из электронной библиотеки / 403191201388836.pdf
.pdfэмблеме, они содержали надпись. Надписи заимствовались из эмблематических сборников. Элементами фейерверка могли быть и полные эмблемы. На транспаранте одного фейерверка был изображен Геркулес с бороной вместо зонтика. Надпись гласила: «Плохая кровля». Часто фейерверки украшались статуями, сопровождались музыкой.
Часто за фейерверками следовали иллюминации. По композиции они были сходны с ними, но лишены динамики и только статически повторяли план фейерверка и расположение фигур.
Фейерверк и иллюминации имели огромный зрелищный эффект и были доступны широкому кругу зрителей, а условный аллегорический язык тесно и непосредственно связан с идеями общественной жизни.
Пышные, подчиненные строгому ритуалу представления, требовавшие от русской монархии неимоверных расходов и затрат времени, свидетельствуют о том, что русские правители и их советники считали символику и образность церемоний насущно необходимыми для осуществления власти.
Императорская власть, как и вообще монархическое правление в Европе, была освящена божественной волей. Царь считался избранником и помазанником Божьим. Русская императорская символика была выражением исторической и культурной динамики, по которой каждый правитель должен был продемонстрировать свою чужеземную природу и дистанцироваться от местнических интересов подданных.
С конца 17 века формы культурного выражения подтверждают чужестранный характер элиты. Фейерверки, гравюры, оды, архитектура – все это, вне зависимости от содержания, было знаком принадлежности к Западу.
В России представление о верховной власти с самого начала было отождествлено с понятием империи; это отождествление сохранялось и в дальнейшем: единственным настоящим государем был император, который обладал полной и всесторонней властью. С 10 до 18 века империя ассоциировалась с двумя соперничающими образами – Рима и Византии. До Петра Великого основной моделью служила Византия, и само именование русского императора, «царь», соответствовало его роли православного государя, попечителя своей паствы.
Принятие Петром Великим титула императора привело к отождествлению России с языческим Римом, а монарха – с образом военного вождя-триумфатора, воплощением силы. Свои модели монархического правления Петр нашел не в самом Риме, а в представлениях о Риме, дошедших до него с Запада. Россия познакомилась с Римом через посредство Европы, а затем присвоила классические символы в качестве знаков своего собственного западничества.
Наиболее тщательно разработанным ритуалом в России XVIII в. была русская императорская коронация. В ней торжественное благоговение перед прошлым сочеталось с принудительным весельем.
Окончательную стадию эволюции церемониала русских императорских коронаций представляет коронация Елизаветы Петровны. В феврале 1742 года она открывалась ее торжественным въездом в Москву. Триумфальный въезд был прославлением силы, недвусмысленным заявлением, что власть опирается на героический акт завоевания, которое предшествовало освящению этой власти. Ряды гвардейских полков, мощный строй конницы, роскошные одежды и кареты демонстрировали завоевание древнего стольного града новой столицей.
Конные гренадеры и придворные в мундирах окружали разукрашенные кареты придворной аристократии. Тридцать членов «знатного шляхства» следовали парами на богато украшенных конях. Затем сорок гвардейских кавалеристов вели коней сорока всадников – камергеров и камер-юнкеров. Эскорт Елизаветы, ехавший рядом с каретой, был воплощением церемониального единства, выявляемого коронацией. Два ряда пехотинцев с саблями шагали рядом с каретой. За каретой четырнадцатилетнего
племянника Елизаветы Петра Федоровича, герцога Голштинского, сына великой герцогини Анны Петровны, которого императрица только что назначила своим наследником, следовали шесть конных пажей императрицы. Затем ехали еще сорок конногвардейцев и четыре кареты с фрейлинами. Гвардейские полки были выстроены вдоль всего пути от первой арки на Тверской до Красной площади.
Шествие кончилось в Кремле, где Елизавета и ее окружение присутствовали на заздравном молебне в Успенском соборе. Проповедь архиепископа Амвросия в Успенском соборе подчеркнула общий тон счастья и ликования, характерный для сценария обновления. Елизавета была «сущей и истинной Матерью Отечества».
С церемонией в Кремле начались праздничные увеселения. Торжество коронации Ее Императорского Величества продолжалось с разными радостными забавами. Звонили церковные колокола, город был иллюминирован.
Официальные празднества закончились фейерверком почти через шесть недель после церемонии коронации.
Но наиболее отличилась в подготовке и проведении официально-парадных церемоний Екатерина II. Уже ее коронация стала незабываемым зрелищем.
13 сентября 1762 года состоялся торжественный въезд государыни в Москву. Улицы были украшены шпалерами из подрезанных елок, на углах улиц и площадях стояли арки, сделанные из зелени с разными фигурами.
Дома жителей были разукрашены разноцветными материями и коврами. Для торжественного въезда государыни устроено несколько триумфальных ворот: на Тверской улице, в Земляном городе, в Белом городе, в Китай-городе. Воскресенские и Никольские в Кремле. У последних триумфальных ворот встретил Екатерину II Московский митрополит Тимофей с духовенством и сказал императрице поздравительную речь. Въезд государыни был необыкновенно торжественен, Екатерина ехала в золотой карете, за ней следовала залитая золотом свита. Клики народные не смолкали.
«Чин коронования происходил в воскресенье; стечение народа в Кремль началось еще накануне. По первому сигналу из двадцати одной пушки в 5 часов утра все назначенные к церемонии персоны начали съезжаться в Кремлевский дворец, а войска построились в восьмом часу около соборной церкви и всей Ивановской площади. В десятом часу затрубили трубы и забили в литавры, и по этому сигналу двинулась процессия в церковь. Государыня между тем, в своих покоях приготовилась к священным таинствам миропомазанию и причащению, вошла в большую аудиенц-камеру, куда уже все регалии из сенатской камеры принесены были и положены на столах по обе стороны трона.
Когда все государственные чины собрались, императрица села под балдахин в кресла свои. В это время духовник государыни, Благовещенского собора протопоп Федор, стал кропить святой водой путь государыни.
Как только государыня из дворца вышла на Красное Крыльцо, начался звон во все колокола и военный салют».
В эту ночь вся Москва пылала огнями; на выстроенных ко дню приезда государыни триумфальных воротах горели разные щиты: на одном был представлен гелиотроп (цвет, подобный солнцу), а под ним гора с надписью: «от всего мира видима буду»; на других виднелся меч с надписью «закон управляет, меч защищает»; на других воротах представлен орел, держащий в когтях громовые стрелы, надпись гласила: «защищение величества»; на других виднелся царский жезл с надписью «жезл правости, жезл царствия твоего»; на других был изображен вензель Екатерины, поддерживаемый ангелами, а под ним Россия, с надписью: «слава Богу, показавшему нам свет»; на порталах изображена была радуга с надписью: «предвестие ведра». На следующих четыре части света, из которых Европа «особливо весело себя оказывала». Повсюду виднелись крылатые «геннусы» и «фамы», которые в трубы поздравления говорили.
В довершение этого, напротив самого Кремля, к Замоскворечью был сожжен великолепный фейерверк.
Вскоре после своей коронации в 1763 году императрица Екатерина II устроила замечательное общенародное зрелище в Москве «Торжествующая Минерва».
Празднества, последовавшие за коронацией, дали более широкую возможность продемонстрировать любовь простого народа к новой императрице. Вечером в день коронации Кремль был иллюминован и народ со всей Москвы собрался посмотреть на «огненное зрелище». В полночь Екатерина инкогнито спустилась на Красную площадь, чтобы полюбоваться иллюминацией, а народ узнал ее и приветствовал громким «ура», пока она не удалилась во внутренние покои. На народном празднике на следующий день снова били фонтаны белого и красного вина, и народу были выставлены для угощения жареные быки. Екатерина бросила в толпу золотые и серебряные монеты и каждый может вообразить, с каким восторгом народ глядел на свою миропомазанную Государыню. Екатерина «изволила веселиться» радостью своих подданных. В субботу на той же неделе на разных улицах города, на резных деревянных столах посылались жареные быки с гарниром и с хлебом.
Начиная с Николая I коронации освящали и принцип абсолютной монархии, и правящую династию как воплощение идеи нации в России. Наиболее важное новшество имело место на заключительной стадии коронационной церемонии. После службы в Архангельском и Благовещенском соборах Николай поднялся на Красное крыльцо перед Грановитой палатой, повернулся лицом к толпе и поклонился три раза, под громовые крики «Ура!». Тем самым император благодарил народ за восторженное приветствие, подчеркивая взаимность чувств. Будучи знаменательным выражением связи между правителем и народом, этот жест одновременно обозначил разрыв с характерными для 18 века образами олимпийской недосягаемости монарха. ВОследствии тройной поклон с Красного крыльца стал центральной церемонией российского самодержавия и исполнялся не только на коронации, но и, как правило, во время других приездов императора в Москву.
К концу века тройной поклон нередко описывался как «древняя традиция». Тройной поклон нес в себе послание о присущей российскому самодержавию связи
между царем и народом, в этом его символическое значение.
Коронация Александра III в 1883 году продемонстрировала и укрепила национальный имидж царя, обновив символику привязанности монарха к истокам народного духа в Москве. Коронация Александра и состоявшаяся всего 30 лет спустя коронация Николая II выражали не слияние западного и русского полюсов имперской культуры, но «возвращение домой»: отрицание этой полярности и восхваление национальной природы русского императора.
Торжества после коронации воссоздавали допетровское прошлое императорской династии средствами изобразительного искусства, поэзии и музыки, составляя вместе политическую идиому русского стиля. Интерьер Грановитой палаты с фресками Симона Ушакова был реставрирован к коронационному банкету польскими иконописцами. Рисунки в русском стиле Виктора Васнецова, которыми было украшено меню банкета, представляли бояр, несущих царские регалии на пиршество; на обратной стороне были изображены священник и крестьяне, подносящие хлеб-соль, и гусляр, поющий хвалу царю. Оркестр исполнял кантату Чайковского «Москва», сочиненную специально по этому случаю. Либретто, написанное поэтом-панславистом Аполлоном Майковым, представляло царя героем русского народного эпоса, богатырем, на которого возлагались надежды всех славянских народов. Гала-представлением на коронации Александра II в 1856 году была опера-буфф Доницетти; также это были первая и последняя сцены из «Жизни за царя» Глинки. В финале хор, состоящий примерно из 800 человек, под аккомпанемент роговой музыки, исполнил «Славься», в то время как войска ряд за рядом
вступали на сцену, символизируя волнующее завершение не только оперы, но и смуты начала 1880-х годов.
Празднества завершались грандиозной церемонией освящения Храма Христа Спасителя. Накануне церемонии множество крестных шествий из московских церквей соединились в Кремле и затем, под аккомпанемент оркестров, исполнявших увертюру Чайковского «1812-й год», двинулись к Храму Христа Спасителя. Процессии духовенства, с чудотворными иконами, в сияющих одеяниях, являли собой великолепное зрелище в центре Москвы. Традиционный крестный ход, одно из центральных звеньев имперских церемоний, теперь становился массовой демонстрацией церковной и народной поддержки царя. В последующие годы подобные шествия привлекали все большее число светских участников, благодаря чему усиливалось впечатление народной поддержки. Многочисленные религиозные церемонии в царствование Александра III служили поводом для таких массовых шествий, удостоверяющих религиозное единство народа и государства. В них участвовали высшие сановники и одетые в мундиры военные, гимназисты; они следовали за духовенством, которое несло кресты, иконы и хоругви. Это шествие, как и многие до него, символизировало обратный ход истории, это было «ретроспективное движение, ориентированное в прошлое».
Не менее захватывающими зрелищами стали, начиная с Петра I, и церемонии похорон. Погребения становились поводом для официальной торжественной церемонии.
По заключении Ништадтского мира с Швецией, Петр вздумал перенести мощи Александра Невского из Владимирского Рождественского монастыря в АлександроНевскую лавру и в 1724 году «мощи были поставлены на яхту и везены по Ладожскому озеру и реке Неве. У села Усть-Ижоры Петр встретил шествие, перенес мощи угодника к себе на лодку, на которой стал сам у руля, а своих сподвижников превратил в простых гребцов. Лодка, сопутствуемая множеством судов, прибыла в Петербург, где ее первый встретил ботик Петра, «под императорским штандартом», а затем императрица, весь двор, все духовенство, вся гвардия и народ. Государь с приближенными поднял с лодки святыню и под богатым балдахином перенес в освященную в этот день новую Александровскую церковь, где она и пребывала до постройки главного собора».
Театрально были оформлены похороны Петра I.
В театрально оформленном похоронном обряде в предельно концентрированном виде смешались иллюзия и действительность, боролись вечность и мгновение, великолепие и разложение. Это столкновение превращало театр жизни в театр смерти, реализуясь в ансамбле символов и аксессуаров, в декоративном оформлении похоронной процессии и храма. Истинная и мнимая скорбь выражались по предусмотренным канонам, в заранее построенных декорациях. На сцене жизни в последней роли появлялся смертный. В последний раз его окружали символы роскоши и знаки проходящей земной жизни: гербы, мечи, черепа. И он сам символизировал бренность бытия и краткость земного пути. Похороны преображались в назидательный спектакль. Храм, в котором провожали в последний путь покойного, драпировался богатыми тканями, окна завешивались. Свечи и люстры создавали искусственное освещение. Повсюду развешивались религиозные и геральдические символы, изображения святого семейства и святых, портреты предков покойного. В центре храма воздвигался величественный катафалк, декорированный эмблемами и лепкой.
«...по четырем углам пьедестала, на котором стоял гроб, посаждены были четыре статуи бронзовенные, немного больше, как вид натуральных людей. Эти статуи изображали Россию «плачущуюся», Европу «сетующую», Марса «в печальном образе», Геркулеса «весьма от печали прискорбна»».
Похоронный кортеж 8 марта 1725 года явился мощной демонстрацией имперских свершений Петра. Более тысячи мушкетеров и более десяти тысяч гвардейцев, флот и местные гарнизоны, а также кавалергарды выстроились от дворца до Петропавловского
собора. Шествие открывали трубачи и барабанщики, офицеры и придворные. В нем участвовали представители от городов и дворянство Лифляндии и Эстляндии. Любимого коня Петра, украшенного красными и белыми перьями и богатым седлом, вели два подполковника.
За гробом шла императрица Екатерина, рядом с ней Меншиков и Апраксин, шлейф ее несли два камергера. За ними шли дочери Петра и другие члены императорского семейства с фрейлинами. По бокам маршировали кавалергарды, а за ними группа знатных лиц, в числе которых были канцлер граф Головкин, князь Ромодановский, жены и дочери сановников первых восьми классов по Табели о рангах. Затем следовали ряды офицеров и чиновников, русских дворян, малороссийских офицеров и сорок пять русских купцов – все со свечами.
Таким образом, налицо было присутствие и участие представителей всего русского государства. На пути к месту вечного упокоения императора к членам императорской семьи присоединились офицеры, чиновники, дворяне, духовенство и купцы. Все они свидетельствовали о его свершениях, превращая обряд в демонстрацию национальной скорби и пиетета.
Русские цари и после Петра I понимали значение грамотной организации торжеств, и не жалели на это средств.
Александр I в свое царствование использовал парады как зрелища, прославляющие власть русского императора. На плац-парадах духовенство благословляло армию как олицетворение нации. Армия становилась символическим субститутом народа, более отвечающей желаниям императора.
Первый из них состоялся 29 марта 1814 года в побежденной Франции на Пасху по русскому календарю. Он был поставлен на площади Согласия, раньше называвшейся площадью Революции. Рано утром войска союзных армий в количестве восьмидесяти тысяч человек и парижская национальная гвардия были построены на площади и прилегающих к ней бульварах. Александр обозрел войска, затем подъехал к ним вместе с прусским королем, представителем Гамбургского двора князем Карлом Филиппом Шварценбергом и большой свитой. Семь полковых священников в богатом облачении стояли перед алтарем, воздвигнутым на месте казни Людовика XVI, чтобы служить молебен. Александр для молитвы преклонил колена перед алтарем. Французских маршалов и генералов вывели вперед для целования русского креста. Потом, после молитвы о долголетии союзных государей, прогремели салюты, и толпа закричала «Ура»! Этот парад – демонстрация мощи союзных войск и – величия России, сумевшей противостоять мощной армии Наполеона, имел серьезный резонанс в общественном мнении. С Россией стали считаться, уважать.
Именно поэтому Николай I сделал парад главным воплощением нации. Плац-парад демонстрировал близость императора и членов его семьи к его вооруженным силам, которые, в свою очередь, олицетворяли нацию.
Парады стали центром большей части праздничных торжеств. Рождество, годовщина изгнания армий Наполеона из России, праздновалось смотром Николая гвардейских полков в залах Зимнего дворца, потом молебном для ветеранов войны. Если позволяла погода, парады сопровождались Водосвятием, становясь центрами массовых шествий, в которых военная церемония поглощала религиозную. Затем все гвардейские дивизии строились на Дворцовой и Адмиралтейской площадях и вдоль набережной Невы, причем впереди всех на набережной стоял Преображенский полк. Если Нева замерзала, то зрители толпой, напирая на полицейских, шли по льду смотреть парад.
Пасха в эпоху Николая I отмечалась большим парадом, за которым следовало христосование императора с войсками. Император в мундире Донского казачества целовал солдат, отобранных из каждого полка для приветствия императору.
Жуковский представляет парад как эманацию власти государя.
«Тяжкий, мерный, потрясающий душу шаг, спокойное приближение силы, непобедимый и в то же время покорный. Густыми волнами лилося войско и заливало площадь, но в этом разливе был изумительный порядок; глаза видели многочисленность и огромность движущейся массы, но самое разительное в этом зрелище было то, чего не могли видеть глаза: тайное присутствие Воли, которая все одним мановением двигала и направляла».
Все официально-парадные торжества в России XVII – начала XX века активно использовали зрелищные элементы, в число которых входили геральдические, декоративные, драматические эффекты, сопровождающиеся парадом русских войск, а также народными шествиями. Они «давали возможность укреплять в народе веру в государство, воспитывали гордость за славу Отечества».
Символика официально-парадных торжеств в царской России способствовала укреплению власти, была направлена на сохранение традиций.
Изучение традиций организации официальных праздников позволяет понять, что и венчание на царство и другие события государственного характера никогда не были частным делом царской семьи. Любое событие, претендующие на то, чтобы стать праздником, становилось народным праздником. Становилось поводом для проявления народных чувств. Проблема художественности праздников тогда и не вставала. Все действа, организованные в рамках того или иного праздника, изначально были художественными.
Рассматривая официально-парадные торжества как средство воздействия на граждан, как средство пропаганды государственной идеологии, власти России XVIII-XIX веков с их помощью добивались социальной стабильности, единства различных социальных групп граждан. Официально-парадные торжества помогали включать человека в систему государства с помощью традиций, которые формировали празднества.
5.4. КАРНАВАЛЬНО-МАСКАРАДНЫЕ ЗРЕЛИЩА В РОССИИ
Российский карнавал – явление сложное и неоднозначное, он впитал в себя как традиции европейского карнавала, так и отдельные формы языческой культуры.
ВРоссии маскарадное переодевание и маскирование в принципе противоречило глубоким церковным традициям. В православном сознании это был один из наиболее устойчивых признаков бесовства. Переодевание и элементы маскарада в народной культуре допускались лишь в тех ритуальных действах рождественского и весеннего циклов, которые должны были имитировать изгнание бесов и в которых нашли себе убежище остатки языческих представлений.
Поэтому по смелости, остроте и озорству, граничащих иногда с недопустимым, необузданные шутки Петра I были настоящим язычеством. А эти петровские шутки и были началом карнавально-маскарадных зрелищ в России.
Петр I, помимо прочих, учредил и одно оригинальнейшее – «сумасброднейший, всешутейский, всепьянейший собор». Он представлял собой периодически собираемую компанию близких к царю людей, которые устраивали представления увеселительносатирического характера. Непременными участниками таких представлений были: «князьпапа» с подчиненными ему «кардиналами», «протодьяконами», «дьяконами» и прочими чинами. Участники этого «собора» «поклонялись усердно Бахусу», то есть любили очень выпить. Поэтому и действа их отличались большой разнузданностью. Самым знаменитым их представлением стала «зело куриезная и предивная» свадьба.
Всередине января 1714 года во дворце Меньшикова праздновалась свадьба Никиты Моисеевича Зотова, зрителями которой стали жители всего Петербурга. Женить Зотова государь решил после того, как тот попросился отпустить его в монастырь доживать свои годы.
Все в этой затее выглядело странным, начиная с самого жениха, которому было 80 лет, и кончая свадебной процессией, бывшей ни чем иным, как ярким маскарадом.
Приготовления к нему длились около трех месяцев. Каждые четыре лица имели особый костюм и свой музыкальный инструмент. Таких четверок набралось целых сто, и, соответственно, сто различных инструментов составили презабавное музыкальное оформление этому шествию. Глашатаями стали четверо самых страшных заик. В свадебные маршалы, в дружки и в шаферы назначены были почти окаменевшие от дряхлости старики. В скороходы определены самые тучные особы, с трудом носившие свое тело и едва державшиеся на ногах. Венчать престарелого «молодого» и его невесту – здоровую и бодрую шестидесятилетнюю вдову – должен был столетний священник, потерявший зрение, слух и память. Его держали под руки и кричали ему в ухо слова молитвы, которые он все время переспрашивал и путал. Происходящее доходило порой до кощунства, однако вызывало у окружающих все-таки смех, а не слезы.
Сам Петр был одет нидерландским крестьянином и вместе с тремя генералами в таких же костюмах возглавлял свадебную маскарадную процессию, искусно выбивая барабанную дробь. Вслед за ним ехал «царь Московский» – князь Ромодановский. Его везли на огромных козлах, приделанных к саням. На четырех длинных концах козел сидело по большому медведю; их кололи острыми рогатками специальные служители, идущие рядом. Страшный рев зверей сливался с адской музыкой ста инструментов и со звоном колоколов, под звуки которых «молодую» пару проводили к алтарю, а потом и к свадебному пиру.
Приучая россиян к публичному общению между собой, Петр проявлял необычайную изобретательность, изыскивая для этого все новые поводы. В сентябре 1721 года по случаю женитьбы Петра Ивановича Бутурлина (преемника «всешутейного патриарха» Ивана Зотова) был организован грандиозный машкерад, длившийся с перерывами почти полтора месяца. Всем его участникам, уже костюмированным, государь до начала праздника устроил смотр в доме князя Меньшикова. Петр хотел, чтобы было до тысячи масок. Кого они только не изображали, – начиная с мифологических персонажей и кончая фигурами русских бояр старого времени, разъезжающих верхом на живых медведях.
Все обязаны были исполнять свои роли, начиная с 10 сентября – более месяца: в течение этого срока по приказу его величества маски собирались не единожды. В назначенный день и час они то катались по Петербургу в полном облачении, то наносили визиты друг другу, то отправлялись водою в Кроншлот. Причем за неявку каждый штрафовался ста рублями. Последним днем праздника объявили 29 октября, когда все маски, полностью экипированные, ожидались по сигналу крепостных орудий в Сенат, где приготовили столы. За обедом собравшихся заставили выпить столько горячительных напитков, что очень немногим к утру удалось добраться до дому не в совершенном опьянении.
Этот маскарадный разгул перешел затем в празднество уже по другому, общегосударственному поводу. Все приняло такой размах потому, что в октябре заключили окончательный мир со Швецией, и маскарад уже продолжился в связи с этим радостным известием. Событие это стало как бы апогеем петровского царствования. На Петра возложили титул «Великого, Отца Отечества и Императора Всероссийского», и после богослужения отправились за столы в Сенат. Парадный обед сменили танцы, а в 9 часов начался фейерверк, поразивший всех.
В 1722 году Петром было устроено карнавально шествие по случаю подписания Ништадского мира.
По улицам Москвы от Всесвятского села к Кремлю проследовала процессия во главе с Вакхом на бочке, следом – шут на санках, запряженных четверкой свиней.
Было построено несколько десятков морских и речных судов в полную величину и в мельчайших подробностях. Корабли были поставлены на полозья, запряжены лошадьми. Гром оркестров заглушала пальба из пушек, за облаками едкого
дыма трудно было различать предметы в двадцати метрах. 88-пушечная громада, трехмачтовый корабль, точная копия линейного корабля «Фридемаркер». Его везли 16 лошадей, а управлял ими сам царь Петр, в форме флотского капитана. Немного позади – золоченая гондола императрицы. За ней – многочисленные шуты. Ночью – грандиозный фейерверк. Гуляние длилось три дня.
Не отставали от Петра и его потомки, правители, а точнее – правительницы
России.
В январе 1731 года Анна Иоанновна отметила годовщину своего восшествия на престол, и развлечения накатили новой волной, точнее сказать – шквалом. Главным событием стал «великий машкарад». Готовились к нему с конца 1730 года, и для придания балам большего европейского лоску еще в августе ко двору был принят в службу «английской нации танцмейстер» Вилим Игинс: он обучал танцевать фрейлин, камер-пажей и пажей, но особенно камер-пажей – по четыре дня в неделю, а в каждый день по четыре часа.
Почти месяц маскарадный смерч гонял и кружил по Москве вместе с февральскими снежными вихрями весь русский двор и приближенных к нему. Всех участников маскарада разделили на четыре класса (группы); каждая из них имела один тип костюма в тот или иной день: например, сначала в «первом классе», где находилась сама императрица со своим придворным штатом, все надели «персидский убор»; ко «второму классу» относились иностранные министры – они явились в «швейцарском»; а остальные два – «в венецианском уборе были». На следующий раз «машкарадное платье переменялось» и императорский двор предстал в «гишпанском уборе», иностранные министры – «подобие Парламентских членов избранные», министры, причисленные к 3 классу – в «венецианском шляхетном», генералитет – в «турецком платье».
С момента вступления на престол Елизавета Петровна самозабвенно предается всем удовольствиям, среди которых видное место занимает щегольство. Злые языки говаривали, что с конца 1741 года она не надела двух раз одного и того же платья. Это, несомненно, заражало и окружавших Елизавету. На балы мужчины обязаны были приезжать в богато убранном платье, а дамы и девицы в богатых робах, на маскарады предписывали являться, «платье машкарадное имея должонное, окромя только пелигримского и арлекинского, и непристойных деревенских, а в русских телогреях, тако ж в ямщицком и в другом таковом же подобном платье отнюдь не приезжать, и в приличных масках», о чем приказывали Главной полицмейстерской канцелярии «немедленно по домам всем объявлять». Маскарады устраивались каждую неделю, а в иные моменты в течение двух трех недель почти ежедневно и вводили их участников в новые траты.
Любовь к переодеванию и «шалостям подсказала Елизавете оригинальную затею
– время от времени устраивать маскарады, называемые «Метаморфоз». На них женщины обязательно надевали мужское платье, а мужчины – женское; и все оттого, что, по воспоминаниям современников, из всех дам мужской костюм шел ВОлне только к одной императрице; при своем высоком росте и некоторой дородности, она была чудно хороша в этом наряде.
Остальные женщины страдали невыносимо, вынужденные подчеркивать то, что обычно принято скрывать. Мужчины же, собираясь идти на «Метаморфоз» в женском платье, уже заранее чувствовали себя не в духе, особенно немолодые, однако, чтобы угодить государыне, прикрывали недовольное лицо «приличной маской», в которых иногда велено было являться не только в маскарад, но и в Оперный дом на спектакли.
Елизаветинские маскарады были местом, где зачастую решались государственные вопросы, они превращались в своеобразные арены сражений государственных мужей за степень влияния на ход внутренней и внешней политики России, а реальные боевые действия чередовались с роскошными праздниками. Маскарадная лихорадка заражала русские города, заставляла всех тратить огромные средства на создание оригинальных
маскарадных костюмов. Каких только масок не было на балах! Очевидцы утверждали, что были не только маски, изображавшие мельников, трубочистов и других тому подобных, но долженствовали самые бездушные вещи, как, например, шкафы и пирамиды.
Екатерина II сохранила и приумножила традиции маскарадов и карнавалов. В честь еѐ воцарения на престоле в Москве на Масленицу было организовано грандиозное уличное карнавальное шествие в постановке Федора Волкова («отца русского театра»), сценарий разработан Ф. Волковым, М. Херасковым и А. Сумароковым – «общенародным зрелищем» «Торжествующая Минерва». Здесь работали все профессиональные и полупрофессиональные театральные силы столицы. Содержание и форма карнавала – «изъяснять гнусности порока» и «превозносить славу добродетели».
Это зрелище разделялось на девять отделений. Первое отделение представляло «упражнение слабоумных»; хор певцов при звуках музыки осмеивал «слабомыслие и дурачество». Впереди шествия несли знамя, обвешенное куклами и колокольчиками, затем два знамени «Мамуса», римского бога смеха, далее везли несколько театров с вертящимися в них куклами. По сторонам ехали 12 человек на деревянных конях с погремушками, в сопровождении флейтщиков и барабанщиков, в блестящих кольчугах...
Потом в открытом портике несли «старика-пустохвала» в шутовском платье; за ним следовал «надутый педант», сопровождаемый скоморохами и коробом с огромными книгами; за ним бежали «арлекин», маски в шутовских костюмах с дудками и погремушками скакали перед быком, которого вели два прислужника; на быке сидел человек, державший вертевшейся во все стороны дом. В конце отделения сам «Мамус» со свитою завершал шествие.
Второе отделение представляло «пьянство» и имело знаком «виноградные листья с козлиною головою» с надписью «смех и бесстыдство». В пещере, украшенной хрусталями
ираковинами, с сатирами и вакханками в зеленых венках с жезлами, обвитыми виноградными кистями, двигался языческий бог «Пан». Свита его несла корзины винограда; плясали и стучали в тамбурины. Дряхлые сатиры ехали на козлах, двое на свиньях, двое шли с обезьянами. Затем «тигры» везли колесницы, на которых восседал бог пьянства, «Бахус»; маски с козлиными рогами, с тамбуринами, составляли его свиту; покачиваясь, сидел на осле «пьяный Силен», рядом с ним шли сатиры, толпа «пьяниц» тащила толстого откупщика, важно восседавшего на бочке. Шествие пьяниц замыкали две стойки с винными флягами, вокруг которых маски играли на гудках, балалайках и волынках.
Третье отделение – «действие злых сердец» – изображено было ястребом, терзающим голубя, пауком, спускающимся на лягушку; кошачья голова с мышью в зубах
илисицы давили петуха. Певцы и музыканты, певшие и игравшие кто в лес, кто по дрова, одеты были в костюмы животных; «борцы и бойцы» задорно нападали друг на друга. Маска, окруженная змеями, спрятанными в розах, – представляла четвертое отделение «Обман». Надпись гласила: «пагубная прелесть». Цыгане и цыганки, колдуны и ворожеи и чертенята с шутками, песнями, плясками и криком, затем сам «обман», «окруженный аферистами и прожектерами».
Пятое отделение открывалось знаком «невежества», изображением нетопыря, черных сетей и ослиной головы. Само «невежество» сидело на осле, свита его – «ленивые» поминутно зевали; хор составляли слепые, ведшие друг друга; четыре маски показывали, как нужно «отогревать и отдувать замерзших змей».
Шестое отделение изображало «всеобщую пагубу». Знаком ее была гартея, окруженная крапивою, крючками, денежными мешками и изломанными весами; маски изображали «ябедников» и «крючкотворцев»; подьячие несли большое знамя с надписью «завтра»; длинными крючьями несколько масок тащили за собой «взяточников»; «сочинители ябед несли сети, в которые опутывали других, хромая правда тащилась на костылях», «аферисты» гнали ее, колотя в спину набитыми денежными мешками;
«лихоимство», сопровождаемое «криводушием», сидело на яйцах, из которых вылупливались гарпии. «Отобранные тяжущиеся» с пустыми мешками шли в конце отделения.
Седьмое отделение изображало «мир на выворот»; все участвовавшие в нем маски имели одежду – наизнанку, причем казалось, будто они идут задом. На знаке этого отделения изображены были летающие четвероногие «звери» и «человеческое лицо, обращенное вниз». Верхом на верблюдах ехали два трубача, на быке восседал литаврщик; слуги в ливреях везли карету, в которой посажена была лошадь, «щеголи» везли карету с обезьяною. Карлицы спешили за великанами; далее везли две люльки: в одной сидел спеленатый старик, а в другой старуха, сосавшая рожок, с ней девочка с розгой. Здесь были и «Диоген», и «Гераклит», и «Демокрит», олицетворявшие собою смех и горе. Шесть ветряных мельниц изображали «любителей пустословия».
Восьмое отделение, со знаком «павлиньего хвоста», изображало «тщеславие и спесь», которая ехала в пышной карете, окруженной пажами, литаврщиками, скороходами.
Девятое отделение, знаком которого был «опрокинутый рог изобилия», из которого сыпалось золото в сор, с надписью: «беспечность о добре», изображало «мотовство » и «бедность». Здесь шли маски, изображавшие фигурные карты, «слепую фортуну», за которой гнались игроки. За картежниками шли 12 нищих с котомками; затем на колеснице ехала «Венера» с «Купидоном». За ней следовала толпа богатых, нищих, мотов, скряг; затем шли «кузнецы», и двигалось изображение огнедышащей горы Этны, на которой Вулкан с циклопами ковал громовые стрелы. Хоры во всех отделениях пели сатирические стихи. После этих сатирических отделений ехала колесница «Юпитера громовержца», за которой следовали пастухи, пастушки, хор детей славил дни золотого века. «Двадцать четыре часа» одеты были в золотой одежде. Богиня справедливости ехала на золотой колеснице, в сопровождении хора поэтов, увенчанных лаврами; ее окружали «земледельцы науки, искусства и художества», «герои» ехали на белых конях; здесь же был и целый «Парнас с музами» и «Аполлон» на отдельной колеснице. Шествие заключала сама «Торжествующая Минерва» на колеснице, с изображением «победы и славы», в предшествии хора детей с зелеными ветвями в руках и с венками на головах. «Гора Дианы», озаренная светом, заканчивала этот интересный и поучительный маскарад, в котором участвовало до 4000 масок и до 250 колесниц.
Именно Екатерине II приписывается изречение: «Народ, который поет и пляшет, зла не думает». Поэтому неслучайно при ней происходили самые большие народные гуляния с карнавалами. Так, посвященное победе России над Турцией празднество включало в себя помимо народного гуляния, карнавал и фейерверк.
За постановку грандиозного зрелища отвечал архитектор В. Баженов, которому в помощь дали М. Казакова. Они превратили огромное поле в гигантскую карту. С помощью песка и гравия, системы рвов и каналов, переходов-мостиков и дорожек на ней были сооружены и обозначены города, морские крепостные стены, острова, полуострова, реки и пр.это был развлекательный городок, в котором на искусственном море застыли корабли, а к центру гуляния вели две дороги – «Дон» и «Днепр». Буфеты, лотки, танцевальные помещения были декорированы под крепости и города.
Все это носило откровенно карнавально-зрелищный характер, представляло собой смешение стилей, заставляло каждого ощутить себя участником происходящего.
В это пространство и было вписано представление, построенное как триумфальное шествие во главе с самой императрицей.
Однако после правления Екатерины карнавальные праздники утратили былой размах. Они масштабно мельчали, заменялись театрализованными представлениями с мини-шествиями. Власти не стремились задействовать в празднике весь город, не желали