2.5. Гумилев л., Панченко а. Чтобы свеча не погасла: Диалог. – л., 1990. С. 90 – 93.

Мнение А.М. Панченко:

«Ставка на худших, воплотившаяся в опричнине, удалила от власти порядочных людей, а худших сделала еще хуже. … Ложь стала поведенческим принципом тех, кто хотел «выбиться в люди», и это выразилось в самозванстве.

…Показательно, что в отличие от Западной Европы, русские историки до начала XVII века не знают ни одного самозванца».

«… В Смуту одновременно подвизалось до десятка самозванцев. Никто не верил, что все они подлинные царевичи. В лучшем случае верили одному, а от других открещивались. Самозванство интересно с социальной точки зрения (низы пришли к мысли о соперничестве с властью, но в той же монархической оболочке), но еще интереснее с точки зрения национально-психологиче­ской. Было два типа самозванцев. Один представлен Гришкой Отрепьевым. Это нарушитель канонов, рефор­матор, демонстративно презирающий царский и право­славный этикет. Но Гришка, русский по рождению и воспитанию, был в сущности европейским авантюри­стом, поскольку свою роль он выучил в Польше, которая в ту пору была раем для проходимцев, мечтавших о какой-нибудь короне или хотя бы о предводительстве в крупном мятеже. Второй и самый распространенный тип самозванца — тип народного, точнее, крестьянского «царя-батюшки». Этот сказочный тип с «царскими зна­ками» на теле лучше всего известен по Емельяну Пугачеву.

Однако независимо от рубрикаций все самозванцы присваивают чужие имена. В плане культурного гене­зиса это связано с так называемым «мифологическим отождествлением», то есть с представлением о тожде­стве обозначения и обозначаемого, слова и твари.

***

В обществе религиозном отказ от своего имени и присвоение чужого переживаются крайне болезненно. Человек теряет все, что получил при крещении и наре­чении,— ангела-хранителя, то есть небесного помощ­ника и заступника, крестного отца и крестную мать. Он лишается также прав, вытекающих из самого факта рождения,— прав на любовь и поддержку тех, с кем он кровно связан. Самозванство — незаконнорожденное дитя опричнины, хотя их, если не ошибаюсь, никто не сопоставлял и не связывал. Для тех и других становится недействительным отречение от дьявола, которое совер­шается в таинствах крещения и миропомазания. Напро­тив, тот, кто присваивает чужое имя, отрекается от Бога и становится отщепенцем. Это как бы и не человек: он «никто, и звать его никак», согласно поговорке. Он неизбежно оказывается в бесовских сетях, то есть в сфе­ре зла.

Все это — азбука православия, и каждый опричник, каждый самозванец не мог сомневаться в том, что душу погубил (ибо тогда еще верили в бессмертие души). Ему уже нечего было терять. Все знают знамени­тые слова Пушкина о русском бунте, «бессмысленном и беспощадном». Это наблюдение, и наблюдение точное, но в чем объяснение? На мой взгляд, в том, что русский бунт не столько социален, сколько религиозен. Само­званство — это народная оболочка наших старинных бунтов, всех без исключений.

***

Религия бунтов — это религия их предводителей-самозванцев. Будучи добровольными отщепенцами, они знают, что надежды на спасение души у них нет. Им остается одно — «погулять», покуда живы, и они гуляют, разрешают себя от уз нравственных правил, дают волю страстям и порокам («вольному воля, спа­сенному рай»). Прежде они боролись с ними, потому что, как все православные, надеялись заслужить за­гробное оправдание, теперь оставили о том попечение. Это отчаянные люди, им все нипочем, они живут очер­тя голову, в какой-то лихорадке зла, готовы на вся­кую крайность, для них, по словам Пушкина, голо­вушка — полушка и шейка — копейка (своя и тем более чужая).

Таково мироощущение самозванцев. Впрочем, это реконструкция, а всякая реконструкция условна. Но достоверность ее подтверждается подробностями част­ной и семейной жизни самозванцев, донельзя мерзкими».