на [книгу] ал-Катр 600, текст Тавдиха 601, [комментарий] ал-Ашмуни на ал-Хуласа, на ар-Ри-сала ал-Вад'и и ал-Мугни 602.

Он посещал занятия главы шейхов Ахмада ал-Миджари ал-Маллави по [книге] ас-Сахих ал-Бухари, по комментарию шейха 'Абд ас-Салама на ал-Джаухара 603. Шейх ал-Маллави разрешил ему держать экзамены и выдал составленную им иджазу 604. Точно так же шейх Ахмад ал-Джаухари шафичт выдал ему общую и специальную иджазу, дающую право излагать учение святого 'Абдаллаха аш-Шарифа. Его соучеником был сын шейха – Мухаммад ал-Джаухари младший.

Год тысяча двести двадцать восьмой

(4.I.1813–23.XII.1813).

Он посещал также занятия ученого ал-Хифни по комментарию Са'да ат-Тафтазани на ат-Талхис 605, по комментарию на ат-Тахрир 606 шейх ал-ислама и по комментарию на ал-Ал-фийа 607 Ибн 'Акила 608 и ал-Ашмуни 609. Ом посещал занятия и шейха 'Омара ат-Тахлави маликита по комментарию к ал-Аджуррумийа 610 шейха ал-Халиди и отчасти по комментарию к ал-Хамзийа ал-Хафиза ибн Хаджара 611, и частично по Тафсир ал-Джалалайн 612 и ал-Байдави 613.

Он слушал и лекции шейха-шафиита Мустафы ас-Сандуби по комментарию Ибн Касима ал-Гази на книгу Абу Шуджа 614; сейида ал-Балади по комментарию на ат-Тахзиб, принадлежащему ал-Хабиси 615, шейха 'Атийат ал-Аджхури шафиита по комментарию ал-Хатиба на книгу Абу Шуджа' 616 и по комментарию на ат-Тахрир шейх ал-ислама и на Тафсир ал-джалалайн. Шейх Шамс ад-Дин посещал также занятия шейха Мухаммада ан-Нари по его комментарию к книге ас-Суллам 617 и комментарию к ат-Тахрир. У шейха Ахмада ал-Куси он слушал комментарий Ибн Касима ал-'Убади на ал-Варакат ал-кабир 618. Он слушал первоначально Мусалсал 619 у ученого магрибинца шейха Мухаммада ибн Суда ат-Тауди ал-Фаси маликита во время пребывания его в Каире в 1182 (1768-69) году, когда [421] тот направлялся в хадж. Шейх ат-Тауди собственноручно написал ему иджазу с санадой (Иджаза и санада. – Очевидно, в первом случае шейх ат-Тавди вручил Шамс ад-Дину диплом-разрешение на дисциплину в целом, а в другом случае – на указанные определенные произведения), а также иджазу [на право читать] Дал’ ил ал-хайрат 620 и Ахзаб аш-Шазали 621.

Точно так же он получил иджазу от ученого 'Абд ал-Валхаба ибн 'Абд ас-Салама ал-'Афифи ал-Марзуки; он получил также от имама священной Мекки шейха Ибрахима ибн ар-Раис Мухаммада аз-Замзами иджазу на ал~Мусаба'ат 622, попросив [в свою очередь] у него разрешение для себя на чтение тех молитв, право на произнесение которых Шамс ад-Дин [унаследовал] от своих предков. Шейх аз-Замзами дал ему прозвище “преуспевающий”. Это было в 1179 (1765-66) году во время совершения хаджа Шамс ад-Дином.

Когда в 1176 (1762-63) году умер сейид Мухаммад Абу Хади и с его смертью прекратилась мужская ветвь его рода, Шамс ад-Дин пожелал быть преемником рода и приготовился к этому: надел венец, а также повязку и сделал прическу, [соответствующую этому званию]. Но его желание не осуществилось – ему противостоял сейид Ахмад ибн Исма'ил-бей, известный под именем ад-Дали, прозванный Абу-л-Амдад, приходившийся родственником сейиду Мухаммаду Абу Хади; его мать госпожа Умм ал-Муфахар - – дочь шейха Абд ал-Халика. Назначение его преемником состоялось в соответствии с решением старейшин, благодаря его происхождению из рода эмиров. Их дом стал словно жильем эмиров: обширным, изысканным по убранству приемных и зал, а внутри его сад с пальмами, плодовыми деревьями, с разными фруктами и плодами.

В наше время, чтобы быть прославленным, именитым, главенствовать, надо иметь изысканные жилища, роскошные одежды, большой доход, слуг, свиту, особенно если с этим сочетается привычка к щедрости, свершению благодеяний, уважение к гостеприимству. Тот,

кто обладает [все этим], становится выдающимся и исключительным человеком [своего] времени. Если же мы представим себе человека, сочетающего в себе все [422] совершенные духовные качества, познания всего мира, но лишенного то го, о чем мы упоминали, – окажись он бедняком, с небольшими средствами и большой семьей, – люди с ним не будут считаться, на него не обратят внимания ни правящие лица, ни религиозные авторитеты.

Когда назначен был упомянутый сейид Ахмад, шейх Шамс ад-Дин, оставшись не у дел, должен был утешиться и успокоиться. Затем, в 1179 году, он направился совершить хадж, как об этом упоминалось. По возвращении он женился на матери шейха Мухаммада Абу Хади и поселился с ней в доме, смежном с домом /187/ преемника, примыкающем к нему, поблизости от объекта своих чаяний. Шейх Абу-л-Амдад жил недолго и умер в [11]82 году, как мы об этом упоминали в его биографии. Таким образом, у Шамс ад-Дина не осталось соперника, положение его облегчилось, и дело его упрочилось. Он сблизился с теми шейхами и другими, кто опасался его прихода к власти и противодействовал ему.

Похоронив сейида Ахмада, наутро вместе с шейхами своего времени, шейхом Ахмадом ал-Бакри, последователями его толка и возглавляющими его они направились к месту уединения их деда в квартале ал-Хурунфиш, посидели здесь час, и главы толка совершили моления и выполнили свои обязанности, а затем вместе с шейхами он отправился к правителю, которым в то время был 'Али-бей 623. Тот облачил его в шубу, и они возвратились к себе домой – к известному месту их управления.

И шейх Шамс ад-Дин стал назначенным преемником своих предков и возглавляющим их религиозное братство, он был достоин этого. Он выдвинулся перед своим братом – шейхом Йусуфом, несмотря на то что тот старше его и чрезвычайно добродетелен. Шейх Йусуф не мог противостоять хитрости и здравомыслию своего брата, о котором он был хорошего мнения.

Дела шейха Шамс ад-Дина упорядочились, он вел себя наилучшим образом, держал себя скромно, вежливо, с достоинством, спокойно с шейхами и равными себе. Он добивался расположения власть имущих и лиц высокопоставленных, привлекал их внимание к себе похвальным поведением и был далек от всего непорядочного. С решимостью приносить пользу занимал [423] он часть своего времени чтением, обсуждением религиозных, литературных и моральных вопросов, общался с учеными, заседал с ними и спорил относительно тонкостей.

Он приобретал книги по всем областям знания, но вместе с тем он усердно добывал мирские блага, ухитряясь увеличивать свой доход путем использования посредничества и любезности, избегая того, что умаляет достоинство. Так он осуществлял свое стремление достигнуть знатности и хорошего отношения к себе. Он вел обширную переписку. Он скупился на самые мелочи, скряжничал, спорил с писцами и не платил установленных регистром налогов, – более того, взимать их с него считалось за грех. Точно так же терпели ущерб от него учрежденные диваны по рыночным сборам – все, имевшее к нему отношение, освобождалось от обложения. “Чем больше надежды [на блага], тем больше поддержка [ – они сбываются]”, особенно если устои государства колеблются и возвышаются низы. Тогда в глазах людей прошлое становится величественным и славным, а они по отношению к нему малозначащими, заслуживающими лишь пренебрежения. Постепенно сходили со сцены шейхи, которых он почитал и которым он повиновался. А они следовали старым установлениям добродетели, сочетая все те качества, которые не подрывают почтения к науке и ученым, а общение с людьми [практическими] ограничивали лишь самым необходимым. Их же преемники, пришедшие после них, сильно отличаются, а [ведь] это крупнейшие ученые его времени. Они окружали его, часто посещали его, ели за его столом, преувеличенно чтили его, целовали ему руку, славили его в красноречивых касыдах, домогаясь его благоволения, небольшой награды, известности, надеясь [таким путем] возвыситься, выбиться из неизвестности, познакомившись с теми из эмиров и высокопоставленных лиц, которые посещали его дом. А он также все больше важничал и держался в их присутствии надменно, не обращая на них внимания, как ни тянулись они к

нему. В нем усилились гордость и высокомерие, и дошло до того, что он не вставал навстречу большинству из входивших к нему; а входившие к нему были чрезвычайно почтительны, прикладывались к его одежде и произносили при виде его: “О господин мой

[424]единственный!”

Вответ он говорил теми же словами: “О господин мой, о долговечный, о высокий, о мудрый”.

Приближаясь к нему примерно на два локтя, [входивший] падал перед ним на “олени и протягивал правую руку, простирался вправо, чтобы поцеловать его руку или “рай его одежды. А что касается низших, равно как и его подчиненных, слуг, приближенных, то они не целовали край его одежды. А если приходили к нему иноверцы или чиновники высшего ранга и целовали ему руку, то, поговорив с ними о деле, после их ухода он требовал таз и кувшин с водой и мыл руку с мылом, чтобы уничтожить след их губ. На приветствия он отвечал лишь [одним словом]: “Ладно, ладно”, не прерывая по большей части времяпрепровождения с находящимся у него обществом, свитой и собеседниками, в разговоре с которыми он критиковал своих соотечественников, преимущественно своих отсутствующих современников. На этом душа его успокаивалась, и он был склонен к этому. |188/ “Но нет! Человек восстает” (Коран, XCVI, 6).

В1190 (1776-77) году прибыл в Египет 'Абд ар-Раззак-эфенди, значительный в Турции человек, назначенный сюда в качестве главы писцов, и Шамс ад-Дин сблизился с ним, стал его другом, давал ему подарки, приглашал его к себе в гости. В этом же году прибыл назначенный пашой Египта Мухаммад-паша, прозванный ал-'Иззати. При посредстве упомянутого начальника писцов шейх Шамс ад-Дин довел до сведения паши, что необходимо восстановить небольшую мечеть. Он пригласил пашу посетить могилы [своих предков] в установленный ежегодный праздник рождения. [Там] он напомнил паше о своем желании, показал ему некоторые повреждения и расписал это дело как выполнение религиозного долга, представив [гробницу] как мавзолей, о котором надлежит позаботиться, и как территорию, посещаемую народом.

Помощником, посредником и пособником в этом был также наш шейх нового времени сейид Мухаммад ибн Муртада 624, который был влиятельным человеком у турок. У него раис [425] 'Абд ар-Раззак изучал ал-Мусалсала, получал у него иджазы, читал с ним Макамат ал-Харири 625.

Паша откликнулся и обещал выполнить это. Он написал Порте, и оттуда пришло распоряжение выдать из египетской казны пятьдесят кошельков на расходы по восстановлению мечети. Шамс ад-Дин приступил к сносу ее стен, расширил фундамент и уничтожил находившиеся в стенах и вокруг нее могилы и склепы. Он украсил ее резьбой, разноцветным мрамором, позолотой, мраморными колоннами.

Затем он написал Порте о том, что ассигнованной суммы не хватило и что восстановительные работы не закончены, а доброе дело надлежит завершить, – ему выдали другие пятьдесят кошельков, и он завершив это сооружение в нынешнем его виде.

Вокруг мечети он возвел жилища, кладовые, расширил дворец, примыкающий к мечети, предназначенный для него, и помещения для пребывания здесь жен в дни праздника рождения. Вслед за тем он послал в Стамбул своего катходу и уполномоченного им шейха Ибрахима ас-Сандуби с письмами и петицией к должностным лицам Порты с ходатайством снизить сумму мири, ежегодно выплачиваемую дивану с деревни Зифта и других, находящихся в его ведении как мултазима. Упомянутый Ибрахим был чрезвычайно ловок и хитер, дьявольски льстив, умел вводить в заблуждение. Его ходатайство было удовлетворено, желание исполнено соответственно пробитой им с самого начала бреши и измышлениям, им сфабрикованным. Шейх Шамс ад-Дин не только перестал платить положенные с него налоги, но получил, кроме того, некоторые [новые] привилегии.

Когда в начале века в Каир прибыл Хасан ал-Джазаирли-паша, египетские эмиры ушли в Верхний Египет, а их имущество он конфисковал, захватил их жен и детей и приказал переправить их на рынок и продать с аукциона, утверждая, что они рабы казны, и так и было

сделано.

Шейхи собрались и отправились к нему, и шейх Шамс ад-Дин держал речь перед ним, сказав: “Ты пришел в эту страну, и тебя прислал султан для того, чтобы водворить [426] справедливость, устранить гнет, как ты это говорил, или для того, чтобы продавать свободных людей, матерей, детей, бесчестить жен?” Тот сказал: “Это рабы казны”. Шейх Шамс ад-Дин возразил: “Это неправда, и никто не может этого сказать”. Паша сильно разгневался на него, потребовал секретаря своей канцелярии и сказал ему: “Перепиши их имена, и я сообщу султану об их противодействии его указам”. Сейид Махмуд ал-Бануфари заявил ему: “Пиши, что хочешь, а мы сами напишем свои имена”. Тот понял и приостановил осуществление своего намерения.

Паша хотел также проследить за тем, у кого мамлюкские эмиры оставили свое имущество, а Ибрахим-бей старший оставил его на хранение у шейха Шамс ад-Дина, равно как Мурад-бей оставил его у Мухаммада-эфенди ал-Бакри. Хасан-паша узнал об этом и послал солдат к сейиду ал-Бакри, и тот без сопротивления отдал все, что было у него. Точно такое же требование выдать вещи, данные ему на хранение Ибрахим-беем, было послано шейху Шамс ад-Дину, но тот воспротивился, сказав: “Владелец их “е умер. Я дал ему на них за своей подписью документ и не выдам их до тех пор, пока жив их владелец”. Это усилило ярость паши против шейха, и он стремился уничтожить его. Но Аллах благостью своей защитил от паши шейха Шамс ад-Дина, как и [всех] поборников справедливости.

Паша говорил о нем: “Я не видел среди всех мамлюков никого, кто 'бы осмеливался так противиться мне, был проникнут такой смелостью, так выступал бы против меня, как этот человек. Воистину, он сокрушил мое сердце”.

Когда /189/ паша оставил Египет и к власти возвратились мамлюкские эмиры, с сейидом ал-Бакри получилось следующее: из-за его упущения со сданным ему на хранение имуществом Мурад-бей обязал сейида ал-Бакри уплатить огромную сумму, в счет погашения которой были проданы его поместья. Сейид ал-Бакри воспротивился, отказываясь от возмещения. Мурад-бей применил к нему принуждение, тот заболел по этой причине, и болезни следовали одна за другой, пока он не умер. Говорят, что Мурад-бей послал ему лекаря, тот подлил ему в лекарство яд, и он умер. Да будет милостив к нему Аллах! Он [427] допустил ошибку. Но и породистый конь неизбежно спотыкается, а тому, кто не предвидит последствий, судьба не друг! А над ней кто властен!

Говорили даже, что именно сейид ал-Бакри дал знать Хасан-паше об оставленных на хранение имуществах, чтобы добиться еще большего расположения у него и оставить часть [этого имущества] себе. Доказательством этому служит тот широкий образ жизни, который он повел после этого. Он оказался во власти предположения, которое сложилось у большинства людей, что пришел конец мамлюкским эмирам. Они упустили, что судьба всегда изменчива.

Что же касается шейха Шамс ад-Дина, то о“ благодаря твердой решимости остался благополучным, он возвратил владельцу вещи, отданные ему на хранение, как только тот прибыл. Это улучшило его репутацию среди мамлюков, и их расположение к нему усилилось.

Вслед за этим упомянутый сейид Мухаммад-эфенди ал-Бакри был отставлен от обязанностей попечителя мечети ал-Хусайни, и они были возложены на шейха Шамс ад-Дина. Сейид ал-Бакри прислал ему ящик с регистрами вакфов этой мечети, управление которой долгое время принадлежало его дому. Шейх Шамс ад-Дин обещал, что взамен этого он передаст ал-Бакри управление имуществом вакфов мавзолея аш-Шафи'и. Но когда место оказалось вакантным, то он завладел регистрами, нарушил свое обещание, возымев вожделение удержать за собой обе должности. Пользуясь покровительством эмиров и отсутствием тех, кто бы мог ему противостоять, он протянул свою руку и к другим вакфам, кроме этих двух, как, например, к мавзолеям ан-Нафисы 626, аз-Зайнаб 627 и остальным мавзолеям с большим доходом, который закрепляется за ними на этом свете от каждой общины и поступает из пожертвований людей и разного рода обетов.

Шамс ад-Дин стал контролировать служащих и писцов упомянутых мавзолеев, поступление доходов и даров и правильность малейших расходов. Он унижал, оскорблял этих служащих, высушенной пальмовой ветвью бил их по ногам. Так поступил он с сейидом ал-Бадави – смотрителем мечети [428] ал-Хусайни, происходившим из родовитых и почтенных людей, известных в Каире и за его пределами.

Сейид ал-Бадави всех больше ущемлял сейида ал-Бакри, подстрекал против него и был причиной отстранения его от управления мечетью. У ал-Бакри сердце сжималось из-за него, из-за его противодействия, его стремления захватить место, забрать доходы с вакфов, сократить необходимые расходы, что он приписывал управляющему.

Ал-Бакри был – да будет милостив к нему Аллах – человеком большой энергии, сдержанным и терпимым, он усматривал совершенно иное в этих пустяковых делах и отстранился от этого, предоставив действовать другим.

Когда Шамс ад-Дин так обошелся с сейидом ал-Бадави и другими ответственными служителями, то это ввергло остальных в подавленное состояние, они почувствовали себя униженными и, сильно испугавшись его, стали доносить друг на друга. Он же стал требовать с них все, что приносили по обетам: свечи, овец, телят, деньги, получаемые кассой мавзолея. Обычно все это присваивалось ими и обеспечивало даже самому ничтожному из них жизнь в достатке. Впитывая деньги, как губка, они собирали их при помощи подлости и настойчивости даже с самых неимущих, не имеющих ни копейки денег, ни черствого куска хлеба.

Если Шамс ад-Дин намеревался избить или оскорбить кого-нибудь, то, опасаясь последствий этого или упреков со стороны того, кто состоял защитником этого лица, ан заранее исподтишка подготовлял путь для нападения на него. И действительно, когда он захотел избить сейида ал-Бадави, то [предварительно] побывал у шейха ал-'Аруси и ему подобных и сообщил им по секрету о своем намерении.

Он протянул свою руку к писцам суда кади. Бывало, если до шейха Шамс ад-Дина доходило, что кем-нибудь из них выписан взамен истекшего акт на владение или акт о сдаче в аренду на долгий срок подлежащей оплате недвижимости, в отношении которой он пользовался преимущественным правом, и если этой недвижимости по истечении срока надлежало перейти к одному из мавзолеев, находящихся в его управлении, то он [429] вызывал к себе этого писца, бранил и проклинал его, а то и избивал. Он расторгал этот контракт и вычеркивал его из реестра кади, или же с ним договаривались о выполнении этого контракта, с тем, однако, что недвижимость перейдет к этой стороне лишь по истечении многих лет. А улемы указали, что вакфы и пожалования на поддержание гробниц и мавзолеев недействительны. А если скажут, что они разрешаются лишь в пользу бедных, то мы ответим, что теперь служители мавзолеев вовсе не бедняки, /190/ а, наоборот, они наиболее богатые люди; действительные же бедняки в противоположность им это те, кто ничего не зарабатывает, равно как и многие из неизвестных ученых, которых из-за их добродетели невежды считают богатыми.

Когда Шамс ад-Дин захватил управление мечетью ал-Хусайни, то он силой занял дом к востоку от мечети, где жил упомянутый служитель сейид ал-Бадави. Он выселил ал-Бадави, разобрал его дом и возвел для себя дом, в котором проводил дни установленного праздника рождения.

Он являлся сюда каждую пятницу или через пятницу. Когда закончилось сооружение этого дома и устройство его и приблизилось время праздника, он переехал сюда со своими слугами и гаремом и обратился к начальнику полиции, с тем чтобы тот приказал публике и объявил торговцам и владельцам лавок, что те должны бодрствовать по ночам, жечь светильники, лампы и фонари на протяжении пятнадцати ночей праздника, тогда как в прошлом это делалось лишь одну ночь.

В течение этих ночей организовали шествия и сборища с барабанами, флейтами и факелами. Собрали чернь, относящуюся к таким сектам, как ал-Ахмадийа, ас-Са'дийа, аш-Шу'абийа 628. Под бой барабанов чернь перебрасывалась гнусными словами, обращаясь

кшейхам их сект со словами и выражениями, вызывавшими отвращение. Шейх Шамс ад-Дин распорядился, чтобы они проходили мимо его дома, а он на протяжении этих дней приглашал к себе различных знатных людей города. Абдин-пашу же он пригласил в день праздника рождения.

Как только он поселился в этом доме, находящемся [430] напротив места омовения и отхожих мест, то стал страдать от запаха и вознамерился перенести их отсюда. Он купил дом

кюгу от мечети, отделенный от ее южной стены промежутком; он сделал с этой стороны вход в мечеть, расширив и несколько приподняв вход над полом мечети на ступеньку, для того чтобы сохранить отличие от древнего здания. В “ем же он устроил михраб, а за ним место уединения, куда входили через упомянутый главный вход красивым проходом, находившимся перед местом уединения, которое окно соединяло с малым молитвенным залом, находившимся под сводом мавзолея.

Востальной части дома он устроил место омовения и отхожие места, открыв туда дверь с другой стороны, рядом с дверью, ведущей к водоему. Он упразднил старое место омовения, чтобы устранить вред, причиняемый его запахом. Путь прохода людей к этому новому месту изнутри и снаружи изменился. Прошло лишь несколько дней, как дурной запах стал, преследовать молящихся и тех, кто находился в мечети. Я не говорю уже о моче и нечистотах на ногах черни из-за близости этих мест к мечети. Публика и те турки и купцы [квартала] Хан ал-Халили, которые посещают мечеть в часы молений, порицали перенос места омовения. Они поднялись все как один, заперли дверь, упразднили это место омовения и запретили доступ сюда. Им содействовали в этом суфии – их соплеменники. Это пристыдило шейха Шамс ад-Дина, он не смог осуществить свое дело и восстановил старое место омовения в прежнем виде. Новое он сделал стойлом для ослов, используя плату за это, после того как снес бассейн для омовения и стер следы его. Это дополнительное сооружение было построено в 1206 (1791-92) году.

Затем он значительно расширил занимаемое им жилище, находящееся в районе пруда, именуемого Биркат ал-Фил 629, за садом. При этом расширении он захватил значительное количество примыкающей к пруду земельной площади. Он построил здесь большую квадратную приемную, с двух сторон прилегающую к пруду. Посреди приемной высилась колонна из мрамора, и зал он вымостил мрамором. Рядом он построил спальню, а за ней большой вестибюль с окнами, выходящими на [431] водоем. Дверь старого зала, именовавшаяся ка'а ал-газал, вела теперь во внутренний вестибюль.

Эта постройка была названа ал-Ас'адийа. Из вестибюля дверь “ела в служебные помещения и отхожее место. Затем он вздумал изменить расположение дома с другой стороны; он снес навес над большим залом и его вестибюлем. Этот зал называют Умм ал-Афрах, он построен шейхом Абу-т-Тахс'исом. Это самая большая приемная в доме. Все ее стены разукрашены резьбой с позолотой, китайским фаянсом /191/ и разноцветным мрамором. Здесь находится фонтан со струей воды, круглые отверстия для притока воздуха над окнами с цветными стеклами. В стене открывается вход в вестибюль, занимающий свободное пространство двора. Он разрушил другой зал, в который подымались по лестнице из другого вестибюля, шее также кладовые, находившиеся под этим залом, пол его выровнял под уровень земли и устроил здесь мраморный фонтан, а службы дама устроил во внутреннем помещении. Из зала дверь вела в гарем; он назвал этот зал ал-Анварийа, соответственно своему имени. Перед ним он устроил большой вестибюль – место собраний со скамьями и стульями; оттуда галерея через середину сада ведет к залу, именуемому ал-'Газал и ал-Ас'адийа.

Он снес также старую гостиную с колоннами и аркой и наружное помещение, именуемое кладовой молитвенных ковриков, одну из нижних кладовых, а на их месте он построил мечеть, в которой молился по пятницам. Он воздвиг здесь кафедру для произнесения хутбы. [Он сделал] это из-за отдаленности его дома от общественных мечетей, из-за своей большой гордыни, исключающей долгие моления, и нежелания общаться с чернью. Он забрал большую часть дома катходы чаушей и использовал его для расширения

сада. Он насадил здесь деревья, душистые травы, плодовые деревья.

Большую часть своей жизни он потратил на добывание благ земных, чтобы обеспечить 'жизненные удобства, и приобрел все, что могла пожелать его душа. Он покупал невольниц и мамлюков, рабов, абиссинцев и евнухов; был разборчив в пище, напитках и одежде; приобретал благовонные мази, ароматические вещества и составы, радующие [человека], восстанавливающие [432] силу. Он возгордился и смотре л свысока на людей своего круга, так что даже считал ниже своего достоинства надевать корону и присутствовать в ал-Азхаре на праздничных собраниях в ночь ми'раджа, равно как и присутствовать на собраниях последователей секты, славой и гордостью которых он был Он стал надевать на голову зеленую чалму, чтобы уподобиться великим эмирам и как можно меньше походить на носящие обычную чалму факихов и чтецов Корана.

Годы шли. Умирали его сверстники и те, которых он стеснялся и уважал. Менялись правители государства – исчезли влиятельные эмиры, и стали править члены их свиты и их мамлюки, которые навытяжку стояли перед своими патронами и властителями. Они знали, как учтиво те усаживали покойного, и, несомненно, их сердца были преисполнены почтения к самому великому из их, предшественников. Они считали себя незначительными перед ним, а он своими словами убеждал, обязывая выполнять распоряжения, отданные им. Он упоминал имена великих эмиров словами: “Сын наш, эмир такой-то”. И нужды его удовлетворялись ими, они прислушивались к его словам, и ходатайства, исходившие от него, принимались ими, и указания его при их дворах и гаремах выполнялись.

Случилось как-то, что один из самых ответственных писцов-коптов приостановил выполнение его распоряжения. Он заставил его явиться, стал проклинать и оскорблять его, обнажил ему голову и бил по ней кожаным ремнем, а тот не нашел защиты у своего эмира, который в то время был градоправителем. Когда он пожаловался своему господину на то, как шейх Шамс ад-Дин с ним обошелся, тот сказал: “Что ты хочешь чтобы я сделал с великим шейхом, избившим христианина?” Да будет Аллах милостив к их “остям!

Случилось также, что группа именитой молодежи города собралась ночью у одного из своих друзей и, разговорившись, стала воспроизводить манеру держаться некоторых знатных лиц. Шамс ад-Дину донесли об этом сборище и о том, что он был в числе тех, над кем они глумились. Ему назвали их имена, когда он оправился о них. Он заставил явиться к нему одного за другим, оскорблял и избивал их. Каждая мелочь, [433] происходившая в его доме, [влекла за собой] побои и оскорбления людей. Точно так же он обращался с феллахами поместий, которыми он владел и на которые держал откуп. Он взимал с них более высокие налоги, чем другие мултазимы, ввел дополнительные обложения, месяцами держал их в тюрьме, избивал их кнутами. Короче говоря, он изменил положенный, естественный порядок поведения, и после того, как жилище его было местом благоразумного поведения, прибежищем веры, оно превратилось в дом полицейского управления, которого боялся всякий, допустивший малейшую ошибку, и который обходили люди различного происхождения.

Его друзья и товарищи не противоречили ему ни в чем, но, наоборот, поддакивали ему. С ним разговаривали не иначе, как взвешивая каждое слово, /192/ остерегаясь довериться ему; отвечая на его вопросы, были чрезвычайно вежливы и в разговоре льстили ему. Они не употребляли местоимений в обращении к нему, они не обращались к нему ни на “вы”, ни на “ты”, и если в их речи цитировались хадисы, относящиеся к пророку, и прочие образцы красноречия и прекрасные выражения, то и тогда они не употребляли местоимений. Они занимались расписыванием его великих достоинств и прекрасных качеств.

Сейид Хусайн ал-Манзалави, проповедник, как-то в пятницу произнес проповедь в присутствии шейха Шамс ад-Дина в мечети ал-Хусайни и в его маленькой мечети в дни праздника рождения и [в этих проповедях] в такой степени переусердствовал в возвеличении покойного и его значения в выявлении важных дел, дал такое отпущение грехов, что после молебствия я слышал, как кто-то сказал: “Проповеднику остается лишь сказать: „Падите ниц, поклоняйтесь и чтите шейха ас-Садат"”.

Когда в начале 1213 (1798-99) года в Египет прибыли французы, то они не препятствовали ему ни в чем и понравились его сторонникам. Французы захотели сблизиться с ним и приняли его посредничество. Его посещал их начальник и самые влиятельные из них, а он устраивал для них пиры. Я, бывало, сопровождал его при посещении их жилищ, при обозрении им их предметов искусства, картин, резьбы и диковинок. Так было до тех пор, пока в [12]15 (1800-01) году не появились турки [434] и не был заключен мирный договор об эвакуации французами Египта и возвращении их в свою страну на условиях, о которых они договорились с везиром Османской империи и в числе которых значилось обязательство французов погасить убытки, причиненные ими тем лицам, которые были враждебны им.

Покойный, как и многие другие, думал, что все закончено и что французы безусловно эвакуируются, и тогда его охватила жадность – он вспомнил сумму, которую он выплати л войсковому писарю за высвобождение задержанного у него имущества. Он потребовал ее от Буслика 630 – управителя республики, – а также ту сумму, которую получил его переводчик. Ему ответили, что это общий порядок и что суммы эти зачислены в счет республики.

Мнение французов о нем изменилось. Это требование было оплошностью с его стороны и причиной охлаждения их отношения к нему.

Когда мир был нарушен и возникло осложнение, а внутри города вспыхнуло сражение, солдаты-мусульмане и жители города забаррикадировались в[разных] его районах и прекратился привоз продовольствия для населения города на протяжении тридцати шести дней, то богатых и почтенных людей обязали кормить и нести расходы по содержанию сражающихся бойцов каждого данного квартала и района Шейха Шамс ад-Дина, как и других, заставили содержать тех, кто был вблизи его дома.

Когда же борьба прекратилась, французы победили, а везир, потерпевший поражение, вместе с теми, кто был при нем, отправился в Сирию, французы стали мстить тем, кто боролся против них, отбирая у них имущество вместо жизни. Они арестовали и Шамс ад-Дина, посадили его в тюрьму, унижали его в течение нескольких дней, оштрафовали его на большую сумму, которую он должен был уплатить, как мы об этом подробно упоминали в своем месте. Говорили, что Мурад-бей подстрекал против него французов, когда он заключил с ними мир и: устроил для них пир в Гизе.

Причиной этому послужило [следующее]. Когда французы неожиданно напали, появились в Александрии и весть об этом [435] дошла до Каира, то собравшиеся на площади эмиры потребовали шейхов, чтобы посоветоваться с ними по поводу этого со>-бытия. Шейх Шамс ад-Дин в разговоре с ними упрекал их, сказав. “Все это за ваши дурные дела, за чинимый вами произвол, и последнее, что вы с нами сделали, – дали овладеть нами европейцам”. Указывая на Мурад-бея, он сказал: “Особенно [это наказание] за твои действия

излобность твою и действия твоих эмиров против купцов, захват их товаров, за унижение их”.

Мурад-бей за это возненавидел его, но скрывал это до тех пор, пока не помирился с французами, и передал им то, что оказал шейх ас-Садат. С Шамс ад-Дином поступили так, как об этом упомянуто, а было это на второй день приема [французов Мурад-беем].

Когда же в следующем году при помощи англичан в Египет возвратились турки и приблизились к городу, французы посадили шейха Шамс ад-Дина вместе с другими влиятельными лицами в крепостную тюрьму, опасаясь, что они поднимут мятеж в городе. [В это время] умер его сын по имени Мухаммад Нураллах, а сам он находился в заключении. Ему разрешили присутствовать на похоронах сына, и он пришел в сопровождении конвоира, неотступно следовавшего за ним, [пока не закончились похороны], /193/ и препроводившего его затем в крепость.

Сын его был отроком двенадцати лет, и шейх Шамс ад-Дин: надеялся, что после него он будет преемником их рода, – но Аллах дает осуществиться лишь тому, что он пожелает!

Когда дело кончилось и французы оставили Египет, а сюда явился везир Йусуф-паша вместе с теми, кто был с ним, шейх Шамс ад-Дин представил ему жалобу на свое положение

ина то, что его постигло

Он выдавал себя за бедняка и нуждающегося, тогда как французы не забрали ничего из его дохода и из того, что имело отношение к нему. Но, подобно другим людям, он принес эту жалобу обо всем случившемся с ним и прикинулся бедняком, чтобы спасти свой доход и имущество, избавив себя от выплаты вознаграждения туркам. Жалобу он дополнил требованиями [разного рода] привилегий. [436]

Он пригласил к себе в дом везира и власть имущих, вершащих дела государства, и прежние чувства гордости и высокомерия заговорили в нем.

После отъезда везира и упрочения Мухаммада Хосров-паши в качестве правителя Египта, а Шарифа-эфенди в качестве дафтардара Шамс ад-Дин, используя неосведомленность их обоих, получал разрешения, нужные ему для добывания и расширения доходов, пока обстоятельства не изменились и в [12]18 (1803-04) году не возвратились мамлюкские эмиры. Затем они были удалены, и произошли все те события, о которых упоминалось выше; утвердился Мухаммад 'Али-паша, и выдвижение его на управление Египтом было упрочено поддержкой низов и сейида 'Омара Мукаррама. Мухаммад 'Али стал подготавливать осуществление своих намерений, а сейид 'Омар препятствовал ему в этом.

Мухаммад 'Али подстроил изгнание сейида 'Омара Мукаррама из Каира, собрал шейхов, велел явиться шейху Шамс ад-Дину, облачил его в шубу почета и назначил его на пост накиб ал-ашрафа. Сейид 'Омар был изгнан из Каира в Дамиетту в [12]24 (1809-10) году, как это оказано выше.

Этот поступок Мухаммада 'Али соответствовал стремлению Шамс ад-Дина, а может быть, все это было осуществлено его усилиями по причине тайной ненависти его к сейиду 'Омару из-за того, что он домогался его поста накиб ал-ашрафа и претендовал на то, что это прерогатива его рода, на том основании, что шейх Абу Хади выполнял в течение нескольких дней эти обязанности, а после него они перешли к Абу-л-Амдаду, который передал их Мухаммаду-эфанди ал-Бакри старшему. Покойный не переставал тайно помышлять о посте накиб ал-ашрафа, что явствует из его высказывания, что [этот пост] “из [числа] наших старых прерогатив”.

Он добился из Стамбула указа об этом, но держал его в секрете, не показывая его в течение жизни Мухаммада-эфенди ал-Бакри старшего, а когда тот умер и его преемником был назначен сын его Мухаммад-эфенди, покойный выразил свои претензии и предъявил указ. Когда разнесся слух об этом, в мечети ал-Хусайни собралось великое множество шерифов, [437] выступивших против него и заявивших: “Не желаем его ни в качестве накиба, ни в качестве судьи над нами”. Его желание не исполни лось. Когда же умер Мухаммад-эфенди младший, он полагал, что не остается никого, кто мог бы конкурировать с ним, и ничего не подозревал, как вдруг был назначен сейид 'Омар, благодаря содействию Мурад-бея и Ибрахим-бея, из-за того, что сопровождал он их обоих и был их другом в то время, когда мамлюкские эмиры находилась в Верхнем Египте. Покойный смолчал, злобствуя и тая в себе ярость. Иногда он проявляя ее, тем более что считал, что сейиду 'Омару для этого поста многого недостает.

Когда французы ушли и в Каир вступил везир, то его сопровождал сейид 'Омар, назначенный накиб ал-ашрафом, каковым он являлся и до того. Сейид Халил ал-Бакри был отстранен, и дела сейида 'Омара пошли в гору, и влияние его усилилось с возникновением событий, связанных с Мухаммадом 'Ami. Когда тот стал у власти, то сейид 'Омар стал вершителем дел, разрешающим общие и частные вопросы.

Шейх Шамс ад-Дин его тайно ненавидел, но внешне проявлял по отношению к нему противоположные чувства, а последний держал себя так, как это выразил поэт:

“Я вынужден дружить с ним, и он поневоле тоже делает вид, что он мне друг, а вражда между нами усиливается.

Яне считаю, что между нами дружба, и он исходит из этого.

Яэто знаю, и он это хорошо знает. Ему известно, что я ему противник,

Яего опасаюсь, и он меня боится. Ненависть между нами скрывается, а любезность

проявляется”.

Когда же паша изгнал сейида 'Омара и назначил Шамс ад-Дина накиб ал-ашрафом и тот достиг своей мечты, тогда-то он проявил то, что было скрыто /194/ в его душе, и дал волю коварству против сейида 'Омара и тех, кто примыкал к нему, был близок ему.

Он сочинил донесение Порте, в котором он обвинял сейида 'Омара в разного рода правонарушениях, в том числе и в том, что он включил группы коптов в реестр шерифов и предоставил [438] им ренту, которой были лишены заслуженные шерифы; что он был причиной разорения страны и возникновения мятежей; что он был горячим приверженцем мамлюкских эмиров и подстрекал их к захвату власти и даже советовал им неожиданно для паши, населения и солдат напасть на город в день открытия плотины; что именно он подстрекнул мамлюкских эмиров к убийству 'Али-паши Бургула ат-Тарабулуси, когда тот прибыл в качестве правителя Египта; что он якобы переписывался с англичанами и вместе с ал-Алфи побуждал их к захвату страны в то время, когда они прибыли в Александрию и овладели ею, но Аллах даровал победу воинам-мусульманам.

[Это послание содержало] и другие положения, противоречащие действительности и продиктованные своекорыстными щелями.

Шейхи подписались под этим и приложили свои печати, за исключением шейха-ханифита ат-Тахтави, который отказался от зла и воздержался от лжесвидетельства. Поэтому он стал объектом злобы и гнева, и его освободили от обязанностей муфтия.

Сведения об этом уже приведены в изложении событий [12]24 (1809-10) года, и смысл возвращения к этому здесь [заключается лишь] в полноте биографии Шамс ад-Дина. Это возвращение продиктовано опасениями сокращений и упущений в общем изложении, и если

яспас мысль от забвения, то в интересах жизнеописания покойного.

В[12]26 (1811) году шейх Шамс ад-Дин построил рядом со своим жильем огромный дам и потратил на него большую сумму. Он устроил в нем приемные и залы, спальни, служебные помещения, уборные, фонтаны. Он устроил при нем сад, в котором посадил плодовые деревья разных сортов. Он присоединил примыкающие сюда разрушенные дома амиров.

Сейид Халил ал-Бакри купил дом на улице ал-Фурн – это было после ухода французов и во время застоя в его делах, когда он был отстранен от поста шейха в роде ал-Бакри и от выполнения обязанностей накиб ал-ашрафа. Он устроил при атом доме красивый сад и построил домик, предназначенный для его сына и примыкающий к саду. [439]

Когда сейид Халил умер, Шамс ад-Дин, нарушив права его сына сейида Ахмада, насильно забрал у него это г сад за бесценок и присоединил его к саду нового дома. Он обвел его стенами, и между садом и домом упомянутого встала стена, скрывшая его и лишившая окна этого домика света.

С годами, чем больше он жил, тем все больше росла его гордость, все уменьшалась его праведность и становилось чрезмерным чинимое им зло.

Когда силы его стали ослабевать, он отказался подниматься навстречу даже самым важным людям, входившим к нему, ссылаясь “а изнеможение и слабость, и стал беспрерывно употреблять возбуждающие составы, но аптекарь своими снадобьями не мог исправить то, что подточило время.

Вмесяце шаввале того года, когда он умер, он вызвал своего племянника Сиди Ахмада, воспринявшего впоследствии пост шейха после него, облачил его в шубу, надел на него венец и назначил его своим представителем на пост накиб ал-ашрафа. Он отправил его, облаченного в шерстяной плащ, верхом на лошади к паше в сопровождении сейида Мухаммада, прозванного Абу-д-Дафийа, а впереди него, как принято, шли чауши, положенные посту накиба.

Войдя к паше, посланный сообщил ему, что его дядя назначает его своим преемником, [на что] паша сказал: “Поздравляю”. [Сопровождающий] намекнул паше, чтобы тот облачил его, но паша заявил: “Уполномочивающий его [Шамс ад-Дин] уже это сделал, хотя не вправе облекать властью самостоятельно. Он не мною назначен. Если я назначу, то и облачу”.

Тот поднялся и приехал в свой дом, в котором жил его дядя, – а это дом, что у мечети ал-Хусайни, – и начали к нему приходить люди с приветствиями и поздравлениями.

Вэтом.же году Шамс ад-Дину пришло также в голову расширить мечеть ал-Хусайни, в дополнение к тому расширению, которое было осуществлено в 1206 (1791-92) году. Он снес построенную ранее стену, отделявшую пространство, на котором было устроено место для омовения, присоединил его к мечети и построил на нем ряд колонн, так что это место стало составлять одно целое со старым молитвенным залом. [440]

Он начал строительство большого дома, чтобы жить в нем во время наступления праздника мавлид 631 и в другое время вместо того дома, от которого он отказался в пользу племянника. Этот дом должен был быть на далеком расстоянии от /195/ старого места омовения, с тем чтобы оттуда не доносились запахи, и выходить на улицу, чтобы процессии проходили позади него и чтобы не было нужды пересекать мечеть. Вход сделали с той стороны, что и дверь мавзолея. В стене, отделяющей пристройку от нового дома, он устроил окна, направленные на мечеть, чтобы женщины, находящиеся в доме, и прочие могли видеть зал собраний и иллюминации.

И когда уже это было близко к завершению, слабость и болезнь его усилились, и он перестал уже выходить из гарема. Расширение мечети было закончено, осталось лишь достроить дом. Он торопил с этим, бранил архитектора и производителя работ за то, что они недостаточно подгоняют рабочих. Он говорил: “Близок праздник рождения, а дом не закончен. Где же мы будем жить в дни этого праздника?”

А болезнь его с каждым днем усиливалась, ноги его опухли, он с трудом передвигался. Он говорил это, надеясь жить. Но когда состояние ухудшилось и он убедился, что он на пути

квсепрощающему, великому нашему владыке, тогда он завещал денежные суммы своим приближенным и Зу-л-Факару, бывшему катходе ал-Алфи, а в настоящее время смотрителю сада паши в Шубра. Он завещал ему пятьсот реалов, потому что жена его – приближенная жены Шамс ад-Дина, – а обе они были невольницами Исма'ил-бея старшего, – и так как он хотел, чтобы Зу-л-Факар был помощником ей в делах.

Подобную же сумму он дал Сиди Мухаммаду Абу Дафийа в награду за его службу и беззаветную его привязанность к нему. Он завещал, чтобы омовение его тела было произведено лишь на индийской кровати, на которой он спал в течение своей жизни, чтобы даже в смерти быть иным, отличаться от всех.

Ввоскресенье, 18 раби' ал-аввала этого года (21.III.1813), после полудня он по милосердию Аллаха скончался и мертвый оставался в своем доме. С наступлением понедельника его обмыли и завернули в саван, как он это завещал, на его кровати. [441]

Его на катафалке перевезли из его дома в ал-Азхар, и здесь над ним совершили молитву после того, как были продекламированы стихи элегия, сочиненные ученым шейхом Хасаном ал-'Аттаром, сделавшим во вступлении искусный намек на гордость и надменность покойного, и гласившие так “Он избавился от мира, так как его оставила слава”. Затем его перенесли на кладбище в мавзолей его предков и похоронили в могиле, заранее приготовленной им самим рядом с могилой деда

Вэтот же день его двоюродный брат сейид Ахмад, сын шейха Йусуфа, по прозвищу Абу-л-Икбал, был назначен на пост шейха их толка. Это произошло при [большом] скоплении благородных и черни. Он стал вместе со своим братом Сиди Йахйей принимать соболезнования. Наутро он прибыл в место уединения своих предков в ал-Хурунфише, находящееся при маленькой мечети в [квартале] ар-Рибат 632. Здесь они пребывали, когда приехали из Магриба в Каир. У них было принято, что всякий принимающий пост шейха должен непременно прийти сюда утром, войти в место уединения, побыть здесь некоторое время, чтобы снискать милость и проникнуться благодатью и святостью.

Шамс ад-Дин разрушил стену этого места уединения, претендуя на то, что является последним из святых [своего рода] и что не будет, кроме него, никого, кто заслуживал бы поста шейха, и как будто тем самым ему открыты [предначертания провидения]. Он упустил, что господь не перестает создавать творения и что святость – не дело рук человека, его

стараний и стремлений. Всевышний в твердом стихе оказал: “Аллах лучше знает, где помещать свое посольство” (Коран, VI, 124 ); и сказал, – хвала Аллаху: “О да, ведь для друзей Аллаха нет страха, и не будут они печалиться; те, которые уверовали и были благочестивы...” (Коран, X, 63 – 64). Мы просим у него умиротворения, спокойствия и чтобы он уберег [нас] от заблуждений.

Когда все это свершилось и захотели выполнить старый обычай и посвящаемый прибыл в сопровождении шейхов своего [442] времени, сейида Мухаммада ал-Макруиси, группы последователей и прочих зрителей, то вместо стены, которая была разрушена, место уединения отделили покрывалом и [посвящаемый] уединился там, а собравшиеся последователи читали Коран. Затем накиб ал-ашраф поднялся, и с шейхом ал-Бакри они встретили шейха, вышедшего к ним в широком плаще. Он поздоровался с ними, и они поехали с ним, сопровождая его в крепость. [Здесь] катхода-бей облачил его в жалованную одежду, и, уйдя, они опустились в свою маленькую мечеть на кладбище в сопровождении выступавших впереди них последователей секты и чаушей накиб ал-ашрафа. Посидев здесь некоторое время, в течение которого члены секты читали молитвы, они затем отправились в дом покойного, /196/ чтобы вместе с братом его участвовать в обычном в этих случаях траурном собрании и чтении Корана.

Катхода-бей послал к паше в Файйум гонца с сообщением о смерти Шамс ад-Дина. Паша, когда отправился в Верхний Египет, прибыл верхом на муле в Бани-Сувайф, достигнув его за четыре часа. Следовавшая с ним овита на дромадерах и мулах ехала позади, и большинство его спутников отстало от не-то – у них пало семнадцать верблюдов. Курьер возвратился через три дня с ответным письмом, в котором говорилось, чтобы не чинили помех наследнику покойного и чтобы в течение четырнадцати дней до его возвращения сохранялось существующее положение вещей.

Паша приехал 8 раби' ас-сани, в субботу (10.IV.1813) вечером. Прибыв в Пизу, он послал распоряжение опечатать жилище покойного. Никто не знал об этом, кроме Хусайна – помощника катходы-бея, прибывшего с ним представителя казначейства и других.

Они опечатали гостиные в гареме и приемную для мужчин, а также шкаф покойного, арестовали его писца-копта по имени 'Абд ал-Кадус и дворецкого и бросили их обоих в тюрьму.

Ночью паша переправился в Каир и поднялся в крепость. Наутро к нему приехали шейхи в сопровождении племянника покойного, который сменил его на посту шейха, и стали вести с ним разговор в том смысле, что дома шейхов почитаемы и [443] что не принято их опечатывать, в особенности же когда дело идет о покойном, который был выдающимся в своей области. Они сказали паше: “Вы ведь знаете о нем и о его чрезвычайной заботе и уважении по отношению к вам”. Паша возразил: “Да я не намерен наносить оскорбление их домам и не покушаюсь на то, что относится к их постам шейхов и их давним обязанностям, привилегиям, на которые они имеют право. Но для вас не секрет, что покойный был жаден и копил деньги на протяжении всей его долгой жизни, так как он владел поместьями и был мултазимом. Он не любил своих родственников и ничего не выделил им, но отписал все, чем владел, своей жене, – а это жадная рабыня, предмет добычи, цена которой тысяча пиастров или около того, – и ничего не завещал детям своего брата. Несправедливо будет дать рабыне захватить все это. В первую очередь это должно принадлежать казне, нуждающейся в расходах на содержание солдат для борьбы с еретиками и для освобождения святых мест Мекки и Медины, а также казне султана. Я сниму печати в соответствии с вашим желанием”.

Они призвали на него благословение и перешли в приемную катходы, и паша облачил вновь в шубу почета шейха, 'представляющего род ас-Садат, в знак его полномочий на пост шейха в этом роде. Он назначил сейида Мухаммада ад-Давахили накиб ал-ашрафом и облачил его в соболью шубу – это вместо сейида Ахмада Абу-л-Икбала, назначенного преемником ас-Садата; тем самым он лишил его поста накиб ал-ашрафа. Чауши и должностные лица накиб ал-ашрафа, как, например, главный чауш и писец, следовали теперь впереди и сзади ад-Давахили. Сейида ал-Махруки он назначил смотрителем мавзолея

ал-Хусайни вместо покойного (тот назначил на это место своего племянника, но паша не выполнил его волю).

На следующий день в дом ас-Садата явились агенты, сняли печати, потребовали сака' гарема 633 и забрали его с собой. Они подвергли его пыткам, привели архитектора, [строившего дом], и допытывались у них обоих о потайных местах. Затем они возвратились в дом, вскрыли тайники, сделанные архитектором, и обнаружили в них ненабитые бархатные подушки, медную утварь, хлопчатобумажную ткань, китайскую посуду. [444]

Они оставили все это и ушли, поставив при доме стражу и нескольких солдат, заночевавших здесь. Затем они возвратились на третий день и вскрыли другой тайник, в котором обнаружили завязанные пакеты; они полагали, что в них деньги, но, открыв, нашли в них кофе, мыло, восковые свечи, – денег они не обнаружили.

Оставив это, они спустились в приемную покойного, вскрыли его шкаф и нашли в нем деньги, пересчитав которые установили, что сумма достигает ста двадцати семи кошельков. Ее они забрали. Затем сейид Мухаммад ал-Махруки начал посредничать в интересах вдовы, чтобы примирить ее с пашой. В результате была установлена сумма [обложения] в тысячу пятьдесят кошельков и пять кошельков ал-баррани для казны. Вычтя то, что было обнаружено в сейфе, от вдовы требовали остальную сумму. И это после того, как с ней обошлись сурово; угрожали и сулили утопить ее в Ниле, если она не покажет, где деньги! Писцу было приказано подсчитать доходы и расходы Шамс ад-Дина в течение /197/ года, учесть расходы на постройки и посмотреть, что остается после этого за истекшие годы. Сейид Мухаммад ал-Махруки не переставал посредничать и ходатайствовать до тех пор, пока не была установлена упомянутая сумма, и он обязался ее выплатить, выдав на нее векселя. Паша захватил поместья, арендованные покойным, которые тот записал на имя жены; в числе этих поместий были Калкашанда 634 в ал-Калйубийе, Савада и Дафирина 635 в Верхнем Египте и другие.

По истечении установленного законом срока вдова при посредстве сейида ал-Махрукч попросила пашу разрешить ей выйти замуж за племянника покойного, то есть за сейида Ахмада Абу-л-Икбала, который стал его преемником в роде. Паша разрешил это, и вскоре брак был заключен после того, как было вынесено решение о разводе его с женой, бывшей невольницей его новой жены, которую она выдала за него замуж при жизни его дядя и or которой у него были дети. Упомянутый упрочился в качестве преемника в роде л шейха их религиозного братства, главы его. Он жил вместе со своим братом Сиди Йахйей, – да умножит Аллах счастье, благополучие их [445] обоих и укрепит согласие между ними, да освещает им восходящая звезда горизонт благополучия светом своим! Абу-л-Икбал отличается всеми достоинствами.

“В колыбели ему было суждено счастье его деда, – знак высокого достоинства был очевидным:

Воистину, полумесяц при виде его серебрил его; я был убежден, что блеск его усилится”.

Умер шейх-отшельник Мухаммад ибн 'Абд ар-Рахман ал-Йуси ал-Магриби. Он возвратился после совершения хаджа в Каир и поселился здесь у торговца благовониями Хаджжи Мустафы ал-Хаджина. Он избегал общения с людьми и стремился следовать достойным и хорошим путем. Люди к нему приходили за благословением и просили совета относительно [своих] дел, и он отвечал каждому человеку так, чтобы снять тяжесть, умиротворить, удовлетворить его, скромно, без высокомерия. Он отрешился от мира, болел в течение многих лет и умер во вторник, 28 мухаррама (31.I.1813). Его отпевали в ал-Азхаре при большом стечении народа и похоронили на большом кладбище ал-Муджавирин рядом с могилой хатиба 636 аш-Ширбини.

Затем начался тысяча двести двадцать девятый год

(24.XII.1813 – 13.XII.1814).

Мухаррам начался в пятницу. В ночь на пятницу, с 7-го на 8-е (31.XII.1813), прибыли письма из Хиджаза с известием о том, что паша арестовал шерифа Галиба – эмира Мекки,

его трех детей и четырех его рабов-евнухов, отправил их в Джидду, где их погрузили на одно из его судов, которое следует в Египет.

Тот, кто доставил известие, приехал на маленьком судне, которое прибыло в Суэц, обогнав пленников.

Вписьме сообщалось также, что, когда их арестовали, доставили Йахйу – сына шерифа Сурура 637, которого паша назначил на место его дяди – Галиба. Был также арестован везир [последнего] в Джидде, препровождаемый вместе с ними, а на его место начальником таможни паша назначил некоего [446] турка по имени 'Али ал-Оджаклы. Когда курьер на дромадере прибыл ночью с этими письмами к сейиду Мухаммаду ал-Махруки, тот немедленно поехал домой к катхода-бею и осведомил его о письмах. С наступлением утра –

аэто было в пятницу – дали многочисленные залпы из крепостных пушек в знак радости по этому поводу.

Вэтот же день катхода-бей занялся также важным делом – организацией свадебного празднества Исма'ил-паши, сына Мухаммада 'Али-паши, женившегося на дочери 'Ариф-бея – сына Халил-паши. Он сопровождал ее, доставляя из Стамбула. Должна была состояться также свадьба Мухаммад-бея дафтардара, женившегося на дочери паши [Мухаммада 'Али]. Нами уже упоминалось о заключении этих брачных договоров вечером 27 рамадана прошлого года (23.IX. 1813), накануне отъезда паши в Хиджаз.

Катхода-бей поручил сейиду Мухаммаду ал-Махруки организовать Свадебные торжества и провести все необходимые для этого приготовления. Они договорились, что местом торжества будет местность у водоема ал-Азбакийа, находящаяся напротив гарема паши и дома |198/ Тахир-паши. Для приема приглашенных и пиров предназначили дом Тахир-паши, а кухни устроили на развалинах дома ас-Сабунджи.

Приглашенным разослали пригласительные билеты, соответственно их рангу и положению. Посреди водоема водрузили некоторое количество мачт для фонарей иллюминации, изображающей барки, или двух людей, идущих навстречу друг другу, или дерево, или махмал на верблюде, или надпись, например: “Аллах делает то, что пожелает”, и тому подобное. В середине водоема уставили в два ряда множество пушек, тесно сдвинув их.

Канатоходец-акробат протянул одну веревку от дома паши до верхушки минарета, находящегося в квартале ал-Фаввала 638 и позади набережной ал-Хашшаб 639, там, где находились разрушенные во время прошедших событий дома поблизости от госпиталя и незавершенного сооружения Мухаммед Хосров-паши. Другой канатоходец-сириец обосновался в другом месте. [447]

Сейид Мухаммад ал-Махруки перешел из своего дома а дом аш-Шара'иби, что напротив мечети Азбака 640, для непосредственного руководства приготовлениями.

Наступила суббота – первый день празднества, [предназначенный] для шейхов, которых принимали в два приема: первую группу с утра, а вторую – к заходу солнца.

Вал-Азбакийе собрались разного рода фокусники, танцовщики, гимнасты, шутники, заклинатели змей, дрессировщики обезьян, танцоры, цыгане и другие.

Празднество началось, и со всех сторон явились различные люди, мужчины и женщины, ближние и дальние, большие и малые, солдаты и феллахи, евреи, христиане, греки, чтобы посмотреть [на празднество].

Дороги, ведущие в ал-Азбамийу, со всех сторон переполнились людьми, идущими, возвращающимися и приходящими вновь.

Стрельба из пушек продолжалась с ночи упомянутой субботы вплоть до следующей пятницы из ночи в ночь, изо дня в день. По ночам устраивали фейерверки, жгли костры, бенгальские огни, выступали с представлениями комедианты, канатоходцы.

Праздновали и христиане, устраивая фейерверки и иллюминации в своих кварталах и жилищах. Случилось, что это совпало с Рождеством, и они устроили качели и представления-В это время было дано указание главам корпораций и цехов устроить фургоны и повозки, представляющие их ремесла и занятия, с тем чтобы они следовали за свадебной процессией. Члены каждого цеха и корпорации заботливо устраивали и

разукрашивали макеты своего ремесла, горделиво похвалялись и состязались друг с другом. Каждый, кому его душа подсказывала злую мысль, или тот, кого осенял шайтан,

отправлялся к уполномоченному на это-дело, и тот выдавал ему разрешение на [осуществление его замысла]. Так кaк для этого не было ни специальных людей, ни определенных сумм, а членами цехов распоряжались произвольно, то они ворчали друг на друга. Глава цеха облагал членов его и дома их, собирая нужные средства и расходуя их [448] на сооружение повозок и на все необходимое для этого: дерево, веревки, ослов или лошадей – или на [оплату] людей, которые бы их тащили, или на наем того, что требовалось для их украшения, для обшивания позументами, галунами, показа орудий производства, отличающих данную профессию от других.

Повозка по виду воспроизводила лавку с сидящим в вей продавцом, например кондитером, перед которым на подносах были разного рода сласти, а вокруг – сосуды с пирожными, конфетами, развешенные головы сахара, или с продавцами сладких напитков, торговцами пряностями, шелком, местным басонным мастером и мастером-турком, бакалейщиком, кузнецом, столяром, портным, ткачом, пильщиком дров, который их распиливал на повозке подвешенной пилой, мельником, пекарем, выпекавшим хлеб в печи, сооруженной на повозке, пирожником, мясником с разложенной вокруг него бараниной, мясником, торгующим мясом буйволов, продавцом кебаба, продавцом жареного мяса, продавцами сыра и рыбы, штукатурами и рабочими, обрабатывающими известь, у которых на повозке бык ворочал жернов, строителем, каменщиком, лудильщиком, белильщиком, жестянщиком, – все они составили девяносто |199/ одну повозку. Сюда вошел даже лодочник с большой крытой баркой под парусами, которая передвигалась по земле на повозке.

Четыре повозки, составлявшие свадебный поезд, в это общее число не входили.

Когда настала среда, доставили эти повозки, расположенные в виде процессии с барабанами и флейтами. Перед каждой повозкой вслед за музыкой шли пешком члены цеха данной профессии, одетые в лучшее платье, большей частью взятое напрокат.

К водоему они спускались со стороны Баб ал-Хава' и проходили мимо дома паши по набережной Расиф ал-Хашшаб.

Глава цеха являлся к назначенному для встречи их лицу, предъявлял свою бумагу, и тот награждал его подарком и деньгами: некоторым давали кашемировую шаль и две тысячи пара, а некоторым – штуку хлопчатобумажной материи или четыре локтя сукна, соответственно значению данного ремесла и членов этого цеха. [449]

Их шествие длилось весь день – с утра и до наступления вечера. Все они стали в ряд на набережной Расиф ал-Хашшаб. С наступлением четверга составили порядок следования свадебной процессии и назначили лиц для соблюдения его.

Распорядителем назначили сейида Мухаммада Дарб аш-Шамса. Процессия отправилась от здания гарема, то есть дома, в котором жил шейх Халил ал-Бакри. Она направилась дорогой, пролегающей через [улицы] ал-Муски, Тахт ар-Руб 641 к воротам Баб Зувайла, по [улицам] ал-Гурийа, Байна-л-Касрайн, Сук Марджуш, через ворота Баб ал-Хадид [по направлению] к Булаку во дворец Исма'ил-паши, находящийся поблизости от складов Булака. Сюда добрались лишь к концу дня.

Впереди свадебного поезда шел отряд солдат корпуса дулатов, затем начальник полиции, мухтасиб, аги янычар. За ними следовали паяцы, барабанщики, которых было десять. Потом упомянутые повозки, а также торжествовавшие купцы ал-Гурийа, группа купцов Хан ал-Халили, купцы Хан ал-Хамзави 642 из сирийских христиан и прочие. День был примечательный, и по всему пути следования [свадебной процессии] собрался народ, даже на дороге, ведущей в Булак.

Люди арендовали по самым высоким ценам места по улицам и лавкам, чтобы увидеть процессию. Когда невеста прибыла в свой дворец, раздались залпы из пушек Булака, ал-Азбакийи и Гизы.

Начать свадьбу намеревались в субботу, но затем отложили до следующей пятницы из-за опоздания матери жениха и тех женщин, что ее сопровождали. Они остались на эту

пятницу в Булаке.

Мачты, воздвигнутые в ал-Азбакийе, канаты и прочее оборудование были оставлены в прежнем положении.

Ввоскресенье, 17 мухаррама (9.I.1814), прибыл в Старый Каир сейид Галиб – шериф Мекки. Судно, на котором он ехал Красным морем, доставило его в порт ал-Кусайр. Там его встретил Ибрахим-паша и сопровождал его с охраной в Куна, а затем он переправился на Нил со своими детьми, рабами и солдатами, прибывшими с ним и сопровождающими его.

Когда известие о его прибытии в Старый Каир дошло до [450] катхода-бея, то дали многочисленные пушечные залпы из крепостных орудий, чтобы известить о его приезде и чтобы оказать ему почет соответственно заповеди всевышнего: “Попробуй, ведь ты – великий, благородный!” (Коран, XLIV, 49). Салих-бей ас-Силахдар, Ахмад-ага – брат катхода-бея – отправились с отрядом, чтобы встретить я доставить его. Помещение для него приготовили в доме Ахмад-ага – брата катхода-бея, в переулке Ибн Абдаллах-бея, в квартале ас-Суруджийа 643. Здесь его ждал катхода, которого сопровождали Бонапарт Хазандар, Махмуд-бей, Маху-бей, Ибрахим-ага – главный ага Порты – и сейид. Мухаммад ал-Махруки.

Когда шериф Галиб подъехал к дому, катхода и прочие встретили его у входной лестницы и поцеловали ему руку. Катхода держал его под руку, пока они подымались в приемную, приготовленную для него. Катхода продолжал стоять на ногах, пока тот не разрешил сесть ему и остальным. Катхода представил ему сейида Мухаммада ал-Махруки, тот выступил вперед, поцеловал ему руку, а шериф Галиб привстал, приветствуя его, Сейид ал-Махруки сел напротив катходы, |200/ чтобы служить переводчиком, развлекать разговорами и успокоить шерифа Галиба. Затем катхода, сославшись на свою занятость государственными делами, извинился и попросил у шерифа разрешения уйти в канцелярию. Он поставил его в известность, что брат его уполномочен служить ему и поставлять все необходимое. Шериф Галиб принял его извинение, и катхода ушел вместе со всеми прочими, за исключением сейида Мухаммада ал-Махруки и Махмуд-бея, которым катхода приказал остаться у него еще на час. Они посидели и пообедали с ним и с сопровождающими его тремя сыновьями и рабами, а затем ушли к себе домой. Катхода не разрешил ни одному из шейхов и никому из купцов приветствовать шерифа и встретиться с ним.

Что касается обстоятельств его ареста, то до нас дошло следующее. Когда паша приехал в Мекжу, то он и его сын Тусун-паша продолжали держать себя дружественно и

[451]приветливо по отношению к шерифу Галибу. Они возобновили обязательства и клятвы внутри Ка'бы о том, что они не предадут друг друга. Паша отправлялся к нему [без охраны] в сопровождении небольшой свиты, и тот точно таким же образом посещал его и его сына. Так это продолжалось в течение пятнадцати дней зу-л-ка'да. Тусун-паша как-то пригласил шерифа Галиба к себе, и он, как обычно, пришел с небольшой овитой и увидел большое количество солдат. Когда он приблизился к приемной, появился 'Абдин-бей с большим отрядом. Он поднялся в приемную, подошел к шерифу Галибу, взял у него из-за пояса кинжал и заявил ему: “Тебя требует Порта”. Тот сказал: “Я подчиняюсь, но мне нужно три дня для завершения моих дел, а затем я отправлюсь”. В ответ последовало: “Это невозможно, наготове судно, ожидающее тебя”.

Приближенные и рабы шерифа, потрясенные этим, поднялись на башни его дворца, с тем чтобы драться [за него], но паша послал им сказать: “В случае если вы откроете военные действия, я сожгу город и убью вашего господина”. Шериф со своей стороны также послал к ним, чтобы удержать их от этого.

Во дворце находились трое его детей, и к ним явился шейх Ахмад Турки – один из приближенных и слуг шерифа – и сказал им: “Вашего отца требует Порта для совета с ним, и он благополучно возвратится, а господин паша желает, чтобы старший из вас был представителем своего отца До момента его возвращения”. Так он продолжал говорить до тех пор, пока обманутый им старший не поднялся, и все они отправились в направлении, противоположном тому, где находился их отец. Шейх Ахмад Турки стремился их спасти.

Вэто же время к паше был доставлен шериф Йахйа ибн Сурур – племянник шерифа

Галиба, и паша облачил его в жалованную одежду, назначив его эмирам Мекки. Об этом и о низложении шерифа Галиба оповестили город как о распоряжении султана.

Втечение четырех дней шериф Галиб продолжал оставаться у Тусун-паши, а затем в сопровождении большого количества солдат отправили его и его детей в порт Джидду, [452] переправили там на судно и доставили его через ал-Кусайр в Верхний Египет, куда он прибыл, как об этом упоминалось.

Всреду прибыл посланец Порты с двумя указами. Катхода созвал утром в четверг, 21 мухаррама (13.I.1814), диван, и эти указы были прочитаны. Один из них подтверждал власть Мухаммада 'Али над Египтом на новый год, а в другом сообщалось о том, что турки овладели Сербией. По окончании чтения раздались многочисленные залпы крепостных орудий.

После полудня этого же дня прибыла в коляске из Булака в ал-Азбакийу жена паши, и в честь ее прибытия был дан салют из пушек ал-Азбакийи. Объявили о второй свадьбе – свадьбе дочери паши с дафтардаром, и начало торжества назначили в ночь на субботу (15.I.1814), организовав свадьбу тем же порядком, что и предыдущую. Разослали приглашения, устроили пиры и праздновали больше, чем на первой свадьбе.

Шерифа Галиба с его детьми доставили в дом аш-Шара'иби, в приготовленное для них место, откуда они могли бы днем лицезреть комедиантов и канатоходцев, а ночью – иллюминацию и гулянье. Шерифа Галиба и его детей охраняли, никого не допускали к ним, так же как в том жилище, которое им было отведено [ко времени их прибытия].

Всреду собрали повозки и их владельцев, а число повозок по сравнению с прежним увеличилось на /201/ пятнадцать, среди которых была повозка, показывающая производство стекла. Как и на предшествующей свадьбе, фургоны всю ночь простояли в районе водоема, но их покрыли навесами для защиты от холода и дождей, так как время было дождливое.

С наступлением четверга фургоны и свадебный поезд двинулись через ворота Баб ал-Хава, мост ал-Муски, ворога Баб ал-Харк, [улицу] Дарб ал-Джамамиз, через переулки ас-Салиба, ал-Музаффар 644, [квартал] ас-Суруджийа, через [улицу] Касаба Ридван-бей, ворота Баб Зувайла, через улицу ал-Гурийа и квартал ал-Джамалийа, через базар Сук Марджуш и улицу Байна-с-Сурайн, на ал-Азбакийу через ворота Баб ал-Хава – в дом, приготовленный для невесты. Это дом жены Исма'ил-бея, дочери Ибрахим-бея. Она вышла замуж за Исма'ил-бея, а когда он умер, на ней женился его мамлюк [453] Мухаммад-ага по прозвищу ал-Алфи, ставший при нынешнем правлении агой корпуса резервистов. Он позаботился об этом доме, пристроил внутри женской половины два помещения, украсил его замечательными картинами работы художника-перса, работавшего над ними два года. Когда

вначале этого года упомянутая умерла, он продолжал жить в этом доме, и паша поселил к нему бывшего кади Египта, именуемого Бахджат-эфенди, и кади Мекки – Садика-эфенди, как только тот прибыл из Стамбула. Затем паша приказал ему оставить этот дом и очистить его для того, чтобы поселить в нем свою дочь – эту невесту.

Вначале месяца шаввала он оставил этот дом, равно как и судьи, отправившиеся сопровождать пашу в Хиджаз. В это время его побелили, добавили украшений, обставили всевозможной роскошной мебелью и перенесли сюда приданое невесты, сундуки, все преподнесенные ей подарки: вещи, драгоценности, [и прочие] дары знатных и их жен, даже несчастных потерпевших жен мамлюкских эмиров.

Они испытывали невыносимые затруднения, чтобы сделать подарки новобрачным на этих двух свадьбах. Они вынуждены были продать свои вещи, задолжать, терпеть убытки, лишиться состояния и залезть в долги.

Подарки знатных женщин доставлялись матери новобрачной – жене паши, а она просмотрит в руках драгоценности, парчу, шитье золотом и прочее, и если они понравятся ей, то оставит их, а в противном случае прикажет возвратить их, сказав: “Разве это достойно такой-то, которая по положению дочь египетского эмира или жена его”. И несчастная вынуждена добавить и, кроме того, еще терпит обиду, унижение и стыд.

Когда свадебная процессия достигла дома, невесту ввели в него. Случилось, что за два

дня до прохождения свадебной процессии полицейские в сопровождении лиц с меркой в руках обходили районы следования процессии, и всякий раз, когда дорога оказывалась уже, чем следовало, они сносили мастабы у лавок и прочие сооружения с обеих сторон, мешающие проезду, чтобы расширить путь следования повозок, подмостков, комедиантов и прочих; так они уничтожили много строений. [454]

Всреду объявили, что хозяева лавок, расположенных по пути прохождения свадебной процессии, обязаны их украсить.

Вупомянутый четверг произошло небесное явление: в то время, когда процессия в своем следовании достигла центра города, небо покрылось слоями туч и полил столь обильный дождь, что залило дорогу, земля стала грязной, весь народ – женщины и мужчины, собравшиеся посмотреть на зрелище, промокли и в особенности находившиеся на крышах, на лавках и мастабах. Что же касается тех, что были назначены участвовать в процессии, то им уже неизбежно пришлось промокнуть – у них не было выхода. Порядок шествия нарушился, одежда их намокла, и настроение испортилось. Участники процессии расстроились, тревога среди них усилилась, а платье их пришло в негодность. Проливной дождь падал на шелка, полушелка, шали, персидские, ас-салами и кашмирские и на разного рода позументы и вышивки, которыми были разукрашены повозки.

Дождь проник и к находившимся внутри повозок прекрасным девицам. Многие, поскользнувшись, падали, и их одежда покрывалась пятнами грязи. Иные из них, оставив свадебный поезд, бежали /202/ переулками, держась руками за стены, из-за чего перепачкались известкой.

Ослы и вьючные лошади хромали и спотыкались; испортились украшения на окнах, и восстановить их было невозможно

Много вещей погибло [в этот день] у людей, – и не избежать предопределения Аллаха ни хитростью, ни измышлениями. Никто не может предотвратить выполнение предначертаний Аллаха!

Невеста прибыла в свой дом лишь к заходу солнца, а к этому времени облака рассеялись, небо очистилось. Этот день соответствует 13 туба 645 по коптскому летосчислению.

Этот обильный дождь принес большую пользу посевам зерна, люцерны и трав.

Вэтот же день были получены письма из 'Акабы 646 с извещением о прибытии каравана паломников, сопровождающих махмал, а амир ал-хаджжем был Мустафа-бей Дали-паша.

Впятницу, 29-го числа (21.I.1814), прибыло много паломников – турок и других, – приехавших морем в порт Суэц, и [455] прибыл подчиненный кахваджи-паши, сообщивший, что он оставил своего господина в 'Акабе, сел на судно с матерью 'Абдин-бея и приехал в Суэц.

Месяц сафар 1229 года начался в воскресенье (23.I.1814). В этот день произошло [следующее] событие. На пороховом заводе, находящемся у ворот Баб ал-Лук, нагрузили около десятка верблюдов поклажей, содержащей порох. Им были наполнены мешки, сделанные из кожи, которые называются батат. Порох надо было доставить в крепость, и они шли через Баб ал-Харк и Тахт ар-Руб'. Когда они находились напротив мастерской, производящей свечи, – а погонщиков верблюдов сопровождал солдат, – между ним и [одним из] погонщиков возникла ссора. Погонщик ответил солдату, отчего тот пришел в ярость и пустил в него пулю из пистолета, которая задела один из мешков. Мешок воспламенился, а за ним взорвались и остальные, поднявшись до облака в небе. Загорелся нашею над улицей и все находящиеся в этом районе дома и лавки. Пламя охватило всех, кому случилось проходить здесь в это время; сгорели и солдат, и погонщик, вызвавшие взрыв. Случилось, что проходила здесь со своей подругой почтенная женщина, и на обеих загорелось платье. Они побежали, огонь разгорался, и, хотя дом находился поблизости от этого района, пака она добежала, вся одежда на ней сгорела, и обгорела большая часть тела. Вторая добралась также обгоревшая и голая. Обе они умерли, первая – ночью, а другая последовала за %ней утром

следующего дня. Во время этого происшествия погибло свыше ста человек – мужчин, женщин, детей, юношей. Что же касается верблюдов, то их доставили в дом Абу-ш-Шавариб черными, с обгоревшими телами, а некоторых – с вытекшими глазами. Одних из них стали лечить, других закололи. Все это – и смерть, и разрушение – произошло от [одной] искры и в течение мгновения.

На следующий день, в понедельник, в Каир прибыл Мустафа-бей, возглавлявший хадж, а караван с паломниками он оставил в Дар ал-Хамра 647. Он провел ночь в своем доме, а утром возвратился в Биркат [ал-Хаджж] и в среду (26.I.1814) вступил в город вместе с махмалом и паломниками, которые [456] очень устали, так как это расстояние было ими преодолено в двадцать один день. А упомянутый Мустафа прибыл по следующей причине: он отправился со своими солдатами и солдатами шерифа из Та'ифа в район Тарабы 648, управляемый женщиной. Та дала им сражение и нанесла тяжелое поражение. Это вызвало гнев паши, и Мустафа получил приказ возвратиться в Каир с махмалом.

Вэтот же день паша потребовал прислать указанных им двух или трех его наложниц в сопровождении пяти черных невольниц, умеющих готовить и делать пироги. Их отправили в тот же а день в Суэц в сопровождении Нафисы – экономки, также из числа его невольниц, которая была замужем за мухтасибом Кади Оглу, умершим в Хиджазе в прошлом году.

И в этот же день прибыл гарем шерифа Галиба, и ему отвели дом в районе Сувайкат ал-'Аззи, в котором он мог бы жить вместе с гаремом и своими детьми, находясь под охраной. /203/ Паша захватил все достояние шерифа Галиба: деньги, имущество, спрятанные клады, его мебель, товары, кофе, пряности и деньги в Мекке, Джидде, в Индии и Йемене. Стоимость всего этого знает лишь один Аллах!

Паша изгнал из дворца его жен и невольниц в той одежде, что была на них, после постыдного обыска; его жен опозорили. Возгласи: “О Аллах, властитель царств, – вот шериф Галиб лишен своей власти, изгнан из своего государства и владений. Власть, era состояние, сокровища – все это незаметно ускользнуло, словно волосок из теста, вплоть до того, что, когда он ехал, сопровождаемый солдатами, в Джидду, они забрали у него все то, что было у него в карманах. И пусть послужит назиданием все случившееся с ним и то, что ждет его еще после высылки и прочего, – он пожал лишь плоды чинившихся им притеснений и нарушений шариата, присущей ему жадности к житейским благам, которые он добывал любыми средствами. А мы молим Аллаха о спасении и хорошем исходе!”

Вчетверг, 5 сафара (27.I.1814), ага обошел рынки города, предшествуемый глашатаем, объявлявшим у дверей лавок и караван-сараев, что сделки по продаже кофе и пряностей могут производиться лишь в принятых в обращении у населения [457] реалах, то есть в тех, что размениваются на девяносто пара. Это явилось следствием того, что торговцы кофе продают его лишь на французские талеры и не принимают в уплату за него и не продают его за какие-либо другие деньги. Это вызвало затруднения у бедных мелких и розничных торговцев и у тех, кто покупает по кантару или меньше Согласно этому распоряжению, покупатель расплачивается любой угодной ему монетой: пиастрами, золотом или французскими талерами – всякими деньгами и рассчитывается монетами, общепринятыми у жителей, и реалами, размениваемыми по девяносто пара. Цена кантара назначается лишь в этих реалах. Это объявление сделано по указанию сейида Мухаммада ал-Махруки из-за того, что сделки приостановились.

Вэтот же день Махмуд-бей в сопровождении му'аллима Гали отправился в ал-Бухайру контролировать размежевание земель, которое по времени спада нильских вод проводилось там землемерами, сопровождаемыми писцами – христианами и мусульманами; они рассеялись по районам ал-Бухайры, измеряя каюабой 649 более короткой, нежели прежняя.

Впонедельник, 9 сафара (31.I.1814), приехали из Суэца женщины шерифа Галиба и остановились в доме сейида Мухаммада ал-Махруки; их пятьодна белая невольница, а четверо – абиссинки, и при них невольницы-негритянки и евнухи. К ним явился их господин, которого сопровождал Ахмад-ага – брат катхода-бея, и около двадцати солдат. Все они продолжают жить в доме упомянутого, а он несет надлежащие расходы на содержание,

соответствующее их положению. Он выделил им одежду из ткани, шитой золотом, из кашмирской и из индийских тканей.

Всубботу, 14-го числа (5.II.1814), Маху-бей выступил со своими солдатами в район ал-Асар, чтобы отправиться через ал-Кусайр в Хиджаз по вызову паши. Он оставался в ал-Кусайре несколько дней из-за отсутствия попутного ветра и отправился лишь в конце месяца.

Вначале этого месяца и даже до этого организовали карантин в Александрии и Дамиетте.

Месяц раби' ал-аввал 1229 года (21.II – 22.III.1814). [458]

Махмуд-бей и му'аллим Гали возвратились из своей поездки.

Тогда же шериф Галиб переселился вместе со своей семьей из дома сейида Мухаммада ал-Махруки в приготовленное для него жилище – в дом Латиф-паши, [находящийся] в Сувайкат ал-'Аззи, после того как дом отремонтировали, побелили. Шериф Галиб поселился

внем, а солдаты неотступно несли охрану у дверей его.

Тогда же катхода-бей обнародовал полученный от паши фирман об отторжении всех владений мултазимов в пользу паши. Мултазимы лишались права распоряжаться землями, а взамен этого они получат ренту из казны. Эта весть, распространившись, вызвала большое волнение, а со стороны многих и шумный протест.

Шейхи, собравшись, отправились к катхода-бею и стали его расспрашивать об этом. Тот заявил: “Да, от нашего господина прибыл указ об этом, и нам /204/ невозможно нарушить его”. Ему возразили: “Но как же можно лишить людей их доходов, их средств к существованию. Среди них имеются вдовы и беспомощные старики, для которых доход с одного или половины кирата земли является единственным источником существования, – и они лишаются его!” Катхода ответил: “Они будут получать устанавливаемую теперь ренту из казны”. Шейхи возражали ему и спорили с ним, а катхода считал это пустяками, то увиливая [от предмета обсуждения], то приближаясь [ik нему], пока шейхи не заявили: “Мы напишем нашу (Петицию паше и подождем ответа”. Катхода, чтобы избавиться от них, согласился с этим, и собрание окончилось. Шейх ал-Махди стал составлять петицию, ее написали и поставили печати после спора с некоторыми лицами, которые не были мултазимами; по этому поводу было много шуму.

5 раби' ал-аввала (25.II.1814) в мечеть ал-Азхар явилась большая толпа женщин, [жен] мултазимов, которые кричали на ученых-богословов, приостановив занятия и разогнав охраняющих их, и расшвыряли бумаги. Затем они разошлись и отправились по домам, а к ним было присоединилась чернь. Эта сумятица продолжалась до послеполуденного времени, когда [459] явился человек, который своими лживыми словами успокоил их Толпа разошлась, а женщины заявили при этом “Будем приходить и поступать подобным образом изо дня в день до тех-пор, пака нам не предоставят нашей доли дохода, принадлежащих нам средств существования”.

В своем неведении люди думали, что в сосуде есть еще остаток (Т е что есть еще надежда отстоять свои интересы (арабская поговорка)) или что они предотвратят беду. Они не знали, что ковер уже свернулся (Т.е что сопротивление уже ни к чему не приведет), и все они заблудились и других сбили с дороги, запутались, уклонились от прямого пути и поддались своим страстям. А пес тирании обнажил свои клыки и уже лает, и нет того, кто бы изгнал его или противостоял, пошел бы ему наперекор.

Когда весть об этом событии дошла до катходы, то он потребовал к себе некоторых шейхов, которые доложили ему о собрании в ал-Азхаре Они заявили, что причиной явилась весть о лишении мултазимов средств существования. Катхода сказал “А кто лишает их средств существования, – наверное, это вы толкаете их на эти поступки сообразно с вашими целями. Уж я непременно выясню, кто это их подстрекает, и разоблачу подлинного зачинщика” Он вызвал вали 'Али-агу и сказал ему: “Сообщи мне, кто эти женщины, из каких они домов”. Тот ответил “Я не знаю, невозможно было отличить одну от другой, но большинство из них – это жены военных Я не смог удержать их”. Собрание окончилось, пыл

остыл, и начали приводить в исполнение то, что было пашой приказано, устроено и организовано.

Тогда же прибыли Махмуд-бей и му'аллим Гали, они пробыли несколько дней и 13-го числа уехали. В этот же день из ал-Мануфийи доставили Хасан-агу Мухаррама, по прозвищу Наджати. Его привезли больным, и на следующий день он умер и был похоронен.

15-го числа того же месяца вали и ага, сопровождаемые подчиненными, обходили город, приказывая людям подмести [460] рынки и полить их немедленно, без проволочек. Владельцы лавок поспешили подмести и полить у своих лавок.

19-го числа (7.III.1814) прибыл шериф 'Абдаллах – сын шерифа Сурура, высланного пашой из Хиджаза; он приехал в Каир через ал-Кусайр. Его поселили в дома Ахмад-аги – брата катхода-бея – на положении арестованного. Со своим дядей он не встретился и не видел его.

Усилились требования доставить французские реалы для нужд монетного двора и для посылки паше. Купцов обязали представить большие суммы их, выдавая взамен пиастры. Это количество разверстали между отдельными лицами, в соответствии с возможностями, и собрали назначенную сумму.

Вэтот же день повесили у ворот Баб Зувайла человека по имени Салих, и он продолжал висеть в течение двух дней. А причиной тому послужило следующее: слывя одержимым и святым, он женился на женщине, у которой отобрал ее имущество и деньги, и та сошла с ума. Об этом деле сообщили катхода-бею. Тот приказал посадить его в тюрьму и обязал вернуть часть взятого имущества женщины. Но в народе продолжались разговоры относительно него, и катхода приказал повесить его.

Вконце месяца прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-бей – сын паши – и заехал в дом, купленный им в районе ал-Джамалийа на улице ал-Масмат 650, который принадлежал Ахмаду ибн Мухарраму.

Месяц раби' ас-сани 1229 года начался в среду (23.III.1814). /205/ В ночь на воскресенье, 6-го числа, приехал из Хиджаза Маймиш-ага, посланный пашой, чтобы поторопить Хасан-пашу с прибытием в Хиджаз, а за некоторое время до этого паша потребовал присылки семи тысяч солдат и семи тысяч кошельков. Катхода начал вербовать лиц из низов общества, из числа уроженцев Магриба и Верхнего Египта, из деревенских феллахов. Каждый, стесненный в средствах существования, приходил и предлагал себя, и его вносили в описок. Если это был человек поважнее, то его делали начальником над сотней или двумястами [солдат] и давали ему деньги для распределения среди его людей. Он покупал коня, оружие, засовывал за пояс саблю и [461] пистолеты, а его подчиненные надевали военную форму, вроде солдатской, подвешивали под мышку пороховницы, а на плечо брали ружье и шагали перед своим командиром, как на параде. И это были чернорабочие, которые используются для подноски глины и земли на постройках, а [также] берберы.

Катхода послал в Файйум и в другие места в поисках людей, подобных этим. Собрали многих ремесленников, как, например, булочников, пекарей, столяров, кузнецов, коновалов

илиц прочих профессий, которых захватили силой. Вследствие этого булочники закрыли свои пекарни, и в течение многих дней народ был лишен хлеба.

Вэтот же день от паши было получено требование о выезде [в Хиджаз] Хасан-паши, и он начал спешить с подготовкой всего необходимого для путешествия. Затем прибыл Маймиш-ага, чтобы поторопить его с отъездом и с доставкой затребованных денег и прочего.

Вэтот же день арестовали евреев-поставщиков, которые поставляют золото и серебро монетному двору, – это было сделано для того, чтобы они доставили французские талеры, которых очень мало осталось на руках из-за большого опроса и прекращения их поступления из-за границы. Арестовав евреев, их избили и оставили в состоянии крайней растерянности, потому что они должны ежедневно поставлять монетному двору семь тысяч талеров, то есть шестьдесят три тысячи дирхемов, и в три раза большее количество меди, из которой чеканят

пиастры. Вследствие этого стоимость меди в обрезках достигала ста двадцати пара.

9. раби' ас-сани (31.III.1814) прибыли в Каир из своего путешествия Махмуд-бей ад-Дувайдар и му'аллим Гали. Оба они руководят размежеванием земель и следят за скорейшим поступлением налогового обложения.

Они приехали потому, что их вызвал Ибрахим-паша, который хотел посовещаться с ними о делах. Они находились здесь в течение четырех дней, а затем вернулись к своим делам.

Всередине месяца уехал Ибрахим-паша, возвращавшийся в Асйут; вместе с ним отправился его брат Исма'ил-паша и остальные его младшие братья, которые бежали, опасаясь чумы. [462]

Вэтот день завершили сооружение мечети, которую строил Дабуе Оглу поблизости от своего дома, находящегося на [улице] Гайт ал-'Ида 651. Это мечеть Джаухара ал-'Айни 652, обратившаяся в руины. Дабус Оглу ее снес и отстроил заново, разукрасив. Для сооружения

ееон разрушил многое. Дерево и мрамор он взял из дома Абу-ш-Шавариба и сделал здесь великолепную кафедру. Он восстановил вакфы [этой мечети] – поместья и угодья, отобрав их у тех, кто являлся держателем этих земель.

Вэтот же день по требованию паши отправили в Хиджаз партию леса.

Тогда же объявили также жителям Гизы, чтобы они оставили в субботу после полудня город. Те, кто останется, уже не смогут после этого выйти из него, а ушедшие – возвратиться. Им дали отсрочку до захода солнца, и они вышли за пределы города вместе со своим имуществом, младенцами, детьми, утварью. Большинство из них провело ночь под открытым небом, так как для того, чтобы поехать в другой город, времени не было. Из города ушло также большое количество солдат и. их близких, не желающих быть прикованными к месту. Как только им попадался кто-либо из жителей города, взваливший свой скарб на осла, чтобы уехать в избранном им направлении, они сбрасывали все на землю

изабирали осла. В эту ночь жители Гизы испытали много горести из-за отъезда их из родного места, – и все это единственно только из [опасения] чумы, едва дававшей знать о себе.

23-го числа (14.1 V. 1814) требуемые пашой деньги отправили в /206/ Суэц в сопровождении большого количества солдат [корпуса] дулатов для охраны [этой казны], составлявшей сумму в две тысячи пятьсот кошельков в пиастрах.

Месяц джумада ал-ула 1229 года начался в пятницу (21.IV.1814). 3-го числа Хасан-паша со своими войсками выступил в лагерь в ал-'Адлийу, где за два дня до этого разбили палатки.

4-го числа (24.1 V. 1814) прибыл на дромадере гонец из Хиджаза с требованием приезда Хусайн-бея Дали-паши, присылки леса, [различных] материалов и верблюдов. По данным лиц, [463] осведомленных о паше и его войсках, Тусун-паша и 'Абдин-бей во главе своих солдат отправились в район Тарабы, которой управляет женщина по имени Галийа. Здесь происходили в течение восьми дней бои, войска [паши] потерпели поражение и отступили ни с чем, не одержав победы. Это объясняется тем, что все происшедшее с шерифом – его арест и высылка – вызвало у бедуинов ненависть к паше, и многие из шерифов присоединились к его врагам и рассеялись по районам. Один из них, по имени шериф Раджах, напал с тыла на солдат [паши] во время сражения, разбил их, разграбил боеприпасы, обоз и отрезал от них подкрепления.

Он"и сообщили [также], что у паши не хватает верблюдов и он покупает их по очень высоким ценам у верных ему бедуинов. Они сообщили также, что в Мекке и Медине необычайная дороговизна из-за недостаточного привоза и монополии паши на прибывающее к нему из Египта зерно и что даже для своих солдат он продает его по повышенной цене. Проезжающим и паломникам препятствуют привозить с собой сколько бы то ни было зерна

имуки, их вещи просматривают в Суэце и отбирают из взятых ими с собой в дорогу припасов пшеницу или мужу; отбирают и находящиеся при них французские талеры, предназначавшиеся на расходы, и дают взамен их пиастры.

Вэтом месяце курс размена французского талера на обычную серебряную монету достиг восьмисот двадцати пара, то есть восьми пиастров, а мишхаса – двадцати пиастров; количество находящихся в обращении французских талеров, мишхасов и даже египетской золотой монеты махбуб резко уменьшилось. Было объявлено, что французский талер подлежит размену на семь пиастров, мишхас – на шестнадцать пиастров. Строго следили за соблюдением этого распоряжения, сурово наказывали нарушающих его, и преследовали того, кто превысит установленный курс при заключении сделок. Пустили в народ шпионов, которые следили бы за куплей-продажей и прочим и за тем, не возьмет ли кто при этом больше установленного. Тогда его задерживали, забирали в тюрьму, избивали и штрафовали. Случалось, что они подсылали из своей среды кого-либо под видом покупателя какого-нибудь товара. В уплату [464] стоимости его подосланный дает французский талер или мишхас, засчитывая его по предыдущему курсу. Продающий станет возражать ему в этом, а возможно, и преступит предел из опасения, что товар его залежится, особенно если это прибыльная сделка, “ли из-за суеверного предположения, что нельзя упустить первого покупателя, а то и из-за недостатка покупателей ввиду застоя в делах и несостоятельности населения. И едва шпионящий отойдет на небольшое расстояние от продавца, который ничего не подозревает, как он окажется в руках 'аванов 653 и ему воздадут положенное.

Всередине этого месяца из Суэца прибыл караван с большим количеством больных солдат и около десятка их начальников, высланных пашой в Египет, а именно: Хаджу Оглу, Дали Хасан, 'Али-ага Дараманли, Тарджу, Хасан-ага Эрзин-джанлы 654, Мустафа Мису, Ахмад-ага Канбур.

Вэтот же день солдаты-магрибинцы и разные другие солдаты, находящиеся вместе с ними, направились в Старый Каир, чтобы через ал-Кусайр отправиться в Хиджаз. Что касается Маху-бея, то он все еще продолжал оставаться в Кина, так как в ал-Кусайре не хватало судов, которые могли бы перевезти его в Хиджаз.

16-го числа (5.VI.1814) прибыл караван с жителями Мекки и Медины и с товарами – с большим количеством кофе, тканей, рыбы, белых тканей. Все это прибыло в Джидду в адрес шерифа Галиба от его контрагентов, еще не осведомленных /207/ об обстоятельствах его дела и о том, что с ним произошло. Когда же сдай прибыли, паша наложил свою руку на все это и отправил в Каир, уполномочив сейида Мухаммада ал-Махруки распределить товары среди купцов по ценам, им установленным, и обязать их, чтобы они уплатили стоимость их исключительно французскими талерами.

Вэтом месяце прибыло известие о том, что умер шейх Мас'уд, глава ваххабитов, и его место занял его сын 'Абдал-лах.

Втот же день группа писцов, коптов, рузнамджи и джар-джартийа – все они отправились в ал-Джазиру 655, в Шалакан, чтобы учредить регистр на общественные государственные [465] владения, образовавшиеся в результате обмера земель, который выявил их излишки в поместьях. Множество феллахов и деревенских жителей, оставив родные места, свои посевы, нивы, бежали, страшась непривычного и необычайного для них события. Они продали свой скот, чтобы оплатить стоимость этих страшных излишков. Но они возвратятся, как собаки, и привыкнут к тому, что с них сдирают кожу. Что же касается мултазимов, то они были в смятении от того, что их отстранили от управления их владениями, не могли представить себе, каковы будут последствия этих действий, и ожидали божьего милосердия. А уже настало время жатвы, урожай же им запретили собирать, пока они не урегулировали вопрос специальной бумагой катходы, дающей им разрешение на это. Они направились сами или отправили тех, кого назначили, рассчитывая снять урожай, но не нашли никого, кто бы повиновался им. Их [всячески] поносили. Даже ничтожнейший, будучи позван на работу за плату, говорил: “Ступай, ищи другого, я занят своим делом. И что вам делать в деревне? Кончилось ваше время – мы теперь стали феллахами паши”. А еще недавно мултазимы обращались с ними, как с купленными рабами, более того, раб мог сбежать от своего господина, если его обременяли сверх сил или оскорбляли и избивали; что же касается феллаха, то ему невозможно, нелегко было оставить родные места, своих детей,

семью и бежать. А когда случалось феллаху бежать в другую деревню и его господину становилось известным его местопребывание, то его доставляли насильно, и усиливались унижение, ненависть и оскорбления. Было принято, что во время жатвы мултазим или его представитель требует к себе феллахов и гафир 656 объявляет им накануне вечером, что с раннего утра их требует к себе на работу мултазим. Если кто пренебрежет этим предупреждением, то стражник доставит его, приведет за бороду, будет ругать, бранить и изобьет. Это называется у них принудительным трудом – трудовой повинностью. Она стала чем-то привычным для них, более того, они усматривают в этом свою обязанность. Это сверх того угнетения и унижения, которым они подвергались со стороны полновластно распоряжающихся ими шейхов, шахидов 657, [466] сборщиков-христиан. Этот последний – староста и ответственный, особенно во время сбора налогов. Он обманывает феллахов, отрицая получение им соответствующих сумм, и они отданы в подчинение ему своим господином,,и распоряжения его беспрекословно исполняются. Стоит сборщику захотеть указать на кого-либо из феллахов, что за ним числятся непогашенными недоимки, и каймакам 658 бросит того в тюрьму или изобьет его. А если кто из феллахов погасит все требуемые с него налоги по существующему расходному реестру и потребует у сборщика расписку об этом, тот пообещает дать ему ее ib другое время, когда он закончит составление его счета. Феллах не может настаивать, так как боится его. А когда он после этого спросит у сборщика квитанцию, тот ему скажет: “У тебя еще осталось два феддана, то есть с тебя – два харруба 659 ”, или что-нибудь в этом роде. И сборщик не даст ему квитанции об уплате, пока тот не выполнит требуемое им или не умилостивит его подарком и взяткой.

И кроме этого, происходят дела и выносятся приговоры, не укладывающиеся в сознании зверя, не говоря уже о человеческом. Повздорит, например, один из феллахов с другим по пустяковому поводу, и один из них поспешит явиться к мултазиму, представится

искажет ему: “Приношу тебе жалобу на такого-то, он должен мне сто реалов”, – скажем для примера. И достаточно одного лишь заявления, чтобы мултазим приказал написать отношение каймакаму или шейхам, чтобы ответчика, на кого истец жалуется, вызвали и востребовали с него большую или меньшую сумму, упомянутую жалобщиком, а то его арестуют ч будут бить до тех пор, пока он не уплатит этой суммы.

Посылая эту бумагу с кем-нибудь из своих подчиненных, мултазим указывает желаемую большую или меньшую плату, именуемую возмещением его путевых издержек. По прибытии посланный первым делом потребует [с ответчика] путевые издержки, а затем займется взысканием требуемого жалобщиком. Ответчику остается поспешить с уплатой, а не то его арестуют или |208/ посланный препроводит его в дом его господина, и ему станут угрожать тюрьмой, избиением, пока он не уплатит сумму, [467] названную жалобщиком. Если же посланный долго не доставляет ее или не приезжает, то мултазим посылает другого, именуемого “спешным”, и тот точно так же получает за путевые издержки. И случается много всяких других непонятных дел, а феллахи привыкли к этому и не усматривают в этом ничего зазорного.

Аллах дал власть над феллахами тем, кто не милует их И не прощает им ничего за их скверные поступки, за отсутствие у них набожности, за вред, какой они наносят друг другу,

ипредательство по отношению друг к другу, как об этом говорит ал-Бадр ал-Хиджази 660 : “Семь бед за их скверные дела были феллахам ниспосланы: их шейхи, господа, стража, убийства друг друга, драки с правителем района – христианином и вдобавок к этому изнурительный труд и нужда, в которой они живут с черными как смоль лицами, – вот это и есть их наказание”.

Аесли 'ими управляет человек милосердный, то он вызывает презрение к себе. Очи пренебрегают им и своими повинностями, задерживают выплату хараджа. Они дают ему женские прозвища и мечтают, как о благодеянии, о прекращении его управления ими и об установлении власти кого-нибудь из жестоких тиранов, не боящихся бога, которые не милуют их, чтобы добиться своих целей, причиняя некоторым из них мучения.

Точно так же и деревенские шейхи – если мултазим не угнетатель, невозможно и им

самим угнетать феллахов, так как только от имени мултазима они могут требовать излишнее и штрафовать, чтобы использовать это для себя, присваивая, что им полюбится, а может быть, и разверстать между феллахами харадж, причитающийся с их собственных земель и пашен.

Весь этот порядок нарушился произведенным в этом государстве обмером земель и федданов и тем, что последует за этими новшествами и связанными с ними обстоятельствами, которые выяснятся в дальнейшем шаг за шагом.

22 джумада ал-ула (11.VI.1814) Хасан-бей Дали-паша разбил свой лагерь за воротами Баб ан-Наср, а на следующий день он торжественно выступил и присоединился к своим войскам, чтобы отправиться в Хиджаз сухим путем. [468]

Всреду вечером, 27-го числа (16.VI.1814), приблизительно за полчаса до захода солнца подобно туче налетела саранча и стала рассыпаться по домам, крышам, переулкам. Она перепортила много деревьев, а на следующий день не осталась от нее следа.

Впонедельник, 10-го числа (30.V.1814), Хасан-паша переправился из аш-Шайк Камар в Биркат ал-Хаджж.

Всередине месяца прибыл рузнамджи со своими писцами, после того как они передали коптам-писцам реестры с перечнем имен мултазимов и размерами их владений.

Затем приехали Махмуд-бей и му'аллим Гали с находившимися при них писцами-коптами. По их прибытии населению стал известен результат сделанного ими и установленного ими порядка обмера земель, в том числе и общинных земель. Излишек земель, благодаря пользованию той мерой, какую они применяют, составил третью или четвертую часть [измеренной “ми площади] земель.

Был произведен также обмер неотчуждаемых вакуфных земель по 'именам их владельцев и арендаторов, равно как и господских земель всех решительно, вплоть даже до гумен, земель, непригодных для возделывания, а также земель, пригодных для обработки, но не обработанных.

По завершении этого подсчета излишков в федданах обложили их налогами по пятнадцать, четырнадцать, двенадцать, одиннадцать и десять реалов на феддан, в зависимости от провинции и качества земли.

Эти обложения достигли огромной суммы, так что деревня, феллахи и мултазимы которой раньше жаловались на обложение и взывали о помощи и за которой оставались непосильные для них недоимки за прошлые годы в тысячу реалов, при этом повороте [дел] должна была платить от десяти до ста тысяч реалов, больше или меньше.

Катхода вызвал к себе Ибрахим-агу ар-Раззаза и шейха Ахмада Йусуфа и облачил каждого из них в платье почета, поставив их во главе специального дивана, предназначенного ведать сдачей в аренду земель этого дивана. За тем, кто хочет получить землю в аренду, записывают его долю, которая [469] находится в его распоряжении, тогда ему дают акт на право распоряжения ею, а /209/ он дает обязательство через определенный срок уплатить казне сумму за это. И получает право распоряжаться арендованными участками земли при условии, что земли его будут лишь землями висийа 661 и он может их, если захочет, сам обрабатывать и получать урожай с них или же сдавать их в аренду тому, кому захочет.

Арендующий эти земли не взимает [с феллахов] поземельный налог, а сам вносит лишь сумму, записанную и установленную документом дивана, именуемым актом на владение.

Излишки же, полученные в результате обмера господских земель и земель феллахов, независимо от их количества пошли в казну. Что же касается вакуфных земель, предназначенных на добрые дела, на цели подаяния, на содержание персонала мечетей, общественных водоемов, школ, на дела благотворительности, то они измерили их своей мерой, и то, что оказалось сверх основного предела, забрали в ведение дивана. Количество оставшихся земель было уточнено, их записали за тем, кто наложил на них свою руку, и за лицом, учредившим вакф, и тем, кто ее возделывает, или за тем, кто был земледельцем в момент обмера и опроса писцов.

Эти земли обложили так же, как и остальные земли [данной] деревни; но если владелец подтвердит свои права, имея на руках новый документ со времен везира Шарифа-ефенди и за весь последующий период, вплоть до настоящего времени, то половину налога запишут за арендующим землю, а оставшуюся вторую половину – за диваном.

Катибу ризка предписали, чтобы он учредил для этого специальную канцелярию с некоторым количеством писцов, куда бы люди являлись с бумагами и документами. У кого на руках окажется новый акт на владение, тому выдадут копию регистра его, согласно тому, что значится в документе, и тот отправится с этим в диван, и там зарегистрируют это после изучения, тщательной проверки и придирок с обеих сторон. При этом возникают многочисленные сомнения относительно имен владельцев документа и названий прудов, рощ и полей.

Просителя обязывают подтвердить то, на что он [470] претендует, и посылают с ним бумагу шейхам и кади района, чтобы те удостоверили правильность его притязаний, и вынуждают его поехать туда, переносить тяготы, связанные с поездкой, нести расходы по преодолению противодействия шейхов и кади района Затем он возвратится с ответом в диван, а впоследствии может возникнуть претензия по другому поводу И все эти хлопоты и труд – из-за одного феддана или около того.

Люди толпились у дома катиба ризка, что открыло ему [источник дохода], так как ни один акт на владение не выписывался иначе, как по получении [известной суммы] дирхемов, назначаемой [соответственно] количеству федданов земли [данного владения]

Многие люди потеря ли то, что у наследовали от своих предков, и то, что являлось источником их существования Они по небрежности не возобновляли документов, полагаясь на имеющиеся у них на руках старые документы. По своему невежеству они исходили из предположения, что нынешнее положение окажется недолговечным, что правительство переменится и будет восстановлен прежний порядок вещей. Иногда же из-за своей бедности

инесостоятельности они не могли покрыть многочисленные вновь установленные расходы, необходимые для возобновления документа и погашения обложения, введенного Шарифом-эфенди на земли ризк, – десяти или пяти пара с каждого феддана Многие люди сочли его чрезвычайно высоким и, положившись на свои старые документы, потеряли свои [земли] ризк, утратили средства существования и лишились их – их забрали другие. А тот, кто не довольствуется тутом, не получает и дров его (Арабская поговорка) и должен довольствоваться ничем

Ас землями ризк, с вакуфными землями дело обстояло так, что они в большинстве случаев превосходили остальные земли деревни по своему местоположению, а облагались они меньше остальных земель деревни Налог на вакуфные земли назывался мал ал-хурр ал-асли.

Вакуфные земли не должны были нести чрезвычайных расходов, обложений, повинностей. Если кто из [471] земледельцев-феллахов арендовал один или два участка вакуфной земли, то население деревни завидовало ему, ненавидело его. Он платил основному владельцу незначительную сумму. Эти земли переходили от предка к потомку, и основной владелец не мог увеличивать арендную плату, в особенности если арендовавший их бы л одним из шейхов деревни. Эта земля уже не могла перейти ни к кому другому из феллахов, который бы заарендовал ее у ее владельца, фактически уже не властного над нею.

Часто вакуфные земли очень большой площади приносили незначительный доход. Они занимали обширные (пространства, в особенности в Верхнем Египте, где большинство земель – это вакуфные и заброшенные земли, которых не коснулся обмер и количество которых не установлено. Площадь этих земель может увеличиваться при отливах Нила от его берегов. Так же обстоит дело и в Нижнем Египте, хотя и >в меньшей мере. Большая часть вакуфных земель в Верхнем Египте /210/ предназначена на благотворительные цели в Каире

идругих местах. Держатели [этих земель] платят получателям ренты установленную и назначенную с давних времен ренту, а она очень незначительна. Но если бы хоть им платили! Вакфы предшествующих султанов – земли площадью свыше тысячи федданов, а

харадж с них составляет пятьдесят мешков по пять вайба в каждом. В дирхемах деньгами это составляет приблизительно две тысячи пара Держателями этой земли являются высокопоставленные лица деревни. Они засевают [эту землю] и собирают с нее тысячи ардаббов разного рода зерна, но скупятся и скаредничают в уплате получателю ренты этой незначительной суммы, оттягивая погашение ее из года в год

Если же у основного владельца сильная рука или же держатель этой земли порядочный человек, – а таких мало,- – то и он станет платить эту малость владелицам не иначе, как превратив сорок [мешкав] в пятьдесят путем дробления и смешивания Кроме того, он сильно занижает цену если стоимость ардабба, положим, четыреста, он засчитывает по сорока с лоховиной или меньше, так что стоимость пятидесяти мешков сводится к стоимости двух мешков

Более того, тот, в чьем ведении находятся земли этих [472] вакфов, завещает их после себя своим детям, и они возделывают их, делят [между собой], твердо убежденные в праве собственности на них, как на владения, полученные ими по наследству, завещанные им, и не желают признавать ничьих драв, кроме своих. Они пренебрегают уплатой чего бы то ни было владельцам, и даже малость они выплачивают не иначе, как по принуждению.

Вобщем то, что приходилось на долю людей, было заработано только их руками, и плоды только своих трудов они пожинали. А большинство вакуфных земель было имениями знати районов и являлось источником их состоятельности и оказываемого ими гостеприимства. Они владели этими землями незаслуженно, без права на это, пока Аллах не распорядился, чтобы все это было отобрано у них, захвачено и чтобы они лишились благополучия, рассеялись по окрестностям и удалились от родных мест. Исчезли дома, гостеприимство, и миновало их господство. А сколько поколений загублено до них, вы ничего не ощущаете и не слышите о них. О некоторых вакуфных землях забывают после смерти владелица, когда гибнет и забывается дело его. Земля остается в основном задаром у того, кто является ее держателем.

Об этом приблизительно осведомил меня Шамс ад-Дин ибн Хамуда – один из шейхов Бармы в ал-Мануфийе во время своего пребывания в Каире в [момент] введения этого порядка. Он приехал в Каир в связи с осуществлением упомянутых мероприятий. Он сообщил мне, что в их владении была тысяча федданов земли, не ведающая ответственного за них помещика или какого-нибудь другого мултазима. Сверх земель ризк, возделываемых ими за незначительную плату, и сверх земель, предназначенных на содержание мечети, от которой уже не осталось и следа, общественного водоема и прочего, они бесплатно владели этими землями. Кроме того, за пашню, действительно принадлежащую им, они платили немного на расходы по хаджу, так как их деревня входила в число селений, предназначенных обеспечивать нужды амир ал-хаджжа. Теперь все это упразднено.

Втот же день осведомленные люди сообщили, что суда с [473] товарами для ярмарки прибыли в этом году в Джидду, а в течение ряда лет купцы воздерживались от этого, опасаясь произвола шерифа. Узнав о том, что он устранен, а страной [вновь] овладела Порта, они вообразили, что здесь утвердилась справедливость, успокоились, снарядили свои товары

иприбыли в Джидду. Паша собрал с них пошлины в сумме, достигшей двадцати четырех лакка. Одно лакка составляет сто тысяч французских [талеров], а двадцать четыре составит два миллиона четыреста тысяч французских талеров. Он взял часть деньгами, а часть – товарами, засчитав их по самой дешевой цене. Затем Он обратился к купцам, закупившим товары, и сказал им: “Я часто просил вас, чтобы вы ссудили мне денег, а вы прикидывались несостоятельными. Когда же прибыли товары, вы поспеши ли закупить их “ обнаружили свои капиталы, на которые вы скупились. Вам придется ссудить мне триста тысяч французских [талеров]”. Они сговорились на двухстах тысячах и выплатили их ему деньгами

изакупленными товарами, которые он посчитал им по шестьдесят процентов стоимости. Затем паша обложил население города тридцатью тысячами французских [талеров].

Месяц раджаб 1229 года (19.VI – 18.VII.1814).

5 раджаба (23.VI.1814) (раздалось несколько пушечных залпов и сообщили радостную

весть о том, что войска [паши] завоевали Кунфуду 662 и овладели ею; /211/ они никого не застали там, кроме жителей.

6-го числа Хусайн-бей Дали-паша вместе со своими солдатами-кавалеристами отправился сушей к паше. Валид Мухаррам-бей т- муж дочери паши – по возвращении из Хиджаза решил уехать к себе на родину. Послали к знати с приказом сделать ему подарки. Это выполнили и приготовили ему кофе, рис, индийские ткани и ткани, произведенные в Махаллат [ал-Кубра], – каждый из эмиров соответственно своему положению.

Ввоскресенье, 8 раджаба (26.VI.1814), во время последней вечерней молитвы в течение двух минут происходило землетрясение; муэззины, поднявшиеся на минареты, почувствовали во время азана, что минареты зашатались, и каждый из них, [474] предполагая, что минарет падает, поторопился спуститься. Но узнав, что это землетрясение, они поднялись и возобновили азан. В мечети ал-Азхар обрушилась одна из галерей. В пять часов ночи почва вновь заколебалась, но слабее прежнего, а при восходе солнца был еще один умеренный подземный толчок.

11 раджаба (29.VI.1814) на заре бежал шериф 'Абдаллах – сын шерифа Сурура. Бегство его заметили лишь после полудня. Когда весть об этом дошла до катходы, он очень расстроился по этому поводу; шейхам кварталов и прочим, а также бедуинам в провинциях он дал распоряжение искать его.

Впятницу вечером к заходу солнца его привезли, а поймали его в Халуане. Его привели в дом сейида Мухаммада ал-Махруки, а тот доставил его катхода-бею, который направил его в дом своего брата – Ахмад-ага. С этого времени его стали стеснять, запретив ему свободу передвижения, которой он до этого неограниченно пользовался: он отправлялся из дома Ахмад-аги в дом своего дяди – шерифа Галиба – и возвращался оттуда один. Теперь же его, а также и его Дядю стали притеснять.

Вчетверг, 19 раджаба (7.VII.1814), шейхи явились к катходе, чтобы возобновить с ним переговоры о его новых мероприятиях в отношении земель ризк. Они заявили ему, что эти нововведения повлекут за собой разрушение мечетей и уничтожение религии. Но 'катхода отказался решать это дело, оказав: “Это меня не касается. Это распоряжение нашего господина, Махмуд-бея и му'аллима Гали”.

Затем они сказали ему о выплате пособий, предназначенных для бедных и обездоленных, пособий, именуемых ал-джамакийа. Он обещал им выплатить это, как только поступит налог, так. как казна пуста.

Всубботу прибыли из своего путешествия Махмуд-бей и му'аллим Гали. На следующий день шейхи отправились к ним и повели разговор с ними обоими относительно земель ризк. My'аллим Гали им ответил: “О сейиды, это бесполезные попытки. Все эти мероприятия предусмотрены приказом нашего господина с прошлого года, еще до его отъезда, так что не [475] утруждайте себя. Ваша обязаиность – оказать содействие особенно спасению вашей Ка'бы и вашего пророка из рук еретиков”. Шейхи ничего не сказали в ответ

иудалились.

Ввоскресенье, 29 раджаба (17.VII.1814), или 11-го дня коптского месяца абиба, произошло затмение солнца. Оно началось при восходе солнца, которое оказалось закрытым приблизительно на две трети. Полностью солнце прояснилось по истечении двух часов после восхода. Оно находилось [в это время] з созвездии Рака на двадцать четвертом градусе.

Вэтот же день прибыл караван из Суэца, и прибытие рассказали о битве за Кунфуду и о том, что там произошло после вступления в нее солдат.

Когда войска во глазе с Махмуд-беем, За'им Оглу и Шариф-агой пришли по суше и с моря, то не нашли в городе противника. Они вступили в город и овладели им без сопротивления. Они не обнаружили ни пушек, ни кого-либо, кроме беззащитных жителей, которых они уничтожили, затем они отрезали их уши и отправили в Египет для пересылки в Стамбул.

Бедуины, именуемые бедуинами ал-'Асир 663. возглавляемые вождем по имени Тама, узнав о приближении турок, оставили город. Когда те обосновались здесь, по истечении

приблизительно восьми дней эти бедуины возвратились, окружили их, закрыли им доступ к воде, напали на солдат, разгромили и победили их, уничтожив многих из них. Маху-бей и с ним приблизительно семь человек спаслись, равно как За'им Оглу и Шариф-ага. Они сели на судно и бежали.

Паша пришел в ярость, так как он уже /212/ послал было им в подкрепление кавалерию. Но и ее бедуины разбили, и она, разгромленная, возвратилась сушей. Это известие приобрело широкую огласку.

Месяц ша'бан 1229 года начался во вторник (19.VII.1814). 2-го числа приехал из Хиджаза Маймиш-ага с фирманами паши о вызове к нему Дабус Оглу и других с их войсками.

Дабус Оглу находился в это Еремя в своем городе Буруллусе, и ему направили требование паши. Вместе с тем катхода-бей начал выписывать турецких солдат, магрибинцев, бедуинов и прочих. [476]

4 ша'бана (23 VII 1814) выступил [в поход] отряд солдат, [направляющийся и Хиджаз] Катхода-бей послал распоряжение воспрепятствовать погрузке на суда паломников, прибывших из Турции и других стран и находившихся на побережье Суэца и ал-Кусайра, с тем чтобы эти суда высвободить для отправки посылаемых солдат, а перевозку паломников отсрочить

И все это в силу следующих обстоятельств когда в Турцию пришла весть, что священные города отвоеваны, что освобождены Мекка, Джидда, Та'иф, Медина, и в Стамбул были доставлены Ибн Мудайан, ал-Мада'ифи и прочие [пленники! и стало известно, что ваххабиты бежали в свою страну, то устроили пиры, празднества и гулянья В Румелию и Анатолию были посланы указы султана, извещающие о победе, о том, что все желающие могут свободно и спокойно совершить хадж в священные города и что безопасность и удобства гарантированы. И желание стремящихся совершить хадж оживилось, так как в течение многих лет приходилось из стража воздерживаться от совершения хаджа. Теперь они стали являться толпами, с женами, детьми, своими пожитками, вплоть до того, что многие суфии продали свои дома с их обстановкой, чтобы ехать и обосноваться поблизости от священных городов вместе с семьями. Он и не знали о том, что военные действия продолжаются, что в священных городах дороговизна и голод Об этом они узнали лишь по прибытии в порт Александрия, но удостоверились а этом лишь в Каире. Они попали в затруднительное положение, растерялись, [не зная, что] ложь, а что правда. Одни из них стремились ехать, не отступая от принятого решения, полагаясь на Аллаха, а другие задержались в Египте, пока не выяснится положение.

Стоимость проезда из Суэца с одного путешественника была установлена в двадцать французских талеров, не считая платы за провоз вещей и за провизию на время пути. Все это взвешивали на весах и брали за каждое окка определенную плату. С тех же, кто ехал Нилом до ал-Кусайра на барках паши, за проезд от Старого Каира до Куна брали по тридцать пиастров с каждого, затем надо было платить за [477] доставку из Куна в ал-Кусайр, а там платить за проезд Красным морем, если заставали здесь готовое судно. Если же судно задерживалось, то в ал-Кусайре и в Суэце, пока удавалось погрузиться “а него, приходилось много страдать во время ожидания, особенно из-за дурного качества, воды и большой дороговизны.

Ни один человек не мог уехать, не мог двинуться из Египта, не получив разрешения на это от катхода-бея. Я узнал, что из одного лишь Стамбула с намерением совершить хадж отправилось приблизительно десять тысяч человек, не считая тех, что прибыли из Румелии, Анатолии и других мест. Приехало много знатных людей, как, например, имам султана и другие. Некоторые из них остановились в доме 'Осман-аги – бывшего представителя Порты, а некоторые – в доме сейида Мухаммада ал-Махруки, в доме шейха ас-Садата, другие же наняли жилье в гостиницах и торговых домах.

В тот же день прибыл посланец Порты с указом, содержащим предписание возвратить шерифу Галибу все забранное у него имущество и драгоценности Этот капуджи привез

посланные пашой Порте две нитки четок крупного жемчуга, принадлежавших шерифу Галибу, и возвратил их ему Затем капуджи отправился с указами к паше в Хиджаз.

7-го числа (25.VII 1814) прибыл гонец на дромадере, чтобы поторопить [с отправкой] солдат, и в следующие дни прибывали гонцы, чтобы они особенно поспешили.

Всубботу, 19 ша'бана (6.VIII.1814), шериф Галиб /213/ вместе со своими женщинами, детьми и рабами отправился в Булак в сопровождении прибывшего в Каир аги, назначенного препроводить упомянутого [шерифа] в Салоники. С шерифом сговорились, что в возмещение забранного у него он получит деньгами пятьсот кошельков, и хотели выплатить их ему пиастрами, но он отказался, заявив: “Они забрали мои деньги золотом и французскими талерами, как же я вместо этого возьму медяками, не имеющими хождения за пределами Египта'” Ему дали двести кошельков золотом и французскими талерами, а на остальное выдали вексель его представителю Маки ал-Хаулани. Затем его снабдили провизией, дали ему [478] сахару,

кофе, рису, сладких напитков и прочего. Он уехал в сопровождении назначенного чиновника и погрузился на барки, направляясь в Хиджаз через ал-Кусайр. В Хиджаз же сушей отправился сын триполийского паши. Он выступил в направлении ал-'Адлийи с солдатами и еще одним [военачальником] по имени Канджа-бей. Их сопровождает около тысячи всадников – бедуинов и магрибинцев.

Вчетверг, 29 ша'бана (16.VIII.1814), соответствующего 6-му дню коптского месяца мисра, уровень вод благословенного Нила поднялся на несколько локтей и началось шествие со знаменами. Об этом объявили в пятницу утром и в присутствии катхода-бея, кади и большого скопления войск открыли плотину.

Вконце месяца прибыли известия о том, что паша направился в Та'иф, а Хасан-паша остался в Мекке.

Месяц рамадан 1229 года начался в среду (17.VIII.1814). 4-го числа из Хиджаза приехал Муса-ага Тюфекджи – один из тех, кто участвовал в сражении при Кунфуде и потерпел поражение. Он потерял всех своих солдат и слуг и возвратился в Каир в сопровождении лишь четырех человек.

10 рамадана (26.VII 1.1814) в Биркат ал-Хаджж выступила военная экспедиция, состоящая из магрибинцев и бедуинов и снаряженная для отправки в Хиджаз. Они отправились в воскресенье, 12-го числа,

Всреду, 15 рамадана (31.VIII.1814), Дабус Оглу, равно как и Хасан-ага Сары Шишма (Турецк. сары чешме (“желтый источник”)), выступили со своими солдатами через ворота Баб ал-Футух. Они вышли за пределы города, чтобы отправиться со своим войском в Хиджаз. Разбив [здесь] свой лагерь, они продолжали выходить и входить е город с утра и до вечера. Они открыто ели и пили в дни рамадана 664, говоря: “Мы отправляемся воевать за правое дело”. Они ходили по базарам, сидели на завалинках с трубками в руках, куря табак без всякого стыда.

По утрам они приходили в квартал ал-Хусайнийа в кофейни и, найдя их закрытыми, спрашивали владельца, [479] требовали открыть для них кофейню, развести огонь, вскипятить им кофе и напоить их. Если же владелец кофейни сбежит, спрячется, то они выломают дверь, уничтожат утварь его, так что ему остается лишь идти и развести огонь. И еще отвратительнее то, что в районе их лагеря, где их палатки, собралось большое количество распутных женщин. Для них соорудили палатки и лачуги, к ним присоединились продавцы бузы, водки и хашиша, танцовщицы, плясуны и тому подобные. Тут собралось много развратников, жрецов любви и щеголей из молодежи города. Образовалось большое скопление курильщиков хашиша, пьяниц, прелюбодеев, педерастов, курящих кальян, на глазах у всех в дни и ночи рамадана открыто играющих в азартные игры, утратив всякую сдержанность, словно их не ждет страшный суд.

Я слышал от очевидца, что Махмуд-бей ал-Мухрдар – один из самых крупных сановников, ведающий вместе с му'аллимом Гали обмером земель, – сидя в своей специальной канцелярии, находящейся поблизости от Сувайкат ал-Лала, курит днем табак из

наргиле, что ему открыто подается полуденная еда, а он [в оправдание] заявляет: “Я отправляюсь в аш-Шаркийу, чтобы упорядочить земельные дела”.

В конце месяца прибыли на дромадерах гонцы, чтобы поторопить с отправкой войск. Месяц шаввал 1229 года начался в четверг (16.IX.1814). /214/ К вечеру этого дня

'Абдаллаха Кашифа ад-Дарандали назначили начальником каравана паломников – амир ал-хаджжгм.

Всубботу, 3 шаввала, Дабус Оглу, равно как и Хасан-ага Сары Шишма, торжественно выехали в свой лагерь для того, чтобы отправиться в Хиджаз.

Всубботу, 11-го числа (26.IX.1814), под звуки барабанов и флейт священное покрывало Ка'бы перенесли в мечеть ал-Хусайни, и, как обычно, народ собрался, чтобы посмотреть [процессию].

Вэтот же день Махмуд-бей и му'аллим Гали переехали в дом Хасан-аги Наджати и устроили здесь свою канцелярию. Они погубили сад, так как сидели под деревьями, а [писцы-] копты привязывали здесь своих ослов. Махмуд-бей приступил [480] к перестройке южной стороны дома, а владелец его переселился во флигель.

17 шаввала (2.Х.1814) Дабус Оглу и Хасан-ага Сары Шишма с войсками отправились в путь в Хиджаз.

Вчетверг, 22-го числа (7.X.1814), катхода-бей предписал сослать в Абукир группу богословов Танты из-за вынесенной ими фетвы по касавшемуся города делу, а также кади, присудившего соответственно их решению. Ответчик пожаловался в диван Каира, и последний потребовал пересмотреть иск. Дело передали верховному судье, “ он подтвердил, что решение неправильно, предписав сослать богословов, вынесших фетву, и кади, согласившегося с ней.

Всубботу, 24 шаввала (9.Х.1814), организовали торжественное шествие по случаю отправки священного махмала, и народ по обыкновению приготовился смотреть [это зрелище].

[Процессия] включала около сотни верблюдов, везущих пресную воду и бурдюки, несколько отрядов войск дулатов в черных [остроконечных] колпаках; за ними следовал одетый на их же манер амир ал-хаджж, а за ним члены религиозных объединений со своими знаменами, полотнищами, оркестром, с барабанами и флейтами, а за ними – махмал. Шествие длилось около двух часов без всякого порядка, Где ему до тех процессий, которые устраивались в Каире, которые поражали своей красотой, слаженностью, организованностью, являя образец миру! Хвала тому, кто изменяет положение вещей!

Вэтот же день через ворота Баб ан-Наср в три часа уехала старшая жена паши – мать его детей, намеревающаяся совершить хадж. Ее сопровождает Бонапарт Хазандар. Сын ее Ибрахим-паша прибыл из Верхнего Египта, чтобы попрощаться с ней. Он провожал ее вместе со своим братом Исма'ил-пашой в сопровождении Мухаррам-бея – мужа ее дочери, правителя Гизы, и Мустафа-бея Дали-паши, о котором говорят, что он ее брат. Провожали ее также Мухаммад-бей дафтардар – муж [другой] ее дочери, а также Тахир-паша и Салих-бей ас-Силахдар. 26-го числа этого месяца она вместе со своей свитой отправилась в порт Суэц. [481]

Вэтот же день выступили солдаты-магрибинцы и другие из числа тех, которых завербовали.

Ажир ал-хаджж переправился из Хасвы в Биркат. Во вторник выступило большое количество солдат, (Предназначенных к отправке [в Хиджаз].

Вчетверг, 29 шаввала (14.Х.1814), в девять часов дня амир ал-хаджж вместе с сопровождающими его отправился из Биркат.

Вэтот день подул холодный северо-западный вегер. К концу дня порывы его усилились, небо покрылось тучами, [воцарился] мрак, сверкали одна за другой молнии, беспрерывно гремел гром. Затем полил обильный дождь, продолжавшийся около получаса. Все утихло, после того как залило переулки, тупики и дороги. Это был день, соответствующий 4-му числу коптского месяца бабех 665.

Вэтот же день пришло известие из Суэца о том, что жена паши, прибыв туда, застала там большое скопление разноплеменных паломников, которым воспрепятствовали погрузиться на суда. Они кричали ей в лицо, жаловались ей на чинимые им преграды, на то, что начальник торта, запрещая садиться на суда, тем самым ставит их перед угрозой пропустить хадж, для совершения которого они отягощали себя путешествиями и из-за которого истратили много денег, что они в большом затруднении из-за отсутствия воды, а возвратиться не могут, так как их некому перевезти; что начальник порта преступает всякие пределы [в отношении] платы и берет с каждого по пятнадцать французских талеров. Жена паши поклялась что она не войдет на судно до тех пор, пока не /215/ погрузят сначала всех находящихся в Суэце паломников, и что с каждого из них не возьмут больше установленной платы. И произошло так, как решила эта женщина. Она избавила этих людей от бедствий, и в этом ее заслуга, достойная похвалы и доброй славы.

Месяц, зу-л-ка'да 1229 года начался в субботу (15.Х.1814). В понедельник глашатай провозгласил о том, что над каждым домом и караван-сараем и над каждой четвертой лавкой должны гореть всю ночь фонари. [482]

8-го числа над одним человеком совершили позорную казнь. Сбрив ему полбороды и усы, его посадили на осла задом наперед, привязали за руки к хвосту осла, чалму обвернули мишками зарезанного животного, а на плечи набросали требухи. Говорили, что причиной было то, что он подделал бумаги на право владения недвижимостью, закрепленной за женщиной-иностранкой, и что он продал часть ее недвижимости, когда эта женщина уезжала из Каира. По приезде она обнаружила, что в ее доме живет тот, кто купил его. Она довела до сведения катхода-бея эту историю, и после выяснения вопроса с этим человеком так расправились.

12 зу-л-ка'да (26.Х.1814) уехал в Хиджаз 'Абдаллах – сын шерифа Сурура, вызванный пашой; ему дали денег, дело его закончилось, и он уехал.

Вэтот же день в квартале ал-Ка'кийин произошло [печальное] событие: двое солдат корпуса дулатов преследовали гуляма-бедуина 666, вступившего в отряд магрибинцев, один из них заявил, что тот ему должен денег. Гулям бежал от них в упомянутый квартал, а за ним вскачь ехали преследующие его с обнаженными саблями в руках. Как только гулям вступил

впереулок ал-Хаммам 667, на обоих солдат корпуса дулатов набросились магрибинцы, расположенные и проживающие в этом районе. Они обстреляли этих обоих из ружей, и лошадь одного из солдат-дулатов упала, а сам он был ранен в ногу. Товарищ его помчался к катхода-бею и сообщил ему об этом. Тот приказал доставить к нему начальника магрибинцев и потребовал выдать стрелявшего. Выяснить, кто это был, оказалось невозможно, поэтому схватили и арестовали бежавшего гуляма, и он оставался в тюрьме.

Вэто время людей объял страх, и купцы базаров ал-Турийа, аш-Шава'ин 668 и ал-Фаххамин 669 заперли свои лавки. Раненый солдат [корпуса] дулатов умер в пятницу ночью, 14-го числа, тогда доставили гуляма к Баб Зувайла и несправедливо отрубили ему голову – стрелял ведь не он.

20 зу-л-ка'да (3.XI.1814) сын триполийского паши уехал вместе со своими солдатами – магрибинской кавалерией. Священный месяц зу-л-хиджжа 1229 года [483] (14.XI – 13.XII.1814). 1-го числа прибыл из Хиджаза курьер и сообщил о смерти Тахира-зфенди – секретаря дивана паши. Он умер своей смертью в Медине в месяце шаввале.

Сообщили также о том, что наша примирился с шерифом Раджахом, что он его милостиво принял и подарил ему двести кошельков. Стало известно также, что паша оставил его в районе Калха, что между Та'ифом и Тарабой.

И завершился этот год вместе со своими событиями. Что же касается тех, кто умер в этом году, то умер превосходный, выдающийся ученый шейк Хусайн по прозвищу Ибн Кашиф ад-Димйати. Рассказывают, что в Розетте он приобщился к науке, отказавшись от административной и военной деятельности. Он слушал шейхов своего времени, регулярно посещал занятия шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави и, оставив ханифитский толк, перешел к шафиитам, побуждаемый к этому близостью к их образу мышления; их он чаще всего