Именной указ е.И. Пугачева «Мухаметанцам и калмыкам», 1 октября 1773 г.

«Великий государь и над цари царь и достойный император Петр Федорович, разсудя своим мнением ко всем моим верноподданным послать сей мой имянной указ и прочая, и прочая, и прочая.

Да будет вам известно всем, что действительно я сам великий. И веря о том без сумнения, знайте, мне подданные во всяких сторонах и находящиеся вздешних местах: мухаметанцы и калмыки, сколько вас есть, и протчия все! Будучи в готовности, имеете выезжать ко мне встречю и образ моего светлого лица смотрите, не чиня к тому никакой противности, и пожалуйте, преступя свои присяги, чините ко мне склонность…

И как ваши предки, отцы и деды, служили деду моему блаженному богатырю государю Петру Алексе­евичу, и как вы от него жалованы, так и я ныне и впредь вас жаловать буду. И пожаловал вас землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить мне до последней погибели. И буду вас за то против сего моего увещевательного указа отец и жалователь, и не будет от меня лжи: многа будет милости, в чем я дал мою пред богом заповедь. И буде кто против меня будет противник и невероятен, таковым не будет от меня милости: голова будет рублена и пажить ограблена. Для чего сей мой указ со учреждением и написал».

1.2. Записки современников

Записки А.Т. Болотова. Т. 3 СПб, 1873 //Хрестоматия по истории СССР XVIII в. под ред. Л.Г. Бескровного и Б.Б. Кафенгауза. М., 1963.

Не успел я только отпустить домой лошадей своих, как поражает слух мой такая всеобщая молва, разнесшаяся тогда вдруг во всей Москве в народе, которая потрясла всею душею моею и заставила тысячу раз тужить о том, что я услал лошадей своих. Заговорили тогда вдруг и заговорили все и въяв о невероятных и великих успехах злодея Пугачева. А именно: что он со злодейским скопищем своим не только разбил все посыланные для усмирения его военные отряды, но собрав привеликую почти армию из безсмысленных и ослеп­ленных к себе приверженцев, не только грабил и разорял все, и всюду вешал и злодейскими казнями умерщвлял всех дво­рян и господ, «о взял, ограбил и разорил самую Казань и оттуда прямо будто бы уже шел к Москве, и что самая сия подвержена была от соумышленников с ним ежеминутной опасности.

Теперь посудите сами, каково было мне тогда, как я все сие вдруг услышал, и в такое время, когда мысли о Пугачеве не выходили у всех у нас из головы, и все мы удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо все холопство и наши слуги когда не въяв, так втайне сердцами своими были злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунто­вали, и готовы были при малейшей возгоревшейся искре про­извести огонь и поломя. Пример бывшего незадолго в Москве страшного мятежа был у нас еще в свежей памяти, и мы не только подобного тому ж опасались, но ожидали того ежеми­нутно. Глупость и крайнее безразсудство нашего подлого на­рода была нам слишком известна, и как при таких обстоя­тельствах не могли мы на верность и самих наших слуг никак полагаться, а паче всех их и не без основания почитали еще первыми и злейшими нашими врагами, а особливо слыша, как поступали они в низовых и прямо тогда несчастных местах с своими господами, и как всех их либо сами душили, либо предавали в руки и на казнь злодею Пугачеву, то того и смо­трели и ждали, что при самом отдаленнейшем еще приближе­нии его к Москве вспыхнет в ней пламя бунта и народного мятежа. И как не сомневались, что в таковом случае первое устремление черни будет на дом главнокомандующего тогда Москвою князя Волконского, сей же дом находился близе­хонько подле нашей квартиры, и для безопасности вся пло­щадь пред ним установлена была пушками, — то не долженствовало-ли все сие приводить нас в неописанный страх и ужас, и подавать мне повод тужить о том, что я поспешил от­сылкою лошадей своих в деревню и остался в Москве с одним только, и к тому ж не слишком надежным человеком, и чрез то лишил себя средства и возможности при первом появлении начала мятежа, бросив все, ускакать в деревню. Словом, мы все почитали себя в таком случае погибшими и не знали что делать и к каким мыслям прилепиться…

Москва вся занималась в сие время одним только Пуга­човым. Сей изверг был уже тогда в нее привезен, содержался окованной на цепях, и вся Москва съезжалась тогда смотреть сего злодея, как некоего чудовища и говорили об нем. Над ним, как над государственным преступником, производился тогда, по повелению императрицы, формальной и важнейший государственной суд и все не сумневались, что он казнен будет.

***

Не успела колесница подъехать с злодеем к эшафоту, как схватили его с ней, и, взведя по лестнице на верх оного, поста­вили на краю восточного его блока, против самых нас. В один миг наполнился тогда весь помост множеством палачей, уз­ников и к ним приставов, ибо все наилучшие его наперстники и друзья долженствовали жизнь свою кончить вместе с ним «а эшафоте, почему и приготовлены уже были на всех углах и сторонах оного плахи с топорами. Подле самого-ж Емель­ки Пугачова явился тотчас секретарь, с сенатским определе­нием в руках, а пред ним, внизу и подле самых нас, на ло­шади верхом, бывший тогда обер-полицеймейстером г. Ар­харов…

***

Он (Пугачов) стоял в длинном нагольном овчинном ту­лупе, почти в онемении и сам вне себя, и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем несоответ­ствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишка или харчев­ника плюгавого. Бородка небольшая, волосы всклокоченные и весь вид ничего незначущий и столь мало похожий на по­койного императора Петра третьего, которого случалось мне так много раз и так близко видать…

***

Как скоро окончили Чтение, то тотчас сдернули с осужден­ного на смерть злодея его тулуп и все с него платье, и стали класть на плаху для обрубания, в силу сентенции, наперед у него рук и ног, а потом и головы. Были многие в народе, ко­торые думали, что не воспоследует-ли милостивого указа и ему прощения, и бездельники того желали, а все добрые того опасались. Но опасение сие было напрасное: преступление его было не так мало, чтоб достоин он был какого помилования. К тому-ж и императрица не хотела сама и мешаться в это дело, а предала оное в полное и самовластное решение Сената; итак, должен он был неотменно получить достойную мзду за все его злодейства. Совсем тем произошло при казни его не­что странное и неожидаемое, и вместо того, чтоб в силу сен­тенции наперед его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и богу уже из­вестно каким образом это сделалось: ни то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучится, ни то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жизнь свою смертной казни не производив­шего; но как-бы то ни было, «о мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! Что ты это сделал!» и потом: «ну, скорее — руки и ноги»… Привеликой гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа, смотревшего на сие ред­кое и необыкновенное зрелище.

***

Сим образом совершилась сия казнь и кончилось сие кро­вавое и странное позорище. Надлежало потом все части трупа сего изверга развозить по разным частям города я там сожигать их «а местах назначенных, а потом прах разсевать по воздуху…

Архимандрит Платон Любарский / А.С. Пушкин. История Пугачева.

«Мне кажется, сего вора всех замыслов и похождений не только посредственному, но ниже самому превосходнейшему историку порядочно описать едва ль бы удалось; коего все затеи не от разума и воинского распорядка, но от дерзости, случая и удачи зависели; почему и сам Пугачев, думаю подробности оных не только рассказать, но и нарочитой части припомнить не в состоянии, поелику не от его одного непосредственно, но от многих его сообщников полной воли и удальства в разных местах происходили».

А.И. Бибиков / А.С. Пушкин. История Пугачева. Полн. собр. соч. – М., 1964. Т. 8.

«Пугачев ничто иное, как чучело, которым играют воры, яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование».

Письмо Екатерины II к Сиверсу 1774 г.

Генерал Бибиков отправляется туда с воисками … чтобы побороть этот ужас XVIII столетия, который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли, но наконец с Божиею помощью надеюсь, что мы возьмем верх, ибо на стороне этих каналий нет ни порядка ни искусства: этот сброд голытьбы, имеющий во главе обманщика столь же бесстыдного как невежественного по всей вероятности, это кончится повешением. Какая перспектива, г. губернатор для меня, не любящей повешений! Европа в своем мнении отодвинет нас ко временам царя Ивана Васильевича – вот та честь, которой мы должны ожидать для империи от этой жалкой вспышки». А. Каменский. Под сению Екатерины… С. 286.

Бибиков в письме к Фонвизину писал: «… Не Пугачев важен, важно общее негодование». А. Каменский. Под сению Екатерины… С. 2892.

Мнения исследователей