3. Постисторическая точка зрения

Получила название от заглавия статьи Фукуямы "Конец истории"? Попытка осмыслить суть глобальных изменений в современном мире.

Суть теории: история (как идеологическая эволюция человечества) завершилась полной победой экономического и политического либерализма.

Реальная демократия способна дать простор гражданскому обществу в двух его ипостасях - свободном рынке и политической конкуренции.

Первая должна строиться на основе либерализма; вторая обеспечивается представительной демократией, распространяющей свои корни вплоть до античности. Демократия означает гарантии прав прежде всего гражданских (свобода гражданина по отношению к его личности и собственности); религиозных и вообще мировоззренческих; и политических - свобода от контроля в делах, которые не влияют непосредственно на благосостояние общества в целом таким образом, что сделали бы подобное вмешательство необходимым. 

Сочетание демократии и либерализма приводит передовые общества к концу истории и вершине прогресса. Последнее предполагает, что история имеет определенную направленность и цель.

История завершилась, все дальнейшее - лишь подтягивание провинций. Фукуяма вполне согласен с таким сценарием развития человечества - с оговоркой, что именно либеральная демократия является вершиной развития истории человечества. Именно кумулятивный эффект развития науки становится основой современных технологий, гарантирующих совершенствование промышленности и обеспечивающих высокий уровень потребления, что делает жизнь достаточно терпимой для всех, независимо от социальной принадлежности, и это обеспечивает отказ от насильственных революций (что характерно, либеральная революция ненасильственна) и дает новую легитимность для либерально-демократического порядка. Наука и рациональная организация труда дают толчок совершенствованию общества, приводящий, в свою очередь, к либеральной демократии. 

Можно сказать, с позиции автора, что жизнь в универсальном (охватывающем все социальные группы равенством прав) и однородном (наделяющем всех одинаковыми свободами) государстве для его граждан полностью удовлетворительна. Современное либеральное и демократическое общество в целом лишено противоречий, а те, которые возникают, быстро и безболезненно разрешаются на основе демократических процедур и распределения социальных благ. Однако человек определяется не только своими желаниями и своей рассудочностью, но чем-то большим, а именно потребностью в признании его самого в качестве свободного и равного существа и в качестве его самого как индивида, в качестве представителя той или иной социальной группы, наконец, как представителя человеческого рода. Постановка проблемы признания является несомненной заслугой Фукуямы. 

Иными словами, по Фукуяме, признание является важнейшим фактором, развитие которого от господства человека над человеком к взаимному и свободному равноправию либеральной демократии неотделимо от всей человеческой истории и недоучет которого был характерен для англосаксонской традиции. Человек не сводится к животному, напротив, он становится человеком, когда преодолевает свою животную природу (инстинкт самосохранения в разнообразных его проявлениях) и творит себя сам. Однако англосаксонская традиция особый упор делает на сохранении индивидом собственного существования, и существования достаточно комфортного. В этом отчетливо проявляется далекий от идеалистического подъема духа эмпиризм англосаксонской философии. 

История человечества, с точки зрения Фукуямы, - история восхождения, господства и падения тимоса (яростного начала) в современных эгалитарных обществах. Однако тимос неискореним, является вечным спутником человечества. Фукуяма вводит производные термины: мегалотимия - стремление к исключительности и всеобщему особому признанию и изотимия - стремление к равному во всем и среди всех уважению уже потому, что ты человек.

Социальный конфликт в обществе может быть вызван не правовой или социальной структурой, а культурными и социальными характеристиками его групп.

Фукуяма. «Конец истории?» (краткое содержание).

Статья Фукуямы «Конец истории?» представляет собой наукообразный панегирик, состоящий из вступления и четырех частей, панегирик либеральной демократии как принципу политической и экономической организации общества. Общий смысл концепции Фукуямы сводится к тому, что вместе с окончанием холодной войны в мире произошли фундаментальные изменения: неоспоримая победа экономического и политического либерализма погрузила весь западный мир в состояние нирваны, в которой западным обществам предстоит ожидать того момента, когда в это же (или примерно в это же) состояние после некоторых концептуальных блужданий одно за другим погрузятся Китай, СССР и прочие общества «второго мира», а, может быть, даже и некоторые общества мира «третьего». И хотя вполне вероятно, что нирвана Китая и СССР будет отличаться от нирваны западного мира в части степени реализации ими принципов либеральной демократии в политической и экономической сферах, однако, сама нирвана при этом всё же выступает для них в качестве конечного пункта их общественной трансформации. Либерализм не обязан одинаково воплощаться в любом обществе, и в конце концов это – беда самого общества, если либерализм не вполне реализован в нем в политике и экономике. Прежде всего Фукуяма отделяет себя от тех политических комментаторов, которые склонны впадать в научно необоснованную эйфорию по поводу окончания холодной войны; Фукуяма предлагает подвести под эту эйфорию научный фундамент. В мире действительно произошли глубокие структурные изменения, и, по всей видимости, эти изменения необратимы. Триумф Запада очевиден: у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В восьмидесятые годы в крупнейших коммунистических странах начались важные реформы, а главное – в этих странах изменилась интеллектуальная атмосфера: это касается не только политики, это выражается также в широком распространении западной потребительской культуры в самых разнообразных ее видах. Эти и другие обстоятельства означают не просто конец холодной войны: речь идет «о конце истории как таковой, завершении идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления». Важно не то, что принципы либерализма и демократии еще не полностью осуществлены в политике и экономике крупнейших коммунистических стран; важно то, что принципы либерализма и демократии полностью утвердились в головах людей; это и значит, что победа либерализма в материальном мире после его победы в мире идеальном – это вопрос обозримого будущего. Сама идея о конце истории не является оригинальной, продолжает Фукуяма. Гегель, наверное, является ближайшим к нам в западной традиции мыслителем, который научно обосновал идею конца истории с тех позиций, которые мы можем разделить и сегодня. Многое из гегелевского духовного наследия досталось Западу в преломлении интерпретаций Маркса, и этот факт во многом ослабил внимание ряда западных политических ученых к самому Гегелю и его идеям, поскольку он часто рассматривался сквозь призму марксизма как предтеча Маркса. Однако если проанализировать оригинальную концепцию Гегеля, например, с точки зрения А. Кожева, «блестящего русского эмигранта, который вел в тридцатых годах ряд семинаров в парижской Ecole Pratique des Hautes Etudes», можно обнаружить, что уже в 1806 «Гегель видел в поражении, нанесенном Наполеоном Прусской монархии, победу идеалов Французской революции и надвигающуюся универсализацию государства, воплотившего принципы свободы и равенства». «Битва при Йене означала конец истории, так как именно в этот момент с помощью авангарда человечества […] принципы Французской революции были претворены в действительность.» Таким образом, конец истории настал не в 1989 вместе с падением «железного занавеса» и даже не в 1945, когда принцип либерально-демократической организации общества нашел свое жизненное воплощение в странах послевоенной Западной Европы, а в 1806, когда произошла битва при Йене, поскольку сущность конца истории заключается в победе либерализма в сфере идей. Важно понять, рассуждает Фукуяма, что для Гегеля противоречия, движущие историей, существуют прежде всего в сфере человеческого сознания, и в этом смысле именно идеология, понятая не как политическая доктрина, а как сфера, содержащая в себе религию, культуру и нравственные ценности, определяет собой материальный мир. И хотя материализм сегодня широко распространен не только в коммунистических странах, но и в сознании Запада, поскольку мы часто склонны давать происходящему объяснения с позиций материалистического детерминизма, тем не менее этот материализм нуждается в серьезном переосмыслении. Это делает и Макс Вебер в своей знаменитой книге «Протестантская этика и дух капитализма»: если кто-то хочет понять, что такое современный капитализм и мотив прибыли, следует изучать имеющиеся именно в сфере сознания предпосылки того и другого, утверждает Вебер. «Непонимание того, что экономическое поведение обусловлено сознанием и культурой, приводит к распространенной ошибке: объяснять даже идеальные по природе явления материальными причинами», например, объяснять реформы в Китае и СССР чисто экономическими причинами превосходства материальных стимулов преуспевания перед плановой экономикой, хотя именно сфера идей изначально и в сущности определила возникновение этих реформ. «Глубинные процессы истории обусловлены событиями, происходящими в сознании, или сфере идей, поскольку в итоге именно сознание переделывает мир по своему образу и подобию. Тезис о конце истории в 1806 г. означал, что идеологическая эволюция человечества завершилась на идеалах Французской и Американской революций; и, хотя какие-то режимы в реальном мире полностью их не осуществили, теоретическая истинность самих идеалов абсолютна и улучшить их нельзя.» Существуют ли в истории какие-то фундаментальные вызовы, которые современный либерализм бессилен разрешить, но которые разрешались бы в рамках некоторого альтернативного политико-экономического устройства? Фукуяма считает, далее, что в XX веке либерализму были брошены два главных вызова – фашизм и коммунизм. Как жизнеспособная идеология фашизм был сокрушен Второй мировой войной, причем это было не только материальное поражение: потерпела неудачу сама идея фашизма, и это закрыло фашизму дорогу к последующему возрождению. Коммунизм представляет собой гораздо более серьезный идеологический вызов и является «великой альтернативой либерализма». Однако классовый вопрос успешно решен Западом и отошел в западном мире на второй план, и сегодня привлекательность коммунизма в западном обществе находится на самом низком уровне со времени окончания Первой мировой войны. В наши дни в Великобритании, в континентальной Европе и в Японии успех на выборах имеют консервативные партии, выступающие за рынок и против этатизма. Североатлантический мир – можно утверждать смело – гарантирован от коммунизма. Если обратиться к неевропейскому миру, то здесь «нас поражают грандиозные идеологические преобразования, и особенно это касается Азии». Япония – прекрасный пример страны, вставшей на путь индустриализации, где, как и в Азии в целом, «политический либерализм идет вслед за либерализмом экономическим, – медленнее, чем многие надеялись, однако, по-видимому, неотвратимо». Сила либеральной идеи не была бы столь впечатляющей, если бы она не затронула величайшую и старейшую в Азии культуру – Китай. «Китай никак не назовешь сегодня либеральной демократией. На рыночные рельсы переведено не более 20 процентов экономики, и, что важнее, страной продолжает заправлять сама себя назначившая коммунистическая партия, не допускающая и тени намека на возможность передачи власти в другие руки. […] Однако каждый, кто знаком с мировоззрением и поведением новой технократической элиты, правящей сегодня в Китае, знает, что марксизм и идеологический диктат уже не имеют никакой политической значимости и что впервые со времени революции буржуазная культура потребления обрела в этой стране реальный смысл.» Но, разумеется, главное, наиболее важное и наиболее значительное в этой связи – это то, что «именно в Советском Союзе – “родине мирового пролетариата” – забивают последний гвоздь в крышку гроба с марксизмом-ленинизмом. […] То, что произошло за четыре года после прихода Горбачева к власти, представляет собой революционный штурм самых фундаментальных институтов в принципов сталинизма и их замену другими, еще не либеральными в собственном смысле слова, но связанными между собой именно либерализмом». У либерализма есть и другие вызовы – религиозный фундаментализм в рамках христианской и мусульманской традиций, а также национализм и иные формы расового и этнического сознания. Однако ни религия, ни теократическое государство не являются сегодня серьезными альтернативами либерализма, поскольку являются малопривлекательными, а менее масштабные религиозные импульсы с успехом допускаются либеральным обществом. Что касается национализма, то только систематический национализм может формально считаться идеологией, сопоставимой с либерализмом или коммунизмом, однако подавляющее большинство националистических движений не являются сегодня политическими или социально-экономическими проектами, поэтому национализм не является сегодня идеологическим соперником либерализма. Конец истории, заканчивает Фукуяма, означает для сферы международных отношений то, что «большая часть третьего мира будет оставаться на задворках истории и в течение многих лет служить ареной конфликта», а Китай и СССР, хотя и не присоединятся в ближайшей перспективе к развитым нациям Запада, будут вынуждены осознать в той или иной мере идею общечеловеческого государства, и мир в целом будет развиваться по деидеологизированной модели. Новое мышление – единственно возможное будущее для Советского Союза. «Таким образом, Советский Союз находится на распутье: либо он вступит на дорогу, которую сорок пять лет назад избрала Западная Европа и по которой последовало большинство азиатских стран, либо, уверенный в собственной уникальности, застрянет на месте. Сделанный выбор будет иметь для нас огромное значение, ведь, если учесть территорию и военную мощь Союза, он по-прежнему будет поглощать наше внимание, мешая осознанию того, что мы находимся уже по ту сторону истории.» Мир отныне разделен на две части: одна принадлежит истории, другая – постистории. Конфликты по-прежнему возможны, особенно – на этнической и националистической почве; возможны также терроризм и национально-освободительные войны. «Однако для серьезного конфликта нужны крупные государства, все еще находящиеся в рамках истории, но они-то как раз и уходят с исторической сцены.» Фукуяма завершает свою статью словами о том, что «конец истории печален» и он испытывает ностальгию по тому времени, когда история существовала.