4. 1. Потребляющее тело

Человек издревле превращал свое тело в средство для потребления благ, важнейшим из которых была пища. Процесс потребления соответствовал гедонистическим претензиям человека к культуре, согласно которым потребление трактуется как исключительно осмысленный процесс, что отличает его животного утоления голода. Человек не только ел, но и делал это со вкусом, обставляя процесс потребления пищи сложными ритуалами и нравственно-религиозными контекстами. В современной культуре процесс принятия пищи отчасти утратил свою ритуальную форму и принял во многом чисто инструментальное содержание: едят, чтобы восстанавливать затраченную энергию. Теперь потребление пищи на Западе формируется, с одной стороны, постепенным вытеснением “ритуальной пищи” “ресторанной закуской”⁸, а, с другой — все большим приложением к нему научного знания и методов рационального управления. В своем исследовании о воздействии фордизма и тейлоризма на пищевую индустрию Джордж Ритцер проанализировал феномен “макдональдизации” культуры, воспринятый как своеобразная иллюстрация веберовской теории разволшебствления мира⁹. Современные рестораны “Макдональдс” проводят точные измерения полезности, калорийности и токсичности пищи, стремясь достигнуть этим максимума надежности и полезности, а также исключить из процесса питания всякую непредсказуемость и риск пищевого отравления.

Эта инструментализация потребления затронула и другие аспекты человеческого существования. Более того, возникли совершенно новые практики потребления, сделавшие тело их главным субъектом. Теперь кроме пищи человек западной культуры достигает возможности потреблять также и половые характеристики тела и самую жизнь. Средствами достижения этих новых возможностей стали новейшие медицинские технологии, такие как транссексуальная хирургия, протезирование и пересадка органов. Чтобы обозначить приемлемым термином этот новый уровень консумеристских возможностей, нам следовало бы теперь говорить о неограниченном потреблении, а в потребляющем теле видеть безграничный резервуар для потребления этого типа.

А) Потребление и власть

Исследуя архаические корни власти, Элиас Канетти показывает, что существует тесная связь между властью и потреблением, которое первоначально существует лишь как потребление пищи. Властитель у разных народов древности — это, прежде всего, “главный едок”. “Есть человеческие группы, которые в таком едоке видят своего вождя. Его неутомимый аппетит представляется им гарантией того, что и сами они никогда не будут страдать от голода. Они полагаются на его набитое брюхо, как будто он набил его и для них всех”¹⁰. В рассуждениях Канетти о вожде-едоке присутствует скрытая зоологическая метафора. Архаический вождь — тот же вожак животной стаи, который должен есть больше, чем все остальные, поскольку несет за них ответственность. В других случаях, по словам Канетти, вождю не обязательно быть “на бочонок толще любого другого”, но гораздо важнее другое усло­вие — у вождя (царя) должно быть столько запасов еды, чтобы это бросалось в глаза всем остальным людям. К тому же вождь, который угощает других, дает этим почувствовать свое превосходство, свою власть над ними.

Древний обычай полтлача американских индейцев, описанный Моссом¹¹, — из этой же области. В неслыханном расточительстве съестных припасов, одежд и иных богатств вожди и правители дают понять, чего они стоят как потребители. Все то, что уничтожается на этой публичной оргии, на самом деле является символическим эквивалентом пищи, которую они могли бы себе позволить употребить. На потлаче происходит чисто символическое поедание пищи: она не отправляется в рот, а раздается людям, выбрасывается в водоемы, сжигается на огне и т. д. Сценами подобном рода переполнены героические поэмы древности. Гомеровские вожди — Агамемнон, Ахиллес, Нестор —широко раздают дары, показывая, что у них в достатке еще. Также ведут себя литературные герои еще и в XVI веке. Нам следует лишь открыть великий роман Рабле, чтобы увидеть в его добродушных великанах подобие древних вождей: они отличаются неимоверными размерами животов и неслыханной щедростью. Герои Рабле — все как один отменные едоки и мастера выпить.

Наиболее зримые свойства древнего вождя — есть и давать есть другим — соединяются, в конечном итоге, в одно единственное качество обладания. Властитель древности — это тот, кто обладает. В его русском названии и до сих пор угадывается этот смысл: володетель. Военная аристократия в Древней Греции одной из первых пришла к идее дозированного потребления пищи. И дело здесь вовсе не в том, что Греция была бедной страной, а ее правители не обладали достаточными ресурсами. Греческая аристократия дала самую тонкую интерпретацию древней формуле власти: подлинная власть — это всегда власть над собой, власть над своим чревом и аппетитом; власть — это искусство давать, требующее, следовательно, искусства воздерживаться. Со многими видоизменениями эта формула продолжала существовать и в последующие эпохи.

Когда буржуазия пришла к власти, ее отношение к собственному телу еще очень долгое время отличалось от того, что практиковали выходцы из аристократических семей. И хотя Норберт Элиас указывает, что идеалы строгости начали прививаться буржуазией уже в XIX веке и некоторые из них, например, отношение к внебрачным связям, были даже более жесткими, чем у знати¹², еще и в начале ХХ века жизнь среднего класса не походила на те стандарты, которые выработала исчезающая аристократическая элита. По справедливому замечанию Хосе Ортеги-и-Гассета, пришел век “восстания масс” и крушения аристократических идеалов сдержанности и контроля над собой¹³. Эпоха, о которой говорит Ортега-и-Гассет, все еще была эпохой раннебуржуазного отношения к телу. До самого конца XIX века тело представителя буржуазного мира было непосредственным знаком его благополучия. Толщина и упитанность мужчины говорили о толщине его кошелька. Об этом прямо говорит в своем исследовании Льюис Бэннер¹⁴. Однако уже в начале ХХ века дородность тела стала выходить из моды, и, прежде всего среди мужчин, представителей буржуазных кругов. Началась новая эпоха буржуазной политики тела.

С чем это было связано? Конечно же, с новым представлением о природе власти. Уже в первой половине ХХ века “властвовать” означало не столько обладать и накапливать материальные блага, сколько организовывать труд других людей и перераспределять ресурсы. Вовсе не обязательно было сосредотачивать видимые эффекты власти в себе, в своем теле, достаточно было всего лишь принимать правящие решения. Питер Дракер хронологически связывает эти события с периодом 1880—1945 годов¹⁵. Умение организовывать и распределять — это не только новый навык в организации производства, но и новый навык в управлении телом. Другими словами, “господствовать” стало означать также и управлять своим телом, а, например, “потреблять” — не потреблять лишь в конкретно-материальном смысле, но, прежде всего, в символическом: испытывать эмоциональный восторг от того, что можно обойтись без накопления запасов. Но управлять другими людьми и ресурсами — это по-прежнему значит, прежде всего, управлять собой. Эта формула, выведенная Сократом¹⁶, не утратила своего коренного смысла и в наши дни. Военно-аристократи­ческая концепция власти, утратив своего изначального субъекта, проявляется в новейших практиках самоконтроля и заботливого отношения к себе у новой буржуазии.