- •I. Рабочая программа
- •Раздел I. Россия в XVII в.
- •Раздел II. Россия в XVIII в.
- •Раздел III. Россия в первой половине XIX в.
- •5. Примерная тематика курсовых и дипломных работ
- •Методические рекомендации для организации самостоятельной работы студентов
- •Тема 1: хvii в. Русской истории в аспектах социально-экономической ситуации и типологической характеристики нового времени.
- •Тема 2: Социальные конфликты и народные движения в России хvii-хviii вв.
- •Тема 3: Декабризм как явление истории и культуры.
- •Учебно-методические материалы Тематика и планы практических занятий
- •Тема 1. XVII в. Русской истории в аспектах социально-экономической ситуации и типологической характеристики нового времени
- •Тема II. Социальные конфликты и народные движения в России XVII – XVIII вв. Стратегия поведения самозванца.
- •Художественная литература
- •Тема 3. Декабризм как явление истории культуры
- •Материалы к семинарским занятиям
- •Соборное Уложение 1649 г.
- •Глава XI. Суд о крестьянех
- •Глава XIX. О посадских людех
- •Материалы для изучения темы «Социальные конфликты и народные движения в России XVII – XVIII вв. Стратегии поведения самозванца»
- •1. Источники
- •Именной указ е.И. Пугачева «Мухаметанцам и калмыкам», 1 октября 1773 г.
- •1.2. Записки современников
- •2.1. Ю.М. Лотман. Декабрист в повседневной жизни / ю.М. Лотман. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX вв.) – сПб., 1994.
- •2.3 Эйдельман н.Я. «17 сентября 1783 г.»/ Из потаенной истории России. М., 1989
- •А всего, от того дня, как громко объявил казакам: «я точно государь!» - от 17 сентября1773 г., до того дня, как «соратники» сдали его властям, до 15 сентября ,1274 г., прошло 363 дня.
- •2.4 Успенский б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен / б.А. Успенский. Избранные труды. – м., 1994. – с. 75 – 81.
- •2.5. Гумилев л., Панченко а. Чтобы свеча не погасла: Диалог. – л., 1990. С. 90 – 93.
- •2.6. Усенко о. Самозванчество на Руси: норма или патология? //Родина. М., 1995. № 1. С. 54 – 57. № 2. С. 69 - 72
- •Самозванство и ролевая революция
- •Самозванство по-российски
- •Пушкинский урок
- •2.8. Шатин ю.В. «Капитанская» дочка а.С. Пушкина в русской исторической беллетристике первой половины XIX в.: Учебное пособие к спецкурсу. – Новосибирск: Изд. Нгпи, 1987. – 80 с.
- •2.9. Покровский м.Н. Пушкин – историк / Пушкин а.С. Полн. Собр. Соч. В 6 т. – м., л., 1931. Т. 5. С. 13.
- •2.10. Э.И. Худошина о «Нравственной высоте» образа Пугачева у Пушкина / Ars23/ Ars interpretandi: Сборник статей к 75 летию профессора ю.Н.Чумакова. – Новосибирск, 1997. – с. 120 – 126.
- •III. Визуальные материалы
- •3.1 Художественный фильм Реж. А. Прошкин «Русский бунт».
- •IV. Образы самозванцев в художественной литературе (фрагменты).
- •4.2 Пушкин а.С. Капитанская дочка
- •1. Хроника события (историческая справка)
- •2 Источники
- •2.1. Документы декабристских обществ и правительства
- •Глава 3.
- •Глава 6.
- •Глава 10.
- •Глава III.
- •2.2. Реконструкция события 14 декабря 1825 г. По материалам я.А. Гордина / Гордин я. События и люди 14 декабря: Хроника. М., 1985. – 288 с.
- •13 Декабря. Вечер.
- •14 Декабря. Утро
- •Декабристы
- •14 Декабря. Вечер
- •14 Декабря
- •2.3. Записки декабристов и современников
- •3. Мнения исследователей о движении декабристов
- •3.2. Лотман ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства XVIII – начала XIX вв. СПб., 1994. С. 331 - 384
- •3.4. Киреева р.А. Во имя любви и долга. М., 2007. 47 с.
- •III. Визуальные материалы
- •IV. Образы декабристов в художественной литературе
- •4.1. Диалог поэтов
- •Ф.И. Тютчев Декабристы
- •О.Э. Мандельштам Лунин в Забайкалье н.Я. Эйдельману
- •Б. Окуджава Батальное полотно
- •Б. Окуджава
- •Диагностические материалы
- •Вопросы и задания для текущего контроля
- •Задания для итогового контроля (тесты в электронной версии))
- •3. Экзаменационные вопросы.
- •8 Исповедь Наливайки
2.9. Покровский м.Н. Пушкин – историк / Пушкин а.С. Полн. Собр. Соч. В 6 т. – м., л., 1931. Т. 5. С. 13.
Пугачев был совершенно определенной фигурой на шахматной доске Николая. Им пугали помещиков, не желавших поступиться своими правами на личность крепостного … Через пять лет после смерти Пушкина Николай, проводя в Государственном совете закон об «обязанных крестьянах», будет напоминать дворянам всем стилем своего историографа о пугачевском бунте, показавшем, «до чего» может достигнуть буйство черни.
2.10. Э.И. Худошина о «Нравственной высоте» образа Пугачева у Пушкина / Ars23/ Ars interpretandi: Сборник статей к 75 летию профессора ю.Н.Чумакова. – Новосибирск, 1997. – с. 120 – 126.
В современной литературе уже замечено, что в "Капитанской дочке" содержатся отсылки не только к основному тексту "Истории Пугачева", но и к "Примечаниям" и к "Приложениям". Важно подчеркнуть, что это именно отсылки, несущие на себе семантическую нагрузку интертекста, что очень важно, потому что здесь возникают иногда неожиданные и меняющие привычные знаки эффекты. Приведем один пример, оговорив, что для Пушкина, может быть, единственной целью, которой оправдывается "вымышленное повествование" на известном историческом материале, является попытка изнутри увидеть исторического деятеля, угадать его натуру, мотивы поведения, "психологию".
Вспомним известную сцену, где Хлопуша спасает Гринева от пытки "огоньком", предложенной другим "енералом" - Белобородовым. Взятая вне "Истории", эта сцена свидетельствует вроде бы о природной доброте Хлопуши, участвующего в восстании, чтобы отомстить за несправедливую обиду, но читатель, узнавший из "Истории", что этот человек - знаменитый разбойник, шайка которого наводила ужас на всю Саратовскую губернию, понимает, что рядом с Пугачевым - матерый уголовник, как сказали бы мы теперь, а "доброта" его лишь подчеркивает изуверскую натуру благообразного старичка Белобородова.
Вот эти внутренние, в отличие от внешних, объективных, причины поведения человека во время бунта и должны интересовать художника и философа. Они угадываются и в радостном возбуждении казака, рассказывающего Гриневу о Пугачеве: "Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные... А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его"3.
Как лестно и радостно простому человеку оказаться рядом с человеком великим и своими глазами видеть знаки его избранничества; как приятно, когда кумир рядом, как радостно созерцать его гнев и милость! Один из самых великих соблазнов - сотворить кумира, бежать за чьей-нибудь колесницей, участвовать в этом живом театре. А от кумира в таком случае требуется только одно: не нарушить условий игры. И здесь ключ к изображению "изнутри" самого Пугачева.
Еще Г.А. Гуковский4 обратил внимание на то, что в "Борисе Годунове" Самозванец - это поэт и артист, человек богатого воображения, любящий игру и способный войти в роль до самозабвения, азартный игрок и авантюрист. Именно таким изображен у Пушкина и Пугачев. Это человек быстрого и лукавого ума, подвижной психики, обостренной сенсорики ("сметливость его и тонкость чутья меня изумила"5), любящий и умеющий "ходить перед толпой". Он безошибочно играет то представление о царе (боярине, князе), которое соответствует ожиданием зрителя.
Из "Истории" мы знаем Пугачева как неисправного казака, плохо содержавшего свой дом (жена его с тремя детьми вынуждена была побираться), вора, наказанного казаками за кражу коня, бродягу, так и не привыкшего к оседлой жизни. И в "Капитанской дочке" он - бродяга, хорошо владеющий блатным жаргоном - с тем артистизмом, который вообще свойствен блатным (и скороговорка-то его оттуда). Но именно поэтому он как человек, любящий притворство, мгновенно включающийся в ситуацию, и оказывается способным оценить красивый жест. Он и оценивает, и архитипически осмысляет и вправду красивый, поистине княжеский жест Гринева, который, не снизойдя до спора со слугой, дарит ему вместо полтины денег пятнадцатирублевый тулуп (как знаем мы из реестра Савельича). Пугачев, принимая тулуп и стакан водки, прочитывает эту мизансцену в контексте патриархального обряда, родственного обряду братания. Играя и лукавя, он иерархически выстраивает ситуацию, поднимая себя до барина и противопоставляя им обоим холопа: "Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться"6. Может быть, он сумел оценить красоту этого жеста, потому что уже примерял на себя роль владыки. Эта-то роль и определяет его отношения с Гриневым и то значение, которое приобрел в сюжете романа заячий тулуп. Такое изображение "изнутри" не отменяет образа, заданного "Историей Пугачева", но ставит вопрос о загадке человеческой души, какой она предстает во время общественных потрясений. Изумление перед этой загадкой звучит в письме Пушкину Н.М. Коншина по поводу холерных бунтов 1830-х гг.: "Жалеют и истязают; величают вашими высокоблагородиями и бьют дубинами, - и это все вместе. Черт возьми, это ни на что не похоже! Народ наш считаю умным, но здесь не видно ни искры здравого смысла"7. Цитатой из письма этого корреспондента Пушкина является эпизод из сцены казни в Белогорской крепости: " Меня притащили под виселицу. "Не бось, не бось", - повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить"8. Пушкин знает, какие бездны обнажает в душе человека право на кровь, и, конечно, ему, не только Гриневу, принадлежат известные слова: "Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая душка - полушка, да и своя шейка - копейка"9.
Противопоставляя двух пушкинских Пугачевых, мы тем самым ждем от него однозначности, однолинейности в изображении человека. Но лицемер у него не лицемерит, спрашивая стакан воды; убийца, рискуя жизнью, спасает из огня кошку; мучители, ведя человека на казнь, приговаривают: "Не бось, не бось"; и они же веселятся, раздевая донага старуху, срывая платок с ее седой головы и потехи ради (карнавал!) наряжаясь в ее (женскую!) душегрейку. Но, с другой стороны, убийца, переживший бичевание и носящий знак отверженности и проклятия на своем лице, может помнить о Боге, а другой злодей, виновный в безмерной "грубости" перед своим народом, может оказаться и удальцом, и артистической натурой, и оценить при случае доблесть, и полюбить, и помиловать.
Отношение к Пугачеву как к единому образу не отменяет, но подчеркивает трагическую красоту финального эпизода романа, о которой мельком, между прочими сведениями сообщает "издатель": "... известно, что он (Гринев. - Э.Х.)... присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу"10. За минуту перед казнью, когда вокруг Пугачева лишь те, кому он "согрубил", и те, кто его казнит или предал, он находит человека, с которым его не связывают отношения вины, и прощается с ним. В этом жесте высвечивается высшая, духовная, утешительная красота: "Не судите да не судимы будете".