это никакая не империя.

Однако, несмотря на конфликты, существуют и линии напряженности, и механизмы взаимопонимания, которые разделяют и сплачивают людей по другим критериям, не имеющим отношения к причинам конфликта между теми обществами, к которым они принадлежат. Так, например, ученые имеют обычно гораздо больше общего между собой, чем со своими согражданами. Почему? Потому что дело, которому они служат, универсально. Конечно, в известной нам обоим стране долгое время принято было говорить о «буржуазной физике», а теория относительности и квантовая механика долгое время были под запретом. Причина? Считалось, что «буржуазные» физики шли против гениальных идей Ленина, изложенных им в «Материализме и эмпириокритицизме». Ленин верил в детерминизм, а квантовая физика не была «достаточно» определенной и не акцентировала внимания на причинности. Масса тел зависела от их скорости. Объект мог находиться в один и тот же момент времени в разных точках пространства. В нем к тому же непротиворечиво сочетались черты частицы и волны. Это было выше понимания советских идеологов – и до конца 30-х годов квантовая физика и теория относительности практически не преподавались в советских вузах. Эти темы изучались русскими учеными за границей или же практически подпольно. Но даже это не помешало появиться и

П.Капице, и Л. Ландау…

Внаше время универсальные связи между людьми становятся куда распространеннее, и формируются они преимущественно на основе профессиональной или интеллектуальной близости. Эти связи не признают ни национальных границ, ни принципов суверенитета. Возникают все новые и новые международные ассоциации ученых, которые практически никогда не определяют себя в какой-либо системе политических «координат». Можно, разумеет-

ся, вспомнить о Пагуошском движении117, но оно стало слишком политизированным, и отчасти потому приказало долго жить.

Cам вопрос о так называемом мировом порядке возникает потому, что мы привыкли к прежнему до- минированию имперских сил, а сегодня в мире нет единого гегемона.

Римская империя, а позднее испанская, британская или российская – все они привносили в мир какое-то упорядочивающее начало. В наши дни все кажется раздробленным и разобщенным. Это ощущение усиливается и от наличия ООН. Здесь де-

фицит «порядка» ощущается уже на геополитическом уровне. Есть более 190 стран, и каждая обладает правом голоса на Генеральной Ассамблее. Государствам, которые добиваются поддержки того или иного решения, приходится балансировать, заигрывать с мелкими игроками, формировать неустойчивое большинство. Глобальная политика стала похожей на местечковую.

ООН ярко демонстрирует то влияние, которое имеет на политические процессы расширение их масштабов. Институт, созданный в 1945 году, сегодня невероятно расширился, и его природа изменилась. Возникли организационные проблемы совершенно нового рода. И пока мы не поймем, какое именно влияние оказывает на формирующиеся ныне тенденции масштаб взаимодействия между отдельными государствами, пока мы не проанализируем, что в наибольшей степени сближает и разделяет народы и страны, мы по-прежнему будем жить в опасном мире.

Еще одна проблема, которая представляется мне нерешенной в рамках дискуссии о мировом порядке, касается уровня, на котором мы предполагаем необходимость такого порядка. Первоначально целью Организации Объединенных наций (как и задачей Лиги наций) было предотвращение конфликтов на «высшем», межгосударственном уровне. Само понятие мирового порядка относилось именно к организации взаимодействия между отдельными странами, а задачей такого «порядка» оказывалось предотвращение войн между национальными государствами.