Глава 2. Тоталитаризм и государство

Страны, где в XX в. сформировались тоталитарные режимы, относилиськ так называемому второму эшелону капитализма,характерное для них «догоняющее» развитие было сопряжено с острымивнутренними и внешнеполитическими конфликтами²⁸². Переход оттрадиционного общества к обществу индустриальному везде и всегда связан со структурными и культурными кризисами, с маргинализацией значительных слоев населения, выпадающих изпривычных социальных ниш. Утрата традиционных социальных ролейи статусов - это трагедии людей; лишь меньшинство из них готово противостоять хаосу, осваивать новые роли и создавать новый социальный порядок, большинство же ищет убежища, попадая в ситуацию, которую Эрих Фромм назвал бегством от свободы²⁸³. Переходные общества с многоукладной экономикой и не сложившейся новой социальной структурой оказались в ситуации наложения разнотипных противоречий (внутри различных укладов и между ними), которая усугублялась геополитической напряженностью конца XIX - начала XX вв.; все это вызывало попытки «ускорить историю» путем того или иного варианта мобилизационного развития. Первая мировая война, которую Ленин в силу своей специфической логики профессионального революционера рассматривал как гигантский ускоритель развития, вывела маргинализациюза критическую черту, устроив массовое столпотворение, превративмассы людей в стрессированные толпы²⁸⁴. Подобно свободным электронам, масса лишившихся социальных связей, стрессированных индивидов обладает чрезвычайной идеологической проводимостью; одержимые идеей массы или, если угодно, овладевшие массами идеи движут историю и нередко разрушают культуру.²⁸⁵Такое антиструктурное состояние, движение-братство антропологВ.Тэрнер назвал «коммунитас». «Преувеличение коммунитас в опре­деленныхрелигиозных или политических движениях уравнительного типа, - отмечает Тэрнер, - может вскоре смениться деспотизмом, сверхбюрократизацией или другими видами структурного ужесточения... люди, живущие в общине, рано или поздно начинают требовать чьей-либо абсолютной власти - будь то со стороны религиозной догмы, боговдохновенного вождя или диктатора»²⁸⁶.

Коммунизм и фашизм как раз и предлагали новый порядок, в поисках которого мучилось общество. По точному замечанию Н.А.Бердяева,социализм «есть лишь обратная сторонаатомистического распада, механическое сцепление атомов»²⁸⁷. Тайна тоталитарныхрежимов XX века заключается в том, что они замещалидействительный исторический синтез современных и традиционныхструктур, выступали ложно-альтернативными (буржуазно-индиви­дуалистическому, классово-антагонистическому, кризисному развитию) формами социальной интеграции. Если в большевистской программе действий по превращению империалистической войны в гражданскую (которая должна стать детонатором мировой революции пролетариата) тоталитаризм содержался, так сказать, винтенции, то фашизм, возникший в качестве реакции и на буржуаз­ный либерализм, и на марксистский интернационализм, изначальнобыл ориентирован на принудительную социальную, точнее национальную монолитность.²⁸⁸В то время как Сталин развивал ленинскуютеорию и практику классовой борьбы, Гитлер призывалпартию объявить войну классовым и сословным предрассудкам во имяединства нации.²⁸⁹С победой социализма в СССР, т.е. сликвидацией и репрессированием значительной части населения, с превращениемсоциума «партия-пролетариат» в социум «партия-народ» большевики, так же как и национал-социалисты, заговорили онераздельном единстве советского общества; при этом официальнаяидеология «марксизма-ленинизма» обогатилась национал-имперскимиобертонами²⁹⁰.

Тоталитарные партии-движения для реализации своих планов социального переустройства должны были подчинить себе государство. Поэтому фашисты были крайними государственниками. «Всёвнутри государства, ничего вне государства и ничего противгосударства», - так говорил Муссолини. Коммунисты, как известно,наоборот считали себя антигосударственниками. Маркс даже «дик­татурупролетариата» представлял как отмирание государства: снародной милицией вместо армии, без политической полиции, болеетого - он ни словом не упомянул о направляющей роли партии революционеров! Молчание Маркса по этому вопросу примечательно,молчание Ленина - красноречиво: он выписывает и толкует все слова Маркса и Энгельса о диктатуре пролетариата, но «не замечает» отсутствия в их концепции того элемента, которыйсоставляет ядро его собственной политической программы. Поразительно,но факт - огосударствление, бюрократизация общественной жизнив 1917-1920 гг. были для большевиков во многом непредвиденными и некоторое время оставалось неосознаваемыми: новые партийно-государственные и огосударствленные структуры понимались в категориях классического марксизма как органы классовойсамодеятельности. Расхождение пролетарского мифа и партийной практики вызвало даже внутрипартийный кризис. В результате «рабочаяоппозиция» была обвинена Лениным в детской болезни «левизны»,а теоретические несообразности были объяснены посредством метафизическихссылок на классовую сущность новых «органов» и концепции усиления (государства) перед отмиранием.

Фашизм с его идеями вождизма и тотального государства-нациибыл более традиционным, более «натуральным», нежели марксизм-ленинизм. Лежащее в основе коммунистического проекта абстрактное стремление к непосредственному тождеству человеческой сущностии существования, отрицавшее все «отчужденные» институтыи «ложные» формы сознания, с одной стороны, привлекало «про­грессивностью» (тем более в сравнении с очевидной реакционностью фашизма) немало интеллектуалов и романтиков; с другойстороны, требовало перекодировки всей социальной действительности, замены всех социоструктурных и культурных идентификаций индивидов - речь действительно шла о новом мире и новом человеке²⁹¹. В отличие от компартии, фашистский или национал-социа­листический «Левиафан» не посягал на принцип частной собственности, на классовую структуру общества (при всем регулировании хозяйства и замирении классов в рамках корпоративно-партийно-вождистского государства), а расовую и этническую принадлежность ставил превыше всего. С учетом этого М.А.Чешков предлагает различать тоталитаризм какполитическуюорганизацию, гдетоталитарное государство допускает «общество» (в нацистской Германии и фашистской Италии), и как социальную организацию, гденет места ни обществу, ни, строго говоря, государству (в странах реального социализма).

Тоталитарную социальную организацию, своеобразно реализовавшую заявленное марксизмом тождество государства и гражданского общества, Чешков рассматривает в контексте своей концепциитрех форм государственности в эпоху цивилизации.²⁹²Во главу угла автор ставит отношение государства к социуму (последнийне тождествен «обществу») и индивиду. В результате выделяютсяследующие троицы. 1) Монадная государственность - Община - индивид,являющийсяэманацией локальногосоциально-природ­ногомикрокосма. 2)Отраженнаягосударственность -Общество-автономный, илисуверенный, индивид, который выступает конституирующим элементом отдельных агрегативных (в том числе и классовых) образований и социума в целом. 3)Самодостаточнаягосударственность- Тотальная общность- индивид какэманациясоциальной(а не природной!) общности. Только с рождением второго формообразования, когда государственность, лишенная прежней естественно данной самодостаточности, становится производнойот социума (общества), можно говорить о государстве как особой (автономной) форме общественного бытия/сознания²⁹³. Затем, смассовизацией индивидов, расширением госрегулирования, концентрациейв руках государства власти и богатства происходитстановление самодостаточной государственности. «Эта форма государственностискладывается в нескольких видах: тоталитарное государство (фашизм, нацизм, хомейнизм) и «государство всеобщего благоденствия» (в том числе имитирующие его разновидности). Оба вида обладают самодостаточностью и отрицают отраженную государственность (или государство вообще) как ипостасьобщества, стремясь подчинить таковое.²⁹⁴ В этом смысле мы имеем здесьформынегосударственностив отличие от той формы, которая складывается в тотальной общности реального социализма, где,собственно, нет ни общества, ни государства. Эта последняя форма,возникая в противоположении отраженной государственности (илигосударственности вообще), есть по существуантигосударственность».²⁹⁵Последние определения выглядят парадоксально. Ведь с общепринятой в науке точки зрения государство есть институт (система институтов), централизующий управление и монополизирующий публичное насилие, - такая институциональная система в СССР и других соцстранах, конечно, наличествовала. Чешков говорит о другом. Во-первых, под общим понятием государстваскрываются по меньшей мере три принципиально различные формы политической организации. Во-вторых, само это общее понятиегосударства есть наша умственная экстраполяция самоопределенияодного социума на иные. Автор проделывает обратную операцию,указывая своими определениями-приставками направления движения истории: еще не-; уже не-; анти-государство. Автор предлагаети позитивные определения каждой формы социальности (община, общество, тотальная общность) и каждой формы политической организации, однако в последнем случае не завершает своего дефинирования, говоря о формах именно государственности, чемзапутывает картину: так государственность или не(анти)государ­ственность?

Для прояснения этой ключевой категориальной проблемы попробуем подойти к ней, так сказать, с другого конца. Если М.А.Чеш­ковазанимает вопрос, не заканчивается ли (и, если да, то чем?) государственность, то антрополога П.Л.Белкова интересует, с чегогосударство начинается?²⁹⁶ По мнению Белкова, общепринятое сведениепонятия государства к перечню его институтов обрекаетполитантрополога на роль Ахиллеса, который, согласно апории Зенона,никогда не догонит черепаху. Анализируя институциональные опре­делениятипа «организованное насилие», «централизация управле­ния», «закон», автор показывает отсутствие принципиальных отличий с этой точки зрения между государством, вождеством, инициацией. Но государство не сводится к своим институтам; «веще­ство», из которого состоит государство, суть бинарные оппозиции социальных интересов, именно их знаковым выражением и являются институты. Такой методологический подход позволяет найти решение «политогенетической контроверзы». Для этого нужно восстановить логическую связь между классо- и политогенезом: каждой фазе политогенеза должна соответствовать определенная фаза классогенеза. Этого можно достичь, придав исторически ограниченный - рамками буржуазного общества - смысл понятиямклассигосударство(при этом автор ссылается на существующую в исторической науке теорию бюргерского происхождения государства-нации). Обновленная формационная парадигма выглядит следующим образом: «государство<монархия(илисословная организация) <вождество»; «класс<сословие<варна». Следуя логике П.Л.Белкова, мы можем сделать такой вывод: еслигосударство есть организация взаимоотношений классов, то тоталитарная организация, ликвидировавшая классы буржуазного общества, не является государством (оставаясь при этом институтомуправления и насилия). Таким образом, методологически различные концепцииП.Л.Белкова и М.А.Чешкова одинаково отвечают на интересующий нас вопрос.

И все-таки что-то мешает восприятию обеих концептуальных схем. Это «что-то» сокрыто как раз в ключевом термине: государство. Вначале было слово, и слово «государство» определяет совсеминые начала, нежели те, которые имеют в виду цитированные здесьавторы. Для политического определения нарождавшихся наций евро­пейцыпостепенно выработали специфическое понятиесостояния(status, estate, state, etat, Staat), восприявшее смысловое богатство греческого понятияполития(совершенное общение в противоположность варварскому общению - деспотии) и латинского -республика(общее дело)²⁹⁷. Русское словогосударствоилигосударьство, как говорили в XV в., имело удельно-вотчинное происхождение и, согласно В.О.Ключевскому, обнаруживало смешениечастного и публичного права²⁹⁸. Это феодальное, вотчинное началорусской государственности получило весьма своеобразное развитиев самодержавно-крепостническом Московском царстве, существеннопреобразовавшем весь сословный строй. В дальнейшем «понятиегосударствооказалось как бы зажатым между еще не отпускающей на свободу традицией царства и реальностью империи, ужеуспевшей подавить начала современного государства. В результатене получила своего развития концептуализация статуса состояниятерриториальной политической системы. Это объясняется особенностями трансформации российской политической системы: аналогичноеевропейским тенденциям утверждение романовскогоабсолютного государства в условиях форсированной и однобокой модернизации преимущественно военно-бюрократических аспектов системыделало Россию скорее империей, чем нацией-государством».²⁹⁹ Под­черкну: империей самодержавной (во внутриполитическом смыслепоследнего слова), империей-государьством. Только в конце XVIII в.дворянству дарованы были вольности и начала самоуправления - досуг и прелесть просвещенья тотчас обернулись кружками молодежи и восстанием, за чем последовала волна бюрократизации российского общества.

Между тем, в народившейся отечественной интеллигенции (чье появление можно, пожалуй, назвать вторым расколом) вместе с европейским образованием распространились и политические доктрины, которые переводились русскими терминами. Новая терминологиявошла в гимназические учебники, университетские курсылекций, легла в основу российской науки об обществе. Так, Б.Н.Чи­черини другие представителигосударственной (юридической) школывслед за Гегелем рассматривали государство как высшую форму человеческого общежития, противопоставляя его родовому быту; при этом русская история виделась как раннее и ускоренное силой обстоятельств (география и колонизация, Орда и другие внешние угрозы) развитие централизованного государства, закрепостившего сословия. Неограниченность государства вредна, само же государство - великое благо: оно собирает племена в национальный союз, спасает русский народ от иноземного ига, наконец, заводит просвещение. По мере распространения последнего, государственное крепостничество можно и должно заменить государственным правом.

Если вести речь не о мировоззренческих подходах и политических выводах, а только о теоретических дефинициях, нужно отметить следующее. Гегельянское противоположение государства родовому быту было скорее доктринерским, чем диалектическим. У Гегеля речь шла не только об исторических формах, но о внутренних сторонах становящейся сущности: идея всеобщего осуществляети преодолевает себя, сохраняя преодоленные формы как моменты своей деятельности. Следовательно, семья и частные союзы - непросто низкие, догосударственные формы общежития, но необходи­мыеэлементы развитого политического союза. Поэтому европейский «государственник» Гегель считал, что в России государство (Staat!) стоит на невысокой ступени развития.³⁰⁰Подчеркну еще раз: русская историография, а за ней и все обществоведение говорят об ускоренном и гипертрофированном развитии государства, аГегель, наоборот, подчеркивает неразвитость Staat, - если отождест­влятьтермины, получается противоречие, если же развести - взаимодополнение. Категориальная неопределенность обусловилаприблизительность закрепившихся в отечественной литературе параллелей типа «российского абсолютизма». Российское самодержавие заимствовало политико-идеологические институты европейскогоабсолютизма: идеологию регулярного государства, секуляризацию,административную модернизацию, - но о самостоятельности сословийи классов, арбитражных функциях государства (что как раз определяло содержание «абсолютизма» в Европе) в России можно говорить только применительно к концу XIX - началу XX вв., да и то с оговорками.

Правовые, историко-социологические идеи государственной школы, изложенные в фундаментальных трудах К.Д.Кавелина, С.М.Соловьева, Б.Н.Чичерина, А.Д.Градовского, В.О.Ключевского,легли в основу самых различных теоретических построений. Мыслителиславянофильского толка призывали поправить (раскрепо­стить) сословный строй, т.е. по сути дела превратить самодержавиев сословную (земскую) монархию. Либералы-западники выступилис обоснованиемконституционализма.³⁰¹Между тем абсолютное большинство русского народа понимало государство совсем иначе. Призванное восполнить недостаток консервативной политической теории, определение С.С.Уварова - «Самодержавие. Православие.Народность» - потому и оставалось до начала XX в. формулой легитимности, что соответствовало популярному восприятию государства. Если интеллигенция страстно разоблачала ложность правительственной идеологии, то народ обвинял действительность («порядки») в несоответствии идеалу («правде»). Традиционный крестьянский бунт и интеллигентский «прогрессизм» в конце концов соединились - в итоге, утратившая легитимность российская государственностьне успела уже выработать новую политическую формулу. Самодержавие сменил не русский конституционализм, а русский коммунизм, который, помимо всего прочего, обещал уничтожить государство. В известном смысле, мы наблюдаем здесь проявление конфликта между элитарной и простонародной культурой. В одном (но ключевом!) слове, оказывается, закодирована информация о противоречивом диалоге России и Европы, о цивилизационном расколе русского общества, о кризисности российской модернизации.

Из сказанного можно сделать следующие выводы. Русское словогосударствомало подходит для акцентирования гражданско-кор­поративного происхождения и содержания новоевропейских политических союзов - национальных «Общественных договоров». Не случайно для определения данного содержания мы нуждаемся в словах-дополнениях: государство-нация, государство-состояние. Вопреки тому, что «слышится» П.Л.Белкову³⁰², определениефео­дальное государствозвучит как нельзя более органично («в тридевятом царстве, в тридесятом государстве»!), а вот «бюргерское государство» нуждается в специальных пояснениях. Несмотря натеоретические, просветительские и политические усилия российскихлибералов,государствоконцептуализировало прежде всего автократическое содержание. Данное содержание определенным образом было удержано исоветским государством - следуя здесь заобычным массовым сознанием, мы не уклоняемся далеко от истины,ибо акцентируем действительную отечественнуюавтократическую, а не европейскую (и русскую академическую, книжную) политическуютрадицию. То есть, если использовать терминологию М.А.Чешкова, государствокак раз и акцентирует «самодостаточ­ность», а не «отраженность». Касаясь исторической преемственности, автор пишет о воспроизводстве типологических принципов(Власть - Культура/Нация - Религия) при негации их содержания.Как мне представляется, «единство типологических принципов» есть не что иное, какполитическая культура. Нельзя не согласиться со Стефаном Уайтом, который выделяет в советской политической культуре вполне традиционные черты: отсутствие механизмов для выражения народом своих требований,высокоцентрализованная и во многом неограниченная автократия, крайне персонализированныевзаимоотношения между огромным большинством населения и его автократом, царем³⁰³. Я бы добавил к этому своеобычную культуру индивидуального и общественногоучастияв государственной жизни, которая выражается в понятияхдани,долгаижертвы. Указанная преемственность политическойкультуры объясняет и нынешнее «обратное сменовеховство» - сближениечасти коммунистов с авторитарными почвенниками: ихгосударственничество(илидержавничество- при внешнеполитическом акценте) отнюдь не являетсяэтатизмом, а представляет собой смесь тоталитарных, традиционно авторитарных и собственноэтатистских идеологем. Никакой новой идеи «всеобщего» - современной живой формы цивилизованного общежития эти «государствен­ники» предложить не способны. Не случайно самым удачливым из них оказался В.Жириновский, превративший все идеологемы в средства постмодернистского манипуляторства.

Вместе с тем следует подчеркнуть существенное изменение массовых представлений о государстве за советский период отечественнойистории. Отметим два важных момента: (а) размываниеавтократического содержания через разрушение его традиционных основ,в том числе через десакрализацию: сначала Царя, потомСталина; и (б) внедрение в массовое сознание идеи демократизмакакатрибута правильной власти. Свободное («новое») мышление, не столькоинициированное, сколько допущенное М.Горбачевым,довольно быстро переросло схемы «развития социалистической демократии»и перешло к обоснованию концепта правового государства - широкое(хотя и неглубокое) распространение последнего через авторскую публицистику (имевшую большой резонанс в конце 80-х - начале 90-х годов), СМИ и - что особенно важно - через учебные программы средней и высшей школы является, пожалуй, самым важным изменением массового сознания россиян, то есть изменением российского общества. Таким образом, унаследованное намипонятие государства вовсе не является «безнадежным»: происходитмедленное и противоречивое наполнение его правовым, республиканским, политийным содержанием. С другой стороны, новое политическое содержание может укорениться лишь в рамках и через наличную историческую традицию, выраженную в понятиигосударства. Чрезвычайно важно противопоставить примитивному автократическому и ложному тоталитарному толкованиям государствен­ной идеи либеральное государственничество как живой синтез, какисторическое творчество и продолжениегражданской традициирусской культуры, как развитиерусского конституционализма.

Об этом, однако, речь впереди. Сейчас нужно определить, концептуализировать политическую форму того тоталитарного социума, который возник на развалинах Российской империи. Категориятоталитаризма, полагаю, характеризует социальное содержание, точнее, интенцию социальной трансформации, которая в разной степени реализовалась в конкретных исторических формах: фашистском итальянском государстве, нацистском Рейхе и в СССР.Именно так - советским государством, СССР - строители коммунизманазвали свое детище. Не следует забывать о парадоксальности этих именований: ведь советы были выдвинуты большевиками как форма антигосударственной диктатуры пролетариата. Рассуждая по-марксистски,советское государство- софизм, но, рассуждая по-ленински, софизм целесообразный, т.е. нужный дляудержания «диктатуры пролетариата» в крестьянской стране послетого, как антигосударственный бунт крестьянства уже иссяк (это средство «подхода к массам» - такое же как лозунги «Земля -крестьянам!», «национальное самоопределение», «Социалистическоеотечество»). Таким образом, советское государство - это имя длянепосвященных, идеологический ширпотреб. Настоящие же «пись­мена Бога» обнаружил М.Восленский в неприметном учебном посо­биидля слушателей партшкол, где дается определениеноменклатуры³⁰⁴.

Сделаю необходимые уточнения. Политический союз (в том числе государство), по точному замечанию П.Л.Белкова, может определяться либо как совокупность людей, либо как определеннаясовокупность отношений между людьми. В одном случае определениебудет связано с понятием «сообщества», т.е. некоторого суммарного физического тела, в другом - с понятием «структуры», подразумевающим некоторую систему отношений внутри данного множества лиц.³⁰⁵Как совокупность людей на определенной территории - территории бывшей Российской империи - созданнаябольшевистской партией наднациональная организация должна быть определена как Коммунистическая держава. Это определениеакцентирует наднациональный характер и неограниченный идеократический экспансионизм (расходящиеся сферы державы коммунизма: СССР, соцлагерь, комдвижение). В качестве системы отношений данное образование может быть определено какноменклатурная организация(в понятийном ряду:родовая организация, сословная организация, правовая организация). Подчеркну: понятие номенклатура определяет не только господствую­щий класс(в таком качестве оно занимает место в понятийном ряду:варна,аристократия,элита) и не толькоспециальный институт- реализованное средство такого господства, но и (также какварна, аристократия, элита) означаемую, поддерживаемуюданным институтом разность семиотических потенциалов «управ­ляющих» и «управляемых», оппозицию и связь их интересов (то самое невещественное «вещество» политического союза, о котором говорит П.Л.Белков).