Д) Биопоэтика тела и высокие технологии

Еще одним случаем потребляющего тела следует считать тело, активно усваивающее разнообразные медицинские услуги, предоставляемые современными высокими технологиями. К числу последних вслед за транссексуальной хирургией относятся протезирование и пересадка тканей. Сферами их предоставления являются современные медицинские центры, специализирующиеся на оказании помощи больным людям, но также и центры косметической хирургии, чьими услугами пользуются физически здоровые люди. В одном случае речь, безусловно, идет об интенсификации жизни, в другом — об эстетизации тела. Между тем границы, проведенные здесь оказываются более чем условными, поскольку методы, выработанные в одном случае, нередко используются в другом.

Протезирование и ортопедия могут применяться для устранения анатомических дефектов тела или его интенсивного лечения при органических поражениях. Но иногда люди ложатся под хирургический нож только лишь для того, чтобы изменить форму груди и использовать протезы в чисто эстетических целях³³. То же самое касается и трансплантологии. Некоторые операции по пересадке тканей делаются лишь по медицинским показаниям, когда дело касается пересадок почек, сердца, легких, кожи, переливания крови и т. п. Но не меньше их совершается и по эстетическим соображениям: пересадка волос, наращивание ногтей. Интенсификация жизни как медицинская деятельность дает уроки эстетизации тела как регулярной консумеристской практике. В сущности, то и другое было бы уместно объединить под одной рубрикой: биопоэтика, то есть пересоздание жизни тела.

Биопоэтика занята конструированием тела-биопоэмы, в котором современная культура обретает один из своих канонов. На тело глядят как на сборно-разборную конструкцию, элементы которой подлежат перераспределению. Это живой механизм, большая часть которого может быть заменена инородными компонентами биоидного или искусственного происхождения. Такое тело — не раз навсегда данная целостность. Его можно реконструировать, обновлять, заменять утраченные элементы, протезировать отдельные органы и конкретные функции. Строго говоря, это текст, который по необходимости может быть переписан. Из этого текста систематически вычеркивается смерть и все ее значения, а вписывается жизнь и знаки прекрасного, пользующиеся безусловным спросом на консумеристском рынке. Тело-биопоэма — это гипермедикализированное тело.

Предисловием к появлению тела-биопоэмы стали новые технологии обращения с телами в сфере органо-восстановительной хирургии. Прежде всего был совершен прорыв к телу-без-боли, к телу, в котором боль как грозный предшественник смерти научились изживать. Открытие наркоза и анестезии в целом позволило добиться ошеломительных успехов в оперировании телом и его значениями. Тело стало областью радикальных медицинских вмешательств, приобрело новую степень пластичности. Дальнейшие стратегии современной органо-восстановительной хирургии объективно ведут к двум последствиям — телу-киборгу или телу-симборгу. Принципиальная разница между этими формами до сих пор еще не четко проявлена. Возможно, границы между ними и вовсе нет. Тем не менее, в самом прямом смысле тело-киборг — это симбиоз живого организма с машиной, тогда как тело-симборг — результат слияния с другим организмом, точнее с элементами чужого организма³⁴.

Тема киборга стала развиваться в шестидесятые годы ХХ века. В своей знаменитой книге “Футурошок” Тоффлер посвятил киборгам несколько страниц, констатируя при этом что: “Успешные слияние человека и машины — названные “киборгами” — более близки к появлению, чем подозревает большинство людей”³⁵. Один из разделов той же самой книги получил броское оглавление — “Киборги среди нас”. За последующие тридцать лет после книги Тоффлера сложилась устойчивая традиция, разрабатывающая вопрос о киборге в литературе³⁶. Первоначальные резюме Тоффлера обросли богатым фактологическим материалом, был поставлен ряд новых серьезных проблем, а сам вопрос о киборге стал, прежде всего, поводом к переосмыслению отношений между природным и рукотворным, реальным и виртуальным, естественным и искусственным в рамках современной западной культуры.

Расцвет хирургии в ХХ веке привел к значительному развитию протезных технологий. Благодаря достижениям в эндопротезировании и применению полимеров протезные приспособления широко вторглись в тело³⁷, позволив хирургам успешно реконструировать поврежденные “телесные машины”. На сегодняшний день для медицины почти нет такой кости или сосуда, которые бы не могли быть заменены в случае необходимости на искусственные. Кроме того известно, что по чисто иммунологическим основаниям для большинства людей не существует проблем с отторжением имплантированных синтетических материалов. Приоритетом среди таких материалов пользуется керамика, пластмасса, но также и многие металлические сплавы. Используемые для эндопротезирования материалы либо остаются инертными по отношению к тканевым структурам тела, либо вступают с ними в столь тесное химическое взаимодействие, что со временем перестают быть отличимы от них. Пример первого случая — силастик (силиконовый каучук). Его используют в любой части тела, нуждающейся в структурной поддержке или увеличении, например, для лечения лицевых переломов. Силастик непроницаем для кислорода и не вмешивается в местное кислородное обеспечение. Наоборот, тефлон фактически мимикрирует под “мест­ные” тканеобразвания. Это идеальное вещество для изготовления искусственных артерий. Тефлоновые сосуды при их эксплуатации пропитываются изнутри сгустками крови и постепенно перерождаются в обычную волоконную ткань. Артериальную пластику нередко используют для шунтирования (обхода) полностью блокированных участков артерий³⁸. Следуя этим примерам, мы видим, что границы между “органическим и протезным стали проницаемыми”³⁹.

Еще одной стороной развития киборг-методов и технологий протезирования является совершенствование и миниатюризация аппаратов искусственного жизнеобеспечения. Появившись в качестве инструментов для протезирования отдельных органических функций (дыхание, кровообращение, диализ), они неизбежно дождутся того часа, когда шагнут вглубь самого тела и перестанут сообщаться с ним только извне. Но пока на передний план все больше выходит другая тенденция — регуляция и стимулирование деятельности поврежденных органов. Важнейшие функции тела не столько замещаются, сколько поддерживаются. Раньше всего появился пейсмекер, электронный стимулятор сердца, контролирующий работу нездорового органа. Сегодня его дополняют многочисленные компьютерные микросхемы (микрочипы), которые вживляются в тело для слежения за работой самых различных органов. Уже проведены опыты по вживлению электронных нейропротезов в глазное яблоко, что позволило восстановить зрение абсолютно незрячим лабораторным животным, а в клинике Атланты нейрохирурги, вживив золотые электроды в мозг пациента, поврежденный инсультом, начали добиваться его электрической активности: к пациенту возвращается некоторая способность к общению с окружающими⁴⁰. Можно предположить, что в самом недалеком будущем вполне естественной станет следующая картина: под кожей, глазами и в мозге человеческого тела разместится целый мир контролирующих датчиков и аппаратов, совместимых как друг с другом, так и с командно-наблюдательным центром в клинике. Уже теперь целое семейство протезно-регулирующих устройств способно находиться в теле человека, сознание которого не выключено под наркозом, но бодро функционирует в живом кибернетизированном теле.

Технологическая трудность по замещению естественных органов искусственными выливается в необходимость или потребность контроля над пораженными. Иллюстрацией этой логики служит ситуация с искусственным сердцем. Роберт Янгсон говорит, что работа искусственного органа осложняется рядом причин: необходим мощный, надежный и компактный источник питания, который бы обеспечивал его функционирование; то и дело требуется антикоагулянтная терапия, поскольку механическое сердце систематически способствует свертыванию крови и образованию эмбол, закупоривающих сосуды. И хотя обе эти проблемы технологически не столь фатальны, более взвешенный подход, с точки зрения Янгсона, состоит в том, чтобы не спешить с использованием искусственного сердца. Автор, в сущности, подводит к выводу о целесообразности как можно более продолжительного контроля над патологическим органом.

О какого рода контроле здесь идет речь? Об анонимном и все более изощренном. Контроль направлен на частичные объекты, на отдельные органы и их функции, которые подлежат стимуляции. Имплантированные протезы-функционалы позволили возвращать некоторым больным утраченную трудоспособность. Новые протезы-имитаторы позволили сглаживать все более тонкие анатомические дефекты и придавать телу искомую эстетическую ценность. Уже складывается опыт реконструкции сенсорных возможностей тела и возведение их к уровню общепринятых культурных значений: слепота и глухота, фатальные прежде, переходят из разряда органических патологий в разряд технических дефектов, “поломок”, которые начинают ремонтировать. Обретенные слух и зрение — это больше не органические способности, а продуцируемые эффекты планомерно функционирующего киборг-тела, эффекты внедренного в тела контроля. Не следует ли считать такого рода контроль милосердным?

Вместе с тем, чем станет для морали и для закона, для институтов государственной власти и судебно-медицинских экспертов тело-киборг, органические компоненты которого составляют лишь меньшую часть в его общей конструкции? Как можно будет провести его решающую идентификацию — по фотографии, по отпечаткам пальцев, по форме черепа или структуре зубов? Не рассыпятся ли вдребезги все юридические представления о человеческой идентичности при встрече с телом-киборгом? Брайан Тернер замечательно пишет: “В будущем обществе…гипотетические задачи о тождестве и частях, что решала классическая философия, будут проблемами наибольшей юридической и политической важности. Могу ли я быть ответственным за действия тела, которое субстанциально не является моим собственным?”⁴¹

Начинающийся процесс внедрения киборг-методик меняет отчасти и наши представления о живом. Живое в привычном его понимании это то, что дышит, чувствует, страдает, предается желаниям. Какого рода чувства и страсти должны быть присущи киборгизированному телу, начиненному множеством контролирующих систем и протезов? Есть ли у него желания? Дышит ли оно так, как дышат другие? Наконец, способно ли оно умереть так, как умирают живые тела? У нас нет уверенности в том, что ответ может быть нам известен. Уже сегодня меняется смысл таких траурных фраз, как “перестал дышать” и “прекратило биться сердце”. За этими констатациями может стоять, например, отключение аппарата искусственного дыхания — по технической оплошности или преднамеренно. Умирание — это теперь не всегда природная закономерность, а иногда лишь приостановка машины, перестающей стимулировать жизнь частных органов.

С позиций критического мышления, тело-киборг — это вызов всей традиционной культуре. По отношению к нему мы впадаем в недоумение. Имеется ли у киборга пол? Какого он возраста? В сущности, телу-киборгу нет нужды в принадлежности к тому или иному полу, расе, возрастной группе. Все эти значения, если они ему и присваиваются, играют второстепенную роль. Главное для него заключается в том, чтобы освобождать свое тело от смерти и аккумулировать в себе жизнь. Но эта жизнь в его телесной биопоэме до предела виртуализирована. Бодрийяр, рассуждая о подобных примерах медицинского пролонгирования жизни, даже не хочет и говорить о том, что эти до предела медикализированные тела все еще живут. Он использует другое понятие: “послежитие”⁴². Такое вот послежитие вписывается в тело хладнокровным пером современных технологий.

Сказанное о протезированном и подвергшемся инженерному вмешательству теле-киборге в равной мере подходит и для тела-симборга, являющемся симбиозом двух различных биологических субстанций, обладающих некоторым объективно устанавливаемым родством. Тело-симборг — это своего рода новейший медицинский кентавр. Для появления этого типа телесности потребовалось развитие и совершенствование методик пересадки органов, развитие сосудистой хирургии и анастомоз, обращение к методам иммунодепрессии и подбора совместимых тканей (типирование тканей), кроме того, пришлось развивать современные способы консервирования и доставки биоматериалов, наконец, с неизбежностью стали дорабатывать законодательство, позволяющее решать проблему статуса “мозговой смерти”, “анатомического дара”, обмена тканями между неродственниками и самой трансплантологической практики⁴³.

Создание нового порядка обмена донорским материалом породило и совершенно новую систему сообщения между жизнью и смертью. Впервые смерть была поставлена на службу жизни, точно так же, как и одна жизнь на пользу другой. Что это означает? Это означает, что в мертвых телах были выявлены специфические ресурсы, которые могли быть использованы для интенсификации жизни в других телах, обреченных на страдание. Это означает также, что смерть впервые выступила в роли не обычной разрушительной силы, но силы продуктивной и рационально организованной.

Тело-симборг — это сюжет, который уже разворачивается в нашей культуре. Этот вид телесности приходит в современную культуру, ломая своим приходом многие привычные каноны. Во-первых, здесь нарушается древний медицинский принцип непричинения вреда пациенту и мобилизации его собственных жизненных сил для выздоравливания. Использование иммунодепрессии, нарушающей иммунную защиту организма и даже приводящей к злокачественным опухолям, явно оказывается в противоречии с традиционной практикой исцеления. Вред, который причиняется ему, однако призван компенсировать более грозный и неустранимый вред — смерть. Осмысление этой необычной стратегии приводит к рассуждениям о специфической экономике издержек, призванной оправдать приемлемость “меньшего зла” против “большего”. Тело-сим­борг — это эффект экономики “меньшего зла”. Во-вторых, применение иммунодепрессии, как и раньше анестезии, свело на нет обычные реакции организма не внешнее, враждебное воздействие. Тело-симборг уже не столь отгорожено от окружающего мира. Оно открыто ему и более проницаемо. Теперь научились обманывать и подавлять иммунитет, который до сих пор служил основой соматического единства. В этом смысле тело-симборг — удачный пример воплощенной фрагментарности. В-третьих, введение в широкий оборот трансплантатов, заимствованных у мертвых тел, самым решительным образом отвечает основному проекту западной культуры. Этот тип телесности выражает собой — как символически, так и реально, — принцип, утверждающий, что смерть может быть не только изжита в пределах гипермедикализированного тела, но непосредственно ставится на службу живому, трансформируется в жизнь. В симборге тесно соединены живое и то, что не смогло умереть.

У нас пока нет ответа на вопрос о моральности симборг-технологий. Похоже, он вообще не имеет решения на основе той практики, которая предполагает утилизацию мертвых тел на благо живых. Говоря корректно, этот вопрос, если уж он возник, должен постоянно ставиться вновь и вновь. Возможно, его следует сопровождать также и более частными, как бы проверочными вопросами. Например, всегда ли акт смерти донорского тела был актом окончательной биологической смерти? Был ли шанс спасти самого донора? Наконец, желал ли потенциальный донор проявить солидарность с потенциальным рецептором, телом которого он должен отчасти стать? Только на острие этих вопросов и прояснится истина тела, создаваемого рукой смертного творца.