Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Yurisprudentsia_v_poiskakh_identichnosti

.pdf
Скачиваний:
81
Добавлен:
07.06.2015
Размер:
875.73 Кб
Скачать

играть выборы, было важно здесь и сейчас доказать

âñåì òåì,

тация, а техника формирования запросов представляемых

кто находился по другую сторону пространства различения добра

субъектов, сохраняющая форму свободной дискуссии, а значит

и зла («морального»,

но не «политического», как сказал бы

снова актуализирующая политическую теологию, допускаю-

К. Шмитт), что между ним и его слушателями нет непроходи-

щую дискуссии на любые темы, кроме суверенитета.

мых преград. Они не могут лично участвовать в дебатах, зато

 

 

они вправе избрать своего представителя (или не избрать, что

***

хорошо понимал Э. Б рк) и высказать ему свои пожелания.

Итак, в пространстве разрыва между политическим и со-

Спустя полвека Дж. Ст. Милль замечал, что парламент служит

циальным полями в том смысле, который им придавали древ-

также «средством для выражения неудовольствия и предста-

негреческие мыслители, постепенно формируется юридичес-

вителем всевозможных мнений; он представляет собой арену,

кое поле, аккумулируя в себе частное è публичное69. Â òîò

на которой могут проявляться во всей полноте и вступать в

период, когда юристам необходимо получить поддержку обще-

борьбу не только общие мнения нации, но

и мнения

отдельных

ственного мнения, они апеллируют к индивидуалистическому

ее частей <…>»67. Важно то, что эти мнения проходят в стенах

началу в праве, к правам человека и к личной свободе. Напро-

парламента «испытание дискуссией», поскольку ни

îäíà âîëÿ

тив, когда юристы ищут защиты у субъекта власти, в их аргу-

не вправе навязать себя другим, когда изначально достигнуто

ментации ключевым становится понятия суверенитета, а все их

согласие, положившее предел «войне всех против всех».

внимание акцентируется на нормативности права и на его обес-

Современный подход к осмыслению представительного

печенности государственным принуждением. Как бы то ни было,

правления как пространства взаимодействия представляемых

центральным звеном в их рассуждениях о праве остается фигу-

и представителей позволяет обозначить идеальные типы по-

ра Законодателя, обозначающая сразу два разрыва: между по-

литической репрезентации. К ним относятся: a) парламента-

литическим полем и социальным полем; между формальным и

ризм (точнее — «либеральный парламентаризм»); b) «партий-

содержательным участками юридического поля. Фигура Законо-

ная демократия»; c) «аудиторная демократия». Критерии их

дателя не только скрывает оба экзистенциальных разрыва, об-

различения были предложены Б. Маненом на основании анали-

разующих значительные лакуны в материи бытия человека и

за генеалогии представительных систем и принципов демокра-

общества, но и, что более важно, служит катализатором беско-

тических институтов. В качестве этих критериев он определил

нечных реформ и законотворческих инициатив.

процедуру выборов представителей, их частичную автономию,

Миф о Законодателе, однажды искусно использованный

свободу общественного мнения и дискуссию68. После т. н. «золо-

Платоном, был присвоен просветителями и теперь полностью

того века» парламентаризма напряжение между демократичес-

принадлежит демократическому дискурсу. Нельзя не признать,

кой идеей общественных дебатов и аристократической идеей

что именно этот миф сопровождал современную юридическую

репрезентации привело к кризису парламентаризма. Автоном-

науку на всех ее уровнях: теоретическом, философско-право-

ных от избирателей представителей, ведущих дискуссию ради

вом и отраслевом, особенно в те периоды, когда интеллекту-

дискуссии, сменили партии, подчинившие своих членов жест-

ально ответственные представители юридической профессии

кой дисциплине. Дискуссия приняла вид внутрипартийных де-

испытывали некоторые затруднения с самоидентификацией.

батов, все же оставшись необходимым условием принятия ре-

Любопытно, что его потенциал до конца не исчерпан и по се-

шения. Наконец, в эпоху постмодерна и «аудиторной демокра-

годняшний день, поскольку он аккумулирует в себе всю энер-

тии» права на обсуждение добиваются широкие слои населения,

гетику поля юриспруденции, расщепленного, но по инерции

определяющие свою

позицию буквально

накануне

выборов.

еще сохраняющего весь свой методологический арсенал.

В настоящий период

демократии угрожает

íå ñàìà

репрезен-

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

69 Глубокий анализ античной традиции интерпретации индивиду-

67 Милль Дж. Ст. Óêàç. ñî÷. Ñ. 102.

 

 

ального пространства в его соотношении с общественным представлен

68 Ñì.: Манен Б. Óêàç. ñî÷. Ñ. 15.

 

 

в работе: Арендт Х. Vita active, или О деятельной жизни. СПб., 2000.

60

 

 

 

 

61

Следовательно, деконструкция фигуры Законодателя невозможна? Не совсем так. Мы укажем на два пути, по которым ее следовало бы проводить. Это либеральный подход, предложенный Б. Леони и заключающийся в том, что право понимается им как «целый мир реально существующих вещей, которые являются частью общего достояния всех <…> граждан, — то, что можно открыть или описать, но не принять и не ввести в действие»70. Такая точка зрения близка самой сути права, поскольку обращается к анализу правовых ситуаций как оснований бытия права. Однако при этом без внимания остается важная составляющую бытия права — акт решения. Именно с этого пункта начинает свои рассуждения К. Шмитт, обозначая второй способ деконструкции фигуры Законодателя. Его логика проста: если миф о Законодателе возникает на почве разрыва и в пустом пространстве, то этот разрыв должен быть преодолен, а пространство занято тем, кто готов объявить себя подлинным сувереном, взяв ответственность за все происходящее в юридическом поле на себя. Третьего пути не дано, хотя сама природа демократического правления недвусмысленно подводит нас к сохранению разрыва и пустоты за фасадом законодательного процесса, предполагающего репрезентацию и дискуссию.

70 Леони Б. Óêàç. ñî÷. Ñ. 102.

62

Горяинов Олег Вячеславич

ПРОБЛЕМЫЯЗЫКАЮРИДИЧЕСКОЙНАУКИ: ЗНАНИЕИВЛАСТЬВЗЕРКАЛЕ МЕТАФОРИЧЕСКОЙМЕТОДОЛОГИИ

1. Проект семиотики права: перспективы и пределы

Анализ правовой проблематики как проблематики языковой в отечественной юридической науке берет начало в практиках применения методологического аппарата семиотики. Потребность в знаковом прочтении правовой реальности проявилась, в частности, в работах И. А. Исаева1, И. Д. Невважая2, Ю. Е. Пермякова3. С течением времени словосочетание «семиотика права» преодолело рамки экзотического для науки приема и обрело статус уместной для современной российской юриспруденции методы — не широко распространенной, но оригинальной и потенциально перспективной4. И хотя говорить об окончательном формировании семиотики права в качестве самостоятельного раздела общей теории права (посвященного, к примеру, анализу знаковых и символических форм права) преждевременно — тому мешает тематическое разнообразие работ и в целом утилитарное отношение к новой для юриспруденции методологии — следует отметить одну общую для столь разных

голосов тенденцию: безусловное признание

научного

потенциала

и актуальности «проекта семиотики права»5.

В связи

с подобным

1Ñì.: Исаев И. А. Символизм правовой формы // Правоведение. 2002. 6.

2Ñì.: Невважай И. Д. Типы правовой культуры и формы правосознания // Правоведение. 2000. 2.

3Ñì.: Пермяков Ю. Е. Cемиозис правовой формы // Философские основания юриспруденции. Самара, 2006. С. 153—228.

4См.: Семиотические проблемы правовой антропологии // Социальная антропология права современного общества : монография / под ред. И. Л. Честнова. СПб., 2006; Саркисов А. К. Семиотика права (исто- рико-правовой исследование правовых знаковых конструкций) : автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Коломна, 2000.

5Ср. наиболее типичное обращение к семиотике со стороны юристов: «Рассматривая природу правосубъектности в связи с другими сущностными правовыми вопросами, нельзя пренебрегать достижениями философии на современном этапе ее развития, а также научными результатами в новых междисциплинарных отраслях знаний, в частно-

63

некритичным отношением к новой методологии — семиотика как одна из универсальных и безусловных форм обращение к языку (и шире — знаковому комплексу) — представляется значимым проследить, в какой мере классический аппарат семиотики все еще применяется в гуманитарных науках и, следовательно, адекватен в науке юридической. Другими словами, поставить под вопрос «проект семиотики права» означает проанализировать науч- ную состоятельность данного подхода.

Появление семиотики как отдельной отрасли знаний на рубеже XIX—XX вв. и ее окончательное отмежевание от лингвистики ознаменовало формирование совершенно новой и оригинальной методологии в дискурсе гуманитарных наук. Указанная оригинальность заключается не столько в особенностях самого подхода к исследованиям (само по себе знаковое прочтение реальности отнюдь не ново), сколько в той универсальности, которая проявилась в предлагаемом семиотическим анализом подходе. «Семиотика находит свои объекты повсюду — в языке, математике, художественной литературе, в отдельном произведении литературы, в архитектуре, планировке квартиры, в организации семьи, в процессах подсознательного, в общении животных, в жизни растений»6. Однако популяризации семиотики в сфере социогуманитарных дисциплин способствовала не только ее предметная и объектная «всеядность», но и актуальный для ХХ века, эпохи смыслов, а не истин, акцент на коммуникативном аспекте знакового восприятия реальности. «Везде ее [семиотики. — Î. Ã.] непосредственным предметом является информационная система, т. е. система, несущая информацию, и элементарное ядро такой системы — знаковая система»7 . Таким

сти, семиотике права. <…> Разработка семиотических аспектов права представляется важной и перспективной в научном и практическом плане» (Павлышин О. В. Природа правосубъектности в контексте семиотических исследований права // Проблема правосубъектности: современные интерпретации : матер. международ. науч.-практ. конф. Самара, 2010. С. 12—13).

6Степанов Ю. В мире семиотики // Семиотика: Антология. М., 2001. С. 5.

7Там же. Ср.: «Семиотическая методология позволяет раскрыть одно из наиболее существенных свойств человеческой деятельности —

ååкоммуникативный характер» (Семиотические методы как составная часть антропологической парадигмы в юриспруденции // Социальная

антропология права современного общества : монография/ под ред. И. Л. Честнова. ÑÏá., 2006. Ñ. 61—62).

64

образом, сложилась своего рода аксиоматическая установка, согласно которой семиотика не только безусловно применима к анализу языковой и коммуникативной проблематики, но и является несомненно перспективной и эффективной.

Со временем «карта семиотических исследований» (В. Фещенко) сложилась за счет дробления и расширения. Список отраслей знаний, прибегнувших к ее помощи, поражает своим тематическим эклектизмом. Биосемиотика, экосемиотика, социальная семиотика, семиотика политики, компьютерная семиотика, семиотика рекламы, семиотика искусства — и этот перечень далеко не полный8. Удивление может вызвать, пожалуй, отсутствие в этом перечне семиотики права, что отчасти симптоматично: российской юриспруденции свойственен своего рода эпистемологический консерватизм. Однако появление целого ряда работ, в том числе указанных выше, позволяет говорить о преодолении семиотикой одного из последних барьеров. И можно было бы удовольствоваться подобным положением вещей (обогащение методологического аппарата юридической науки во все времена почиталось за ценное достижение), если бы не одно смутное сомнение. Методология, претендующая на универсальность (то есть на статус метаязыка), что очевидно в случае с семиотикой, утрачивает научную состоятельность тем больше, чем шире охвачено предметное поле. Возможность сказать обо всем оборачивается невозможностью конкретного высказывания, что, собственно, и отличает научное суждение от иных, под него мимикрирующих.

«Ответственность» за претензии на универсальность семиотики в известной мере можно возложить на французского мыслителя Ролана Барта, чьи работы в 50-х годах прошлого века придали семиотике (в его именовании — семиологии) статус науки. Однако творческий путь Барта — пример движения непредсказуемости мысли, что в полной мере отразилось в его «семиотическом крестовом походе», своеобразной жертвой которого стал он сам десятилетием спустя. Парадоксальность его отношений с семиологией в полной мере проявляется в центральной работе того периода — «Мифологиях».

«Мифологии» начались с серии небольших критических заметок, где публицистическая легковесность манеры повество-

8 Более полный список и комментарий к нему содержится в работе: Фещенко В. Autopoetica как опыт и метод, или о новых горизонтах семиотики // Семиотика и авангард: Антология. М., 2006. С. 54—122.

65

вания в полной мере уравновешивается методологически стро-

раскрывает технику семиотической демифологизации реаль-

гим основанием критики. Семиотика позволила французскому

ности, но и предлагает для большей наглядности ряд широко

мыслителю сформулировать научно обоснованные претензии

распространенных и часто употребляемых мифических (рито-

ко многим (обязательным) явлениям и понятиям из жизни со-

рических) фигур. Не претендуя на исчерпывающий перечень

временного ему француза. Но главное, что выделяет бартовс-

такого рода фигур, Барт обращает

внимание на следующие:

кую критику буржуазного образа жизни из общего ряда попу-

1) прививка, 2) изъятие из истории,

3) тождество, 4) тавтоло-

лярных в интеллектуальных кругах в 50-60 гг. «левых» идей,

гия, 5) цинизм, 6) квантификация качества, 7) констатация. Уди-

это постулируемая (в)неидеологичность его речей. Барт в пол-

вительно то, как легко эти фигуры — из иного научного (линг-

ной мере отдает себе отчет в том, что выступление с позиций

вистика и политология у Барта — юриспруденция в нашем слу-

науки претендует на объективность и, как следствие, — от-

чае) и политического (Франция середины ХХ века — Россия

страненность.

XXI в.) контекста — вписываются в современную проблематику

Давая свое (современное) определение мифа, Барт прибе-

отечественной теории права. Проиллюстрируем эту аналогию.

гает к помощи основных понятий семиотики. «В семиологии

Ïîä прививкой понимается такой прием конструирования

обязательно постулируется соотношение двух элементов – оз-

социальной реальности, согласно которому «для иммунизации

начающего и означаемого. Это соотношение соединяет разнопо-

коллективного воображаемого ему вводится легкая доза открыто

рядковые объекты, а потому представляет собой не равен-

признаваемого зла; это позволяет предохранить его от опасно-

ство, но эквивалентность. Здесь следует помнить: хотя в по-

сти более глубокого подрыва устоев»11. Другими словами, проч-

вседневном языке говорится, что означающее просто выражает

ность системы обеспечивается открытым признанием и указа-

собой означаемое, но на самом деле в любой семиологической

нием на существующие здесь и сейчас негативные явления или

системе передо мной не два, а три разных элемента; действи-

тенденции в определенной сфере общественной жизни, которые

тельно, я воспринимаю не просто один элемент за другим, но и

необходимы для сосредоточения коллективного внимания имен-

все соотношение, которым они соединены; таким образом, име-

íî íà официально признанном зле. Таким образом, не только

ется означающее, означаемое и знак, то есть итог ассоциации

критическая мысль получает свое направление извне («крити-

первых двух членов. <…> Описанная трехчленная система —

куй именно это!»), но и складывается абсурдная ситуация –

означающее, означаемое и знак — обнаруживается также и в

статус негативного явление получает лишь при условии его пред-

мифе. Но миф представляет собой особую систему в том отно-

варительного одобрения в качестве такового. Или иначе, не до-

шении, что он создается на основе уже ранее существовавшей

пускается критиковать то, что еще не стало объектом критики

семиологической цепочки: это вторичная семиологическая сис-

(логика замкнутого круга, тавтологии мыслительного процесса,

òåìà. То, что в первичной системе было знаком (итог ассоциа-

как станет очевидно в дальнейшем, является неотъемлемой чер-

ции понятия и образа), во вторичной — оказывается всего лишь

той современного мифотворчества). И тут же напрашивается

означающим»9. Но кроме формального (знакового) несоответствия

параллель. Плотно вошедшие в научный категориальный аппа-

мифа «обычному» слову Барт указывает и на несоответствие

рат отечественной теории права понятия правового нигилизма и

содержательное (идеологическое). «Языковой знак произволен <…>

идеализма, как деформированных форм правосознания, пред-

в мифе же значение никогда не бывает вполне произвольным,

ставляются той «легкой дозой допустимого зла», сославшись на

оно всегда частично мотивировано. <…> Миф — это чрезмерно

которую возможно оправдать и неудачу законодательных ре-

обоснованное слово»10.

 

форм, и безуспешность правоприменительной практики12.

В подводящем итоги работы методологическом очерке «Миф

 

 

 

сегодня», венчающим «Мифологии», Барт не только подробно

11 Òàì æå. Ñ. 314.

 

 

 

 

12 Особенно ярко идеологический подтекст дискурса о правосоз-

9 Áàðò Ð. Мифологии. М., 2008. С. 269, 271.

нании проявляется в ситуациях вполне определенных призывов. Ср.:

10 Òàì æå. Ñ. 285, 290.

 

«<...> Думается, если у юристов, в том числе и преподавателей выс-

66

 

 

 

67

Оправдывать неэффективность правотворчества и право-

словесный жест рациональности, но сама рациональность тут

применения в российской теории права принято и иным спосо-

же и отбрасывается — предполагается, что мы отдали должное

бом: в частности, ссылкой на законы, которые плохи, т. к. не

принципу причинности, произнеся ее вступительное слово [«по-

обладают чудодейственным эффектом. На эту особенность оте-

òîìó ÷òî». — Î. Ã.16. Определение права как системы норм

чественной правовой мысли обращает внимание Ю. Е. Пермяков:

установленных или санкционированных государством и выра-

«нам нужны такие законы, которые бы исполнялись! — с таки-

женных посредством легитимных форм зеркально отображает-

ми требованиями электората российский законодатель встреча-

ся в определении государства, как политической организации,

ется не первый год, но плохо именно то, что он, признавая их

осуществляющей публичную власть

на законных основаниях и

справедливость, пытается создавать такие законы. Это безум-

в соответствии с базовыми правовыми принципами. А между

ное занятие. В известной степени можно задаться целью изго-

ними пролегает бесчисленный набор категорий и понятий, со-

товить такое оружие, которое бы метко стреляло»13. Подобного

держание которых не выходит за пределы замкнутого круга

рода редукция ответственности человека (субъекта) к [без]от-

(стоит сравнить определение права и нормы права у автора

ветственности института или механизма — яркая иллюстрация

одного учебника, чтобы встретить отсутствие какой бы то ни

такой мифической фигуры как изъятие из истории. «Понятно,

было разницы — лишь количественное сопоставление «целое-

сколько неприятных вещей устраняется этой блаженной фигу-

часть»). Но если случается встретить попытку выхода за рамки

рой, — тут и детерминизм, и свобода одновременно. Ничто ни-

тавтологии порочного круга — к примеру, право-закон-право-

кем не сделано, ничто никем не выработано; остается лишь вла-

вой закон (справедливость) и т. д. — то происходит это не иначе

деть этими новенькими вещами [или законами. — Î. Ã.], ñ êîòî-

как путем многочисленного добавления к базовым понятиям

рых сведены всякие пачкающие следы их происхождения или

дополнительных (вспомогательных) характеристик. И тогда право

отбора. Подобное волшебное испарение истории — одна из форм

определяется как «справедливое правило взаимных отношений

понятия, общего для большинства буржуазных мифов, а имен-

лиц и коллективов на основе обычая или закона, создаваемых

но, безответственности человека»14. Любопытно отметить, что

или поддерживаемых в целях обеспечения мирного порядка и

тема безответственности как ответственности институтов и ста-

благой жизни и осуществляемых на началах согласия, уваже-

тусов, придания историческим формам природной (объективно

ния (в виде формального равенства) и ответственности его уча-

данной) естественности, т. е. своего рода фатальной данности,

стников с применением убеждения и принуждения в случае

получила развитие в некоторых работах П. Бурдь 15.

разногласий и конфликтов по поводу своих правомочий или

Следующую фигуру, что пронизывает буквально всю учеб-

обязанностей»17. Определение, которое предлагает в данном

ную и научную литературу по юриспруденции, можно обозна-

случае В. Г. Графский, дано в соответствии с популярным в

чить нелицеприятным словом тавтология. «Тавтология — это

настоящее время в отечественном правоведении интегратив-

такой словесный прием, когда предмет определяется через него

ным типом правопонимания. В нем

можно усмотреть сочетание

же самого. <…> В этом стыдливом магическом акте имитируется

и учебной дидактики (перечисления

в самом определении пра-

 

 

ва его форм и методов), и латентной полемики с К. Шмиттом

шей школы, и есть какой-то долг перед народом, так это, как ни ба-

(«обеспечение мирного порядка»), и отсылки к античности (ви-

нально звучит, — воспитание правосознании» (Лаптева Л. Е. Правопо-

димо, с целью придания большей авторитетности своим сло-

нимание и правовая политика (о практических выводах из теоретичес-

вам — «благая жизнь»), и принципиального согласия с «глав-

ких конструкций) // Проблемы понимания права : сб. науч. ст. Сара-

ным» философом права России, автором либертарной концеп-

òîâ, 2007. Ñ. 96).

 

ции права («формальное равенство»), и даже экивока в сторону

13 Пермяков Ю.Е. Правовые суждения. Самара, 2005. С. 23.

социологических концепций права,

указывая в основе опреде-

14 Áàðò Ð. Óêàç. ñî÷. Ñ. 315.

 

 

 

 

15 См., например: Бурдье П. Власть права: основы социологии юри-

16 Áàðò Ð. Óêàç. ñî÷. Ñ. 316—317.

 

дического поля // Социальное пространство: поля и практики. М., СПб.,

17 Графский В. Г. Интегративная юриспруденция в условиях плюра-

2007. Ñ. 75—128.

лизма подходов к изучению права // Проблемы понимания права. С. 18.

68

 

 

 

69

ления отнюдь не понятие нормы (которая, надо признать, если

выбирать между двумя чрезмерно-односторонними методами.

еще не вышла, то выходит из моды у российских юристов), а

Либо мы рассматриваем реальность как абсолютно проницае-

отношение. Однако, несмотря на убедительность приведенного

мую для истории — то есть идеологизируем ее; либо, наобо-

выше определения, его несомненную учебно-дидактическую

рот, рассматриваем реальность как в конечном счете непрони-

значимость, сама модель построения концепта невольно вызы-

цаемую, нередуцируемую — то есть поэтизируем ее. Словом,

вает в памяти такую фигуру речи, которую Барт вывел под

я пока не вижу синтеза между идеологией и поэзией (понимая

названием квантификация качества. «Сводя любое качество к

поэзию в весьма обобщенном смысле, как поиски неотчуждае-

количеству, миф осуществляет умственную экономию — по-

мого смысла вещей)»19. Таким образом, Барт указывает не ина-

стигает реальность по более дешевой цене»18, иначе говоря,

че как на уязвимость предложенной им методологии перед ли-

зачем признавать и принимать всю сложность методологичес-

цом практических и прагматических вызовов — т. е. вызовов,

кого различия отдельных типов правопонимания, когда можно

обязательных, в частности, для юриспруденции. Согласно Бар-

остановиться на одном из них, вбирающем в себя все лучшее и

ту, семиотика замыкает мыслящего в рамки искусственного

отбрасывающим все ненужное. Логика экономики подчас не раз-

поля языка, вечно ставящего себя под сомнение. Поэтому за

личима с движением научной мысли.

 

 

мифологической (= семиологической) критикой понятий-пара-

Первое впечатление, которое может сложиться, в резуль-

зитов российской теории права скрывается фигура отнюдь не

тате прочтения «Мифологий» Барта в контексте реалий россий-

субъекта права (субъекта, способного на дискурс о праве), а

ской правовой науки, возможно, покажется излишне оптимис-

всего лишь теоретическое (очищенное от идеологий, но и в

тичным. Казалось бы, несмотря на всю радикальность артику-

тоже время от субъектов!) отражение порядка вещей. В поис-

лируемых сомнений в базовых категориях и общих принципах

ках смыслов семиотика позволила не обрести их, а лишь отчи-

научного [о]писания, перед нами методология, позволяющая

стить от намеков на оные все то, что пыталось выступить в

выявлять слова-, понятия- и темы-паразиты общей теории

качестве таковых. Налицо констатации симптомов самим боль-

права. Однако проблема заключается в том, что направление

ным и ничего более. Или, как проницательно заметил Ж. Бод-

следующего шага остается неопределенным. В этот момент из-

рийяр: «сделанное замечание — “как только символическая

начально эффективная методология странным образом утрачи-

функция уничтожается, совершается переход к семиологичес-

вает свою действенность: за критикой как выявлением симпто-

кому порядку” — не совсем верно. На самом деле, сама семи-

мов «болезни» не следуют выводы о возможном «лечении». И

ологическая организация, включенность в систему знаков, на-

здесь случается парадоксальный поворот бартовской мысли,

правлена на уничтожение символической функции. Ýòà ñåìè-

который, как правило, игнорируется.

 

 

ологическая редукция символического порядка конституирует

Сам Барт уже непосредственно в «Мифологиях» (во многом

идеологический процесс как таковой»20. Попытка вырваться из

интуитивно) усомнился в (практической и теоретической) зна-

порочного круга идеологии с помощью научной точности, от-

чимости осуществленной им демифологизации,

столкнувшись

страненности, объективности оказывается беспомощным вра-

с сомнительно разрешаемой дилеммой: «мифолог

обречен жить

щением по кругу. Поэтому мифологии Барта суть семиология

в состоянии чисто теоретической социальности; социальность

семиологии, т. е. встреча знака со знаком, а не со значением,

для него в лучшем случае означает правдивость, максимум

жест, лишающий жизни сам миф о жизни21. И если, заметим в

социальности — это максимум нравственности. Его связь с ми-

 

 

 

ром — связь саркастическая. Приходится сказать даже больше:

 

 

19 Òàì æå. Ñ. 321, 323.

 

в известном смысле мифолог исключен из истории, во имя

20 Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М., 2004.

которой старается действовать. <…> Очевидно,

такова эпохаль-

Ñ. 106.

 

 

ная проблема: ныне и еще на какое-то время

нам приходится

 

 

21

Ср.: «Семиотика вооружает и обезоруживает одновременно. Во-

 

 

 

 

 

 

 

 

 

оружает знанием, завершенным смыслом-знанием, как бы следуя бэ-

18 Áàðò Ð. Óêàç. ñî÷. Ñ. 317.

 

 

коновскому завету “в знании — сила!”, предоставляет ключи от слож-

70

 

 

 

 

71

порядке отхода в сторону, Барт нашел выход из констатируемого им тупика согласно весьма неожиданному повороту мысли к поэтическому прочтению отношения Знака и Языка (с акцентом на реальности лишь единичностей в манере, близкой принципиальному оппоненту «раннего» Барта — Иву Бонфуа22), то про развивающуюся определенным образом отечественную семиотику права такое вряд ли возможно сказать.

Сомнения в универсальности семиотической методологии применительно к анализу (знаковой) природы права в контексте юридической проблематики впервые прозвучали в статье И.А. Исаева «Символизм правовой формы», локальные исто- рико-правовые рамки которой, возможно, повлияли на то, что итоговый вывод остался без должного внимания: «Символический характер права налагает заметный отпечаток на все построения ее истории. Известна ритуальность многих правовых установлений древности и Средневековья, художественно-по- этическое звучание древнекитайских и древнегреческих законоположений, мифопоэтический стиль библейских законов — все это признаки символической природы права. Одна семиотика не поможет прочитать глубокие и скрытые смыслы

древних установлений закона (о наивности и простоте которых мы уже более не говорим); для их понимания мы стремимся применить метод “вживания”, понимания, ассоциации, который, однако, все еще мало эффективен — слишком толстая временная стена стоит между нами и создателями древних за-

нейших шифров, учит грамматике художественного языка. Но, вместе с тем, она производит онтологическую беззащитность, неловкость, неспособность жить смыслом как экзистенциалом, открытым и незавершенным смыслом-незнанием» (Лехциер В. Л. Введение в феноменологию художественного опыта. Самара, 2002. С. 20).

22 В порядке необязательного замечания отметим, что по иронии судьбы руководство кафедрой Р. Барта в Коллеж де Франс после его смерти перешло именно к Иву Бонфуа — отчего напрашивается прочтение такого рода передачи эстафеты как символа «опоэтизации» семиологии (что во многом является отказом от нее). О кардинальных изменениях в работах Барта «позднего» периода, затрагивающих и интересующие нас вопросы, см. замечательную статью одного из виднейших современных французских философов Жан-Клода Мильнера «Философский шаг Ролана Барта» (Мильнер Æ.-Ê. Философский шаг Ролана Барта // Республика словесности. Франция в мировой интеллектуальной культуре. М., 2005. С. 58—102).

72

конов»23. Однако приведенное выше сомнение в эффективности семиотического исследования требует продолжения, в частности, развития такой любопытной риторической фигуры, как «вживание».

В 20-х годах прошлого века немецкий философ Эрнст Кассирер подверг основательной философской рефлексии символические формы разного порядка. Однако уже во введение к исследованию, в процессе формулирования проблемы он поставил перед собой задачи, явно превосходящие возможности семиотики: «Философское исследование может избежать ограниченности, если ему удастся найти точку зрения, находящуюся íàä всеми формами, но в то же время — и вне их. <…> Акт понятийного определения содержания идет рука об руку с актом его фиксации в каком-либо характерном знаке. Таким образом, подлинно строгое и точное мышление всегда опирается на символику è семиотику»24.

Символика и семиотика — пара, семантически близкая лишь на первый взгляд. Там, где находится место для научного строгого метода семиотики, нет места символическому воплощению знания. И, напротив, формообразование в сфере искусства и мифотворчества не предполагают рациональной однозначности. Проявляющееся в данной оппозиции противостояние сциентизма и поэтического мировоззрения — само по себе не оригинальное и безграничное по широте охвата поднимаемой проблематики — для нас значимо по самой форме поставленного вопроса. А именно, уместно ли по-прежнему оперировать традиционными представлениями о семиотике?

Если обратиться к последним работам в области семиоти- ческих исследований, то привлекает внимание тот факт, что сциентизм «классической» семиотики если не уступает, то вынужденно соседствует с новыми направлениями. Одним из таковых является методология, предложенная Владимиром Фещенко в уже цитированной выше работе. Нежелание сводить методологию семиотики к технике, нацеленной на достижение

23Исаев И. А. Символизм правовой формы (историческая перспектива) // Правоведение. 2002. 6. С. 10 (курсив. — Î. Ã.).

24Кассирер Э. Философия символических форм. Том 1: Язык. М., СПб., 2002. С. 19, 22. См. также блестящий анализ (со)отношения форм, символов и значений (со ссылкой на Кассирера, Беньямина, Карла Эйнтштейна и проч.) у Жоржа Диди-Юбермана // Диди-Юберман Æ. То, что мы видим, то, что смотрит на нас. СПб., 2001. С. 182—239.

73

запрограммированного результата, позволило ему усомниться в

ственным и исчерпывающим, но только множественным. Опыт

адекватности ее структуралистского толкования. Обращаясь к воп-

не может быть сообщен, если метод статичен и неизменен. <…>

росу о необходимости конструктивизма семиотики, Фещенко пы-

Сообщение, стало быть, это само-общение и со-общение опы-

тается установить ее связь с синергетикой и указывает «на одно

тов. Иными словами, autopoetica»27.

важное методологическое следствие сближения семиотического

Признавая за аутопоэзисом новые горизонты семиотики, мож-

(структурного) и

синергетического (динамического)

методов. Если

но сделать, как минимум, два вывода. Во-первых, спор метадис-

в структурализме считалось важным построить модель того или

курсов (сциентизма, репродуктизма) и аутопоэтических подходов

иного явления, т. е. наложить на него извне какую-то терминоло-

(конструктивизма — радикального и умеренного) — есть спор, в

гическую сетку, то сейчас — в синергетизме — на первый план

основе которого базируются различные типы отношения к языку.

выходит самодостраивание явления. Самоорганизация в области

Таким образом, частный вопрос об эффективности семиотики

творческого семиозиса может быть представлена как восполне-

права, пределах и возможностях ее вопрошания, становится воп-

ние недостающих звеньев в структуре, самодостраивание целос-

росом более общего характера — что есть язык права и правовой

тной формы. <…> Описываемое явление получило в современной

науки28. Во-вторых, творческая специфика аутопоэзиса акценти-

науке название аутопоэзиса (и как варианты — “автопоэзис”,

рует внимание в языке не на его понятийном измерении, катего-

“аутопоэз”). <…> Ученым понадобилось подчеркнуть именно твор-

риях или концептах, а на его художественных, поэтических про-

ческий, творительный характер описываемого явления в проти-

явлениях. В том числе, если вернуться к терминологической сиг-

вовес обычным репродуктивным, “миметическим” представлени-

нификации, и на его метафорическом уровне. Семиотический

ÿì»25. Таким образом, аутопоэзис, зародившийся в биологии, есть

поворот от догматизма в сторону [ауто]поэтики позволяет обра-

результат переосмысления семиотики в русле новых тенденций

тить внимание на фигуры языка, которые традиционно в рамках

социогуманитарного знания (критика рационализма франкфуртс-

научного (юридического) дискурса оставались без должного вни-

кой школы, постструктурализм и т. д.).

 

 

 

 

мания. Таким образом, семиотика права является не новым (оче-

Анализируя

преимущество «аутотеории»

относительно

редным) проектом теории права, а проблемным полем, вхожде-

«метаязыков», Фещенко выявляет основные свойства аутопоэ-

ние в которое заставляет задаваться рядом вопросов. Чтобы как-

тического восприятия объекта через его автономность, самооп-

то обозначить хотя бы примерные рамки данной работы, возьмемся

ределенность, согласованность26. Вместе с тем, следует обра-

локализовать предполагаемый ряд вопрос в точке, получившей

тить внимание на то, что предложенная терминология не по-

наименование проблемы метафорического словоупотребления в

зволяет утверждать научную необоснованность подхода или

научном дискурсе.

 

усмотреть в данной деятельности антидогматизм и разруше-

Метафора в качестве проблематики юридического языка, —

нии методологий. Цель, которой задается аутопоэзис, ничем не

тема, новая лишь на первый взгляд. Несмотря на практически

отличается от задач семиотики в

ее традиционном

понимании,

полное отсутствие исследований в данной области29 , проблема

о которых было сказано в самом начале — т. е. ее коммуника-

 

 

27 Òàì æå. Ñ. 116.

 

тивный аспект. Таким образом, речь идет не о разрушении

 

метода,

à î åãî

преобразовании и

отказе

понимать

методоло-

28 Следует отметить, что подобными вопросами задаются и вне

ãèþ â

качестве

техники, запрограммированной

íà

получение

контекста проблематики семиотики права. В частности, применитель-

но к необходимости юридизации языка см.: Касаткин С. Н. Юриспру-

конкретного результата. «Вопрос коммуникации,

т. е. сообщае-

денция и словоупотребление. Догма права и проект юридизации право-

мости и интерпретируемости опыта,

êàê ðàç

è

сводится к прин-

вых понятий // Проблемы правосубъектности: современные интер-

ципам

метода. А

основной принцип

метода

непрерывная по-

претации: матер. международ. научн-практ. конф. Самара, 2009. С. 27—33.

становка всего под вопрос. Метод никогда не может

áûòü åäèí-

29 Нам встречалось лишь одно тематическое исследование. См.:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Метафора в юридической деятельности: сущность, функции и техни-

25 Фещенко В. Óêàç. ñî÷. Ñ. 102, 103, 104.

 

 

 

 

ка использования // http://www.ekb.intellects.ru/index.php?option=

26 Более подробно см.: там же. С. 110—111.

 

 

 

 

com_content&task=view&id=3&Itemid=6

74

 

 

 

 

 

 

 

 

75

метафоры в юридической речи представляется очевидной хотя бы в силу переполненности языка права метафорами. Однако при этом самое большее, на что может рассчитывать читатель, это критика метафоры, как неуместного типа словоупотребления в рамках научной дискуссии30. Так, уже упоминавшиеся нами авторы коллективной монографии по социальной антропологии права под руководством И. Л. Честнова (обращаясь, как это ни странно, именно к анализу семиотических методов в юриспруденции) формулируют во многом программное для российской юриспруденции отношение к метафоре в праве: «Разумеется [рассуждая о рассмотрении челове- ческой деятельности сквозь призму речевой. — Î. Ã.], цель заключается не просто в порождении очередной (более или менее) удачной метафоры»31. За этой короткой фразой можно распознать некоторое безразличие к возможностям такой фигуры речи в научном языке. Нам представляется, что возможен иной более аккуратный подход, о возможности которого говорит Ю. Е. Пермяков: «метафоры могут применяться в научной речи и оттенять смысл научных утверждений. Но они, будучи иллюстрацией, не могут нести в себе объяснительную, т.е. концептуальную нагрузку. С метафорой нужно вести себя иначе, чем с научным понятием»32. Именно ответ на вопрос — если иначе, то как? — необходим для проявления концептуальных «пятен» в пространстве юридического языка. Каковы пределы использования метафоры? Важно определить не только границы уместности (в такой постановке вопроса — уместно/не уместно — проявляется отношение к метафоре как паразиту

30В статье «Метафора в юридической деятельности», интересной уже по самой постановке проблемы, вывод, тем не менее, сделан в русле традиции (метафора искажает язык науки) с той лишь разницей, что традиционное видение метафоры дается в векторе ее отрицания: «В завершении можно привести мнение уже упоминавшегося Р. А. Уилсона: “Какие бы категории мы не использовали, организуя наш опыт в слова или мысли, в них есть метафоры; а рассуждения о процессе создания метафор неизбежно приводят к созданию новых метафор и метафор о метафорах”. Давайте же будем их замечать и использовать в юридической деятельности» (Там же) (курсив. — Î. Ã.).

31Социальная антропология права современного общества : монография / под ред. И. Л. Честнова. СПб., 2006. С. 61.

32Пермяков Ю.Е. Философские основания юриспруденции. Самара, 2006. С. 27 (курсив. — Î.Ã.).

76

языка, чему-то, что в науке следует свести к минимуму; но язык, как известно, не содержит паразитов, их привносит в

íåãî

субъект речи; более

того, в условиях подобного восприя-

òèÿ

(уместно/не уместно)

теряются из вида конструктивные

возможности метафоры, внимание заостряется не на том, что с ее помощью можно и нужно делать, а на том, чего делать не следует), но и горизонты возможностей. Вместе с тем, проблематизация юридического языка сквозь призму метафоры неизбежно влечет и вопросы, связанные с категориальностью научного языка. Что придает научному понятию статус понятия? Каким образом происходит легитимация тех или иных типов дискурса? Что лежит в основе статусной дифференциации языка (сигнификация слова в качестве категории, метафоры, сленгового употребления и т. п.)? Наконец, какова степень аналогии (влияния) статусного различия в социуме и подобного различения разных типов дискурса?

2. Проблема методологии: метафора vs понятие

Одним из основополагающих условий дифференциации способов словоупотребления является, ставшее уже аксиоматическим, различение двух типов дискурса — научного и художественного. В основе подобного разграничения обнаруживаются следующие утверждения. Научный дискурс, в отличие от художественного, претендует на особое положение относительно истины. То есть ему под силу обосновать себя путем верификации, чего не может себе позволить литература. В науке подобное разграничение получило обоснование в результате выделения двух типов семантик — интенсиональной и экстенсиональной. «Под интенсионалом вообще понимается совокупность семантических признаков, а под экстенсионалом — совокупность предметов внешнего мира, которые — если говорить не об их существовании, а об их определении — определяются этой совокупностью признаков. (Иногда говорят, что интенсионал — это содержание, а экстенсионал — это объемное понятие.)»33. Таким образом, основание для различия научного и художественного языка обнаруживается в выборе типов отношений (в занимаемых позициях) относительно таких категорий как реальность и истина. Язык науки определяется отношением

(верного, адекватного) подобия к объекту, а

язык литературы

– отношением свободной аналогии, зачастую

сознательно ис-

 

 

 

33 Степанов Ю. Óêàç. ñî÷. Ñ. 20.

 

 

 

77

каженной и почти всегда с трудом определенной34. «Литературный дискурс семиотически может быть определен как дискурс, в котором предложения-высказывания и вообще выражения интенсионально истинны, но не обязательно экстенсионально истинны (экстенсионально неопределенны) <…> Интенсионалы занимают срединное положение между выражениями языка и предметами внешнего мира»35.

Приведенные суждения указывают на специфику отношения язык-реальность. В соответствии с доминирующей позицией в семиотике, согласно Ю. Степанову, язык — это некоторый инструмент, посредством которого возможно обращение к тем или иным объектам. В свою очередь, сознательный выбор в пользу литературного высказывания (в отличие от научного) предполагает авторское безразличие к тому, насколько верно суждение по отношению к реальности. Однако данный вывод противоречит основным тенденциям современного социогуманитарного знания, о чем применительно к юридической проблематике пишет С. Н. Касаткин: «Сегодняшняя российская юриспруденция во многом подобна классической “правовой физике”, наблюдающей за объектами (“вещами”), очевидность которых несомненна. Основные споры здесь касаются (правильности, достоверности и пр.) того, ÷òî видится, а не êàê такое видение возможно. Между тем, теория языка как базис и таких “наблюдений”, и самого существования “наблюдаемых объектов” не является предметом актуального осмысления, а используемый вариант указанной теории не выдерживает критики с позиций современной социо-

34 Несмотря на кажущуюся очевидность подобного различения, следует усомниться в нем с самого начала. Так, например, античная модель искусства как миметического акта, акта уяснения и уподобления истинным формам и сущностям, мало чем отличается от понимания научного дискурса в современном смысле слова. Ср.: «О поэтическом искусстве как таковом и о видах его; о том, каковы возможности каждого; о том, как должны составляться сказания, чтобы поэтическое произведение было хорошим; кроме того, из скольких и каких оно бывает частей; а равным образом и о других предметах, подлежащих такому же исследованию, — поведем нашу речь, начав естественным образом с самого первичного. Сочинение эпоса, трагедий, а также комедий и дифирамбов, равно как и большая часть авлетики с кифаристикой, — все это в целом не что иное, как подражания (mimeseis)» (Аристотель. Поэтика // Политика / Аристотель. М., 2006. С. 292 (курсив. — Î. Ã.)).

35 Степанов Ю. Óêàç. ñî÷. Ñ. 20.

78

гуманитаристики, игнорируя ее наработки. Признание последних не позволяет (без особых оговорок) рассматривать социальный мир (право) как систему вещей, имеющих собственную объективную сущность, границы, свойства, а язык — как совокупность закрепленных за ними знаков-указателей с фиксированным значением. Социальное здесь — совместно создаваемое и воспроизводимое людьми поле смыслов, ценностей, норм, конструируемых и манифестируемых посредством языка, его “игр”, которые “встроены” в институты и практики сообщества и выступают “ключами” к их “обостренному восприятию”»36. Мы не беремся утверждать внеязыковое отсутствие объектов, скажем, физического анализа (хотя и здесь возможны свои радикальные сомнения). Это тема другого исследования. Однако мы беремся утверждать, что в рамках современного социогуманитарного знания понятие экстенсионала, как совокупности внешних, объектных свойств изучаемых феноменов, является, как минимум, спорным37.

Специфика социогуманитарного знания заключается в том, что в современном виде оно представляет собой нарративную проблематику нарративной проблематики. То есть, несмотря на все особенности, она сводится к одной основополагающей проблеме — как возможно высказывание о том или ином объекте38.

36Касаткин С.Н. Юриспруденция и словоупотребление. Догма права

èпроект юридизации правовых понятий. С. 27.

37Ср.: «Рорти теперь спешно отвергает все попытки (которые были сделаны вслед за Вико и Дильтеем) провести границу между естественными и гуманитарными науками. Ведь за всеми этими попытками всегда стояло допущение, что или естественные науки (по мнению физикалистов), или гуманитарные науки (по мнению Вико) находятся ближе к реальности. Рорти доходит до утверждения, что если даже мы переходим от наук в область этики и политики, то таким образом мы не пересекаем никакой теоретически значимой границы» (Анкерсмит Р. А. Возвышенный исторический опыт. М., 2007. С. 59).

38Ср.: «Нарративная составляющая юридической науки — это характер ее повествования о том, что ей известно об изучаемом объекте. Наука не только должна нечто увидеть и понять, но и рассказать о понятом и увиденном. В открытых ею фактах и обстоятельствах повествовательная стратегия содержится в скрытом и подчас неотрефлексированном виде: заинтересованные содержательной стороной науч- ных поисков, т. е. тем, ÷òî может сказать наука о правовой реальности, научные специалисты достаточно редко обращают внимание на

79

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]