§ 3. Функции языка

жение эмоций к существенному аспекту языка, он этим сам же при­ знает ее избыточность1. Идейный вдохновитель тартуско-московской семиотической школы Ю.М. Лотман помимо «информационной» и «творческой» функций выделяет «функцию памяти», подразумевая под ней способность текста сохранять память о своих предшествую­ щих контекстах2. Текст создает вокруг себя некое «смысловое прост­ ранство», лишь в нем обретая осмысленность. На наш взгляд, знание культурного контекста, необходимое для адекватного понимания ис­ торического памятника, равно как и знание социальных контекстов обыденного общения, относится к коммуникативной функции языка, но лишь в разных аспектах (модусах) ее проявления — в духовном и утилитарном. Также обстоит дело и с популярной у современных оте­ чественных лингвистов и семиотиковякобсоновской классификацией функций языка. Каждая из шести выделенных Р. Якобсоном функций соответствует какому-то одному — акцентируемому в зависимости от контекста выражения — конкретному элементу речевого взаимодейст­ вия3, но все вместе они выражают различные аспекты коммуникатив­ ной функции языка.

Необходимо заметить, что две выделенные нами функции нахо­ дятся в тесном диалектическом взаимодействии, что может иногда со­ здавать обманчивую видимость их тождественности. Действительно, познавательная функция может почти совпадать с коммуникативной, например в сфере межличностных взаимодействий внутри научного сообщества (тем более в упоминавшемся нами виртуальном компью­ терном взаимодействии), в ситуациях межкультурного диалога, в эк­ зистенциально значимой беседе двух творческих личностей и т.д.; но

В книге В.Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» (Л., 1929. С. 126), ко­ торая принадлежит М.М. Бахтину, подчеркивается важность «в живом высказывании» не только «значащих элементов», но и «оценивающей ориентации». Однако этот цен­ ностный акцент, выраженный в экспрессивной интонации высказывания, не полагает­ ся в качестве отдельной функции языка, поскольку «в абстрактньж элементах системы языка» оценок нет (там же).

См.: Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 21—22.

Эти функции: 1) реферептивная (выражает направленность на контекст); 2) эмотивная, или экспрессивная (на адресата); 3) конативная, или апеллятивная (на адресата); 4) поэтическая (на сообщение); 5) фактическая (на контакт); 6) метаязыковая (на код). См. знаменитую статью Р. Якобсона «Лингвистика и поэтика» (в кн.: Структурализм; «за» и «против». М., 1975). Отметим также, что для Р. Якобсона, ра­ ботавшего в функционалистской парадигме пражского лингвистического структура­ лизма, коммуникативная функция языка являлась преимущественным объектом рассмотрения.

20-7712

тивных обычаев», задающих бессознательно действующие пропорции говоримого и умалчиваемого; наличие языковых «предрассудков», «дирижирующих пониманием»1, и т.д.

Вне стабилизирующего адаптивного фактора общение и познание в обществе были бы серьезно затруднены. Однако последнее отнюдь не свидетельствует о необходимости доминирования данной модаль­ ности в языковом сознании вообще. Когда «цели легкости истолкова­ ния предпочитаются остальным положительным моментам языка», тогда «уменьшается необходимость в напряжении ума», — писал еще В. Гумбольдт2. В результате значение отдельных элементов языка (как правило, наиболее творческих) все более затемняется, и на место во-' ображения и фантазии встает привычность употребления, приводя­ щая «к неизбежному отвлечению от деталей языкового устройства»3. Формирование языковых стереотипов приводит не только к обедне­ нию языка, но и к подавленности языкового сознания, поскольку язык начинает выполнять роль «социального фильтра» (Э. Фромм)4, тор­ мозящего осознание множества размышлений и переживаний, выхо­ дящих за рамки общепризнанного.

Такова репрессивная модальность языка, проявляющаяся равно и в актах коммуникации, и в познавательной деятельности. Ее суть в том, что привычность словесных формулировок постепенно приводит к ог­ раниченности и зашоренности сознания людей. Более того, этот язык будней — привычный и простой — начинает воспитывать сознание своих реципиентов, навязывая им посредством расхожих языковых штампов определенную «схему дозволенных мыслей». Так формирует­ ся, по меткому определению английского поэта и литературного кри­ тика Т.С. Элиота, «коллективное неосознанное чувство здравого смыс­ ла»5. На вышеозначенной способности языка подавлять сознание своих носителей, создавая иллюзию понимания в обход творческого осмысления происходящего, базируются технологии идеологического манипулирования массовым сознанием.

Современная массовая культура почти целиком построена на принципах репрессивного дискурса, ибо ориентирована не столько

1 Тема языковых предрассудков специфична для герменевтической традиции (Ф. Кюммель, Г. Миш, X. Липпс, М. Хайдеггер, Г.Г Шпёти др.).

Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 219. 3 Там же.

«Наш язык, — пишет Э. Фромм в работе «Из плена шипозий», — не обеспечивает нас словами, необходимыми для описания многих внугренш-гх переживаний, не соот­ ветствующих схеме наших мыслей» (см. вкл.: Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 346).

Элиот Т.С. Назначение поэзии. М., 1997. С. 55.

на удовлетворение «культурных»1 потребностей, сколько на целена­ правленное формирование этих потребностей, причем с несомнен­ ной тенденцией к их примитивизации и унификации. В рамках этой «культурной» стратегии весьма удобным средством формирования общественного мнения и потребительского спроса является языковой по своей сути феномен искусственной стимуляции «пред-ожидания». Суть его в том, что посредством определенных риторических приемов сначала ненавязчиво создается «ситуация ожидания», т.е. интерес по­ требителя культурной информации с самого начала направляется к какой-то одной (идеологически выгодной) стороне проблемы. Затем эта искусственно созданная познавательная неопределенность (а по существу, интрига) «благополучно» разрешается. Современный гол­ ландский исследователь «макростратегий» понимания ТА. ван Дейк, анализируя структуру новостей в периодических изданиях на базе большого количества материала, замечает, что в начале идеологичес­ ки особенно важных информационных сообщений всегда дается ре­ зюме. Оно содержит общую оценку событий (включая мнения «спе­ циалистов») и задает тему (обычно разворачивая предысторию происходящего), занимая как минимум половину, а то и 2/з объема информационного выпуска. И лишь в конце с выборочным умолча­ нием излагается сама информация, восприятие и оценка которой большинством читателей уже вряд ли будут существенно разниться от того, что им хотели внушить1. Этот риторический прием использо­ вался еще греческими софистами. Например, Сократ, разбирая вмес­ те с Федром в одноименном диалоге Платона софистические уловки ритора Лисия, отмечает, что тот начинает свою речь с конца, давая на­ водящее определение того предмета, о котором еще только будет ид­ ти речь2. Суть такого красноречия Сократ справедливо усмотрел в об­ мане и добавил дальше, что для большей эффективности такого обмана ритор должен изучить природу человеческой души — ее склонности и предубеждения, — чтобы с наибольшей легкостью об­ манывать там, где люди «блуждают без дороги»3. Этот ироничный (да­ же саркастичный) совет Сократа относительно того, как лучше мани­ пулировать сознанием реципиентов, нашел «адекватное» воплощение в информационных стратегиях с самого начала их возникновения.

Риторическим приемам, наиболее распространенным в современ­ ной общественно-политической речи, посвящены многие научные

исследования в лингвистике, семиотике, психологии, философии и политологии. Ученых интересует, главным образом сущность тех язы­ ковых выразительных средств и приемов (фонологических, синтакси­ ческих, семантических, стилистических), которые являют в действии репрессивную силу языка, зачастую не просто навязывая реципиен­ там правильное мнение, но последовательно внушая его. Цель такого суггестивно-репрессивного воздействия отмечается всеми исследова­ телями. Она состоит в том, чтобы «воспитать» массовое сознание в рамках системы социальных мифологем, удобной для политики пра­ вящей «верхушки». Первостепенная задача такого «воспитания» щ усыпить (а в перспективе — убить) критическую мысль, что осуществ­ ляется вышеописанным древним риторическим приемом «настраива­ ния» восприятия.

Из вышесказанного следует, что репрессивная функциональная модальность языка прямо противоположна креативной его модально­ сти. Тем не менее их нельзя однозначно соотносить с отрицательны­ ми и положительными оценками. Оценочное разделение здесь пре­ имущественное, но не абсолютное, поскольку репрессивность может иметь в определенных контекстах положительное значение в качестве стабилизирующего, адаптивного фактора. Во-первых, она является необходимым моментом коммуникативного взаимодействия, обус­ ловливая саму возможность наличия устойчивых языковых норм. Вовторых, нормативность значений создает устойчивость «жизненного мира» индивида, что является важным фактором психологического равновесия. В-третьих, использование репрессивного потенциала языка может быть полезным в плане подавления агрессии отдельных преступных индивидов или маргинальных социальных групп, разру­ шающих социальный мир и согласие в обществе.

Креативный потенциал языка, в свою очередь, может выступать отрицательным, дестабилизирующим фактором, препятствующим взаимопониманию. Ярким примером здесь могут служить некоторые произведения современной художественной литературы (типа «По­ минок по Финнегану» Дж. Джойса), а также некоторые философские тексты, трудные для понимания в силу того, что их авторы в поисках адекватных выразительных средств слишком увлекались «игрой» с языком. В последнем случае иллюстративным является феномен «за­ разности» стиля, когда язык такого «мастера слова» вызывает лавину дилетантских подражаний.

Традиция противопоставления двух модальностей (сил, потен­ ций) языка, связанных со способностью слова оказывать воздейст­ вие — творческое или авторитарное — надушу воспринимающего,